Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

– Катюшка, но неужели тебе меня не хватало? Я же всё время с вами была!

– Ты всегда была с нами – со мной и Максом. А мне не хватало – со мной, не хватало, когда вот так, как сейчас, – ты и я, мы плачем и смеёмся, ты слушаешь меня и гладишь по голове, а я чувствую, что ты любишь меня. Так хорошо. Мамочка, забудь всё, что я тебе обидное говорила, я так люблю тебя, так люблю!

– Любимая моя, славная моя девочка! – я потянула её к себе. – Иди ко мне. Не смей думать, что я не люблю тебя!

Катя в отчаянном порыве переместилась с пола на диванчик и, неловко изогнувшись, – бог знает как сложив свои сто семьдесят семь сантиметров роста – распласталась на моей груди. Обхватив её руками, я плакала вместе с ней и смеялась. «Неужели всё-таки ревность делает Катю несчастной? – чутко внимая её откровениям, одновременно размышляла я. – Да-а, Катя хочет, чтобы я принадлежала только ей… но ведь это уже деформация… ах нет! какая деформация? Катя – ребёнок, пока ещё ребёнок! Катя деньги зарабатывает как взрослая, а в остальном она ещё совсем-совсем ребёнок. Ребёнок повзрослеет, и искажения пройдут. Правильнее будет с собой разобраться! Исковерканные дети вырастают только у кривых родителей. Серёжа сказал, что я с Максом естественна, а с Катей «очень стараюсь». Что же это «очень стараюсь»? Это верно, я с Катей всегда вела себя иначе, но это потому, что она девочка. С Макса я требовала и требую сейчас, с самого его детства я опиралась на его ответственность. Выходит, и с Катей так же надо было? Ответа, как всегда, нет».

Выговорившись, Катя высвободилась и смущённо пробормотала:

– Нас ждут, а я… Пойдём умываться, а то дед там, наверное, уже сердится.

Мы умылись холодной водой, что мне помогло мало. Рассматривая в зеркале измельчавшие в распухших веках глаза и распухший нос, я протянула:

– Да-а… в самый раз для знакомства! В моём возрасте вредно увлекаться слезами!

– Сегодня солнце, можно очки тёмные надеть, – неуверенно предложила Катя.

– Придё-ё-тся! – я вздохнула и, переведя на Катю глаза, спросила: – Пойдём выбирать?

Андрэ играл в шахматы с Эдвардом. Катя подбежала к нему со спины и, подкупая лаской, обвила его шею руками; попеременно перевешиваясь то через одно его плечо, то через другое, она принялась целовать графа то в одну щёку, то в другую, попутно тараторя:

– Деда, я тебя люблю! – чмок. – Ты не передумал со мной ехать? – чмок. – Деда, я гнать не буду! – чмок. – Я тебя бережно доставлю в наследственный замок мистера Эдварда, – чмок. – Деда мой любимы-ы-ый…

Заворожено улыбаясь, за Катей наблюдал её друг.

– Добрый день, Эдвард! – поздоровалась я.

Отторгнутый от приятного видения, он с торопливой неловкостью встал, уронив с шахматного стола пешку, и наклонился к моей руке.

– Здравствуйте, Лидия!

– Простите, что пришлось ждать, – извинилась я и повернулась к Стефану, – Стефан, до Даши дозвонился?

– Да. Всё в порядке, – кивнул он. Его глаза пытались определить моё состояние, прочесть в лице хоть что-нибудь, но большие, в половину моего лица, чёрные очки не позволили это сделать.

– Мы едем или ещё кого-то ждём? – спросила я, ни к кому не обращаясь.

– Едем, – ответил Серёжа, встал, подхватил сумку и двинулся к выходу.

Все, кто был в гостиной, с немым удивлением уставились ему в спину, а потом так же дружно перевели взгляд на меня. За более чем двадцатилетний стаж совместной жизни Серёжа ни разу не оставил меня за своей спиной, напротив, он всегда либо сам оставался за моей спиной, либо увлекал меня за собой, взяв за руку или обняв за плечи. «Какой, однако, насыщенный событиями день! – усмехнулась я. – Я нежно простилась со Стефаном, кажется, вернула дочь и потеряла мужа!» На помощь мне устремился Макс и, закрыв собой от перекрестья взглядов, повёл к выходу.

Но на террасе меня встретил ещё один пытливый взгляд – Пашкин.

– Сынок, отойди в сторонку, – попросил он Максима.

Максим не двинулся с места, Паша пожал плечом – как хочешь, мол, и, щурясь на грузившего сумку в багажник машины Сергея, спросил у меня:

– Вижу, у тебя сегодня день плача? Он тебя обидел?

– Паша!

– Маленькая, я же вижу…

– Детка, иди ко мне, я тебя поцелую, – вмешался подошедший Андрэ. – Ты сегодня сама не своя. Что вы с Катей опять выясняли?

И Макс, и Паша отошли, а я прижалась к груди графа. Обняв, он на минутку приник ко мне, потом отклонился и приподнял мои очки. Я задвинула их на макушку. Укоризненно покачав головой, Андрэ нежно прикоснулся губами к моим векам, а потом шепнул:

– Детка, никогда не пытайся слезами вернуть уходившего от тебя мужчину. От такой, как ты, может отказаться только дурак!

– Спасибо, Андрей, я запомню! – сказала я.

Он ободряюще кивнул и молодцевато сбежал по ступенькам с террасы. Катя услужливо открыла перед ним дверь своего суперкара, подождала, пока он сядет, захлопнула дверь и, направляясь на своё место, помахала нам рукой.

– Догоняйте!

Отъезжая от дома, я взглянула на раскачивающегося с пятки на носок Павла. Прищурившись и глядя прямо перед собой, он о чём-то размышлял. В последние пару лет… нет, пожалуй, в последние года три, оставаясь безупречно вежливым словесно, Павел не скрывал неприязни к Сергею. Что послужило причиной неприязни, я выяснить не смогла. Павел невразумительно процедил: «Есть причина», и намертво умолк, а Серёжа и вовсе пожал плечами и отмахнулся: «Чепуха! Павел верен тебе – и это главное!»

«Павел верен мне, – повторила я про себя и поправила Серёжу: – Павел не просто верен, Паша мне брат… когда-то он поклялся служить мне, и я расценила это как шутку, но потом, когда я убежала в Алма-Ату, Паша бросился за мной, и с тех пор он всегда со мной…»

– Мама, поспи, – оборвал мои мысли Максим. Привлекая меня к себе, он чуть-чуть подался вперёд, усаживаясь так, чтобы мне было удобнее.

Я сняла очки и положила голову ему на плечо. И когда Макс прижался щекой к моей макушке, моё сердце зашлось от нахлынувшего чувства признательности. «А-ах… славный мой мальчик!.. Серёжа, не устаю благодарить тебя за наших детей. Спасибо! Только любящий жену мужчина может воспитать внимательного к матери сына».

А Серёжа в это время гнал машину вперёд. Стрелка на спидометре ушла за 200. Казалось, машина летит, не касаясь полотна дороги. Катька два раза догоняла нас на своём спорткаре, обходила, торжествующе сигналя, но Сергей не реагировал, даже головы не повернул, и Катя отстала, поняла, видимо, что отцу не до гонки, или, быть может, Андрэ потребовал снизить скорость.

«О чём ты думаешь, Серёжа? Какое решение рождается в твоей голове? – спросила я мысленно, зарылась лицом в расстёгнутую куртку Макса и закрыла глаза. – Катя такая же… когда обдумывает важный для себя вопрос, выезжает на трассу и тоже несётся на огромной скорости… Серёжка, если мы расстанемся, Катин мир рухнет…»

Меня разбудили нежные поцелуи и ласковый шёпот. Улыбаясь, открывая лицо навстречу губам Серёжи, я потянулась его обнять.

– Серёжа…

– Мама, просыпайся, мы приехали.

Я открыла глаза и встретила теплый участливый взгляд Макса. Поспешно отстраняясь от него, я смущённо пробормотала:

– Максим… сынок, прости, думала, папа.

Машина стояла на узкой улочке, по обеим сторонам которой тянулись глухие заборы.

– Мы Катю ждём? – спросила я.

– Да, мама.

– Да, Маленькая, – ответили одновременно оба.

Серёжа, отвечая, взглянул на меня в зеркало заднего вида. Я отвернулась и надела очки. «Я, милый, уже устала искать в твоих глазах тепло. Оставим поиски на вечер».

– Я выйду. Пройдусь, – уведомила я и отжала ручку двери.

– Подожди, мама! – требовательно остановил Макс.

Он вышел, обошёл машину, открыл дверцу с моей стороны и подал руку. Мой славный, юный сын продолжал исполнять роль моего кавалера. Крепко ухватив мою ладошку, он повёл меня вдоль заборов, над которыми в унылой, ещё зимней, наготе высились деревья.

Мы прошли совсем немного, может быть, метров сто, когда на улочку из-за поворота вывернула машина Кати. Спорткар проехал мимо машины Серёжи, мимо нас и, посигналив, остановился. Тотчас с левой стороны улочки лязгнули и пришли в движение кованые ворота, гостеприимно открывающие проезд во двор.

Дом за воротами отличался от соседних домов – он был единственным, выставившим себя напоказ. Вокруг ни кустика, ни деревца, а вместо глухого забора кованая решётка. Уползающие вбок ворота открывали взгляду двор, незатейливо закатанный в асфальт. «Не надо Катьке сюда», – вдруг подумала я. Облитый солнцем, горделивый краснокирпичный особняк с белыми глазницами окон вызвал у меня смутное чувство тревоги.

Катя въехала во двор, следом проехал Серёжа, а потом, через тот же проём, не торопясь, прошли я и Макс. Хозяин – рослый, грузный мужчина, встречал гостей на нижней ступеньке крыльца, выложенного кафельной плиткой с пёстрым цветочным орнаментом. Одет он был демократично – потёртые джинсы, пиджак с нашитыми снаружи бирками производителя, под пиджаком футболка, на ногах мягкие замшевые мокасины. Его широкоскулое лицо с мясистым, несколько вздёрнутым носом и раздвоенным подбородком не имело ничего общего с лицом Эдварда. Мужчина шагнул на серый асфальт и с почтительным уважением поздоровался с Андрэ. Потом он долго и энергично тряс руку Сергея, столь энергично, что нарушил аккуратный, волосок к волоску, пробор своей причёски, а потом очередь дошла и до нас с Максом. Я подняла очки на макушку и протянула руку.

– Здравствуйте.

Крупная, мягкая, теплая ладонь бережно объяла мою руку. Глаза, прищуренные от солнца и, кажется, карие, приветливо блеснули, мужчина улыбнулся скромной мягкой улыбкой. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, проникаясь взаимной симпатией.

– Здравствуйте, – наконец сказал мужчина, – добро пожаловать! Я Виталий Сергеевич. А-а-а… вы?..

Катька, болтавшая до того с Эдвардом, умолкла и с насмешливым интересом уставилась на будущего родственника.

– Меня зовут Лидия, – сказала я. – Я мама Кати.

Виталий Сергеевич смутился и, желая, видимо, лучше меня рассмотреть, прикрыл глаза от солнца ладонью, словно козырьком. Все терпеливо ждали. Он ещё больше сконфузился и, запинаясь, пробормотал:

– Графиня… эээ… Лидия… Ивановна…

– Я понимаю ваше замешательство, – пришла я на помощь, – Катя похожа на своего отца и совсем не похожа на меня. Виталий Сергеевич, зовите меня Лидия.

– Ну тогда и вы зовите меня Виталий! – воскликнул он и с видимым облегчением рассмеялся.

– Договорились! Познакомьтесь, Виталий, мой сын Максим, брат Кати.

С тем же энтузиазмом, с каким тряс руку Сергея, Виталий принялся трясти руку Макса.

Хозяйка встречала внутри дома, в холле. Дама слегка увядшая и полноватая, с замысловатой причёской и пухлыми, любовно ухоженными руками. Голубые глаза – мечтательные и наивные, по-детски розово-бутонистый ротик и полное отсутствие подбородка – всё в её внешности взывало к покровительству и защите от превратностей жизни.

– Это моя супруга, мать Эдварда, Алевтина Марковна, – представил Виталий. На фоне жены он выглядел чрезмерно живым и энергичным.

– Аля, – тоненьким голоском едва слышно пискнула Алевтина Марковна.

После знакомства хозяева пригласили пройтись по дому. Виталий, откровенно гордясь собой, рассказывал, как шестнадцатилетним мальчишкой приехал из сибирского посёлка в Москву, как учился и одновременно работал – ночами мыл посуду в ресторане и грузил мусор, а ранними утрами подметал дворы, в общем, делал всё, чтобы «выбиться в люди». Экономя каждую копейку, вкладывал деньги в чужой бизнес, а потом, скопив первоначальный капитал, открыл своё дело. Опять много работал, чтобы заработать и на этот дом, и на машину, и на то, чтобы в доме было всё необходимое, он похвастался, что и обязательные счета на старость и жене, и себе открыл. Но особенно Виталий гордился образованием, которое дал сыну.

– Эдвард у нас умница, и в школе хорошо учился, и в университете! Потом в Англии образование пополнял. Дорого, конечно, но в такого сына не жаль вкладывать! Вошёл в дело и за два года вернул всё на него затраченное!

Хозяйка как-то незаметно растворилась в коридорах дома, а мы дошли до цокольного этажа.

– А это наш мужской салон! – объявил Виталий и распахнул двустворчатые двери в большое, красиво оформленное помещение, обшитое дубовыми панелями и разделённое на две части четырьмя колоннами. По одну сторону от колонн располагался домашний кинотеатр, а на другой разместился этот самый «мужской салон» – в центре большой бильярдный стол, вдоль стен диваны в кожаной обивке, винные шкафы, стеллаж с более крепкими напитками, тут же витрина с посудой и тумба с кофе-машиной.

Пока мужчины обсуждали винную карту хозяина, я прошла на другую половину помещения и подошла к одиноко висевшей и плохо освещённой картине, явно повешенной здесь только для того, чтобы занять пустое пространство стены.

А между тем картина была хороша, и чем дольше я в неё всматривалась, тем большее волнение она во мне вызывала. Волновал основной посыл полотна: в самом глухом, отрицающем жизнь отчаянии всегда остаётся лучик надежды. И поскольку описывать картину бессмысленно, могу лишь сказать, что на ней была изображена женщина, юная и прелестная, изломанный скорбью рот и тусклый взгляд которой сжимали сердце. Общий фон картины угнетал безысходностью. Хотелось вдохнуть, но воздуха не было. Лишь мелкие детали – из ниоткуда взявшийся крохотный лучик, притаившийся в безвольно упавшей на колени ладошке женщины, да жившая своей жизнью кокетливая прядка волос на её худеньком плече, да ещё повернувший головку к зрителю цветок, единственно живой в увядшем букете, – приоткрывали тайную надежду на возрождение к жизни.

Я почувствовала взволнованное дыхание Кати за спиной и спросила:

– Кто это, ты знаешь? Это так хорошо!

– Мама, это не просто хорошо, это очень, очень хорошо! Темно тут, надо света больше.

Мы оглянулись в поисках помощи.

– Виталий! – окликнула я.

Он услышал не сразу, стоя к нам спиной в окружении Серёжи и Макса и что-то им втолковывая на тему инвестиций и фондовых рынков.

– Он что, их поучает? – изумилась Катя. – Кого?! Макса? Или папу? – и, фыркнув, упала лбом на моё плечо.

– Катя! – шёпотом урезонила я и повторила призыв пространнее: – Виталий, простите, что прерываю…

Он недоуменно оглянулся, и я добавила:

– Окажите нам помощь, пожалуйста.

– Конечно-конечно! – поспешил он на зов. – Лидия, Катенька, чем я могу помочь?

– Мы хотим лучше рассмотреть картину, но здесь не хватает освещения.

– А-а-а, это… – он стал оглядываться вокруг себя, бормоча при этом: – Сейчас… сейчас решим…

– Виталий Сергеевич, вы позволите перенести картину в центр мужского салона под люстру? – разрешила его затруднения Катя.

– Да-да, конечно! – обрадовался он и рассмеялся. – Я о лампе думаю, а так даже проще!

Картину водрузили прямо на бильярдный стол. Её писал, безусловно, талантливый художник. При ярком освещении она зазвучала ещё пронзительнее – тени сгустились, контраст между отчаянием и надеждой стал ещё более драматичным. «Именно так я сегодня чувствовала себя в душевой кабине», – подумала я и взглянула на Виталия. Я хотела понять, насколько он дорожит картиной, ведь неудачный выбор места для её размещения мог быть просто ошибкой. Но тот крутил головой, недоумевающе рассматривая сосредоточенные лица гостей. Встретившись со мной взглядом, словно извиняясь, он произнёс:

– Это нарисовал мой сводный брат, художник-неудачник.

– Если позволите, я хочу купить картину, – сказала я. – Простите мой каприз, но тема картины мне очень близка.

Мужчина смотрел так, словно не понял моих слов, и я добавила:

– Я заплачу двойную цену.

– Бог с вами! – вскричал он наконец. – Какую двойную цену? Если картина вам нравится, я подарю её вам! Брат уехал искать счастья в Америку, а свои художества оставил в моё полное распоряжение! Их полно!

– Вы позволите посмотреть другие работы вашего брата? – тотчас встрепенулась Катя.

– Конечно! Пожалуйста! Они тут, за стенкой, в чулане! Пойдёмте, я покажу. Там, правда, давно не прибирались и, наверное, пыльно, но освещение там хорошее.

Взглянув на другие работы художника, я решила, что они слабее, зато Катя погрузилась в изучение «художеств», как выразился наш хозяин, позабыв обо всем. Оставив её с Эдвардом, я вернулась в мужской салон. Серёжи в помещении не было, Андрэ в одиночестве сидел в дальней от двери части салона с бокалом вина, а Максим выкладывал пирамиду на бильярдном столе. Картину вновь переместили на территорию кинотеатра, но не повесили на прежнее место, а поставили на диван, оперев на спинку.

– Сынок-то ваш – мастер! – восторженно сообщил мне Виталий. – При его мастерстве бильярдом деньги можно заколачивать! Я только и успел, что разбить пирамиду!

– Мама, сыграем? – предложил Максим.

– Нет, милый. Не интересно.

– Давай поочерёдку сыграем, – настаивал Макс. – За одним столом не так интересно, но что есть.

Во второй раз отказывать я не стала – если Катя была с женихом, да к тому же набрела на настоящие сокровища, то Максу в этой поездке заняться было решительно нечем. Я согласилась, чем обрадовала сына и вызвала неподдельный интерес у Виталия.

Надо пояснить, что у меня есть удивительная для меня самой и обнаруженная совершенно случайно способность точно рассчитывать траекторию бильярдного шара. Хотя слово «рассчитывать» не совсем верно, я не рассчитываю, я просто знаю, куда и какой силы должен прийтись удар кием, чтобы шар зашёл в лузу. Если я разбиваю пирамиду, то я и заканчиваю партию. При этом я ни правил бильярда не знаю, ни терминов. Максиму передался мой «дар», и мы с ним изредка устраиваем бои по одному из вариантов. В одном случае это игра на скорость – задача состоит в том, чтобы за определённое время положить в лузу как можно больше шаров, при этом каждый играет за своим столом; в другом случае после каждого удара мы обмениваемся столами, и тогда задача усложняется – одним ударом нужно и загнать шар в лузу, и оставшиеся раскатать по полю так, чтобы партнёру было сложнее их «взять». Второй вариант мне нравится больше, и называем мы его – поочерёдка.

Разбить пирамиду мы попросили Виталия Сергеевича. Наблюдая за тем, как точно я и Макс работаем кием, он долго не мог взять в толк, «какой такой ерундой» мы занимаемся. Он оказался азартным болельщиком и довольно болезненно переживал, когда мы раскатывали самые удачные связки шаров. А уж почему у каждого есть право только на один удар, мы ему так и не смогли объяснить. В общем, шуму и витийствований от хозяина дома было много.

Партию в итоге выиграл Макс. Не удержав в себе мальчишеской радости, он подхватил меня под коленки, поднял над собой и закружил.

– Макс! – ахнула я. – Отпусти!.. Макс, я мать как-никак!

– Мама, я не помню, когда я тебя в последний раз обыгрывал! Реванш не хочешь? – плутовато поддразнил он и, закинув голову назад, захохотал.

Мальчишка! Двухметровый, сильный, как жеребец, мальчишка!

– Только если ты поставишь меня на ноги! – вынуждена была вновь уступить я.

Вторую партию выиграла я с перевесом в один шар и, скорчив виноватую рожицу, разведя руками, заявила:

– Извини, сынок, но победная пляска с тобой на руках у меня не получится.

Напрасно я это сказала. Недолго думая, Макс вновь подхватил меня и поднял над собой.

Наше веселье, в котором участвовал и граф, с улыбкой наблюдающий за нами со стороны, и хозяин дома, отпускающий одобрительные возгласы, прервала Катя.

– Мама, хватит обниматься, у меня есть к тебе вопрос! А ещё ты мне по делу нужна!

Рдея горячим румянцем, она сердито сверкнула глазами, резко развернулась, взметнув подол платья, и направилась к деду. Там она плюхнулась против него в кресло и нетерпеливо забарабанила пальчиками по подлокотнику.

Я взглянула на грустно плетущегося от входной двери Эдварда. «Поссорились», – поняла я и шепнула Максу:

– Прости, сынку. Люблю тебя! – но прежде, чем обрела почву под ногами, расцеловала его в обе щеки, а потом отправилась вслед за дочерью.

– Детка, я рад, что к тебе вернулся смех, – встретил меня Андрэ, учтиво поднявшись с дивана, и, ожидая, пока я сяду, поинтересовался: – Почему хозяйки дома не видать? Я уже испытываю неловкость.

– Не знаю, милый. Может, её отвлекают приготовления к обеду? Ты хочешь, чтобы я узнала?

– Нет-нет, посиди со мной! В последнее время мне редко удаётся побыть с тобой, – он сел и, бросив взгляд на картину, спросил: – Зачем ты хочешь её купить? Она очень мрачная. Глядя на неё, я вспомнил всё горе, что пережил в жизни.

– Я назвала её «Надежда».

– «Надежда»?! – в один голос воскликнули и он, и Катя.

– Где же там надежда? – переспросил Андрэ.

– Художник изобразил край, предел человеческих возможностей. Ещё чуть-чуть и личность погибнет. А теперь посмотри на лучик света. Откуда он взялся? Взгляни на цветок. Видишь, как среди всей этой драмы наивно и даже озорно он тянет головку. Это и есть то самое чуть-чуть, малость, что отделяет от гибели, надежда на возрождение.

Андрэ задумчиво покачал головой и вновь стал рассматривать картину, а я перевела взгляд на Катю. Не смея перебивать деда, вынужденная ждать своей очереди, она уже кипела от нетерпения.

– Катюша, ты сейчас что-нибудь прожжёшь, искры глазами мечешь! Что не так?

– Мама, я в этом доме была несколько раз! Я в этом «мужском» подвале была несколько раз! Я по всему миру ищу талантливых художников! При этом все говорят, у меня есть чутьё! И что же? Ты не успела войти в дом, как нашла сокровище! А где были мои глаза?

– Вначале успокойся. Выдохни.

Послушно звучно выдохнув, Катя откинулась на спинку кресла и, недовольная промедлением, поторопила:

– Мама!

– Слепой тебя сделала предвзятость.

– И это всё? Я спрашиваю, куда делось моё чутьё?

Я поморщилась.

– Катя, думай! При чём тут чутьё? Ты была уверена: «В этом доме искусства быть не может!» – давая ей время осознать сказанное, я выдержала нарочитую паузу и мягко закончила: – У меня просто не было твоей предвзятости.

Катя сердито стукнула кулачком по коленке и вперила взгляд в потолок. Прошло не менее минуты, как она улыбнулась и уже другим тоном сказала:

– Хороший урок! А ведь я помню, как ты говорила: «Человек – раб шаблонов, мир значительно многообразнее, чем наши представления о нём»! Благодарю, мама! Теперь к делу. Я прикинула цену картины. Даже учитывая неизвестность автора, я бы поставила ценник в полтора миллиона. Думаю, две цены за неё много, а два миллиона можешь давать. В чулане я нашла достаточно работ, чтобы устроить персональную выставку автора, и теперь бы ещё этого автора разыскать! Эдвард говорит, с ним связи нет. Раньше он раз в год открытки присылал, а последние лет пять и открыток не было. Может, и не жив уже? – она посмотрела на меня так, будто мне и задала свой вопрос, и после паузы, словно бы про себя, пробормотала: – У меня Альманах в вёрстке… В общем так, мама, решай вопрос с Виталием, для Альманаха мне хозяин картины нужен! Затолкаю я «Надежду» в этот Альманах, чего зря время терять? – вскочив с кресла и уткнувшись глазами в экран телефона, она заспешила к выходу.

Я повернула голову к графу.

– Скажи, в кого Катя такая импульсивно-эмоциональная в отношениях и холодно-рассудочная в деле?

Граф молча притянул меня к себе и поцеловал в лоб.

– Поскучаешь? – вновь риторически спросила я. – Пойду исполнять поручение Кати.

Андрэ всё так же молча кивнул.

Виталий Сергеевич и его сын обсуждали с Максом какие-то вопросы страхового бизнеса. То ли варианты страховой защиты бизнеса обсуждали, то ли возможности самого страхового бизнеса, я не поняла. Мне понравилось, как мой восемнадцатилетний сын излагал свою точку зрения, излагал так, как излагал бы свою точку зрения его отец, – аргументированно и спокойно, не оказывая эмоционального давления на собеседников, не выпячивая своих познаний и не настаивая на своей правоте. Виталий очень внимательно внимал ему, в то время как Эдвард вставлял кое-какие ремарки. Оба, и отец, и сын, держали в руках напитки, один в широком стакане с тяжёлым дном, другой – в бокале, а у моего сына в руках ничего не было. Макс, как и я, не пил спиртного, а безалкогольных напитков, по всей видимости, здесь не подавали.

Я вдруг почувствовала тягость, отяготясь и ролью посыльного, и всем нашим гостеванием в этом доме, где гостеприимство, мягко говоря, не было главным достоинством хозяев. Подходя, я подавила в себе недовольство и объявила:

– Виталий, а я к вам!

– Мама! – Макс торопливо поднялся из кресла, жестом приглашая меня занять своё место, и, не найдя вокруг куда-бы присесть самому, примостился рядом со мной на подлокотник.

Благодушно наблюдая за нашими перемещениями, хозяин дома лениво глотнул из своего стакана желтоватую жидкость, всем своим видом говоря: «Ну и вольно́ же вам суетиться!»