Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

– Мама, с какой ёлочки начнём? – проводив их взглядом, спросил Максим.

– Начнём с улицы, Макс, потом нарядим ёлку в гостиной. Из тепла поедем на горку кататься.

С мамой Ильдара встретился и поговорил Серёжа. И как-то уговорил. Сразу после новогодних праздников мама и два её сына улетели в Париж. Три дня они провели в Лувре, два дня в Диснейленде и ещё у них был день знакомства с Парижем, включающий посещение торгового зала Дома ISL.

Оплату обновок тоже оплатил Серёжа.

Начали с электрической гирлянды. Повесили снизу, а дальше Серёжа и Максим забрались на стремянки, поставленные по разные стороны ёлки. Малые и Катя растягивали небольшую часть гирлянды, подавали Максу, он закреплял гирлянду на ветке, потом, двигаясь вокруг ёлки, гирлянду растягивали ещё и подавали Серёже, потом опять Максу, указывая «выше-ниже» то одному, то другому. Собаки разлеглись прямо на снегу, охватив место трудов хозяев почти идеальной подковой. Малые спорили:

– Неет, папа, ты сильно поднял!

– Саша, папа прравильно деррржит, рровно!

Споры разрешала Катя:

– Папа, чуток пониже, вот так, хорошо! закрепляй!

Серёжа шутил, дурачился, балансируя на стремянке, изображал то птиц, то животных, дети смеялись. Я и Стефан, сидя на скамейке, наблюдали.

– Стефан, как Анюта себя чувствует? – спросила я.

– Плохо, Хабиба. Токсикоз не прекращается.

– А малыш?

– Малыш ничего. Худенький только. Вчера УЗИ делали.

– Бедная девочка. Измучилась. Как легко первую беременность носила, и такие сложности на этот раз. Рожать через месяц?

– Да, в конце января. Думаю, внутривенно начать подкармливать.

«Почему Анюта отрицает беременность? – в который раз задалась я вопросом. – Эдварда любит, ребёнок желанный…»

Закрепив гирлянду на ветке, Серёжа взмахнул несколько раз руками, ухая, как филин. Я пристально смотрела на него, уже предчувствуя, но ещё не понимая… Он оступился и… сорвался, в последний момент толкнув стремянку на ёлку, в противоположную сторону от детей. Под крик Кати, я бросилась к нему и упала на коленки.

– Серёжа. Серёженька… – Я боялась к нему притронуться – он упал на спину.

Ослеплённый солнцем, он приоткрыл один глаз.

– Маленькая, поцелуй меня. Я скоро от тоски умру.

– Ты… ты не ушибся?

– Если пятку не сломал, то ушибся.

– Пятку? Господи! Стефан! Макс!

Я оглянулась – Катя, детки, Максим стояли за моей спиной, а Стефан уже присел около Серёжи и снимал сапог с его ноги. Серёжа потянул меня к себе.

– Тише, Девочка, не кричи так! Деток испугаешь! Поцелуй меня, и я встану.

– Серёжка, ты… – я стукнула кулаком его в грудь, – нельзя так шутить! Совестно!

Серёжа стиснул челюсти. Стефан тихо позвал:

– Макс…

Максим наклонился, закрывая собой солнце.

– …зайди с другой стороны и встань на колено. Ногу надо выше положить.

Я смотрела, как Стефан поставил пустой сапог Серёжи на снег. Серёжа позвал:

– Лида, посмотри на меня. Дай губки.

Я послушно наклонилась и прикоснулась губами к его губам. Он вновь сжал челюсти.

В отдалении запричитала Маша. Звук нарастал, видимо, увидев падение Серёжи из окна кухни, Маша бежала к нам. Я оглянулась.

– Катя, угомони её! И остальных…

Остальных, это собак, сбившихся в кучу и скулящих. Я вновь приникла к губам Серёжи, стараясь поцелуем унять его боль. «Люблю тебя! Люблю. Родной мой, хороший, люблю!»

Сверху раздался голос Стефана:

– Перелома, думаю, нет, но рентген сделать надо. Ушиб сильный. Надо в дом, разотру камфорой, повязку противоотёчную наложу.

Серёжа шепнул:

– Маленькая, не покидай меня, ты лучше анальгетика.

Серёжа сел; опираясь одной рукой на Макса, другой на Стефана, поднялся и запрыгал на одной ноге к дому.

Я посмотрела на притихших испуганных детей и Машу.

– С папой всё будет в порядке. Стефан окажет первую помощь, и папа сможет ходить. Недельку будет немного прихрамывать и всё.

– Откуда ты знаешь? – со слезами на глазах задиристо спросила Катя. – А вдруг там перелом? Стефан не уверен.

Я покачала головой.

– Перелома нет.

– Откуда ты знаешь? – с ещё большим напором закричала она.

– Вижу. Катя, детки, идём в дом! Папу мы одного не бросим, будем наряжать ёлку в гостиной.

Саша ухватилась меня за руку, останавливая и заглядывая в лицо.

– Мама, я видела, ты папину ногу любила.

Я присела перед ней.

– Видела?

Саша кивнула.

– Сашенька, ты тоже можешь снимать боль.

– Я маленькая, я не умею ещё. – Синие глаза смотрели серьёзно и доверчиво.

– Саша, исцеляет любовь. Ты же сама сказала, я папину ногу любила.

Так же серьёзно Саша кивнула:

– Мамочка, я поняла. Я поплобую.

Не выпуская её ручки из своей, другой рукой я обняла, вздыхающую: «Оох, батюшки-светы» Машу и, увлекая их за собой, направилась вслед за Катей и Андреем в дом.

В гостиной дети наряжали ёлку деловито, без смеха и шуток. Андрей восседал на плечах Максима, надевая ленточки игрушек на кончики верхних веток, Катя с Сашей украшали ёлку снизу.

Я сидела на полу у поставленных друг на друга коробок с игрушками, вынимала игрушки из ячеек и подавала детям. Тут же на полу, опираясь спиной на подушки, и водрузив ушибленную ногу на кресло, полулежал Серёжа, подсказывая, где какую по цвету и по форме игрушку лучше повесить. Кинг тоже не оставил хозяина – вытянулся подле Серёжи, положив голову на скрещенные передние лапы.

Как всегда, начали мы со старых игрушек тридцатых годов, тех, что привезли из Германии.

– Эти игрушки в войну ребятишек радовали, – сказала я, подавая Саше розовощёкую девочку со связкой баранок в руке.

– В какую войну, мама?

– Во Вторую мировую войну, Саша.

– Это, когда мы с Гитлерром воевали?

– Да, сына! Для нас эта война…

– Великая Отечественная война для нас! Я знаю! Я знаю главных командирров Кррасной Аррмии! Там был… Папа! – призвал к вниманию, отвлёкшегося на Катю, отца, Андрей, – там был марршал Жуков! Он марршал Победы! Геррой!

Серёжа согласился:

– Ты прав, сынок, маршал Жуков – герой! Но героем был не только маршал Жуков, героями были все солдаты, защитившие мир от нацизма. Они и победили Гитлера.

– Папа, а мы пойдём в следующем году в Бессмерртном полку?

– Обязательно, Андрей.

– Класивые иглушки! Холосо, что у деток иглушки были. Нам деда ласказывал, что у деток в войну еды не было, даже хлеба! Он говолил, детки от голода умилали.

Старый граф Р. – дед Андрэ, относился к числу тех, кто считал коммунизм бо́льшим злом, чем нацизм, и в походе фашистов на СССР увидел возможность очистить Россию от «коммунистической заразы». На Пискарёвском кладбище, выйдя из павильона музея, сморкаясь и утирая глаза, Андрэ, не таясь, в присутствии Кати и Максима, сказал:

– Родина – это место, где живёт тот народ, к которому ты причисляешь себя. Мои русские предки славно служили России на протяжении нескольких столетий, думаю, им стыдно за нас – своих потомков. Мой дед, мой отец и я, мы подменили понятие Родины политикой, мы решили, что СССР – это не наша Родина, это не Россия. Мы решили любить Родину издалека и ждали, что полчища изуверов вернут нам нашу Россию. Мы совершили двойной грех – грех духовного предательства и грех физического бездействия.

– Куда ты в сапожищах-то?.. – раздался окрик Маши, – Вася!

Василич обошёл её, пресекая увещевания взмахом руки.

– Сергей Михалыч, ты как? – спросил он, тревожно осмотрел Серёжу и задержался взглядом на повязке на ноге. – Мы с Натальей вокруг Марты Второй хлопочем, а Миха прибежал, говорит, расшибся ты…

– Не волнуйся, Вася, не расшибся я, пятку ушиб. Полежу вот немного с компрессом и встану.

– Так ты как упал-то? Вроде стремянки у нас устойчивые.

– По глупости, Вася, дурачился, вот и упал.

– На стремянке, что ли, дурачился?

Сергей кивнул. Василич укоризненно покачал головой, хотел ещё что-то сказать, но взглянув на детей, раздумал.

– Ну ладно, раз всё хорошо, пойду я. Максим Сергеич, Марта-то как бы на Новый Год телиться не удумала.

– Ну удумает, будем под бой курантов телёнка принимать.

– Нет, – проговорила Сашка, забирая из моей руки последнюю игрушку военных лет – мальчика в ушанке, тулупчике и валенках с салазками за плечом, – Малта Втолая Малту Тлетью челез тли дня лодит.

Предсказав срок отёла, Саша отправилась к ёлке вешать игрушку, мы с Серёжей переглянулись, а Василич подумал, кивнул головой: понял, мол, и пошёл по своим делам.

– Теперь будем развешивать Катины игрушки, – объявила я и открыла следующую коробку.

Утопая в бумажной стружке, в коробке лежали большие, разного цвета шары, сделанные на заказ и вручную расписанные маленькой Катей.

– Вот избушка на курьих ножках, а это теремок.

Макс взял шары и один подал за ленточку Андрею.

– А это Колизей. Саша, возьми. Осторожно, детка.

Шар был велик для маленьких ручек.

– А вот Аюттхая.

Саша застыла с первой игрушкой в руках, рассматривая роспись.

– Класиво как! – восхитилась она и позвала: – Катя, иди сюда, давай посмотлим. – Саша присела на корточки, разглядывая другие шары в коробке.

– Сашка, давай ёлку наряжать! – возразила Катя. – Ты же в прошлом году смотрела, я про каждую картинку рассказывала.

– Ещё лаз ласкажи, я не помню. Я в плошлом году маленькая была.

Макс снял с плеч Андрея, принёс ещё одно кресло – для Кати. Катя села и с видимым облегчением откинулась на его спинку. Я сходила за диванной подушкой и подсунула её ей под поясницу.

– О, мамочка, спасибо. – Катя блаженно улыбнулась и погладила рукой живот. – И Ваньке нравится. Ну давай, Саша.

Саша подала шар.

– Таак. Это Колизей… – начала Катя.

И Саша, и Андрей торопливо подбежали к Серёже, уселись перед ним на пол и привалились к нему спинками. Опираясь головой на одну руку, другой рукой Серёжа обнял Андрея, а лицом опустился к головке Саши. Малышка то и дело вскакивала на ножки – выслушав историю одного шедевра культуры, Саша спешила подать Кате новый шар. Максим и я наряжали ёлку.

Подавая последний шар, Саша удивилась:

– Катя, а тут не стлоение.

– А это Пьета́ Микеланджело. – Катя грустно посмотрела на роспись. – У меня не очень хорошо получилось. Это любимая скульптура мамы.

– Класиво. – Саша долго не выпускала шар из рук. Сама повесила его на ёлку и сказала: – Тётя любит.

Повесив гирлянду, Макс собрал пустые коробки и понёс их в кладовую, а детки вновь вернулись к Серёже. Серёжа спустил ногу с кресла и воскликнул:

– А теперь бегом к Насте, одеваться!

Детки замерли, глядя на него широко открытыми глазами.

– Серёжа, надо отлежаться.

– Маленькая, всё в порядке. – Он встал, оперся на ногу и чуть поморщился, прошёлся. – Видишь, даже не хромаю. Повязка тугая, надо ослабить или вовсе снять.

– Тугая, потому что отёк. Я размотаю повязку, а потом решим, всё в порядке или не всё.

Серёжа сел в кресло, я устроилась на полу перед ним и сняла бинт. Отёк не был большим, ткани оставались розовыми без кровоподтёков. Я водила кончиками пальцев по пятке, нащупывая очаг боли. С каким трепетом я бы прижалась губами к этой пятке, перецеловала каждый сантиметр ступни… Я подняла глаза. В его, сгустившихся зеленью, глазах томилось, рвалось наружу желание. Вновь опустив глаза, я обняла пятку ладонями и попросила:

– Катюша, вызови Стефана.

Стефан обклеил пятку кинезио тейпом и разрешил Серёже встать.

Мы с Катей полулежали в шезлонгах и смотрели, как Серёжа и малые, хохоча все втроём, поднимаются по ступенькам на вершину горки. Сашка сидела у Серёжи на плечах и в приступе смеха клонилась вперёд, буквально ложась отцу на голову. Андрей держался за руку Серёжи и, заливаясь смехом, присаживался на корточки не в силах идти дальше. Смех самого Серёжи долетал до нас даже сквозь многоголосицу отдыхающих москвичей. Их обходили, спеша наверх, оглядывались, улыбались. Дети так и вовсе останавливались, пока родители не утаскивали чад за собой.

– Завидую малым. – Катя скривилась в жалкой улыбке. – Сейчас бы скатиться с папой.

Я протянула руку, привлекая её к себе.

– Потерпи, детка, немного осталось. Родишь, съездим в Альпы, накатаешься. – Я прижалась к Катиному лбу губами.

– Мама! Ну куда я поеду, пока Ванька не подрастёт?

«Зачем же ты так непростительно поторопилась с замужеством? – вопросила я её мысленно. – Не насладившись ролью папиной дочки, зачем-то стала женой… а следом матерью».

Я вздрогнула, услышав:

– Мама, я дрянь!

– Боже мой! Катя! – Заглянув в её лицо, я увидела слёзы, Катя промокнула их варежками. – Почему такая оценка?

– Я уже неделю хочу поговорить и не решаюсь… и сержусь на тебя! Я… я вспоминала наши ссоры и поняла, что я… подожди, – она упёрлась ладошкой в моё плечо, пресекая порыв крепче обнять её, и воскликнула: – Мама! Мне не требуется адвокат! – Но не справилась с собой и всхлипнула.

– Катюша…

– Подожди, мама! … Я договорю! – Катя сделала над собой усилие, усмиряя слёзы. Вывернувшись из-под моей руки, сняла варежки и, достав из кармана куртки салфетку, высморкалась. Уставившись на комок салфетки, почти спокойно спросила:

– Помнишь, когда собаки умерли?

– Катя, мы неоднократно обсуждали то событие.

– Да. Только не всё. Это началось тогда. Ты не знаешь, а я уже через неделю успокоилась и могла спать сама. Но мне нравилось удерживать тебя, я хотела, чтобы ты была только моя, хотела, чтобы ты… – из её глаз вновь покатились слёзы, – мне так нравилось, что ты подчиняешься моему желанию и всё… и всех бросаешь ради меня. – Она опустила голос до шёпота и, зажав салфетку в кулачке, ударила кулачком по коленке, будто добивая себя, и призналась: – Мама, я страшно злилась, когда ты противилась моим капризам. Я использовала любую мелочь, любую твою оплошность, чтобы устроить скандал, мне нравилось… Нет! Мама, мне нравится видеть, как ты страдаешь!

Выждав, не скажет ли она ещё чего, я спросила:

– Это всё?

По-прежнему не глядя на меня, Катя кивнула.

– Ну, тогда возвращайся. Здесь не совсем удобно для объятий, – обхватывая её, проворчала я, – но уж как-нибудь.

– О, мама! – шмыгая носом, Катя опять положила голову на моё плечо.

– Моя любимая девочка. Ты не замёрзла? Чаю бы попить, и Макс где-то потерялся…

– Ты не волнуйся за Макса, он скоро приедет. Он поехал что-то из подарков прикупить, а в магазинах сейчас, сама знаешь… Ты ничего не скажешь?

– О чём?

– Мама! Ты знаешь, о чём!

– Детка, во всём, в чём ты призналась, нет ничего нового.

– Ты знаешь?! – Она опять высвободилась из моих объятий и уставилась на меня.

Взглянув на приближающихся Сергея и малых, я решила, что у меня ещё есть время, чтобы ответить ей. Всмотревшись в умытые слезами глаза, я сказала:

– Котёнок, я не знаю, как тебе помочь. Обращаться к психиатру я не хочу.

У Кати побелели губы, и она прошептала:

– Почему к психиатру? Всё так плохо?

Я кивнула. Катя отвернулась, медленно легла на спинку своего шезлонга и едва слышно упрекнула:

– Не думала, что ты захочешь сдать меня в психушку.

Я поморщилась.

– Катя, не передёргивай! Какая психушка? Я всё время надеюсь, что ты справишься, рассчитываю на твоё взросление и вижу только ухудшение.

Сергей и дети были в двух шагах от нас. Катя легко поднялась с шезлонга, я прошептала ей в спину:

– Катька, я люблю тебя.

Она на секунду остановилась и сделала шаг навстречу отцу, а малые бросились ко мне.

– Мама, мы далеко-далеко укатились. Папа нас, как глибочки в лукошке катил. Ха-ха-ха. Мы – глибочки. – Саша забралась ко мне на колени и, обняв за шею, поцеловала.

Пока Саша устраивалась, Андрей пояснял:

– Мама, лукошко это рруки папы. Он вот так нас с Сашей обнял.

– И ноги, Андлей! Папины ноги тоже лукошко! Ха-ха-ха.

– Мама, там внизу на нас дядька какой-то наехал…

– Он не извинился! Папа сказал, что он слепой мухомол. Ха-ха-ха.

– У него курртка, как шубка у божьей коррровки.

– Дулно воспитанный дядя, плавда, мама?

Катя тем временем шепталась с отцом, сквозь голоса и восторг малых до меня доносились звук их поцелуев, отдельные слова:

– Нет, Катюша… папа… не плачь, детка… родишь… папа, пожалуйста… потом, детка…

– Папа, мы ещё покатимся?

– Конечно, сынок, ещё разок скатимся, а потом, если Максим так и не приедет, пойдём в кафе чай пить и обедать. – Серёжа взглянул на меня. – Лида, ты не замёрзла?

Я покачала головой. Не получив согласия отца, Катя отошла от него и села на своё место.

– Ну что, ребятки, с родными повидались? Пора в полёт!

– Да!!! – закричали малые в голос.

– Папа, – Саша протянула ручки к Серёже.

Он склонился к ней, давая возможность ухватиться за шею. А наклонившись, окружил меня своим ароматом, скользнул щекой по моим губам. Обнял Сашу, выпрямился, увлекая её с моих колен. Андрей нетерпеливо приплясывал рядом, хватаясь за его руку.

– Лукошко отправляется в полёт. До старта одна минута. Опоздавшие на борт не принимаются, – говорил Серёжа в нос механическим голосом.

Саша, приложив козырьком ручку к глазам, деловито осматривала окрестности.

– Папа, опоздавших нет. Экипаж к полёту готов.

– Беру ватрушку, включаю двигатель, начинаю отсчёт – десять, девять… осталось помахать рукой провожающим… восемь…

Серёжа направился к спуску, малые, крутя головёнками, махали нам с Катей ручками, одетыми в рукавички.

Дождавшись, когда они отошли дальше, Катя бесцветным голосом произнесла:

– Я не прощу тебе.

– Чего, Котёнок?

Катя не ответила, и мы замолчали.

Как-то Андрэ посетовал:

– Детка, ты слишком многое позволяешь Кате. Так нельзя. Она ведёт себя недопустимо.

Катя и я только что выясняли отношения, вся в слезах Катя убежала к Стефану в мастерскую, я зашла в кабинет взять что-нибудь почитать на ночь. Я устало спросила:

– Андрей, ты Кате говорил, что она ведёт себя недопустимо?

– Нет.

Поражённая этим «нет», я медленно повернулась к нему – вопросом я только хотела указать на бессмысленность усилий по увещеванию Кати. Я переспросила:

– Ты никогда не говорил Кате, что она не права?

– Котик так горько плачет, так ругает себя, что обидела тебя, у меня язык не поворачивается выговаривать ей.

– А потом она плачет, что это я несправедлива к ней, а она меня очень-очень любит, верно?

Андрэ отвёл взгляд.

– Я не предполагала, что ты… – я покачала в изумлении головой, – а, по-видимому, не только ты… Теперь понятно, почему Катя никогда не жалуется Максу.

– Детка, ты сама выстроила оградительный барьер вокруг Кати, я его не преступаю.

– Ты прав, Андрей, я – мать, я несу ответственность за то, какие у меня отношения с дочерью.

– Ты считаешь, я мог повлиять на ситуацию?

Я пожала плечами.

– В конфликте двоих иногда нужен любящий третий, тот, кто сможет внести объективность в запутанные взаимными обидами отношения. Я пойду, Андрей. Лягу пораньше, устала. – Забыв про книгу, я поднялась к себе в спальню.

«Чего недостало Кате? Пороки в людях возникают от недостатка любви, либо от недостатка внимания. А Катю всю её жизнь окружают и внимание, и любовь. Сергей, Андрэ, Стефан, Маша, Василич – все очарованы ласковой и легкоранимой девочкой. – Я вздохнула. – Вот именно, что о-ча-ро-ваны. Из ласковой и легкоранимой девочки мы сообща вырастили эмоционально распущенную особу – требовательную, не расположенную считаться с чувствами другого человека и стремившуюся подчинить себе. Удаётся подчинить себе, Катя любит и ласкает, а когда подчинить не удаётся, демонстрирует подчёркнуто-небрежное отношение. За много лет Катя сформировала поведенческий паттерн. Пока объект её манипуляций один – я. А дальше? – Я тоскливо огляделась вокруг. – Жажда власти никогда не удовлетворяется».

Кругом сновали возбуждённые отдыхом горожане – дети с алеющими на морозе щёчками смеялись или капризничали. Их родители, спешившие кто в закусочные, кто на спуск, натыкаясь в спешке друг на друга, вели себя, как и чада, кто смеялся и отшучивался, а кто хмурился и ворчал.

«Отрадно одно – Катя сама увидела в себе порок, а значит, готова к изменениям».

Серёжа и малые вновь приближались к нам, они поднялись уже к верхнему ярусу лестницы.

– Максим идёт, – сообщила Катя.

Я проследила за её взглядом и увидела излюбленный головной убор сына – малахай вилял над головами людей – Макс торопился, лавируя в толпе.

– Мама, забудь, что я сказала. Обещаю, я буду думать и… работать, а если не справлюсь, мы пойдём к психиатру.

– Справишься, Катя.

– Скажи, что сначала?

– И сначала, и всегда – бережное отношение к чувствам людей. Давно-давно я вывела для себя правила счастливой жизни. Их десять всего. Одно из них гласит: «Будь экологичной в отношениях, эмоциональное насилие люди узнают и без тебя». Люди иногда выбешивают, Катя, и, чтобы справляться с эмоциями, нужно найти свою, индивидуальную, выверенную опытным путём технику для восстановления эмоционального равновесия.

– А другие правила?

– Другие? Помнишь, мы говорили, как важно не лгать самому себе? Вот ещё правило: «Принимай себя такой, какая есть. Только так ты имеешь возможность стать лучше. Борьба с собой всегда поражение».

Так и не взглянув на меня, а глядя на спешившего к нам Максима, Катя прошептала:

– Мамочка, прости! Я люблю тебя.

– Я знаю, детка.

Мы перекусили и напились чаю тут же на шезлонгах, установив между ними походный столик и короб с провизией. Катя помалкивала, уйдя в себя. Сашка, поев на коленях у отца, покинула его, перебралась к Кате и затихла. Макс развлекал описанием сутолоки на дорогах города.

– Папа, поехали! – позвал соскучившийся Андрей.

– Отдохнули? Баки горючим залиты. Объявляю пятиминутную готовность! Экипаж, прощаемся с родными!

Мы сидели рядом, и я шёпотом спросила:

– Серёжа, как нога? Может, Макс покатается, а ты…

– Всё в порядке, Маленькая! – таким же шёпотом ответил он.

Выполняя указание Серёжи, Саша с помощью Макса перебралась ко мне.

– Мама! – Она обняла меня за шею и прижалась губками к щеке в поцелуе: – Ммм-а! – Таким образом попрощавшись со мной, Саша протянула руки к отцу. – Папа!

Взяв её на руки, Серёжа поднялся, осторожно перенёс тяжесть тела на повреждённую ногу, чуть пристукнул ею.

– Экипаж, готов?

– Даа!

– Поехали!

– Папа! Так Гагаррин говоррил!

– Когда на Луну летел…

– Не на Луну, Саша, Гагаррин улетал в космос… он перрвый космонавт…

Голоса их отдалялись.

– Фрика встретил… – многозначительно сказал Макс и посмотрел на Катю. – Слышишь?.. Катя…

– А? … Даньку? – Катя нарочито оживилась. – Как он?

– Сказал, что с тобой виделся…

– Со мной?.. Да, мы случайно…

– Катя…

– Что, Макс? – огрызнулась она. – Что я со школьным приятелем встретиться не могу?

– Катя, Ева…

– Что Ева?.. Даня сказал, он её вытащил… в Германии лечил, теперь…

– Катя, Ева опустилась совсем… по притонам на дозу зарабатывает…

– Господи! – Катя в ужасе прижала ладошку к губам. – Даня сказал… А отец?

– Отец устал. Говорит: сдохла бы уже скорей! Мать всё молится, по церквам перестала ходить, теперь в Индию к гуру отправилась.

– Катюша. – Я пересела на Катин шезлонг. – Детка, спокойнее.

– Мама, я не люблю её, но она самая талантливая среди нас была! – Катя неловко уткнулась мне в плечо. – Почему так? Красивая, талантливая… почему так, мама?

– Не знаю, детка. Не знаю, ни почему, ни зачем люди превращают своё тело в вертеп – модифицируют его, развращают едой, наркотиками, уподобляют проходному двору. – Я тяжело вздохнула. – Другие, наоборот, вериги на тело надевают, аскезы несут. … Не любят, наверное. Себя, других, окружающий мир. В мире, сотканном из любви, остаются голодными. – Поглаживая живот Кати, я успокаивала Ваню, малыш затих, сжался в комочек, отвечая на эмоции матери. – Наличие таланта не делает творцом, Катя. Творцом делает любовь. Которая есть у всех. Прямым потоком из Первоистока она идёт через человека, как через проводник, в мир грубой материи. А человек ухитряется заткнуть поток. А потом, не умея найти любви в себе, отчаянно ищет любовь вовне.

– Почему так? – повторила Катя.

– Потому что в каждом из нас есть ещё и Эго – тщательно скрываемая, иногда сознательно оберегаемая самость. Мне Эго видится крысой, которая крутит носом во все стороны, зыркает глазками, бдительно выискивая обидчиков – кто не так посмотрел, кто не то сказал. Копит крыса обиды и претензии и перекрывает поток любви.

– А у тебя есть крыса?

– Про свою и говорю.

– А как её…

– Уничтожить? – Я пожала плечами. – Расти. Чем взрослее мы личностно, тем меньше Эго. Человек уподобляется Богу, когда позволяет любви протекать сквозь себя. Тогда и таланту применение находит, творить начинает. И жизнь начинает ценить, и тело своё уважать.