Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

– Так вот почему ты так легко расстаёшься со мной. Теперь я стал не нужен?

– А вот это не твоё дело, как я с тобой расстаюсь! Обсуждать свои чувства я не намерена!

– Хо-ро-шо, – произнёс он раздельно, по слогам, и, сузив глаза, откинулся на спинку дивана.

Передо мной вновь был мужчина, которого я люблю, – не потерянный и абсолютно на себя не похожий, а собранный и уверенный в себе.

– Тогда к делу, – продолжал он. – Я уеду недели через две. За оставшееся время передам бизнес в управление Максиму, наследником я назначил тебя. Твоими личными финансами управляет Макс, так что тут никаких изменений. Дальше. Ты хорошо решила, предложив сыну стать главой семьи. Он молод, но он справится. Пока не уехал, помогу ему освоиться в новой роли, хотя ты и без меня это делаешь прекрасно. Я восхищен, Маленькая… – он вдруг осёкся, назвав меня Маленькой, и принялся извиняться: – Прости, Лида, я…

Когда-то, узнав, что Девочкой он называет любую из близких ему женщин, я потребовала не называть меня ни Девочкой, ни Маленькой. Тогда я приревновала его к прошлому, и теперь он вдруг вспомнил об этом. «Выходит, та моя глупая ревность и мои чувства сегодня для него равнозначны? – спросила я себя. – А за всем, что происходит между нами сейчас, он усматривает лишь мою ревность?»

– Мне всё равно, как ты меня называешь! – прервала я.

Его лицо на миг исказила судорога боли. Несколько секунд он изучал меня, потом понимающе кивнул и продолжал:

– Я, в самом деле, восхищён, как быстро ты принимаешь решения и реорганизуешь жизнь семьи. Всего-то полдня прошло! – он вновь усмехнулся. – Ты спокойна и собрана, а я боялся ехать домой, боялся увидеть тебя в слезах, разбитую открывшейся изменой, придумывал слова покаяния, представлял, как буду держать тебя на руках, успокаивать, целовать мокрые щёчки, ротик, рассказывающий об обиде…

– Извини, что не оправдала твоих надежд, – вновь прервала я.

Он обескураженно умолк, а я прижала руку к животу в том самом глупом инстинкте защиты, как будто угроза деткам исходила извне, а не от меня самой! «Господи! Что я творю? Спокойнее! А то всех покалечишь! – одёрнула я себя. – Легче всего на обиду ответить обидой, в ответ на боль причинить ещё большую боль. Только вот множить боль незачем, боли у нас теперь у всех на долгие годы с избытком».

Наблюдая за мной, Серёжа тихо спросил:

– Маленькая, а ты вообще-то меня любила?

– А ты?

Он опустил глаза и так же тихо задал новый вопрос:

– Ты не вернёшься ко мне?

– Знаешь, сегодня я переживаю день сурка, одни и те же вопросы, одни и те же ответы… этот вопрос мне уже задавали, не знаю, сколько раз ещё зададут.

– И что ты ответила?

– Ответила: «Зачем возвращаться, чтобы ещё раз пройти тем же путём?»

Он вновь уставился на свои руки и, помолчав, произнёс:

– Поверишь ты или нет, но ты единственная женщина, которая мне нужна и которая мне желанна.

«Ну да! А другие у тебя – так! Против желания!» – устало подумала я и тоскливо осмотрелась. Мне смертельно наскучил этот разговор, утомили эти бессмысленные попытки объясниться. К чему всё это, если ничего нельзя изменить? Надо было встать и уйти, но взглянув на Сергея, я неожиданно попала в плен его глаз. В его глаза вернулись искорки – захороводились, замерцали вопреки недавней подавленности! Взгляд ласкал и обволакивал теплом. Позабыв обо всём, я устремилась в этот родной и любимый взгляд, напитываясь лаской и согреваясь теплом… воля моя ослабла, жалость к себе подкралась слезами, глаза затуманились, и… магия прервалась. Но за этот краткий миг тепла я так ослабла, что поддалась искушению и спросила:

– Серёжа, когда ты начал? Я имею в виду…

– Я понял, Лида. Зачем тебе? Какая разница сколько раз, когда и с кем?

Его ответ отрезвил и вернул меня в действительность.

– Ты прав, незачем и нет никакой разницы. Домочадцам я завтра после праздника хочу объявить, что мы расстаёмся.

– Хорошо. Лида, хочу напомнить, я взял тебя в жёны навсегда, процедуру развода можешь даже не начинать, я не дам тебе развод!

– Это не в твоих силах, Сережа, суд разведёт и без твоего согласия.

– Попробуй! – пожал он плечом. – Если ты не против, я поживу пока в гостевом домике.

– Конечно, Серёжа, я не против. Благодарю за Катю.

– Лида, это я виновник Катиной беды! За что же ты меня благодаришь?

– За слова, которые нашёл, чтобы её успокоить, за любовь к дочери.

– Я надеялся найти слова и для тебя!

Я поднялась, надела туфли и пошла к двери.

– Ты не простишься со мной? – насмешливо спросил он и, напоминая о поцелуе со Стефаном, добавил: – Я рассчитывал на прощальный поцелуй!

Не оглядываясь, я холодно ответила:

– Когда будем прощаться, тогда ты и получишь свой прощальный поцелуй.

Одним прыжком он настиг меня и, обхватив рукой за плечи, угрожающе зашептал в ухо:

– Маленькая, ты не забыла, что я твой муж? Ты, Малышка, должна понимать, свой поцелуй я возьму, когда захочу!

Он развернул меня к себе, близко-близко шаря по лицу глазами. Его дыхание обожгло губы, я непроизвольно их облизнула, и он принял это за призыв.

– Сладкие губки… манящие… – прошептал он, усмехнувшись, и нежно-нежно поцеловал меня. Не получив ответа, он отстранился и вновь всмотрелся в моё лицо.

– Серёжа, я не хочу тебя.

Усмешка сползла с его лица, а блеск глаз затянула усталость. Шумно выдохнув, он отвернулся.

Обойдя его, я вышла из кабинета.

Катя, моя девочка Катя, вспыхнула надеждой, увидев меня, но сейчас же померкла и вновь спрятала лицо за низко опустившейся головкой. Макс шепнул ей что-то, но она лишь дёрнула плечиком.

– Максим, папа чай не пил. Иди вскипяти чайник, пироги я сейчас положу, – сказала я, взяла с комода разнос и принялась наполнять его тарелками со снедью. Туда же, одна на другую, я поставила две чайные пары и велела: – Катюша, отнеси в кабинет.

Даша поднялась из-за стола и, борясь с зевотой, стала прощаться:

– Маленькая, пойдём мы… Анюта… – не совладав с собой, она сладко, со звуком, зевнула, – Анюта устала. Марь Васильевна, спасибо за ужин. Вкусно очень! С такой кухаркой невозможно сохранить фигуру, и ела бы, и ела.

– Угу, – промычала Маша, окинув её недобрым взглядом, но всё же прибавила: – На здоровье!

– Спасибо, Марь Васильевна. До свидания, – защебетала Анюта, – Лидия Ивановна, до завтра. Папа, ты ещё останешься?

– Маленькая, мы тоже пойдём, – засобиралась и Маша. – Мой Василич вона уже за столом дремлет, а мне завтра ещё до свету вставать. Да и Катерине ночь не спать, тесто нянькать. Марфа утром обещала приехать, так она хлебы до её приезда хочет выпечь.

– Благодарю, Машенька, за ужин вкусный. А ты завтра могла бы и поспать, закажу я торт, зачем самой себе на день рождения торт печь?

– Да не себе я пеку, а вам! Гостям моим! Чтобы и вкусно и красиво было. Знаю, из чего эти пекут, красота есть, а для живота – отрава, разве что сладкая! Ну, поцелуй меня, детка, красавица моя ясноглазенькая, умница папина, – обратилась она к Кате, с пустым разносом возвращающуюся из кабинета.

Катя попрощалась молча, без смеха и шуток – поцеловала Машу, Василича и ушла на кухню.

– Маленькая, вы соберёте со стола? – оглянулась Маша уже на выходе из гостиной. – А нет, так я завтра всё перемою, пока коржи выпекаться будут.

– Всё уберём, Маша.

– Эти-то, ресторанные, когда завтра придут?

– Сергей сказал, к двенадцати.

– Ладно, успею я. Ну, спокойной ночи!

Женя уже сновала туда-сюда, освобождая стол и унося посуду и остатки ужина на кухню. Катя загружала посудомоечные машины. Я начала помогать, очищая тарелки от остатков еды. Катя запустила одну машину, другую и принялась мыть в мойке блюда, что по своим размерам в машину не входили. Осмотревшись, не пропустила ли чего, я взяла ведро с отходами и, выходя из кухни, столкнулась с Пашей.

– Давай вынесу, – протянул он руку к ведру и сообщил: – Я связался с Савелием, он готов встретиться. Я его назавтра хочу пригласить.

– Хорошо, Паша, спасибо.

– Часов на одиннадцать нормально будет?

– Паша, о времени договаривайся с Максимом. Он в кабинете.

– Понял. Пошёл.

– Подожди, – удержала я, рассмеявшись, и потянула его руку вниз. Он наклонился, я шепнула на ухо: – Я тебя люблю, братец. Спокойной ночи! – и чмокнула его в колючую щёку.

– Вот умеешь ты, Маленькая, приятное сделать! – расплылся он в улыбке.

– Ох, Паша, если бы я ещё умела неприятности не доставлять, цены бы мне не было! А так – есть!

В гостиной Женя собирала салфетки и скатерти со стола. Она оставалась такой же стройной, какой была восемнадцать лет назад, так же строго одевалась и так же независимо держалась. На протяжении всех этих лет Женя ухитрилась сохранить дистанцию между собой и другими членами семьи – ни с кем не подружилась, ни с кем ни разу не конфликтовала. И с Павлом у неё почему-то не заладилось, хотя оба питали симпатию друг к другу, но оба предпочли одиночество.

Обхватив обеими руками ком со столовым бельём, Женя направилась к выходу.

– Спокойной ночи, Женя. Благодарю за помощь.

– Спокойной ночи. Рада помочь, Лида.

Я проводила её глазами, выключила люстры, оставив гореть лишь настенные бра, и повернулась к одиноко сидевшему у камина Стефану.

– Ты меня ждёшь?

Он кивнул, и я подошла ближе.

– Хочу извиниться. За ужином понял – Максим в доме главный.

– Я рассчитываю на твою поддержку, Стефан. Спокойной…

– Подожди, Хабиба. Я не собирался говорить, но теперь надо. Я развожусь с Дашей.

– Нет! Даша витает в облаках, Стефан, – зачастила я словами, – ты подожди, не торопись. Анюта выйдет замуж, уедет, Эдвард вряд ли согласится на совместную жизнь с тёщей, и Даша вновь спустится на землю.

– Я не о том, – недовольно поморщился он. – Я не могу оставаться в доме, раз ты расстаёшься с Сергеем.

Смысл его слов не сразу дошёл до меня. «Я без Сергея… он без Даши…» – сопоставила я и рассмеялась.

– Не знала, что ты так патриархален, Стефан! На этот счёт не беспокойся, завтра возвращается Андрэ, официально он мой отец, и моя честь под его защитой. А с Дашей… Стефан, пожалуйста, не торопись с разводом!

Он размышлял, вероятно, целую минуту, потом согласно кивнул головой и сказал:

– Ты должна сказать Сергею о беременности.

– Я должна сказать, но сейчас я не буду этого делать. Мне нужно время, чтобы успокоиться, чтобы понять, как я хочу жить. Если я скажу о беременности, Сергей не уедет, и наш союз продолжится, стремительно превращаясь из союза в войну.

– Хабиба…

– Подожди, – остановила я, присаживаясь в кресло рядом, – я объясню. Я боюсь выпустить на волю зверя под названием «ревность». Он уже проснулся, он уже ворочается, он требует пищи. Уже сейчас я хочу знать, сколько раз Сергей мне изменял, кто эти женщины, хороши ли? А потом… потом каждый раз, когда он станет целовать меня, я буду спрашивать себя, скольких он ещё сегодня целовал? От молчаливых вопросов я перейду к вербальным, я начну расспрашивать: где он был? с кем он был? почему так задержался? Потом придёт время действий, и я начну следить за ним. В итоге, вместо любви мы очень скоро начнём ненавидеть друг друга. А я не хочу, чтобы мои дети – и взрослые, и ещё нерождённые, жили в условиях боевых действий между родителями. Я хочу сохранить любовь к Сергею, хочу, чтобы и у него оставалось светлое чувство ко мне. Я хочу, чтобы мы уважали друг друга. Поэтому про детей…

Стефан поднял взгляд поверх моей головы, я умолкла и оглянулась. Катя – растерянная и смущённая, застыла в нескольких метрах от нас. Она, по-видимому, направлялась к нам и остановилась, когда до неё донёсся звук и смысл моих слов.

– Иди сюда, Котёнок, – позвала я.

– Мама, я случайно…

– Я знаю, детка. Иди к нам.

Я подвинулась, Катя села рядом, и я продолжала:

– Про детей я скажу Серёже только тогда, когда буду готова к новой форме наших отношений. И ещё. Стефан, мне нужна твоя помощь. Я безмерно признательна тебе за любовь к Кате и Максу, надеюсь, ты и младших будешь любить не меньше.

Ожидая его ответа, я взяла ладошку Кати, потянула к губам и стала целовать пальчики один за другим. Стефан думал.

– Сергей догадается, он увидит твой аппетит, – наконец произнёс он.

– Да, и с этим надо что-то делать! – рассмеялась я, обрадованная его согласием. – Пока Сергей не уедет, придётся кому-то другому изображать повышенный аппетит и кормить меня из клювика… ну-у, или придётся воровать еду из-под носа у Маши. Нас трое – один на… как это?.. на шухере, другой ворует, третий ест!

– Мама, откуда у тебя воровской жаргон? – захохотала Катя.

– Ой, Катя, совсем я от рук отбилась, мне за сегодня уже второй раз пеняют на неподобающее поведение! Но вернёмся к главному – главное, правильно распределить роли. Со мной понятно, я – третий, тот, кто ест. Вопрос – кто воровать будет?

– Стефан, конечно, у него руки большие, в них много войдёт! А я ребёнок, меня портить нельзя! – заявила Катя.

– Да? … Ты надеешься, что Маша его не заметит? Он собой полкухни занимает!

– А мы на него чёрный чулок наденем!

– Целиком или только на голову?

Катя залилась смехом, а Стефан захохотал в голос так, что на моей памяти случалось всего-то раза два.

– Мама… – задыхалась Катя, – целиком… мы Ма… Машу потеряем…раньше… времени…

– О чём так весело смеётесь? – нарушил наше уединение Паша.

– Стефан смешной анекдот рассказал, – ответила я и заторопилась: – Ну, мальчики, спокойной ночи. Пойду поцелую сына и спать.

– Маленькая, а анекдот? – обиженно спросил Павел.

– Паша, так Стефан же остался, Стефан и расскажет! – я помахала им рукой и направилась в кабинет.

Сергей и Максим работали за рабочим столом. На журнальном столике стояли пустые тарелки, чайные чашки и одинокий фужер с недопитым вином. Оба одновременно подняли на меня головы.

– Мама?

– Пришла поцеловать тебя, сынок, – я стремительно подошла и обняла его. – Добрых снов, милый.

– Добрых снов, мама.

– Серёжа, если тебе что-то надо из вещей, забери сейчас, пожалуйста.

– Да, Лида. Я не подумал. Благодарю.

Я впереди, он следом, мы молча поднялись в спальню. Я чувствовала его взгляд. Всегда любила, как он смотрит на меня, но сейчас чувствовала неловкость и едва не бежала от этого взгляда. И бежала не зря. Закрывая за собой дверь, Сергей повернул в замке ключ, сделал шаг ко мне и, овевая едва уловимым винным ароматом, хрипло выдохнул:

– Хочу тебя… Лидка, с ума схожу.

В глазах его тяжело плескалось вожделение.

– Серёжа, не надо, милый… не оскорбляй меня насилием. И себя не оскорбляй.

Он вновь шумно выдохнул и прижал мою голову к груди. Таким родным, таким привычным жестом. Я затихла, стараясь запомнить тяжесть его руки на затылке, запах и тепло его тела, биение сердца: звук, ритм – всё, что стремительно теряла навсегда.

Он справился с собой слишком скоро для меня, буркнул: «Прости», и ушёл в гардеробную.

Я присела к туалетному столику, сняла гребень, провела пальцем по верхушкам единиц и с горькой усмешкой подумала: «Чуть-чуть не дотянули до даты».

Освободив волосы от заколок, я расплела косички, потрясла головой, расправляя пряди, завязала их узлом и расслабилась, слепо уставившись в зеркало. «Не может… он с одной не может», – пронеслись в моей голове слова, произносимые разными голосами. Слова, наконец настигшие меня и ставшие моим настоящим, сказанные разными людьми с разными целями много лет назад. Перед глазами промелькнула череда лиц: старуха перед корчмой, Николай, Андрэ, Карина, ведунья из джунглей – каждый был послан предостеречь.

Я не видела, как подошёл Сергей, очнулась, когда он запустил в волосы пальцы. Наклонился, втянул в себя воздух и осторожно сжал пальцы в кулаки.

– Мне надо запомнить всё, что люблю, впитать в себя и увезти с собой, – прошептал он, за нас двоих озвучив общую потребность – запомнить и сохранить в памяти всё, что можно.

Разжав кулаки, он принялся перебирать пряди моих волос, словно невзначай прикасаясь то к мочкам ушей, то скользя пальцами по шее. Я закрыла глаза, запоминания ощущения.

И вновь слишком скоро для меня он убрал руки и сказал:

– Доброй ночи, Девочка. Прости меня.

– Доброй ночи, Серёжа.

Взяв сумку, он вышел из спальни, а я вновь собрала волосы в узел и пошла в душ.

Тёплые струи, как всегда, смыли запрет на выражение эмоций. Я плакала молча, без рыданий, смешивая боль поражения со струйками воды. «Я верила в любовь, а на деле банально не выдержала конкуренции. Вне конкуренции была только одна – дерзкая красивая Карина, а я… я одна из многих… у меня есть почётное звание жены, я мать его детей… но и в этом звании я вряд ли единственная. Ширма! Вот моё определение. Я – ширма, за которой он прятал сексуальную распущенность. Ширма… до чего же мерзкое определение… А ведь эта дама из торгового центра очень похожа на Карину… такая же тонкая, высокая, темноволосая, на высоких каблуках, с яркой помадой на губах… его любимый тип…»

Катя была уже в кровати, когда я вышла из ванной.

– Мама, я душ у себя приняла, – сообщила она и спросила: – Ты с какой стороны ляжешь?

– Выбирай, Котёнок, где тебе удобнее, – отмахнулась я и прошла в гардеробную; нашла в ящике с новым бельём упаковку с ночной сорочкой, купленную на всякий случай… ах нет!.. подаренную Катей, кажется, на какой-то Новый год. Сорочка оказалась распашонистой, кружевной, коротенькой и едва державшейся на тоненьких бретельках, не сорочка, а сплошной секс-призыв. Ну да другой не было, разве что Серёжину футболку надеть.

– Максим наказал, чтобы я не приставала к тебе с вопросами, – полувопросительно уведомила Катя.

– А тебе хочется приставать?

– Да. У меня один главный вопрос и один не очень.

– И с какого начнём? – укладываясь в кровать, спросила я.

– С главного, – Катя переместилась ближе ко мне, уткнулась любом в моё плечо и затихла. – Начнём? – легонько боднула она меня через время и, помолчав ещё немного, задала свой главный вопрос: – Ты хоть какую-нибудь вероятность допускаешь, что вы с папой когда-нибудь будете вместе? – и вновь затихла, даже дышать перестала.

«Всё тот же вопрос, – устало подумала я. – Как ответить тебе, девочка? Сказать как есть, значит, отнять надежду, а это сейчас единственное, что тебя поддерживает. Солгать? Я не хочу лгать».

– Чтобы я и твой папа вновь были вместе… – осторожно начала я, – для этого моя любовь должна стать больше, чем моё желание быть единственной. А так любить я ещё не умею.

– Папа говорит, что ты и есть его единственная, просто он совершил ошибку.

«Да-да, совершил ошибку длиною в четыре года! А сколько было ошибок менее, а возможно, и более продолжительных? – спросила я про себя. – Ошибка! Одна и та же, систематически повторяемая ошибка перестаёт быть ошибкой и становится образом жизни!»

Катя приподняла голову и пытливо наблюдала за моим лицом.

– Папа говорил со мной откровенно, – сказала она, – я знаю, какую жизнь он вёл до тебя, и про его обещание хранить тебе верность, знаю.

– В таком случае… – я повернулась к ней и оперлась головой на руку, согнутую в локте, – в таком случае, Катя, ты должна понимать, что…

– Понимаю! И даже знаю, о чём ты думаешь! – прервала она и порывисто села. – Что-нибудь вроде: «Действие, совершённое однажды, можно считать ошибкой, но совершаемое неоднократно – суть есть сознательный выбор!»

Я улыбнулась – весьма точно перефразировав мою мысль, Катя и слова подобрала, присущие моему лексикону, и несколько карикатурно, но довольно точно воспроизвела мой тон.

– Что, попала? – усмехнулась она, глаза её сухо блеснули, и она пошла в наступление: – Только зачем ты отождествляешь образ жизни папы до тебя и образ жизни при тебе? Ты даже мысли не допускаешь, что он мог измениться! Ты не даёшь ему шанса! А между тем любишь рассуждать о всесильной женской энергии! «Каким женщина видит мужчину, таким тот и будет с нею», – вновь передразнила она меня.

– Катя, ты меня обвиняешь в том, что случилось? Меня? Это я создала реальность с изменой?.. Детка, все эти годы я верила, что между мною и твоим отцом любовь, я доверяла ему! Я не обращала внимания на предупреждения людей, считая их отравителями, а их предупреждения предубеждениями против твоего отца!

Катя сузила глаза, совсем как Сергей, когда он встречает сопротивление, и запальчиво выкрикнула:

– Ты в этом уверенна? А как же ещё одно твоё любимое изречение: «Всё, что мы имеем, есть результат нашего выбора»? Вспомни хотя бы про эффект наблюдателя!

Словно молния полыхнула у меня перед глазами. Эффект наблюдателя. Даже пассивно наблюдая за объектом, мы его изменяем. Я осторожно, будто боясь себя расплескать, легла на спину и уставилась в потолок. «А ведь она права! Конечно, Катя готова приводить любые аргументы, даже полную чушь, лишь бы защитить отца, но в главном она права – я всего лишь внешне сопротивлялась мнению «отравителей». Глубоко внутри себя я ждала часа икс. Ждала. Потому что знаю – у меня нет права на любовь, и я недостаточно хороша, чтобы быть единственной! – я почувствовала усталость, мои семьдесят семь лет земной жизни камнем легли мне на грудь. – Да, Катя права. Мы оба сформировали нашу реальность и в равной степени несём ответственность за случившееся – Сергей, не желающий разобраться в мотивах своего пристрастия к беспорядочным связям, и я, пребывающая в состоянии женской ущербности и перманентной готовности стать жертвой».

– Катя, я услышала, – с той же усталостью произнесла я вслух. – Я буду работать. Спасибо, детка! – я глубоко вздохнула и, скорее себе, чем ей, дала обещание: – Я вытесню из себя ущербность и выиграю битву с собственным стремлением к драме. Только тогда у меня достанет сил справиться с ревностью, и именно тогда я буду готова к новым отношениям! – я вновь взглянула на дочь. – Какими они будут, наши отношения, я не знаю, не всё зависит от меня. Я люблю твоего отца. А к каким выводам и решениям придёт он, покажет время.

– Папа сказал, он сделает всё, чтобы вернуть тебя! Ты знаешь, куда он уезжает?

Я молча покачала головой.

– На Тибет. В какой-то заоблачный монастырь, куда поднимаются только люди и ослы. Он тоже хочет разобраться в себе.

– Зачем же для этого так далеко ехать?

– Я то же самое спросила! Он сказал, чтобы минимизировать искушение: бросить всё и примчаться, чтобы только увидеть тебя. Мама, папа любит тебя. Правда!

«Любит! Но больше меня он любит секс, а со мной или с другой женщиной для него вторично! Он знал, какой будет моя реакция на измену, и всё же выбрал секс. А сейчас он исполнен решимости бороться за то, что перестало быть его собственностью!»

Я подавила в себе горечь унижения и спросила:

– Катюша, второй, «не очень главный» вопрос какой?

– Это не совсем вопрос, мама. Это… в общем, я знаю, что Стефан тебя любит!

– Катя!

Боясь, что я не позволю ей говорить, она заторопилась:

– Мы с Максом уже несколько лет знаем! Помнишь, Стефан болел? Он тогда в бреду разговаривал с тобой, объяснялся в любви, сожалел, что ты выбрала не его.

– Он по-русски бредил?

Катя растерялась, вопрос застал её врасплох, и, неопределённо пожав плечами, неуверенно протянула: