Пленница Северных земель. Замуж за волка

Рорк появился без лишнего шума. Он был одет для долгого перехода: меховая куртка с капюшоном, походные штаны из плотной кожи, сапоги, подбитые гвоздями с шипами для сцепления со льдом. За спиной – большой, плоский рюкзак, а через плечо – не топор, а тот же странный посох с черепом и сияющими камнями. На поясе у него висели нож, топорик и несколько кожаных мешочков.

Он кивнул старейшине Гримволду, который стоял, опершись на посох, у ворот.

– Веду её к Трещине. Ждите три дня. Если не вернёмся… готовьтесь к осаде. И ищите другой путь.

Гримволд кивнул, его старые глаза блестели.

– Да укажет вам дорогу дух Первого Волка. И да услышат Ледяные Сердца правду ваших сердец.

Рорк не ответил. Он бросил на Лиру короткий взгляд – «идём» – и, не оглядываясь, шагнул за ворота, на заснеженную тропу, ведущую вглубь леса и к подножию синеющих вдали гор.

Лира последовала за ним. Её шаги поскрипывали на утоптанном снегу, и это был последний знакомый звук. Впереди ждала тишина диких мест.

Первые несколько часов шли молча. Рорк задавал быстрый, экономичный темп, рассчитанный на долгий переход. Лира, ещё не полностью оправившаяся, с трудом поспевала, но зубы сжала и не жаловалась. Она наблюдала. За ним. За лесом.

Лес здесь был другим. Не дружелюбным, как вокруг Логова, а древним, равнодушным и полным скрытой угрозы. Сосны стояли так плотно, что их ветви сплетались в тёмный, почти непроницаемый полог. Снег под ногами был рыхлым, глубоким, иногда проваливался до колена. Рорк шёл, казалось, не глядя под ноги, точно зная каждую кочку, каждый скрытый под снегом корень.

Они вышли на берег замёрзшей реки. Лёд был толстым, молочно-белым, испещрённым трещинами.

– Иди за мной, – бросил Рорк, ступив на лёд. – Точь-в-точь. Не отходи в сторону.

Он шёл не прямо, а зигзагами, обходя тёмные пятна – промоины или места тонкого льда. Лира повторяла его шаги, чувствуя, как сердце замирает от каждого скрипа и потрескивания под ногами. В одном месте Рорк резко остановился, поднял руку. Он прислушался, его нос вздёрнулся, будто улавливая запах.

– Тише.

Она замерла. Тишина. Та самая, мёртвая тишина, что предшествовала атаке Стаи. Но здесь было иначе. Не полное отсутствие звука, а приглушённость. Даже ветер в вершинах сосен звучал приглушённо, будто его душили.

Рорк медленно обернулся, его глаза метнулись по берегу, заросшему низким, колючим кустарником.

– Они здесь. Не ушли. Спят. Или ждут.

Он указал посохом на странное образование у самого берега – сугроб, но неестественно правильной, куполообразной формы. И от него тянулась лёгкая, едва заметная дымка холода, искажающая воздух, как марево над раскалёнными камнями.

– Гнездо, – прошептал Рорк. – Маленькое. Но его одного хватит, чтобы убить десяток неосторожных.

– Мы пойдём дальше? – тихо спросила Лира, её рука сама потянулась к ножу.

– Нет. Мы его уничтожим. – Он сказал это с ледяной решимостью. – Это наш долг. И… проверка. Первая.

Он снял с плеча посох, его камни замерцали голубоватым светом.

– Подойди. Встань рядом.

Лира повиновалась. Она встала так близко, что чувствовала тепло его тела сквозь меха.

– Что мне делать?

– Ничего. Просто будь. И… попробуй почувствовать не страх, а намерение. Моё намерение. Не думай. Слушай.

Он закрыл глаза, его лицо стало сосредоточенным. Он начал тихо, на пределе слышимости, напевать. Не песню, а монотонный, гортанный напев, похожий на завывание ветра в ущелье. Камни на посохе засветились ярче.

И тут Лира почувствовала это. Не боль. Не холод. А… тягу. Словно невидимый канат соединил её грудь с его грудью. И по этому канату шла волна – не тепла и не энергии в привычном понимании, а чистой, неистовой воли. Воли защитить. Воли очистить. Воли сжечь эту заразу огнём духа.

Она инстинктивно вложила в этот поток своё собственное намерение – не умом, а тем самым местом в груди, где горел холодный осколок. Свой страх превратила в бдительность. Свою ярость – в остроту. Свою волю выжить – в щит.

Они стояли, соединённые невидимой нитью, и свет от посоха Рорка стал не просто голубым, а приобрел едва заметный золотистый оттенок на краях. Он открыл глаза. Они горели.

– Теперь.

Он направил посох на куполообразный сугроб. Из наконечника вырвался не луч света, а сгусток холодного пламени – голубого, с золотыми искрами. Он ударил в центр сугроба.

Тишина взорвалась.

Сугроб вздыбился, как живой. Из него вырвался не крик, а волна абсолютного, беззвучного холода, который ударил по ним, как физическая стена. Лира пошатнулась, но устояла. Холод пытался проникнуть в неё через ледяное пятно, но наткнулся на… что-то другое. На тот самый совместный поток воли, который теперь окружал их обоих, как невидимый кокон.

Рорк не прекращал. Он продолжал петь, и свет из посоха лился непрерывной струёй. Сугроб трещал, из него выползали тени – маленькие, неоформленные, похожие на чёрных, беспомощных червей. Они извивались на снегу и таяли, шипя, под светом.

Наконец, сугроб осел. Исчезла и та дымка холода. Осталась лишь куча обычного снега да несколько тёмных, стекловидных осколков, быстро темневших на воздухе.

Рорк опустил посох. Он тяжело дышал, на лбу выступил пот, мгновенно заиндевевший на морозе. Он посмотрел на Лиру. Не как на ученицу или инструмент. А как на союзника, который выдержал первую атаку.

– Получилось, – констатировал он, и в его голосе звучало нечто вроде изумлённого уважения. – Ты… добавила что-то. Свет стал иным. Сильнее.

Лира тоже переводила дух. Она чувствовала странную опустошённость, будто отдала часть себя в тот поток.

– Я просто… не мешала.

– В этом и есть суть, – он повернулся и снова пошёл по льду, но теперь его шаг был чуть менее отстранённым. – Большинство мешает. Страхом, сомнением, мыслями. Ты смогла отключить это. Ненадолго. Но смогла.

Они снова шли молча, но атмосфера между ними изменилась. Напряжение осталось, но к нему добавилось некое осторожное признание. Они были двумя островами, между которыми только что перекинули первый, шаткий мост.

К полудню они достигли подножия горы и начали подъём. Тропа стала крутой, каменистой, местами приходилось карабкаться, хватаясь за выступы. Рорк иногда протягивал ей руку, помогая преодолеть особенно сложный участок. Его рука была огромной, шершавой от холода и работы, но хватка – твёрдой и уверенной. Она принимала помощь, стиснув зубы, ненавидя свою слабость и в то же время ценя его сдержанную, деловую поддержку.

Они сделали привал на небольшом уступе, с которого открывался вид на долину, утопающую в облаках. Ели вяленое мясо, запивая снегом, растопленным во рту.

– Эта Трещина… – начала Лира, глядя вдаль. – Что там на самом деле происходит?

Рорк, разламывая кусок жира, помедлил с ответом.

– Место, где мир тоньше. Где духи земли, льда и памяти говорят без посредников. Ледяные Сердца… это не просто столбы. Это… сгустки времени. В них запечатлены отголоски всех, кто проходил мимо. Чувства. Намерения. Они реагируют на искренность. На истинную связь. Поддельную – заморозят. Разорванную – разорвут пополам.

– А если связь есть? Что тогда?

– Тогда они пропустят. И, возможно, дадут… подсказку. Видение. Легенда гласит, что последняя Истинная Пара, прошедшая через Сердца тысячу лет назад, получила знание, как запереть Стаю Ночи в их вечный сон. Но знание это было утеряно. Смертью или глупостью – не знаю.

Он замолчал, его взгляд стал далёким.

– Мои родители… они не были Истинной Парой. Их брак был союзом кланов. Они уважали друг друга. Держались вместе. Но той связи… той магии не было. Когда пришла Стая (тогда это была лишь стычка, не такое нашествие), они пали, пытаясь защитить друг друга, но… по отдельности. Их силы не умножались. Они просто складывались. И этого не хватило.

Лира слушала, впервые слыша от него что-то личное.

– А ты? У тебя была… пара?

Рорк резко поднял на неё взгляд, и в его глазах вспыхнула старая, закалённая боль.

– Была. Её звали Эльга. Она погибла не от Стаи. От рук людей. Рейдеров с юга, которые пришли за шкурами и рабами. – Он сказал это ровно, но каждый звук был отточен, как лезвие. – Так что не жди, что я буду видеть в тебе что-то, кроме инструмента и напоминания о том, что я ненавижу. Даже если эта проклятая связь реальна. Поняла?

Лира кивнула, глядя на свои руки. Инструмент. Да, это она могла понять.

– Я не просила этой связи. И не верю в неё.

– Взаимно, – буркнул он, вставая и отряхивая снег с мехов. – Но мы здесь. И мы пойдём до конца. Потому что отступать некуда. Готовься. Самый сложный участок впереди.

Он был прав. Подъём стал почти вертикальным. Ветер усилился, срывая с гребней снежную пыль и бросая её им в лица. Дышать стало тяжело. Лира цеплялась за камни, её пальцы коченели, а ледяное пятно на груди начало ныть снова, но теперь эта боль была иной – не просто холодной, а… зовущей. Будто магнит, тянущий её вперёд, к чему-то.

Рорк, казалось, чувствовал то же самое. Он шёл быстрее, его дыхание стало тяжёлым, но в глазах горела не просто решимость, а какое-то лихорадочное ожидание.

Наконец, они вышли на узкий карниз. И перед ними открылась Трещина.

Это было не просто ущелье. Это была рана на лике мира. Две скалистые стены, чёрные и гладкие, как полированный обсидиан, вздымались ввысь, почти смыкаясь наверху, оставляя лишь тонкую полоску свинцового неба. Между ними зияла пропасть, заполненная не тьмой, а странным, фосфоресцирующим синим сиянием, исходящим от самого льда, покрывавшего дно. Воздух дрожал от тишины, которая была громче любого грома. И было холодно. Так холодно, что слёзы замерзали на ресницах, не успев скатиться.

И в глубине, в самом центре этого синего свечения, стояли Они.

Два исполинских столба прозрачного, абсолютно чёрного льда. Они были не симметричны. Один – выше, шире, с грубыми, рваными гранями. Другой – стройнее, с более плавными изгибами, будто выточенными ветром за тысячелетия. Ледяные Сердца. Они пульсировали тем самым синим светом, и с каждой пульсацией холод сжимал грудь Лиры всё сильнее.

Рорк остановился на краю карниза. Его лицо в призрачном свете выглядело древним и бесконечно уставшим.

– Вот он. Порог. За ним – либо ответ, либо конец. – Он обернулся к ней. – Последний шанс отказаться. Я пойду один. Шансов почти нет, но…

– Нет, – перебила его Лира. Её голос прозвучал чётко в ледяной тишине. – Мы пришли сюда вместе. Мы и пройдём вместе. Как инструменты. Как союзники. Как… «Хальдра-вар» и Хранитель Плоти. Как бы то ни было.

Он долго смотрел на неё, и в его жёлтых глазах что-то дрогнуло. Нежность? Нет. Признание. Признание в ней того же упрямства, той же готовности идти до конца, что горело и в нём.

– Хорошо, – просто сказал он. – Тогда слушай не меня. Слушай их. И слушай… это. – Он ткнул пальцем в грудь, где под мехами скрывалась его собственная, невидимая для неё, но, как она теперь знала, реальная рана.

Он ступил на узкую, обледенелую тропинку, ведущую вниз, в сияющую бездну. Лира, сделав глубокий вдох ледяного, обжигающего лёгкие воздуха, последовала за ним. Вынужденный союз шагнул навстречу своей судьбе. Или гибели.

Глава 10

Спуск в Трещину был похож на погружение в другое измерение. Синее свечение, исходившее от самого льда, не освещало, а искажало пространство. Тени тянулись неестественно долго, звук их шагов по обледенелой тропинке то пропадал совсем, то возвращался многократным эхом, будто за ними шла невидимая толпа. Воздух был густым, тяжелым и обжигающе холодным – каждый вдох резал легкие, как лезвиями.

Лира шла за Рорком, цепляясь взглядом за его широкую спину. Она сосредоточилась не на страхе, а на ритме своего дыхания и на том странном, тянущем ощущении в груди. Ледяное пятно горело теперь не просто холодом, а каким-то внутренним светом, болезненным и настойчивым, словно второй пульс. И этот пульс, как она начала понимать, бился в унисон с чем-то впереди. С ним? С Сердцами? Со всем этим местом?

Они достигли дна Трещины. Под ногами был не снег, а гладкий, черный лед невероятной толщины, сквозь который угадывались какие-то темные, замерзшие формы – возможно, древние деревья, а может, что-то иное. А в центре, в двадцати шагах от них, возвышались Ледяные Сердца.

Вблизи они были еще внушительнее. Лед был не просто черным – он казался бездонным, вбирающим в себя весь свет и не отдающим ничего, кроме того, фосфоресцирующего сияния, что исходило из самых глубин. Высота столбов достигала десяти метров, а в обхвате сойтись могли три-четыре человека. От них исходила тишина, более громкая, чем любой шум. Тишина вечного одиночества.

Рорк остановился, снял с плеча посох и воткнул его в лед. Камни в глазницах черепа замерцали тревожным, неровным светом.

– Здесь, – сказал он, и его голос был приглушен, словно обернут ватой. – Путь между ними.

Он указал на узкий, не более полуметра, проход между двумя исполинскими столбами:

– Мы должны пройти через него. Вместе. Не останавливаясь. Не оглядываясь.

– Что будет, если остановимся? – спросила Лира, ее собственный голос прозвучал чужим и маленьким в этом ледяном соборе.

– Лед почувствует разрыв в намерении. Или фальшь. Он начнет… поглощать. Сначала тепло. Потом движение. Потом самую мысль о движении. В конце концов, останется только тихий, вечный холод и два новых изваяния для коллекции. – Он кивком указал на основание Сердец. Теперь, присмотревшись, Лира увидела их – смутные, искаженные тени внутри льда. Контуры людей, волков, существ, которых она не могла опознать. Неудачливые искатели истины.

Она сглотнула. Горло было сухим от холода.

– Как мы узнаем, что идем правильно?

– Не узнаем. Мы должны верить. Друг другу. И тому, что между нами есть. Какой бы ни была эта связь. – Он повернулся к ней, и в его глазах не было прежней уверенности. Была та же натянутая, хрупкая решимость, что и у нее. – Ты готова?

Лира посмотрела на проход между колоннами. Он казался тоннелем в самое нутро вечной мерзлоты. Затем она посмотрела на Рорка. На его лицо, изрезанное шрамами и усталостью. На его руки, сжимающие посох так, что костяшки побелели. Он был ее врагом. Ее тюремщиком. И сейчас – единственным якорем в этом море ледяного безумия.

Она не верила в легенды. Но она верила в него. В его силу. В его волю. И, как ни парадоксально, в его ненависть – потому что она была настоящей, а значит, в ней можно было найти опору.

– Готова, – сказала она, и ее голос окреп.

Рорк кивнул. Он протянул ей свободную руку, не глядя. Жест был не романтичным, а практичным – как протягивают веревку товарищу перед сложным подъемом. Лира взяла ее. Его ладонь была грубой, холодной, но хватка – железной.

– Не думай, – прошептал он. – Чувствуй. Иди в моем ритме.

Он сделал первый шаг. Лира синхронизировала свой шаг с его. Они двинулись к проходу.

С первых же шагов давление изменилось. Холод, который был просто физическим ощущением, стал осязаемым, плотным, как вода на большой глубине. Он давил на кожу, на кости, пытался просочиться в легкие с каждым вдохом. Синее свечение вокруг стало ярче, пульсирующим, совпадая с тем странным вторым сердцебиением в ее груди.

Они вошли в проход.

И мир перевернулся.

Холод перестал быть внешним. Он хлынул внутрь. Не через кожу, а через ту самую связь, через их сцепленные руки. Лира увидела – нет, почувствовала – воспоминания, что не принадлежали ей. Не образы, а ощущения: ярость первого превращения под юной луной, боль от потери соплеменника, тяжесть ответственности за целый народ, горечь измены, холод стали, входящей в плоть Эльги… Это был Рорк. Его боль. Его ярость. Его одиночество. Они обрушились на нее, ледяным шквалом, угрожая смыть ее собственное «я».

Она закричала, но звук не издался. Она попыталась вырвать руку, но его хватка была как тиски. И сквозь этот хаос чужой боли она услышала – нет, почувствовала – его голос, не звучащий, а сущностный: «Держись! Это я. Моя боль. Прими ее. Или мы умрем».

Это было невыносимо. Но отступать было некуда. Стиснув зубы, Лира перестала сопротивляться. Она позволила этой чужой боли пройти сквозь себя. Не как через хозяина, а как через проводник. И в ответ, почти неосознанно, она послала в сцепленные руки свою собственную боль. Страх девочки, оставленной на воспитание суровым дяде-командиру. Ярость солдата, впервые увидевшего смерть друга. Холод одиночества среди чужих людей, даже среди своих. Унижение плена. Ледяной ужас от прикосновения Тьмы.

Рорк вздрогнул, его шаг на мгновение замедлился. Она почувствовала, как по связи ударила волна его изумления, а затем – жесткого, безжалостного понимания. Он принял ее боль. Так же, как она приняла его.

И в этот момент, когда их самые темные, самые одинокие части коснулись друг друга и не оттолкнулись, а признали – случилось чудо.

Давление льда не исчезло. Оно… изменилось. Из враждебного, давящего, оно стало нейтральным, тестирующим. Синее свечение перестало слепить. Оно мягко окружило их, и Лира увидела, что их сцепленные руки теперь окутаны тончайшим сиянием – голубым от его края, золотистым от ее. Два света переплетались, создавая между ними третью, новую субстанцию – неяркую, но невероятно плотную и прочную.

Они шли дальше. Теперь им в ноги били не волны боли, а отголоски чувств: мимолетное уважение Рорка к ее стойкости, ее непризнанное доверие к его силе, общая, животная воля к жизни, к победе. Это было странно. Интимно до мурашек. Но уже не разрушительно.

Их шаги стали абсолютно синхронными. Она чувствовала, когда он готовится перенести вес, и делала то же самое. Он чувствовал, как ее нога вот-вот поскользнется на невидимом гладком участке, и незаметно менял положение своей руки, давая опору. Они двигались не как двое людей, а как единый организм с четырьмя ногами и двумя сердцами.

И сердца… они бились. Ее собственное, частое и испуганное, и то второе, ледяное, связанное с пятном. И где-то впереди, в ритм с ними, пульсировали два гигантских Ледяных Сердца. Постепенно, преодолевая хаос, четыре ритма начали искать гармонию. Сначала диссонанс был оглушительным – визгливым скрежетом на грани разрыва. Потом появились первые проблески синхронности. На два удара ее сердца – один удар ледяного пульса. На три шага – одна мощная пульсация Сердец.

Они были уже в самой середине прохода. Ледяные стены по бокам почти касались их плеч. И тут тишина Трещины заговорила.

Не словами. Звуками. Ветром, вывороченным наизнанку. Шепотом забытых имен. Стуком копыт по вечному льду. Вой, который был и радостью, и скорбью. Это был голос самой земли. Голос Севера. И он был полон тоски. Тоски по теплу, по жизни, по свету, который когда-то был ярче.

И сквозь этот голос прорвался другой – древний, холодный, без эмоций. Голод. Абсолютный, бездумный голод Стаи Ночи. И в этом голоде Лира вдруг с абсолютной, неопровержимой ясностью поняла суть. Это не была злоба. Не было желания уничтожить. Это было стремление к покою. К тишине. К состоянию до возникновения тепла, движения, жизни. Стая Ночи хотела не убить мир. Она хотела усыпить его. Навсегда. И в этом желании была своя, извращенная, бесконечно печальная логика.

Рорк тоже это почувствовал. Его рука сжала ее еще сильнее, и в их общий поток хлынула не просто ярость, а жалость. Жалость к этому слепому, древнему голоду. И из этой жалости родилось новое понимание: их нельзя уничтожить в бою. Их можно только… убаюкать. Запереть снова. Дать то, чего они хотели – вечный сон, – но только не здесь, не в мире живых.

Внезапно перед их внутренним взором вспыхнуло видение. Не картина, а знание. Образ места – не Трещины, а другой, более глубокой, скрытой под горными корнями. И способ. Ритуал, требующий не силы, а гармонии. Гармонии двух противоположностей, чьи соединенные голоса могут спеть колыбельную самой Ночи. И ключом… ключом была их связь. Не просто эмпатическая, а ставшая цельной. Та самая «третья субстанция» между ними.

Видение исчезло так же быстро, как и появилось. Но знание осталось, выжженное в самой их сути.

Они сделали последние шаги и вышли из прохода.

Давление спало. Лед перестал пульсировать. Они стояли по другую сторону Ледяных Сердец, все еще держась за руки, тяжело дыша. Сияние вокруг их рук медленно угасло.

Рорк первый разжал пальцы. Его лицо было бледным, пот покрыл виски, но глаза горели каким-то новым, лихорадочным светом.

– Ты… ты это видела? – спросил он хрипло.

– Да, – прошептала Лира. Ее колени подкашивались, но внутри бушевала странная эйфория, смешанная с изнеможением. – Мы… мы получили ответ.

Он медленно кивнул, его взгляд скользнул по ее лицу, потом опустился на ее грудь, где под мехами скрывалось ледяное пятно.

– Оно… – он коснулся своей собственной груди. – Болит меньше. Теплее.

Лира тоже прислушалась к своим ощущениям. Да. Ледяной осколок все еще был там, но его болезненная пульсация утихла. Теперь это было просто… часть ее. Как шрам. Неприятная, но знакомая.

Они стояли молча, глядя друг на друга. Враг и пленница исчезли где-то там, в ледяном коридоре между Сердцами. Остались двое людей, связанные теперь не цепью и не ненавистью, а чем-то гораздо более прочным и пугающим. Общей болью. Общей целью. Общей тайной.

– Значит, легенды были правы, – наконец сказал Рорк, и в его голосе звучало не торжество, а тяжелое принятие. – Ты – Хальдра-вар. А я – Хранитель. И вместе мы… оружие. Или ключ.

– Или и то, и другое, – добавила Лира, глядя на черные, безмолвные Сердца позади них. – Мы знаем, что делать. Но… мы знаем и цену.

Он кивнул. Ритуал, который они увидели, требовал не просто их участия. Он требовал полного слияния. Готовности стать единым целым, возможно, навсегда. Или принести жертву, которой в видении не было названо, но которую они оба ощутили – что-то огромное, возможно, невосполнимое.

– Обсудим это в пути, – сказал Рорк, поворачиваясь и забирая свой посох. Камни на нем теперь светились ровным, спокойным светом. – Нам нужно вернуться. И сказать старейшинам. И начать готовиться. Потому что теперь… теперь у нас есть надежда. И это страшнее, чем когда ее не было.

Он снова протянул руку, на этот раз чтобы помочь ей подняться на небольшую ледяную ступеньку на пути назад. Лира взяла ее. И в этом прикосновении уже не было прежнего напряжения. Была усталая солидарность. Было знание.

Они начали обратный путь из Трещины, оставляя позади молчаливых ледяных стражей. Они несли с собой не просто жизнь, а бремя. Бремя знания, бремя связи, бремя надежды, выкованной в самом сердце льда.

И пока они поднимались по тропе, унося с собой отголосок ритма двух сердец – живого и ледяного, – Лира понимала, что точка невозврата пройдена. Она больше не была пленницей Северных земель. Она стала их частью. Их проблемой. И, возможно, их единственным спасением.

А где-то в глубине, под горными корнями, древний Голод ворочался во сне, почуяв тепло новой, родившейся связи. И впервые за тысячелетия в его бездумной тоске появилась тень чего-то, что можно было бы назвать… любопытством.

Глава 11

Обратный путь был другим. Не в смысле тропы – она осталась той же, крутой, скользкой, коварной. Изменились они. И изменилось то, что лежало между ними, невидимое и тяжёлое, как свинцовая мантия.

Они почти не разговаривали. Не потому, что нечего было сказать, а потому что слов было слишком много, и все они казались неподъёмными. Воздух был наполнен невысказанным. Лира шла следом за Рорком, и теперь она не просто следила за его спиной – она чувствовала его усталость, как свою собственную. Не через магическую связь, а через глухое, костное понимание, рождённое в ледяном коридоре. Она знала, когда его нога, старая травма давала о себе знать, и незаметно замедляла шаг. Он, в свою очередь, останавливался у ключа, не говоря ни слова, и ждал, пока она не напьётся, прежде чем пить самому. Это были не жесты заботы. Это были действия единого механизма, части которого научились работать синхронно.

Ледяное пятно на груди Лиры больше не пульсировало болью. Теперь оно было просто… холодным. Постоянным, глухим холодом, как забытый на морозе камень. Но странным образом, этот холод больше не пугал. Он был знаком. Напоминанием. И когда она ловила взгляд Рорка, случайно брошенный через плечо, она видела, как его глаза на мгновение тускнели, будто он чувствовал этот холод где-то в глубине себя. Принятая боль, – думала она. Как шрам, который болит на погоду.

Когда они спускались к замёрзшей реке, Рорк вдруг остановился и, не оборачиваясь, сказал:

– О гнезде, что мы уничтожили, не говори никому. Пока что.

Лира удивлённо посмотрела на его спину.

– Почему? Разве это не хорошая новость? Что их можно уничтожить.

– Это надежда, – поправил он грубо, начиная движение. – А надежда в голодную зиму – как последний сухарь. Его либо берегут до последнего, либо делят на всех, и каждому достаётся крошка, которой не хватит, чтобы выжить. Нам нужен не кусок. Нам нужен целый караван с едой. Ритуал. О нём и скажем. Остальное… остальное прибережём.