Несовершенство

Зато встретилась с Алексом, как хотела.

Но лучше бы не встречалась. Потому что я хотела совсем не так. С другой стороны, его появление и реакция на моё присутствие становятся красноречивым сигналом того, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Я с трудом беру себя в руки и севшим голосом выговариваю:

– Говорят, в моей ситуации люди имеют право на один звонок.

Это всё, на что хватает моих юридических познаний. На то, что при задержании принято уведомлять родственников. Звонить родителям, чтобы в очередной раз выставлять себя разочарованием, было бы бессмысленно, но Милана точно сможет придумать что-нибудь и помочь.

– Диктуйте номер, – нехотя произносит Прокопьев.

– Мне нужен мой телефон и номер из справочника.

Дело в том, что наизусть я не знаю вообще ничьих телефонов, кроме своего. Хотя нет, прежде чем удалить номер Алекса из справочника, я тоже зачем-то его запомнила. Но Алекс и так здесь, и помогать мне явно не намерен.

– Ваш телефон изъят, упакован и опечатан – воспользоваться им в ближайшее время у вас не получится. Хотя вряд ли он понадобится вам в изоляторе, поэтому сильно расстраиваться по этому поводу не стоит, – небрежно замечает Прокопьев, а у меня внутри всё холодеет от этого ответа.

– Каком ещё изоляторе? – бормочу я, впервые в жизни заикаясь.

– Следственном. Сейчас прибудет ваш адвокат и оформим задержание на сорок восемь часов, а потом суд изберёт заключение под стражу на время расследования. Убийство – серьёзная статья, подозреваемые по ней редко разгуливают на свободе.

Кажется, голова сейчас взорвётся. Тошнота снова подступает к горлу, но я с трудом сглатываю. Сжимаю руки в кулаки, пытаясь понять, что делать. Растерянно произношу:

– Адвокат? Но у меня нет адвоката…

– Я так и думал, поэтому предусмотрительно вызвал для вас защитника по назначению, – заявляет Прокопьев и оборачивается к Алексу: – Волков, не стой столбом, и так опоздал. Санузел уже проверили, иди помоги осмотреть кухню. Там, кажется, УФО6 кровь выявил, нужно проверить.

Алекс кивает и уходит на кухню, где уже и без него царит оживление. Крови Ника там априори быть не может. Разве что моя собственная – я полторы недели назад палец ножом порезала. Мысли беспокойно мечутся в голове: от неожиданного обыска к неприятному следователю, от него к Сахарову-который-не-мог-умереть, от мёртвого Ника к безразличному Алексу, а от Алекса к изолятору. Кажется, «изолятор» – это тюрьма.

– Я не убивала Сахарова, – бормочу я, понимая, что этот факт, кажется, никого не волнует.

– Следствие установит, убивали или нет. Но пока вы – единственная подозреваемая. Поэтому посидите в изоляторе, для вашей же сохранности.

Новое упоминание об изоляторе не проходит бесследно. Фантазия слишком живо рисует картинки безжизненных серых стен, наручников, решётки. Я испуганно ёжусь. Так, словно в тёплой комнате вдруг похолодало.

– Кстати, – не унимается Прокопьев. – Перед началом обыска я предлагаю вам добровольно выдать всё, имеющее отношение к убийству: оружие, или предметы, использованные в качестве него, вещи Сахарова, тело последнего или его части…

У меня определённо слишком хорошая фантазия – это не хвастовство. В моем случае это больше минус, чем плюс. Едва успеваю снова унестись в душевую, чтобы склониться над раковиной. Прокопьев не останавливает меня, лишь издевательски посмеивается. Кажется, моё состояние его радует.

Желудок пуст, но я ведь успела напиться воды, и теперь меня рвёт уже ею. Из глаз снова катятся слёзы, но это от злости на ситуацию. Вытираю их рукавом. От платья пахнет дымом кальяна, Миланиными духами и одним из пролитых коктейлей. Боюсь представить, чем в таком случае пахну я сама. Упираюсь ладонями в бортик раковины.

Отражение в зеркале на этот раз выглядит ещё хуже. Тушь теперь не только потекла, но и размазалась по правой скуле чёрной полосой. Веснушки на бледном лице кажутся ярче обычного. Искусанные губы опухли, а волосы, в которые я от нервов то и дело запускала пальцы, напоминают воронье гнездо. На руке до сих пор приклеен ярко-оранжевый браслет ночного клуба. Кажется, я могу понять, почему Алекс сделал вид, что такое пугало он видит впервые.

Но ведь если я спрошу, могу ли принять душ, Прокопьев не разрешит? Мне ведь даже позвонить никому толком не дали. И я теперь, получается, в таком виде буду до самого изолятора? И поеду туда в вечернем платье? Я мало знаю о том, какие там порядки, но в то, что едва приеду, мне дадут привести себя в подобающий вид, как-то не верится.

Коротко и решительно выдохнув, захлопываю дверь душевой. С треском изо всех сил поворачиваю защёлку. Кажется, это первый раз, когда я под давлением обстоятельств решаюсь нарушить правила.

– Валерия Игоревна, откройте дверь. Любое ваше действие сейчас может быть расценено, как уничтожение улик или попытка побега! – сурово заявляет Прокопьев, но за меня вступается кто-то из следственной группы. Голос очень похож на голос Алекса, но, возможно, я обманываю себя и романтизирую того, кого не следует:

– Игорь Владимирович, оставьте девушку в покое. Душ всё равно уже осмотрели, и улик там нет, а через сливное отверстие она вряд ли куда-то сбежит.

Кем бы ни был внезапный спаситель, я ему благодарна. Прокопьев с ворчанием отступает от двери и тут же отвлекается на чей-то оклик. Кажется, они снова что-то изымают и опечатывают. Не важно. Абстрагируюсь, понимая, что не могу сейчас ни на что повлиять, кроме неожиданной возможности принять душ, который вскоре станет для меня непозволительной роскошью.

Скидываю платье и бельё. Встаю под струи воды, не дожидаясь, пока она согреется. Кожа покрывается колючими мурашками, зато я окончательно просыпаюсь и трезвею. Несмотря на то что перед смертью не надышишься, лью на себя сразу столько геля для душа, будто планирую отмыться на год вперёд. Мою голову душистым шампунем. Тру тело губкой, а лицо – специальной пенкой. Бумажный браслет размокает и опадает к ногам ярко-оранжевой полоской. Вытираюсь мягким полотенцем, пытаясь впитать в себя ощущение чистоты, тепла и комфорта, как будто его можно законсервировать, словно малиновое варенье на зиму. Аккуратно расчёсываю влажные волосы. Укутываюсь в махровый халат.

За время моего недолгого отсутствия ничего не изменилось. Квартира всё ещё – проходной двор. Даже не верится, что когда-то здесь было уютно, тихо и чисто. Сейчас снуют туда-сюда следователи, оперативники, понятые, эксперты и просто какие-то незнакомые люди, а Прокопьев руководит ими, как дирижёр оркестром. С уходом ночи в окна льётся тёплый утренний свет. С улицы приятно пахнет началом осени. Останавливаюсь на входе в ванную, поплотнее запахнув ворот халата, и ощущаю себя чужой в собственном доме.

Когда входная дверь в очередной раз открывается, а на пороге появляется юркий старичок в потрёпанном костюме, я почти не обращаю на него внимания. Зато его появление отчего-то радует Прокопьева:

– Пётр Степа-а-анович, рад вас видеть! – Он приветствует вошедшего крепким рукопожатием, словно тот – его давний друг. И торжественно объявляет уже для меня: – Валерия Игоревна, это Пётр Степанович Мищенко – ваш адвокат!

И если до этой минуты у меня ещё оставались какие-то чаяния на то, что с прибытием адвоката что-то изменится, в этот момент они исчезают полностью.

– Задержание уже оформили? – любопытствует старичок у Прокопьева, усаживаясь на диван, на котором за сегодняшнее утро сидели уже человек двадцать. Со мной он даже здороваться не счёл нужным, посчитав, очевидно, что тот, кто платит, тот и музыку заказывает.

– Обижаете, без вас не стали бы, – непривычно добродушно отзывается следователь по особо важным делам. – Сейчас наша подозреваемая заявление о вашем допуске напишет, и начнём.

Интуитивно ощущая, как вся моя жизнь неуправляемым камнепадом катится в тартарары, я всё же предпринимаю попытку её остановить:

– Нет уж. Сначала дайте мне телефон, чтобы я могла позвонить!

– А обязанности давать вам телефон никакой закон не предусматривает, – елейно заявляет Прокопьев, и, повернувшись к адвокату, демонстративно интересуется: – Верно, Пётр Степанович?

Тот с кивком подтверждает сказанное, а мерзкий, похожий на суслика, следователь продолжает:

– Поэтому я уведомлю того, кого вы скажете, в течение двенадцати часов после задержания. Может, быстрее. Зависит от вашего поведения и показаний на допросе.

Говорят, улыбка делает людей красивее. Разглаживает морщины, добавляет милые ямочки на щеках, заставляет сиять глаза. Прокопьев – исключение из правила. Что с улыбкой, что без, следователь одинаково отвратителен. Он цинично издевается надо мной и бесчестно манипулирует, пока я с ума схожу от бессилия и отчаяния.

Но внезапно улыбка Прокопьева гаснет, а его самоуверенность испаряется, со свистом, как воздух из воздушного шарика. Выражение на лице меняется с довольного и расслабленного на озлобленное. Старичок-Мищенко тоже округлил глаза, уставившись куда-то за мою спину так, словно за одним из нас, а, возможно, именно за ним, как за самым старшим, прямо сейчас в мою гостиную заявилась смерть с косой.

И чтобы понять, кто стал причиной столь разительного преображения, я тоже медленно поворачиваюсь к входной двери.

Глава 5. Тайное становится явным

Mask – Dominic Donner

– Ваши услуги не понадобятся, Пётр Степанович, – твёрдо заявляет вошедший и оглядывает гостиную точно так же, как недавно Алекс. – Потому что у меня имеется соглашение на защиту Валерии Игоревны Дубининой.

Прокопьев зеленеет на глазах. Кем бы ни был незнакомец в чёрном костюме-тройке, он явно ломает следователю весь его заранее продуманный план. Старичок Мищенко удивлённо моргает, но предпочитает не вмешиваться в происходящее, предоставив двум мужчинам мериться амбициями без его участия.

– Подозреваемая уже успела сообщить нам, что адвоката у неё нет! – шипит Прокопьев, отчего становится похож на суслика ещё больше, чем раньше. – Поэтому или покажи своё соглашение, Лазарев, или я не допущу тебя в дело!

– А больше тебе ничего не показать? – усмехается собеседник, всем видом показывая, что мелкие грызуны его не пугают. – Во-первых, соглашение заключено не с ней, а имя доверителя – адвокатская тайна. А во-вторых, с тебя хватит и ордера.

Широкими шагами он приближается к нам и вручает мрачному Прокопьеву какой-то листок. Новый адвокат похож на Алекса не только взглядом и любовью к монохрому. Есть в них что-то общее. Какой-то бунтарский дух под тканью кипенно-белых рубашек. При том что в костюмах здесь многие, именно эти двое выделяются из безликой толпы.

– Валерия Игоревна, идёмте, я помогу вам написать заявление, чтобы у господина следователя отпало желание противодействовать моему вступлению в дело, – с этими словами новый адвокат по-хозяйски приглашает меня за мой же кухонный стол и любезно отодвигает стул, словно мы не на обыске, а на светском рауте.

Когда он уверенно диктует заявление, в котором я прошу допустить адвоката Лазарева Дениса Станиславовича к осуществлению моей защиты, в гостиной стоит зловещая тишина. Я даже слышу скрип ручки по бумаге. Или это скрипят зубы Прокопьева, когда он выпроваживает за дверь старичка-Мищенко?

– Денис Станиславович, я никого не убивала, – шепчу я, пользуясь тем, что остальные участники обыска разбрелись по комнатам.

Уголок губ адвоката изгибается в полуулыбке:

– Я знаю. Да это и не столь важно. Скажите лучше, где вы были сегодня в полвторого ночи?

Понимаю, что вопрос задан не из праздного любопытства. Так же тихо отвечаю:

– В ночном клубе «Куку». Меня там столько народу видело. Камеры там, наверное, есть. А у меня самóй есть видео в телефоне. И у моей подруги Миланы тоже. Но наизусть я её номер не помню, а смартфон изъяли.

Адвокат кивает, но больше ничего не говорит, а сам печатает кому-то сообщение. Может тому, кто пригласил его сюда? Я не спрашиваю об этом напрямую, но на самом деле теряюсь в догадках. Родители, судя по всему, о моих проблемах ещё не знают. Друзья – тоже. А врагов у меня не было, кажется, до сегодняшнего дня. На того, кто приглашён правоохранителями, он тоже не похож. Так кто же всё-таки тот таинственный доверитель, чьё имя адвокат отказался разглашать?

После возвращения следователя, Лазарев переключает внимание на него. Задаёт вопросы, заставляющие того нервничать. Оказавшись сторонним наблюдателем, я с удивлением отмечаю, что за злостью Прокопьева кроется испуг, близкий к состоянию паники. Только что он был здесь хозяином положения, а теперь кажется загнанным в ловушку зверем. Между ним и моим адвокатом не просто неприязнь, а настоящая многолетняя вражда.

Стоя на кухне, вспоминаю о том, что ничего не ела со вчерашнего дня, но тут же снова отвлекаюсь на спор следователя и адвоката.

– Как ты вообще здесь оказался? – мрачно досадует Прокопьев. – У тебя же кабинет в Находке.

– Был неподалёку. Как чувствовал, что придётся поработать на выходных, – произносит Денис Станиславович, а поймав мой любопытный взгляд, добавляет: – Валерия Игоревна, обыск скоро подойдёт к концу, вам лучше переодеться.

Этот совет вызывает у следователя очередную волну негатива:

– Только я здесь могу давать подобные разрешения, Лазарев!

– Ну так дай, – невозмутимо пожимает плечами адвокат. – Или ты мою подзащитную в отдел на допрос в халате пригласишь? А мне пока предъяви всё, что изъял. И протокол покажи, я туда замечания впишу.

Переодеться я бы не отказалась, но без разрешения не решаюсь. Жду, что скажет следователь, но он молчит почти минуту. Кажется, у него от злости даже волосы наэлектризовались.

– Волков! – нервно рявкает он наконец. – Проследи, чтобы подозреваемая переодевалась, а не препятствовала следствию.

Алекс выглядывает из кухни. Но смотрит не на Прокопьева, а почему-то на Лазарева. Тот, в свою очередь, поворачивается ко мне и едва заметно кивает.

– Идите, Валерия Игоревна.

Присутствие Лазарева и его уверенность заставляют меня воспрянуть духом. С его появлением меня заслонил от присутствующих невидимый щит, надёжный и прочный. Вселяющий надежду на то, что я сумею справиться со сложившейся ситуацией. И я поднимаюсь по лестнице, не столько слыша, сколько ощущая присутствие Алекса за моей спиной.

Застываю на пороге спальни и на мгновение задерживаю дыхание. Мой спутник тоже останавливается, но комментировать происходящее не спешит. Уезжая на девичник вчерашним утром, я оставила здесь чистоту. Сейчас шкафы гардероба напоминают выпотрошенных рыб. Часть вещей, вместе с вешалками, мятой охапкой брошена на кровать вперемешку с косметикой, вытряхнутой из ящиков туалетного столика. На светлом ковролине темнеют следы обуви и выделяется ярким пятном разбитая палетка разноцветных теней. Перевёрнут органайзер с нижним бельём и растрёпаны книги на прикроватной тумбочке.

Хочется расплакаться, но я держусь. Не сейчас. Не при нём. Не так. Я всё выдержу, а плакать буду потом. И я решительно вхожу и с демонстративной бесстрастностью выуживаю из устроенного при обыске бардака сначала бельё, а потом широкие бежевые джинсы и такого же оттенка лонгслив.

Ощущаю себя максимально беззащитной и разбитой. Словно это не вещи мои беззастенчиво трогал кто-то чужой и незнакомый, а меня саму. Не дом мой верх дном перевернули, а меня саму перевернули вниз головой и потрясли, чтобы наверняка вывести из равновесия. Теперь внутри такая слабость, как когда я две недели лежала с температурой при ангине. И брезгливость такая, как будто я в грязи с ног до головы, и никаким душем это не смыть.

Собрав одежду в охапку, оборачиваюсь. Алекс так и стоит на входе в спальню, но теперь – спиной ко мне, предоставляя возможность переодеться.

– Мне жаль, – произносит он негромко, почувствовав на себе мой взгляд.

Это он о свидании? О своём молчании? Об обыске? Не важно.

– Не говори ничего, – отвечаю я, понимая, что разговора с ним сейчас не выдержу.

И без него паршиво сейчас и эмоционально, и физически. Я словно застряла в тяжёлом и душном сне, который никак не желает заканчиваться и, не отпуская, держит меня путами огромной липкой паутины.

– Не буду, – легко соглашается Алекс.

Переодеваться в его присутствии странно, но я скидываю халат и быстро облачаюсь в выбранные вещи. С первого этажа до нас доносится разговор Лазарева и Прокопьева на повышенных тонах. Кажется, моё присутствие сильно ограничивало обоих в выражениях, а теперь они могут позволить себе ругаться без ограничений.

Волков честно не поворачивается. Натянув лонгслив, я какое-то время смотрю на его силуэт в дверях. На широкие плечи, обтянутые тонкой тканью рубашки и аккуратную полосу окантовки светлых волос на крепкой шее. На прикреплённую к ремню кожаную пистолетную кобуру.

Подумать только: с этим мужчиной я позавчера могла пойти на свидание! Оно могло закончиться объятиями, поцелуями, или доверительными признаниями. Я ведь успела придумать нашим отношениям столько несостоявшихся счастливых концовок. А того, что произойдёт сегодняшним утром, даже представить не могла.

Кажется, будто с вечера пятницы не день, а целая вечность прошла – настолько кардинально всё изменилось. Теперь меня не волнует то свидание или споры с родителями, а беспокоит только сохранение собственной свободы и возможность вернуться сегодня вечером домой. Уснуть в своей постели. Ужинать на собственной кухне. Отмыть следы чужих ботинок на полу гостиной и сложить разбросанные вещи.

Мысли о Сахарове я старательно изгоняю из собственной головы, но логическая цепочка всё равно складывается сама собой. Если меня подозревают в его убийстве, значит, он мёртв. То есть кто-то его, получается, всё-таки убил. И от осознания этого факта и красочных картинок распростёртого на холодном полу трупа Никиты, старательно нарисованных воображением, у меня мурашки бегут по позвоночнику. Кому, кроме меня, Ник ещё успел насолить?

– Я всё. – Делаю к Алексу шаг, и когда он резко оборачивается, мы застываем друг напротив друга.

Его аромат холодный, свежий, цитрусовый, я запомнила ещё в ночь нашей первой встречи, когда Волков подошёл ко мне в клубе с просьбой вызвать такси. Тогда, склоняясь друг к другу, чтобы перекричать громкую музыку, мы умудрились проговорить больше двух часов. От воспоминаний об этом дыхание сбивается.

Но несмотря на всё наше общение в мессенджерах, я совсем не знаю Алекса. Понятия не имею, чего от него ожидать. Друг он мне теперь или враг? Могу ли я ему доверять? Должна ли попросить о помощи?

Волков тоже смотрит молча, но о чём думает – совершенно не ясно. Бесстрастная маска на его лице не выдаёт абсолютно никаких эмоций. Он ведь тоже следователь, как Прокопьев. Наверное, таким взглядом у них положено смотреть на убийц, к категории которых теперь относят меня.

– Идём, – произносит он, наконец, так ничего и не сказав.

Послушно иду за ним по коридору, но Алекс останавливается так внезапно, что я почти врезаюсь в его спину. А когда он разворачивается так же резко, снова оказываюсь пригвождена к месту тяжёлым взглядом. Но на этот раз в нём есть эмоция – недовольство:

– И не надо смотреть на Лазарева таким влюблённым взглядом, – неожиданно выдаёт он, заставляя меня опешить от удивления. – Он, между прочим, женат.

Не смотрю я на него никаким взглядом. Просто испытываю к адвокату благодарность как к тому, кто героически защитил меня от нападок Прокопьева. А Волков – так вообще практически всё время на кухне криминалистов развлекал, когда это он успел такие заключения сделать?

– Я не… – начинаю на автомате, но тут же возмущённо осознаю, что не стану перед ним оправдываться. Глубоко вдыхаю и собираюсь высказать ему всё, что думаю: – Да ты…

Но на этот раз Алекс сам не даёт мне договорить:

– Да я, – заявляет он с довольным видом и, отвернувшись, уходит вниз по лестнице.

Зато поговорила с Алексом.

Знать бы ещё, о чём.

Продолжая одновременно негодовать и недоумевать от произошедшего, спускаюсь по лестнице в гостиную, где Прокопьев и Лазарев точно так же, как только что мы наверху, застыли друг напротив друга, разделённые широким кухонным столом. При нашем появлении их спор сходит на нет. Словно то, что они только что обсуждали, не имеет отношения к делу. По крайней мере, к моему делу точно.

– Подпишите протокол, Валерия Игоревна, и поедем в отдел для допроса. – Выражение лица следователя такое кислое, будто он только что съел коробку лимонов целиком, возможно даже вместе с коробкой.

Оказывается, пока я переодевалась, бóльшая часть участников обыска успела без долгих прощаний покинуть дом. Это заставляет выдохнуть с облегчением. Последними уезжают подписавшие протокол понятые.

– Прочтите вот это, – указывает Лазарев на графу «в ходе обыска изъято». – В остальном ничего существенного.

Так я узнаю, что, не обнаружив обещанного оружия и частей трупов, Прокопьев всё равно нашёл чем поживиться, упаковав и опечатав мой телефон, айпад, ноутбук, банковские карты, ключи от машины и зачем-то, кухонные ножи. Всё это, сложенное в картонную коробку, он торжественно вручил Алексу со словами «отвечаешь головой».

Прочтя целый лист замечаний, оставленных аккуратным почерком Лазарева, я тоже подписываю протокол и поднимаю глаза на Прокопьева в ожидании собственной участи. Он не заставляет себя долго ждать.

– Вещи соберите на всякий случай, – недовольно щурится следователь. – Костюм спортивный, зубную щётку и кроссовки без шнурков.

Понимая, что за «всякий случай» он имеет в виду, превращаюсь в статую, так сильно напряглись мышцы. Алекс тоже замер с коробкой за спиной Прокопьева и хмурит брови. Лазарев нависает над столом и лениво интересуется:

– А что будешь делать, Игорь, когда мы тебе подтверждение алиби предоставим? Вытащить человека из изолятора куда сложней, чем его туда отправить. А уж в том, что за каждую минуту её незаконного содержания под стражей я взыщу с тебя моральный вред, можешь не сомневаться. Сам знаешь, я умею.

Ну точно. Есть у них какое-то общее интересное дело в прошлом. Личное. Такое, после которого Прокопьев боится моего адвоката как огня. Но всё же пытается сохранить хорошую мину при плохой игре. Зеркалит оскал Лазарева и произносит угрожающе:

– Я же сказал: «на всякий случай». Но на то, чтобы подтвердить алиби, у вас три часа. И планы на вечер я бы на её месте не строил. – Он поднимается из-за стола и командует Волкову. – Здесь закончили, поехали в отдел.

Прокопьев не видит, как шагающий за его спиной Алекс картинно закатывает глаза, а Лазарев добавляет с усмешкой:

– В таком случае, раз уж моя подзащитная не задержана, она поедет со мной.

И Волков сначала стреляет в него недовольным взглядом, а потом закатывает глаза ещё раз. В этот момент я отчётливо понимаю, что он и есть тот, кто попросил Лазарева меня защищать, хотя мотивы этого поступка до сих пор остаются неразгаданной загадкой.

Глава 6. Чувства имеют предел

Kingdom— Jaxson Gamble

Едва оказавшись на пассажирском сиденье чёрного Лэнд Крузера, предпринимаю попытку получить ответы:

– Вас Волков пригласил, – не спрашиваю. Я уверена настолько, что просто констатирую факт. – И давно вы с ним знакомы?

– Лет шесть, пожалуй. – Легко подтверждает догадку Лазарев, выкручивая руль, чтобы выехать с парковки на дорогу. – Но об обстоятельствах нашего знакомства Алекс расскажет сам, если посчитает нужным.

– Почему?

– Ни один из нас не любит хвастаться этой историей, – улыбается адвокат.

Так странно. Мне бы вспомнить о гибели Сахарова, обстоятельства которой до сих пор неизвестны. О перспективе оказаться в следственном изоляторе, что всё ещё висит надо мной дамокловым мечом. А вместо этого я спрашиваю об Алексе. Так, словно мне больше думать не о чем. Одёргиваю себя и интересуюсь более насущным:

– Денис Станиславович, вы спрашивали, где я была в полвторого ночи, значит, Сахарова убили в это время?

– В полвторого он позвонил родителям, кажется, пьяный, – бесстрастно посвящает меня в детали адвокат. – Кричал в трубку, что в его смерти виновата Лера Дубинина, ругался, читал стихи. Родители всполошились и позвонили в полицию. Написали заявление в следственный комитет.

Когда Лазарев упоминает о стихах, Никита представляется очень легко. Он любил закатывать подобные сцены, представлять себя королём драмы – эдаким непонятым поэтом, и по-есенински рвать на груди рубаху. Вот только с какой стати Сахаров решил обвинять меня? И вообще, с какой стати он мёртв?

– Но он ведь, получается, живой, если звонил! – искренне возмущаюсь я. – Как же «нет тела – нет дела»? Это ведь все знают!

В воскресенье знаменитые Владивостокские пробки не такие сильные, как в будни. Лэнд умело объезжает дворами затор на развязке Второй речки и попадает в следующий лишь на Некрасовском путепроводе. Время перевалило за обеденное, и желающие развеяться в Приморской столице как раз встречаются здесь с теми, кто спешит покинуть её и на пару часов вырваться к морю.