Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

По моим щекам обильно потекли слёзы, в них смешалось всё – и боль за Катю, и боль за давно умершую Настю, и моя собственная боль обид и потерь. Сергей взглянул на меня и, сорвавшись с дивана, подхватил на руки.

– Ну что ты? О-о-о, моя Девочка… – прижав меня к себе, он опустился обратно на диван, целуя и успокаивая: – Всё наладится! Не плачь! Катя поймёт. Мы всё исправим.

– Серёжа, я по себе знаю, как тяжело сознавать себя нелюбимым ребёнком. Катька же мне кричала… о своей детской боли кричала! Господи, и почему я всем приношу одни только несчастья?

– Неправда, глупенькая, ты даришь счастье, потому-то так много людей вокруг тебя.

Сергей покачивал меня на руках, а я плакала, оплакивая то Настю, то конфликты с Катей. Наконец наплакавшись и отирая остатки слёз ладошками, я проговорила:

– Катя и тебя стремится от меня защитить… она и в мою любовь к тебе не верит…

– Катя ревнует… то меня к тебе, то тебя ко мне.

– Не знаю, Серёжа, – уныло покачала я головой, – верно ли всё списывать на ревность? Эдвард в лице переменяется, когда Анюта в гостиную входит, а Катя остаётся спокойной.

– Ревнуют, Маленькая, любимых.

– Так зачем же она рвётся за него замуж?

Сергей помрачнел.

– Ты озвучиваешь мой страх, Девочка, я смотрю на Катю и встречаю себя. Правильно ведьма сказала, я передал Кате не только ревность, но и похоть. Потерять девственность Катя мечтает лет с пятнадцати.

– Серёжа, нет! Катя девственна! Ох, ну зачем ты так думаешь о дочери? Катя девственна в самом полном смысле этого слова, в ней не только похоть, в ней и чувственность ещё не проснулась!

Я знала, о чём говорила. Подтверждением моих слов могла бы послужить одна из глупых выходок Кати, о которой я Серёже не рассказала и никогда не расскажу.

…Катьке было шестнадцать, и она уже несколько месяцев встречалась с Эдвардом – вполне взрослым двадцатипятилетним мужчиной. В тот вечер они должны были пойти на концерт какой-то группы, но рассорились. Эдвард, обидевшись, уехал, и Катя решила отправиться на концерт одна.

– Катюша, как ты доберёшься? – спросила я. – Послать с тобой Павла?

– Я уже вызвала такси.

– А обратно?

– И обратно я тоже закажу такси, мама! Я у тебя уже большая девочка!

И вот, часы пробили полночь, потом час ночи, а Катя ещё не вернулась, и телефон её не отвечал.

В тревожном ожидании мы втроём сидели в гостиной – я, Макс и Стефан.

– Мама, не волнуйся, – сделал попытку успокоить меня Макс, – если бы с Катькой что-то случилось, я бы почувствовал.

– Макс, я тоже умею чувствовать! Я жду, потому что не хочу поднимать шум – разыскивать несовершеннолетнюю загулявшую девочку с помощью полиции.

– Ты думаешь… – Стефан взглянул на меня исподлобья, – ты думаешь, Катя с кем-то выпивает?

– Думаю, доказывает свою независимость! Она сегодня опять поругалась с Эдвардом.

В молчании мы просидели ещё полчаса.

Взглянув в тысячный раз на часы, я объявила:

– До двух! До двух не появится, пойду будить Павла, и начнём искать! – я поморщилась, представив себе процесс поиска: Катькина фотография, имя Серёжи… из рук в руки, из уст в уста. – Господи, как в бульварной книжонке! – прошептала я.

Часы зашипели, готовясь к бою, когда по окнам чиркнул свет автомобильных фар. Мы дружно бросились к двери.

У террасы стоял чужой автомобиль. Рядом с открытой водительской дверью высился незнакомый мужчина, а через другую дверь, с заднего сиденья, Паша выуживал Катю. Молчаливо сопротивляясь, она почему-то не желала выходить из машины.

– Катя! – окликнула я.

– Мама… – то ли выдохнула, то ли всхлипнула Катя.

Стараясь вырваться из захвата Пашиной руки, она продолжала дёргаться и вне машины. Усмиряя, Паша чуть встряхнул её, довёл до меня и только тогда отпустил. На меня пахнуло табачным дымом и чем-то кислым.

– Катюша, иди в ванную, – проговорила я тихо, – я позже зайду к тебе.

Стефан обнял её и повёл в дом, а я спустилась с террасы к незнакомцу. Фонари не горели – Паша, вероятно, из желания скрыть от домочадцев постыдное возвращение Кати, вырубил всю наружную иллюминацию – а в падающем из окна гостиной луче света лицо незнакомца было плохо различимым. Я решила, что лет ему около сорока.

– Здравствуйте, – протянула я руку. – Я мама девочки. Спасибо, что доставили.

– Не за что, – ответил он, неловко пожимая мою руку. – Я знаю, кто вы. Мы встречались, вернее, я видел вас на одном из приёмов. Девочку в баре увидел, она… я её не сразу узнал, потом только… она на отца похожа, на Сергея Михайловича. Она предложила… то есть, уговаривала… молоденькая совсем… – слова мучительно тяжело покидали его рот.

– Моя дочь домогалась вас? – спросила я.

Он с облегчением кивнул и тотчас испугался:

– Вы не… Нет! Она… не знаю, зачем…

– Моя дочь предложила вам себя?

Он вновь кивнул.

– Она плакала, что её не хотят му… му… глупенькая ещё… – он окончательно стушевался и вдруг испугался: – Ничего не было, вы не бойтесь! Молоденькая совсем… вы не ругайте… Ей плохо было! Рвало сильно!

– Как вас зовут?

– Я Рустам. Рустам Даев.

– Как я могу вас отблагодарить, Рустам?

– Нет-нет, что вы? Я рад… то есть, хорошо, что я.

– Благодарю, Рустам. Хотите чаю?

– Нет! Поздно уже, я поеду! Спасибо.

Я вновь подала ему руку.

– Спасибо вам, Рустам! Большое спасибо!

Так и не проронив ни слова, всклокоченный и сердитый Павел прошёл мимо меня к машине Катькиного спасителя, чтобы сопроводить того до выезда из усадьбы, и я поблагодарила в спину:

– Паша, спасибо.

Не дожидаясь, пока отъедет автомобиль, я взошла на террасу. Максим молча открыл передо мной дверь, мы в молчании пересекли холл, потом гостиную и поднялись на второй этаж. В конце коридора, у нашей с Серёжей спальни, маячил Стефан.

– Доброй ночи, сынок, – простилась я с Максом.

– Мама, ты только себя не вини! Катя дурит, ей завтра стыдно будет.

– Лучше бы Кате было стыдно перед тем, как она начинает дурить. Добрых снов, милый. Я люблю тебя.

Я поцеловала его и пошла дальше. Стефан пошёл мне навстречу.

– Хабиба, Кате плохо, её рвало.

Заглянув в тревожный мрак его глаз, я поднялась на цыпочки и успокаивающе провела пальцами по смолянистому шёлку его щеки.

– Не тревожься, Стефан. Доброй ночи.

Катя сидела на диванчике, задрав к груди коленки и обняв их руками.

– Катька, ты почему не в ванной? Иди купаться. Ты дурно пахнешь.

Она тотчас вскочила и неровной, подпрыгивающей походкой направилась в ванную. Я открыла окно и, чтобы не терять времени, решила принять душ в Катиной комнате.

«Счастье, что ни Серёжи, ни Андрея нет дома, – думала я, медленно вращаясь под струями воды в душевой кабине, – Серёжа бы расстроился, а граф бы сгорел со стыда. Как так случилось, что я научила сына бережному отношению к чувствам близких и не научила тому же дочь?»

Вернувшись, я услышала в ванной шум фена и присела на диванчик. Наконец дверь отворилась, и чистенькая разрумянившаяся Катя с туго стянутыми в косу волосами, мельком взглянув на меня, устремилась к кровати.

– Я с тобой буду спать, – буркнула она и запоздало спросила: – Можно?

Прямо в халате она легла на бочок, спиной к другой половине кровати. Я выключила свет и тоже легла. Всхлипнув, Катя прошептала:

– Он меня не хочет.

– Глупости, Катя, говоришь.

– Он же взрослый! Как может взрослый мужчина отказываться от секса? Как попугай твердит: поженимся – тогда, поженимся – потом! – она порывисто повернулась ко мне. – Мама, в наше время, где это видано?

– Катюша, Эдвард любит тебя. Именно потому, что он взрослый мужчина, и именно потому, что он любит тебя, он и относится к тебе бережно.

– И этот тоже не захотел! – будто не слыша, продолжала она травить себя.

– Я рада, что на твоём пути встречаются порядочные мужчины.

– А тебе встречаются непорядочные? Или ты у нас профессионалка? – вскинулась она. – Любой мужик, как только ты ему улыбнёшься, сразу хочет тебя!

Из моей памяти услужливо вынырнуло лицо Карины, и её ярко накрашенный рот, насмешливо кривясь, проговорил: «Профессионалка не знала, на что способна?» Я поморщилась.

– Катя, ты вульгарна!

– Ты бы хоть о папе подумала! Каково ему? – не унималась она.

– Катя, ты как угодно можешь судить меня, но не смей судить мои отношения с твоим отцом.

– Почему?

– Потому что это мои и твоего папы отношения. Личные! Неужели это не понятно? – сделав паузу, я впервые не пожалела дочь и без обиняков, наотмашь, ударила: – И вот ещё что. Какой бы профессионалкой я не была, у меня не было маниакального желания лишить себя невинности, да ещё не особо утруждаясь с выбором исполнителя! В отличие от тебя, я себя уважаю!

Катя судорожно вздохнула, будто захлебнулась моими словами, а я повернулась к ней спиной. О том, каково будет отцу узнать, что любимая дочь предлагает себя любому, кто согласится, я говорить не стала.

«Мужчины угадывают в Кате ребёнка и не желают травмировать её грубостью секса, а отвергая секс, наносят раны её самолюбию…» – думала я в ту ночь, лёжа без сна и слушая размеренное дыхание уснувшей дочери…

«А теперь Катя собралась замуж, хотя за эти два года в ней мало что изменилось», – продолжила я ту же мысль и тяжело вздохнула.

– Что ты? – шепнул Серёжа. – О чём подумала?

– Знаешь, Серёжа, Катя очень рано нашла себя профессионально и, кажется, именно в этом её беда. Изобразительное искусство пронизано чувственностью, собственно, чувственность и стала предметом её изучения с раннего детства. Из детской стыдливости она собственную чувственность закрыла на сотню замков, и теперь женщина в ней формируется как-то уж очень мучительно, – я вновь вздохнула и сползла с его колен. – Пойду. Спасибо, что взял в тепло своих рук. Прости меня.

Он не остановил. Уже открыв дверь кабинета, я вспомнила про птичку.

– Ты ушёл, мне птичка песенку спела. Наверное, зяблик?

– Рано ещё, Маленькая, зяблику петь, – с грустью отозвался Серёжа.

– Рано. Но кто-то мне пел и отправил на поиски тебя, чтобы я про себя и про Катю поняла. Конец фразы я договорила, уже выйдя из кабинета.

Надо было спешно собираться в дорогу, но прежде надо было выяснить, что от меня хотели все те, кого я встретила, блуждая по дому в поисках Серёжи.

– Маша, ты что хотела? – спросила я, заглянув на кухню.

– Я, Маленькая? – недоуменно воззрилась она на меня. – Ничего.

– Значит, мне показалось.

– Случилось что, Маленькая? – крикнула она уже в спину и, чуть помедлив, проворчала: – Стефан – бирюк бирюком, не слышит, когда к нему обращаются, Сергей Михалыч прошёл, никого не увидел, потом ты, будто что потеряла.

Вбежав на второй этаж, я стукнула в дверь Максима и, перевесившись через порог, повторила тот же вопрос:

– Макс, что ты хотел?

– Мама, зайди! Сейчас по всему дому вонь разнесёшь!

Он что-то паял, сложившись втрое на полу, в комнате воняло канифолью.

Максим похож на Серёжу так, что их многие путают. Он выше отца и одевается иначе – проще и дешевле, а в остальном – прямая копия. Хотя нет, есть ещё одно отличие – Макс волосы отращивает длиннее. Сейчас он подвязал их кожаным плетёным ремешком, таким же, каким за работой подвязывает свои космы Стефан.

Я опустилась подле сына на пол и на минутку прижалась лицом к его затылку.

– Ты плакала, – сказал он и, выждав некоторое время, добавил: – Стефан тоже ничего не хочет говорить.

– Стефан ни при чём, сынок, я плакала из-за Кати.

– Мама, с Катькой всё будет хорошо, – вразумляющим тоном заверил он, поставил паяльник на подставку и выпрямился, оставшись сидеть на пятках. – Что с папой?

– Что с папой узнаю вечером, когда вернёмся. Ты что хотел, когда мы встретились?

– Спрашивал, что случилось.

– У меня что-то Женя ещё спрашивала, Андрэ о чём-то говорил.

– Вопрос Жени я разрешил, а дед сетовал, что ты на себя не похожа.

– Ясно. Благодарю, совсем взрослый мой сын! – я оперлась на его руку и поднялась на ноги. – Пойду собираться, Даши-помощницы нет, боюсь, не успею.

Макс удержал меня и молча прижал к себе.

– Люблю тебя, милый, – прошептала я в его макушку и погладила пушок на его щеке.

Уходя, ещё раз заглянула в тепло его зелёных отцовских глаз, и на душе стало светлее.

В спальне Серёжа собирался в дорогу. Приготовленные сорочка и бельё лежали на диванчике, а костюм он как раз укладывал в портплед.

– Ты определилась с туалетом? – не взглянув на меня, спросил он. – Давай я сразу положу.

Я прошла в гардеробную, открыла шкаф и оглядела содержимое, потом открыла другой. Понравлюсь я или нет родителям Катькиного жениха, мне было всё равно, мне нужен был наряд, в котором я понравлюсь Серёже, и я выбрала платье от Мишеля, сшитое из полосок плотной чёрной ткани разной ширины, хаотично перекрещивающихся между собой. Кое-где полосы сходились неплотно, образуя разные по размеру дыры. Платье требовало особых украшений, и я подошла к Сундуку Сокровищ. Так я называла ларь ручной работы из красного дерева с множеством ящиков и ящичков для колец, браслетов и колье. Серёжа заказывал его по собственным чертежам в Италии. Стефан ради удовольствия смастерил точно такой же ларь – в том же дизайне, но другой формы, получившийся ничуть не хуже, чем итальянский. В нём я стала хранить украшения для волос. Поразмыслив, я выбрала старинный гарнитур – ажурные бронзовые браслеты, один на запястье, другой, более широкий, на плечо выше локтя. Из второго сундука я достала бронзовую же, вертикальную заколку для волос, застегивающуюся на пикообразный стержень. Сложился туалет воительницы – соблазняющей и уверенной в себе, пожалуй, несколько экстравагантный, но как нельзя лучше уравновешивающий моё сегодняшнее унылое, изобильно-плаксивое состояние. Украшения я сложила в специальную сумку, платье в чехол и, захватив туфли, всё вместе вынесла из гардеробной и отдала Серёже.

Засмотревшись, как он кладёт в сумку чехол с платьем, я спохватилась о времени и, бросив на ходу:

– Я в душ, – скрылась за дверью ванной.

Под тёплыми струями воды тело, скомканное в узел пережитыми волнениями, расслабилось, размякла и ослабла воля, и на свободу вновь вырвались мой страх и отчаяние.

«Страшно. Господи, как же мне страшно! – думала я. – Я встретилась с самым беспощадным врагом, и поцелуй со Стефаном никакого отношения к этому врагу не имеет. Скука! Серёжка, ты соскучился жизнью, которая у нас есть, ты соскучился мною. Мне даже осознавать это страшно. Я не знаю, что с этим делать! Мне хочется кричать, бить кулаками по своему телу, кусать губы и пальцы, так мне больно и страшно. Я не на краю обрыва, когда после падения ещё остаются мгновения полёта, я уже на земле – распластанная, раздавленная тяжестью случившегося. Мне нечем развеять твою скуку! Я от тебя себя не прятала. Во мне нет ничего, неизведанного тобой. Стефан рассказал мне о твоей клятве. Ты, милый, исполнил её, ты подарил мне жизнь, которую я хочу. Правда, до встречи с тобой я не знала, что я хочу именно такую жизнь, многое, что есть в моей жизни сейчас, и к чему я привыкла, мне даже в мечтах не грезилось. Это ты взрастил мои желания, сформировал потребности, это ты создал условия для развития моих способностей. У меня есть большой дом, обставленный роскошной мебелью, с галереей и маленькой солнечной студией для занятия танцем; есть участок земли, где поместились и лес, и сад, и многочисленные клумбы, на которых я рассадила любимые мной розы. Ты выстроил конюшню и заселил её лошадьми, выстроил крытый манеж, где я и дети могли заниматься выездкой даже зимой. По примеру старого дома ты рядом с бассейном оборудовал Аквариум, ещё более роскошный, чем раньше, где время от времени назначаешь мне свидания, и мы наслаждаемся друг другом. Серёжка, ты даришь незабываемый секс! Даже сейчас, по прошествии стольких лет, секс с тобой не утратил для меня первоначальной новизны, и я всякий раз волнуюсь, когда собираюсь к тебе на свидание. Ты любишь и умеешь делать подарки! У меня много украшений, иные из которых стоят не одно состояние, но самый ценный твой подарок – ты подарил мне счастье материнства. У нас с тобой замечательные дети! Они унаследовали твою, здоровую, генетику. Они и внешне похожи на тебя, и столь же талантливы и успешны в делах. Макс замечательный пианист, умелый организатор и управленец. В нём есть твой дар привлекать к себе хороших людей. Полагаю, он уже заменил меня в управлении домом, только я ещё об этом «не знаю» и, наверное, «не узнаю» никогда, так наш сын деликатен. Столь же умело он справляется с бизнесом. Ты, Серёжа, сам восхищаешься его новаторскими преобразованиями, которые и упрощают ведение дел, и одновременно повышают безопасность. По крайней мере, мои финансовые активы ты уже передал под его управление. Дед Андрей тоже не стесняется брать консультации у внука и предлагает даже платить за них, настолько они ценны. Катька – твоя любимица, в свои юные годы уже признанный эксперт в области современного и классического искусства. В вопросах бизнеса она ничуть не уступит брату, просто предпочитает другой путь заработка. Ещё в четырнадцать она заявила, что «не будет бегать за деньгами, а сделает так, чтобы деньги бегали за ней». Я не очень понимаю, как это возможно практически, но суммы, что вращаются в её деловитых маленьких ручках, весьма убедительны. У Кати великолепная пластика и с обретением женственности, она могла бы стать непревзойдённой танцовщицей; вот только этот путь её мало привлекает, нашей девочке больше нравится носиться по миру и искать шедевры искусства. Мы, Серёжа, хорошо воспитали наших детей, и я безумно горжусь ими.

О, я счастливая женщина! В течение этих лет я часто чувствовала себя Золушкой, прибывшей на бал жизни. Я безмерно благодарна тебе. И я люблю, люблю, люблю тебя! Люблю! И это не приговор, моя любовь к тебе – это главное моё обретение, с которого всё и началось. Я благодарна тебе за саму возможность любить тебя!

Но, как и для Золушки, видно, настал час и для меня. Мой дом не превратится в тыкву, а красивые наряды в рваньё. Всё намного хуже. Если ты оставишь меня, в моей жизни наступит ночь. Это как Землю лишить Светила – Земля останется, но всё живое на ней вымрет. Так и со мной – во мне умрёт жизнь, и останется только прошлое.

Да, милый, ты исполнил свою клятву, и теперь, вероятно, для тебя настало время ставить новые цели. Тебе жизненно важно быть нужным – спасать, оберегать, дарить, изменяя судьбы людей, и созидать, изменяя материю мира. Именно это я люблю и ценю в тебе, именно эти качества я связываю с образом Мужчины. И я не могу стоять у тебя на пути, мне придётся научиться быть без тебя…»

В стекло душевой кабины постучали, и через мгновенье Серёжа спросил:

– Маленькая, с тобой всё в порядке?

– Я выхожу, Серёжа! – сообщила я громко и выключила воду.

Где-то под толщей отчаяния вспыхнула надежда: «Он ждёт… из кабины я шагну в его объятия», но едва вспыхнув, надежда моя скукожилась и увяла. Уже зная, что в ванной Сергея нет, я раздвинула дверцы и пробормотала:

– Со мной всё в порядке, если не считать, что я почти умерла.

Его не было и в спальне.

Я быстро оделась и, поторапливая саму себя, занялась причёской. Изогнувшись назад, я старалась собрать волосы в высокий хвост, но они не слушались – какая-нибудь прядь то справа, то слева да ускользала из захвата ладони.

Голос Кати раздался одновременно со стуком в дверь:

– Мама, давай помогу!

– О-о-о, Катя, тебя ангел-хранитель послал, – с облегчением выпрямилась я, – замучилась уже. Здравствуй, детка.

Катя склонилась ко мне и обняла. Я расцеловала её в душистые щёки и в который раз восхитилась, как удивительно приятно она пахнет, сама, своим естественным запахом.

– Не думала, что заедешь.

– Макс звонил, сказал, у вас что-то стряслось.

– Стряслось. Не знаю, каков результат тряски будет. Ты с Эдвардом?

– В гостиной ждёт. Там папа уже одетый и с сумкой. Велел альфа ромео из гаража выкатить. Павлу отказал, сказал, сам поведёт, – выдавая информацию фразами, Катя после каждой пытливо взглядывала на меня. – Дед сразу решил, что со мной поедет, – добавила она со смехом и, оборвав смех, деловито поинтересовалась: – Ты что хочешь?

– Давай, наверное, косу потуже, – решила я, усаживаясь в кресло перед туалетным столиком, – в дороге всё одно растреплется, а уже на месте соорудишь мне что-нибудь. Я заколку с пикой взяла.

– Которая бронзовая? А платье?

– Дырявое.

– Ух ты! Родитель Эдварда в транс впадёт!

– Думаешь, лучше заменить?

– Не-ет, наоборот! Я просто его напыщенную м… лицо представила.

– Катюша, нельзя так. У всех есть недостатки, его не самые худшие.

– Да, мам.

Начав ото лба, Катя забирала пряди волос с висков и дальше с боков головы и вплетала их в одну тугую косу. Я любовалась её отражением в зеркале. Те же, что у отца, зелёные, но более яркие – ближе к изумрудному оттенку – глаза лучатся, очаровывают, не отпускают. Уже потом разглядишь чистый высокий лоб, резко очерченную припухлость рта и нежность округлого подбородка. «И носик, к счастью, не отцов, а скорее мой, маленький», – с нежностью отметила я и вслух сказала:

– Катя, мне надо с тобой поговорить. Я думала в гостях придется время и место искать, но раз ты приехала, то сейчас и поговорим.

Не замечая того, Катя тотчас подобралась, как подбирается зверёк в минуту опасности, и напряжённым тоном осведомилась:

– О чём?

– О ком, – мягко поправила я. – Обо мне и о тебе.

Она метнула на меня взгляд и вновь спрятала его за работой, а я… я задала себе вопрос – как я добилась того, что на простое предложение поговорить моя дочь готовится к бою?

– Ну вот! – Катя опустила руки и пошутила: – Конечно, я не Даша-мастерица, но думаю, если плясать на крыше машины на ходу не будешь, то до дома Эдварда доедешь прибранная!

– Благодарю, детка, – я поцеловала её и под её пристальным взглядом пересекла спальню и села на диванчик.

Катя упала поперёк кровати лицом ко мне.

– Катюша, я устала от наших отношений и предлагаю их обнулить, – начала я без предисловий. – За много лет у нас сложился невозможный, болезненный тип отношений – обращение в форме претензии, ответная реакция в форме защиты или, того хуже, в форме нападения. Я предлагаю забыть обиды и начать с чистого листа, – видя её всё возрастающее удивление, я поспешила пояснить: – Я понимаю, Котёнок, это тот случай, когда легко сказать, трудно сделать. Но не делать, детка, нельзя! Я люблю тебя! Очень люблю! Но… видимо, выражаю любовь как-то не так. Делаю ошибки. Поэтому хочу услышать твои… как бы это сказать… твои требования в свой адрес, и, если это станет мне по силам, я начну что-то в себе менять, – я беспомощно развела руками и добавила: – Катька, я просто уже не знаю, что делать.

К концу моей, прямо скажем, дурацкой речи, Катя от простого удивления перешла к крайней точке изумления. Она уже не лежала на кровати, она села, высоко подняв плечи и вытянув шею, вся устремившись ко мне.

– Мама, какие требования, что ты говоришь? – спросила она.

– Давай назовём это не требованиями, а пожеланиями.

– Требования, пожелания! Какая разница, как назвать? У меня нет ни требований, ни пожеланий! – Катя слетела с кровати и подбежала к диванчику. – Ты зачем так?.. – она упала на коленки и обняла мои ноги. – О мама! Что ты себе напридумывала? Я не могу с чистого листа! Как я могу с чистого листа, если в моей жизни так много дорогих мне воспоминаний? Я хочу их помнить! Ну, например, как мы уборку делали в моей комнате. Помнишь, я решила, что уборка, это пустая трата времени? Комнату запустила так, что не знала, за что в первую очередь браться! Я тогда и о помощи просить не могла – стыдно было, и обижалась на весь свет, что я совсем одна. Плакала от обиды и злилась на саму себя. А ты будто почувствовала, пришла и игру из уборки устроила. И без всяких нравоучений! Нет, мама, я не хочу это забывать! Помнишь, как мы хохотали, когда потихоньку от Эльзы вёдра и тряпки из бытовой комнаты тащили? Помнишь? Я тогда насмеялась так, что у меня мышцы лица заболели! Помнишь, окно мыть стали, а Женя и Эльза пришли бельё развешивать прямо под окном! Ты чуть ведро наружу не опрокинула, прячась от них, помнишь, когда спрыгнула с подоконника? Мамочка, я люблю тебя, а ты про какие-то требования. Мне с тобой всегда хорошо было! – Катя положила голову мне на колени и, понизив голос почти до шёпота, спросила: – А помнишь, когда Лорд умер? Вначале Граф, а потом Лорд. Мне тогда так страшно было, я решила, что теперь все друг за другом умрут. Я тогда попросила, что если так надо, то я согласна, пусть и дед, и Стефан, и даже папа, все пусть умирают, только… только, чтобы ты осталась жива, чтобы ты осталась со мной.

– О-о-ох, детка! – только и смогла я простонать.

– Я к вам с папой ночью в спальню пришла, помнишь? Я уснуть не могла, хотела убедиться, что ты живая. Ты тогда от папы ушла и почти месяц в моей спальне спала. Мама, это мои самые дорогие, самые счастливые воспоминания! Ты тогда только моя была.