Пленница Северных земель. Замуж за волка

Она также поняла главное: её клетка, хоть и высечена в скале, не была неприступной. Засов – просто толстый железный крюк, вбитый в деревянную балку. Решётка крепилась на петлях с одной стороны. Если бы удалось выбить этот крюк…

Мысль зрела в её голове, горячая и настойчивая, как лихорадка. Бежать. Не из страха, а из действия. Чтобы доказать себе, что она ещё не сломлена. Что она – Лира фон Трайгер, а не «южанка» в клетке.

План был безумным, почти детским. Но одиночество и ярость сделали его гениальным в её глазах. Она ждала вечерней смены караула. На посту должен был остаться один – рослый, но молодой вирдир по имени Эйнар, который часто лениво прислонялся к частоколу и смотрел в сторону обрыва, явно думая о чём-то своём. Или о ком-то.

Когда солнце село за горы, окрасив снег в багровые тона, Эйнар занял своё место, зевнул и, как и ожидалось, уставился в пустоту. Лира сделала первый шаг.

Она начала кашлять. Сначала тихо, потом всё сильнее, судорожно, сгибаясь пополам, изображая приступ. Эйнар повернул голову, нахмурился.

– Тише, южанка, – пробурчал он.

Лира закашлялась ещё громче, упав на колени в солому, делая вид, что задыхается. Она хваталась за горло, её тело сотрясали конвульсии. Эйнар, поморщившись, сделал несколько шагов к решётке.

– Эй! Что с тобой?

Лира, продолжая кашлять, подползла к самой решётке, к тому месту, где был засов. Между приступами она прохрипела:

– Вода… горло…

Эйнар колебался, потом, с раздражённым вздохом, повернулся к своей деревянной фляге, висевшей на столбе неподалёку. Это был её шанс. Мгновение, когда его спина была к ней.

Лира молнией вскочила на ноги. Не её нынешние ослабленные ноги, а ноги капитана граньских стражей. Она с силой рванула на себя решётку. Деревянная балка, в которую был вбит крюк, скрипнула, но держалась. Эйнар обернулся, его глаза расширились от неожиданности. Он бросился к клетке, но Лира уже сделала второй рывок, используя вес всего тела, повиснув на решётке.

Раздался треск. Крюк, ржавый от времени и влаги, вырвался из рассохшейся древесины. Решётка с лязгом распахнулась, и Лира, не удержав равновесия, вывалилась наружу, прямо к ногам Эйнара.

Молодой вирдир опешил лишь на секунду. Потом его лицо исказила ярость. Он не стал звать на помощь. Для него, воина, позволить пленнице сбежать было бы несмываемым позором. Он бросился на неё, пытаясь схватить.

И здесь Лира пустила в ход всё, что осталось от её навыков. Она не была вооружена, но её тело помнило. Уклонившись от его медленного захвата, она нанесла точный удар ребром ладони по горлу. Эйнар захрипел, отступив. Она тут же попыталась проскользнуть мимо него, к тени частокола, за которой начинался лес.

Но она недооценила его выносливость и звериную реакцию. Даже оглушённый, он инстинктивно выставил ногу. Лира споткнулась и рухнула на колени. В тот же миг он был на ней, схватив её сзади в замок, его мощные руки сдавили её грудь, лишая дыхания.

– Сдавайся, тварь! – прошипел он ей в ухо, и его голос дрожал от злобы и унижения.

Лира ответила ему ударом затылка в лицо. Она почувствовала, как хрящ его носа хрустнул, его хватка ослабла. Она вырвалась, откатилась и вскочила, готовая к новому броску. Но она не учла одного – окружающей среды.

Пока они боролись, шум привлёк внимание. Из-за угла ближайшего гридхолла вышли ещё двое вирдиров, услышав треск и хрипы. Увидев картину – открытую клетку, Эйнара с кровотечением из носа и пленницу в боевой стойке, – они не стали задавать вопросов. С низким рыком они бросились вперёд.

Лира поняла, что проиграла. Но сдаваться она не собиралась. Когда первый из них попытался схватить её, она ловко ушла в подсечку, используя его же инерцию, и отправила его на землю. Второй был осторожнее. Он не бросался, а двигался полукругом, отрезая ей путь к лесу. Эйнар, прижимая к лицу окровавленную руку, снова пошёл на неё.

Они окружили её. Трое против одной, безоружной, истощённой. Но в её глазах горел такой дикий, такой неукротимый огонь, что они на мгновение замерли. Она была загнанным зверем, и это делало её смертельно опасной.

Именно в этот момент он появился.

Не со стороны лагеря, а из тени самого частокола. Он шёл неспешно, будто вышел на вечернюю прогулку. Рорк.

Он даже не взглянул на своих воинов. Его жёлтые глаза были прикованы к Лире. В них не было ни гнева, ни удивления. Было… разочарование. Холодное, безразличное разочарование, которое жгло сильнее любой ярости.

– Достаточно, – произнёс он тихо, и его голос накрыл все звуки, как снег покрывает землю.

Воины замерли. Лира, всё ещё готовая к бою, тяжело дышала, её взгляд метался между ними и Рорком.

Рорк вошёл в круг. Он просто шагнул вперёд, и воины расступились. Он подошёл к Лире так близко, что она почувствовала исходящее от него тепло и запах – снега, железа и дикой хвои.

– Ты сломала мой засов, – констатировал он, и его голос был ровным. – Искалечила моего воина. Заставила трёх мужчин клана отвлекаться на одну худосочную южанку.

Он не ждал ответа. Его рука молнией взметнулась вверх. Это не был удар. Это была демонстрация абсолютного превосходства. Он просто схватил её за куртку на груди и поднял. Легко, будто она не весила ничего. Её ноги оторвались от земли. Она захлебнулась от ярости и унижения, пытаясь ударить его, но её кулаки со слабым стуком били по его каменным предплечьям.

– Ты сильна духом, – сказал он, глядя ей прямо в глаза с таким ледяным спокойствием, от которого кровь стыла в жилах. – Но сила без ума – это шум зверя в капкане. Ты только что доказала всем, что ты опасна. И что с тобой нельзя церемониться.

Он повернулся, всё ещё держа её в воздухе, и понёс к разрушенной клетке. Эйнар и другие воины смотрели, и в их глазах теперь горело не просто презрение, а уважение, смешанное с желанием отомстить за унижение сородича.

Рорк бросил её внутрь на солому, как мешок с мукой. Больно. Унизительно.

– Эйнар, – сказал Рорк, не оборачиваясь. – Твоя вина. Стоять в карауле до рассвета. Без смены. Без плаща.

Потом он повернулся к Лире. Он не стал чинить сломанный засов. Вместо этого он снял с пояса свою собственную, гораздо более массивную железную цепь. Он обмотал её несколько раз вокруг двух вертикальных прутьев решётки, скрестил концы и одним движением скрутил их в тугой узел голыми руками. Металл взвыл, сдавленный его силой. Узел был крепче любого замка.

– Теперь ты останешься здесь, пока я не решу иначе, – сказал он. – Еды будет половина нормы. Воды – чтобы не умереть. Тепла – сколько даст солнце. Хейдра не придёт. Никто не придёт.

Он наклонился, и его лицо снова оказалось рядом с её лицом, прижатым к холодному каменному полу.

– Ты хотела действия, южанка? Ты его получила. Теперь наслаждайся последствиями. Может быть, одиночество и голод научат тешь тому, чего не смогли научить цепи: здесь ты ничто. И твоя ярость так же бесполезна, как вой на луну в безветренную ночь.

Он выпрямился и ушёл, приказав воинам разойтись. Эйнар, с мрачным лицом, остался на посту, но теперь он смотрел не в сторону обрыва, а прямо на клетку. Его взгляд был подобен льду.

Лира лежала на соломе, дыша через боль. Её план провалился. Блестяще и сокрушительно. Она не только не сбежала, но и ухудшила своё положение в сотню раз. Она доказала свою опасность и получила за это кару. И самый страшный урок был не в этом.

Самый страшный урок был в том, как легко, как пренебрежительно он её остановил. Не как врага. Как непослушного щенка. В его силе не было злобы. Была абсолютная, бездушная уверенность. И это сломало её куда сильнее, чем голод или холод.

Она свернулась клубком в своих новых, тёплых мехах, пахнущих теперь ещё и пылью и её собственным страхом. Снаружи завывал ветер. Эйнар, стоя на посту, начал тихо напевать какую-то монотонную, печальную песню на своём языке. Это была песня о долге, о стуже, о том, чтобы стоять, когда всё внутри хочет упасть.

И в этот миг, слушая эту чужую песню в чужой тьме, Лира поняла истинную глубину своего поражения. Она была не просто пленницей. Она была игроком, который сделал неверный ход и потерял всё, даже иллюзию контроля. Игра теперь шла по правилам Рорка. А его правила, как и его земли, были высечены из льда и камня.

Глава 5

Тишина после «наказания» была иной. Не просто отсутствием звуков. Это была тишина пустоты, вакуума, где даже её собственное дыхание казалось бесстыдным шумом. Половина пайка – миска жидкой, почти холодной похлёбки раз в день – лишь растягивала агонию. Жажда стала постоянным, ноющим спутником. Хейдра не приходила. Никто не приходил. Даже Эйнар, стоявший на посту с каменным лицом, смотрел сквозь неё, как сквозь воздух.

Лира медленно таяла. Не только телом – оно цеплялось за жизнь с упрямством сорняка, – но и духом. Ярость, которую она лелеяла, как последний уголь, начинала гаснуть под холодным пеплом отчаяния. Мысли путались. Она ловила себя на том, что разговаривает сама с собой шепотом, вспоминая лица своих павших солдат, смешные эпизоды из далёкого, солнечного детства в Гранье. Реальность клетки и реальность воспоминаний начинали сливаться в тягучую, безнадёжную кашу.

Так прошло три дня. Или четыре? Время в каменном мешке потеряло форму.

Наступила ночь. Не та, звёздная и ясная, а глухая, когда низкие тучи заволокли небо, и тьма стала абсолютной, как в погребе. Даже отблески костров из лагеря не пробивались сквозь эту пелену. Единственным источником света была бледная, расплывчатая луна, прячущаяся за облаками.

Лира дремала, сидя, прислонившись к стене. Голодный сон был беспокойным, населённым теневыми фигурами. И вдруг её резко вырвало из этого полусна.

Тишина изменилась.

Исчезли привычные ночные звуки: далёкий вой ветра в вершинах елей, скрип деревьев, даже писк полёвки под снегом. Наступила мёртвая, неестественная тишина, которая давила на уши хуже любого грома.

Потом погасли огни. Сначала костры вдалеке, как будто кто-то гигантской стопой втоптал их в снег. Потом один за другим исчезли огоньки в окнах гридхоллов. Лагерь погрузился в кромешную, чёрную мглу.

Лира инстинктивно прижалась к решётке, вглядываясь во тьму. Её сердце забилось тревожно, по-звериному. Это не было похоже на атаку людей. Люди шумят. Кричат. Ломятся с факелами.

Атака пришла беззвучно.

Сначала она увидела движение у самого частокола. Тень? Нет, тени отбрасывает свет, а здесь света не было. Это была сама тьма, принявшая форму. Нечёткий, колеблющийся силуэт, скользящий по снегу, не оставляя следов. Он был ростом с человека, но в нём не было ничего человеческого – только ощущение леденящей пустоты, жадного холода.

Из лагеря донёсся первый звук – короткий, обрывающийся лай сторожевой собаки. Он не перешёл в вой. Он просто… прекратился. Будто пасть, издавшая его, внезапно заполнилась льдом.

Затем раздался крик. Человеческий. Но искажённый до неузнаваемости паникой, переходящей в чистый ужас. Крик сорвался на полуслове.

Тишина снова поглотила всё.

Лира почувствовала, как по спине побежали ледяные мурашки. Это было не страх перед врагом. Это был первобытный ужас перед непознаваемым. Перед тем, что нарушает сами законы природы.

В лагере началась суматоха. Послышались громкие, яростные голоса вирдиров. Рыки, команды. Зажглись факелы – не обычные, а какие-то странные, с голубоватым, холодным пламенем. Они выхватывали из тьмы фрагменты кошмара.

Лира увидела воина-вирдира. Он стоял спиной к её клетке, его топор был занесён. Перед ним колебалась та сама тёмная масса. Воин бросился в атаку с яростным рёвом. Его топор просвистел в воздухе и… прошёл насквозь. Будто через дым. Тень даже не дрогнула. Она просто накрыла его.

Не было звука борьбы. Был тихий, леденящий душу хруст – не костей, а будто ломающегося льда. Воин замер, его фигура на мгновение обрела резкие, угловатые очертания, покрылась инеем. Потом он рухнул на снег, рассыпавшись, как статуя изо льда, ударенная молотом. Факел с голубым пламенем с шипением погас, упав рядом.

Лира задохнулась, судорожно вжавшись вглубь клетки. Её разум, замутнённый голодом, пронзила острая, холодная мысль: «Это… это не их магия. Это что-то другое. Что-то, против чего их сталь и их когти бесполезны».

И следом, как ядовитый росток, пробилась другая мысль, от которой её тошнило:

– Сами виноваты. Дикари. Разбудили какую-то древнюю грязь в своих лесах. Пусть теперь разбираются.

Но злорадство было хрупким, как тот лёд, в который превратился воин. Потому что тьма двигалась. Она не атаковала лагерь, как армия. Она просачивалась в него. Ещё несколько тварей – Стай Ночи, как они их назвали? – выплыли из-за домов. Они двигались к центру поселения, где, как Лира успела заметить, располагался самый большой гридхолл и священный для них камень под открытым небом.

Воины вирдиров, теперь уже в своих звериных или полузвериных формах, бросались навстречу. Это была яростная, отчаянная, но… бессмысленная битва. Клыки и когти проходили сквозь туманную плоть тварей. Мощные удары не наносили никакого вреда. А одно прикосновение тени, один холодный вид этой тьмы – и воин замирал, покрываясь инеем, теряя сознание или падая замертво.

Лира видела, как молодой оборотень в волчьей шкуре прыгнул на спину одной из тварей, вцепившись зубами. Тень даже не обернулась. Она просто как будто «погасла» на мгновение, а когда снова стала видимой, волка на ней не было. Только лёгкий снежный холмик, быстро заносимый ветром.

Это был не бой. Это было избиение. Систематическое, безжалостное уничтожение.

И тут она увидела его. Рорка.

Он вышел из двери главного гридхолла не в образе волка, а в человеческом облике, но казался от этого только больше и опаснее. В руках он держал не топор, а странное оружие – длинное древко, увенчанное черепом какого-то зверя с вставленными в глазницы сияющими камнями. Камни горели тем же холодным голубым светом.

Он не бросился в гущу. Он шёл медленно, целенаправленно, и тени, казалось, чурались его, отступая от голубоватого сияния. Но их было слишком много. Одна, более крупная, чем остальные, выплыла ему навстречу, приняв форму, отдалённо напоминавшую огромного, бесформенного волка из теней и ночного мрака.

Рорк вступил с ней в бой. Это было странное, почти ритуальное действо. Он не рубил, а водил своим посохом, чертя в воздухе светящиеся знаки. Тень отступала, шипя, как раскалённое железо, опущенное в снег. Но не исчезала. Она просто отплывала, чтобы атаковать с другой стороны. И Лира, наблюдая, поняла: даже он, их вождь, их сила, не мог её уничтожить. Он лишь сдерживал.

И в этот момент её взгляд упал на то, что было слева от главной битвы.

У стены одного из домов, возле сложенных дров, кучкой сидели дети. Трое. Те самые, что с любопытством разглядывали её. Они прижались друг к другу, глаза огромные от ужаса, рты открыты в беззвучном крике. Их мать, та самая женщина с охапкой дров, лежала неподвижно в нескольких шагах, её тело было покрыто тонкой коркой инея.

Между ними и главной площадью, где бился Рорк, проползала ещё одна тень. Не такая большая, но смертельно опасная. Она двигалась зигзагами, словно вынюхивая, и её путь неминуемо должен был привести её к дрожащим детям.

Никто не видел их. Все были заняты своим отчаянием. Рорк оттеснял большую тень. Другие воины гибли или пытались спасти своих.

Лира замерла. Мысли пронеслись вихрем:

«Это их дети. Дети тех, кто убил Бренна и Келлу. Кто держит меня в клетке. Кто сломал мой засов и бросил меня, как щенка».

Злорадство снова попыталось поднять голову: «Пусть познают потерю. Пусть».

Она посмотрела на детей. Девочка прижимала к груди младшего, мальчика, который беззвучно плакал, уткнувшись лицом в её меха. Второй мальчик, Эрвиг, тот, что спрашивал, кусается ли она, сжал в кулаке маленький деревянный кинжал и смотрел на приближающуюся тень с выражением, в котором был и ужас, и отчаянная решимость защитить своих.

В её памяти внезапно, ярко и болезненно, всплыл образ. Не из учебников. Не из проповедей о злобных оборотнях. Образ командира граньских стражей, старого ветерана Торгрина, который говорил им, новобранцам: «Честь воина – не в том, кого он убивает. Она в том, кого он спасает. Даже если этот „кто“ – твой враг вчера. Потому что перед лицом настоящей тьмы граница проходит не между людьми и нелюдями. Она проходит между жизнью и смертью. И ты всегда должен быть на стороне жизни».

Тень была уже в десяти шагах от детей. Эрвиг выставил вперёд свой игрушечный кинжал. Его лицо было мокрым от слёз, но рука не дрожала.

И что-то в Лире щёлкнуло.

Она не подумала. Не взвесила. Она действовала. На чистом, отточенном годами инстинкте стража, чья работа – стоять на стене между миром и тьмой.

Цепь. Тяжёлая, скрученная Рорком цепь на решётке. Она рванула её с такой силой, на какую только было способно её истощённое тело. Железный узел, завязанный его руками, не поддался. Но прутья решётки, старые и проржавевшие у основания, где они крепились к камню, – подались. С оглушительным, рвущим душу скрежетом один из прутьев вырвался из каменной гнезда. Потом второй. Образовалась дыра. Небольшая, но достаточная.

Лира проскользнула в неё, разорвав мех куртки о острый край. Она вывалилась на снег и, не вставая на ноги, поползла, а потом побежала.

Её не видели. Вся ярость битвы была сосредоточена в другом месте. Она неслась по снегу, её босые ноги (сапоги она скинула, чтобы не скользить) мгновенно онемели от холода), сердце колотилось так, что вот-вот выпрыгнет из груди.

Тень была уже в двух шагах от Эрвига. Она вытянулась, приняв форму копья из мрака, направленного прямо на него.

– ЭЙ! – крикнула Лира, и её голос, хриплый от неиспользования, прозвучал как выстрел.

Тень замерла, повернулась к ней. Если у неё и было лицо, то оно было просто воронкой из ничего, всасывающей свет и надежду.

Лира оглянулась. Ничего. Ни оружия, ничего. Только снег и дрова. Она схватила первое, что попалось под руку – толстое, короткое полено. Это было смешно. Это было безнадёжно.

Она стала между тенью и детьми.

–Убирайся! – прохрипела она, размахивая поленом перед собой, как факелом.

Тень поплыла к ней. Холод, исходящий от неё, был физическим ударом. Лира почувствовала, как влага на её коже и в дыхании мгновенно превращается в иней. Она отступила на шаг, поднимая полено для удара. И поняла, что это бесполезно.

Но она отступала, уводя тень от детей. Шаг за шагом. Её спина была к стене дома. Тень приближалась, заполняя собой всё пространство перед ней. Лира сжала полено, готовясь к последнему, отчаянному броску. Мысленно она попрощалась. С Гранью. С жизнью, которая могла бы быть.

И тут тень накрыла её.

Не было боли. Был всепоглощающий, абсолютный холод. Холод, который проникал не в кожу, а в самую душу. Он высасывал силы, волю, память. В глазах потемнело. Она почувствовала, как её пальцы разжимаются, полено падает в снег беззвучно. Она падала вслед за ним, в эту бездну ледяного небытия.

Последнее, что она увидела перед тем, как сознание начало гаснуть, – это вспышку яростного голубого света и огромную тёмную фигуру, врезавшуюся в тень со стороны. Рык, полный такой первобытной ярости, что даже холод отступил на мгновение.

Потом тьма. Тихая, милосердная и бесконечная.

Глава 6

Сознание возвращалось обрывками, как куски льда, всплывающие в тёмной воде.

Сначала – тепло. Не то скудное, крадущееся тепло от меховой куртки, а глубокое, всепроникающее, идущее отовсюду: от мягкой поверхности под ней, от тяжёлых шкур, наброшенных сверху, от самого воздуха, пахнущего сушёными травами и древесным дымом.

Потом – боль. Но не острая, а глухая, разлитая по всему телу, как будто её выбили палками. Особенно ныла грудь, в том месте, где тень коснулась её. Там горел холод. Парадоксальное, невозможное ощущение – будто внутри, под кожей, застрял осколок вечной мерзлоты.

И наконец – звуки. Не вой ветра и не скрежет цепи. Тихий потрескивание огня. Мерное, спокойное дыхание кого-то рядом. И голоса. Низкие, гортанные, но теперь уже не просто враждебный шум. Она могла разобрать слова.

– …она не шевелится уже сутки.

– Дыхание ровное. Сердце бьётся. Лёд тронул душу, но не убил. Сильная.

– Сильная и глупая. Кто бросается на Тьму с голыми руками?

Лира заставила себя приоткрыть веки. Свет от очага в центре помещения был мягким, золотистым. Она лежала не в своей каменной нише, а внутри гридхолла. На настоящем ложе из досок, покрытом грубым, но чистым полотном и целой горой меховых одеял. Над ней – мощные, закопчённые балки. Воздух был густым от запахов жизни: варёного мяса, кожи, человеческого тепла.

Она медленно повернула голову. У очага, на низкой скамье, сидела Хейдра. Старуха что-то растирала в каменной ступе, её движения были точными и неторопливыми. Рядом с ней, скрестив ноги прямо на полу из утрамбованной земли, сидела та самая женщина, мать детей. Её лицо, обычно суровое, сейчас выглядело усталым и задумчивым. Она смотрела в огонь.

– Она проснулась, – сказала Хейдра, не поднимая глаз от ступы.

Женщина вздрогнула и обернулась. Её глаза встретились с глазами Лиры. И в них не было ни прежней осторожности, ни отстранённости. Была тяжёлая, невысказанная благодарность и что-то вроде стыда.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила женщина на ломаном, но старательном языке Юга.

Лира попыталась ответить, но из горла вырвался лишь хрип. Хейдра встала, подошла к ложу с деревянной кружкой.

– Пей. Медленно.

Это был тот же горький отвар из хвои и ивы, но более крепкий. Лира сделала несколько глотков, чувствуя, как тепло разливается внутри, оттесняя внутренний холод. Голос вернулся к ней, хриплый и слабый.

– Дети… – прошептала она.

Женщина – её звали Сигрид, как Лира позже узнала – порывисто наклонилась вперёд.

– Живы. Все трое. Без единой царапины. Благодаря тебе.

В её голосе дрожали сдерживаемые эмоции. Лира кивнула, закрывая глаза. Значит, оно того стоило. Даже если… даже если всё остальное было предательством.

Дверь гридхолла открылась, впуская вихрь холодного воздуха. И в этот вихре, заслоняя собой свет от очага, вошёл он.

Рорк.

Он сбросил на пол снег с плеч, его волосы были покрыты инеем. Он выглядел… измотанным. Под глазами лежали тёмные тени, а в самих глазах бушевала усталая, сдержанная буря. Он увидел, что Лира не спит, и остановился, его взгляд стал пристальным, изучающим.

– Оставьте нас, – сказал он Хейдре и Сигрид, не повышая голоса, но с той интонацией, что не терпела возражений.

Женщины, кивнув, вышли. Хейдра на прощанье бросила на Рорка взгляд, полный немого предостережения. Дверь закрылась.

Рорк подошёл к ложу. Он не садился. Просто стоял, огромный и молчаливый, глядя на неё сверху вниз. Лира, несмотря на слабость, заставила себя встретить его взгляд. Она ждала упрёков. Обвинений в побеге, в разрушении клетки. Ледяного презрения.

Но он сказал совсем другое.

– Зачем?

Один вопрос. Простой и невероятно сложный.

Лира отвела взгляд, уставившись в балки над головой.

– Они были беззащитны.

– Они дети врагов, – его голос был ровным, без эмоций. – Твоих врагов. Ты могла наблюдать, как они умирают, и радоваться. Или просто закрыть глаза. Это было бы разумно.

– Я не… – она снова закашлялась, и боль в груди вспыхнула с новой силой. Она прижала руку к тому месту, где горел холод. – Я не умею просто наблюдать. Когда на беззащитных нападают.

Рорк молчал, его лицо было непроницаемой маской. Потом он сделал шаг ближе.

– Покажи.

Она на мгновение замерла, не понимая. Он повторил, и в его голосе прозвучало нетерпение:

– Где она тебя коснулась. Покажи.

Это было не приказание тюремщика. Это был требовательный тон лекаря, или… охотника, осматривающего рану дичи, которую не хочет терять. Лира, скрепя сердце, откинула одеяло и меха. Она была в простой длинной рубахе из грубого льна, не её. Дрожащими пальцами она расстегнула застёжки у горла и раздвинула ткань на груди.

На коже, прямо над сердцем, был отчётливый след. Не синяк, не ожог. Это было странное, мраморное пятно, как будто кожа просвечивала, обнажая что-то тёмное и холодное внутри. По краям оно отливало синевой, как ушиб, но центр был бледным, почти белым, и на ощупь – ледяным.

Рорк резко втянул воздух. Это был первый искренний, неконтролируемый звук, который она от него слышала. Он опустился на одно колено у ложа, его глаза пристально изучали метку. Он не притронулся к ней, но его лицо стало жёстким, как гранит.

– Прикосновение Стаи Ночи, – пробормотал он. – Оно редко проходит бесследно. Оно… впитывается. Как яд в рану.

– Что это значит? – спросила Лира, и её собственный голос прозвучал чужим, испуганным.

– Это значит, – сказал он, поднимая на неё свой жёлтый, горящий в полумраке взгляд, – что ты теперь помечена. Тьма узнала тебя. И она может вернуться. За тобой. Или… через тебя.