Танцуя на краю пути

Глава 5. Убежище в пасти зверя

Адреналин – горький и острый – наполнял рот, гнал вперед, заставляя ноги двигаться быстрее, чем могло сознание. Я летела по узкому, продуваемому ледяными сквозняками коридору, отчаянно цепляясь взглядом за ритмично мелькающие в стене заклепки. Где-то позади, нарастая с каждым мгновением, гремели его шаги – тяжёлые, яростные, неумолимые. Александр. Его дыхание, прерывистое и хриплое, долетало до меня, смешиваясь с грохотом колёс и воем ветра в стальных переходах.

«Глупая! Вернись!» – его голос, некогда мягкий и полный того самого очарования, что заставил мое сердце трепетать на поляне, теперь резал слух, словно ржавая проволока. В нём не осталось ничего, кроме злобы и отчаяния. Он не умолял – он требовал, приказывал, и от этого становилось ещё страшнее.

Я не оглядывалась, прижимаясь на поворотах к холодным стальным стенам вагона, чувствуя, как вибрация поезда проходит сквозь всё моё тело. Он был так близко, что я почти физически ощущала жар его ярости. Впереди, в самом конце коридора, виднелась дверь – не серая служебная, а из тёмного, полированного дерева, с массивной латунной ручкой. Последний шанс. Последнее возможное укрытие в этом стальном лабиринте, несущемся сквозь ночь.

Из последних сил я рванулась к ней, молясь, чтобы она не была заперта. Ладонь скользнула по холодной латуни, я нажала – и дверь поддалась с тихим, утробным щелчком. Я ввалилась внутрь и тут же, всей тяжестью, прислонилась к ней спиной, пытаясь заглушить собственное прерывистое, свистящее дыхание. Глухой щелчок замка прозвучал как приговор в наступившей внезапно тишине.

Тишина. Она была первой странностью. Грохот колёс, ещё секунду назад оглушающий, здесь был приглушённым, отдалённым, будто комната была обита не только бархатом, но и ватой. Я стояла, прижавшись к двери, и медленно осматривалась.

Это был кабинет. Не служебное помещение, а пространство, дышащее роскошью, властью и… временем. Стены, обитые тёмно-зеленым бархатом, поглощали свет. Массивный письменный стол из красного дерева был завален не чертежами поездов, а стопками бумаг, свитками и книгами в потрёпанных кожаных переплётах. В воздухе витал тяжёлый коктейль запахов – старый пергамент, дорогой коньяк, воск для полировки и что-то ещё, едва уловимое и тревожное, словно запах статического электричества перед бурей.

Снаружи, прямо у двери, замерли его шаги. Я затаила дыхание, вжавшись в дерево, ожидая, что вот-вот дверь содрогнётся от удара. Но вместо этого раздался приглушённый, яростный шёпот, обращённый к самому себе, полный такой ненависти, что мне стало физически плохо. Затем шаги удалились, затихли в грохоте поезда. Он ушёл. Слабая дрожь безумного облегчения пробежала по моим ногам, но расслабляться было нельзя. Эта передышка могла оказаться мимолётной.

Мой взгляд, блуждающий по комнате в поисках другого выхода (которого, как я быстро убедилась, не было), снова и снова возвращался к письменному столу. Что-то в этом хаотичном нагромождении бумаг манило и пугало одновременно. Я сделала шаг вперёд, потом другой, движимая тем же тёмным любопытством, что когда-то заставило меня принять билет в никуда.

Мои пальцы скользнули по краю стола, отодвигая тяжёлый, холодный пресс-папье из тёмного хрусталя. Под ним лежала папка из плотного картона, без каких-либо опознавательных знаков. Рука сама потянулась к ней.

Я открыла папку. И почувствовала, как земля уходит из-под ног.

Наверху лежал карандашный набросок. Портрет. Мой портрет. Я была изображена в том самом вишнёвом платье, в той самой шляпке с полями. Но я была не на поляне. Художник запечатлел меня в полуоборот, взгляд устремлён куда-то вдаль, за пределы листа. И на этом рисунке не было ни безудержной радости, ни энергии танца – лишь глубокая, почти трагическая задумчивость. Как? Когда? Кто мог это нарисовать? Холодная ползучая мурашка пробежала по спине.

Дрожащей рукой я отодвинула рисунок. Под ним лежала старая, пожелтевшая фотография с волнистыми краями. На ней двое мальчиков, лет десяти и двенадцати, стояли, обнявшись, на фоне того самого загородного дома, где всё началось. У обоих – светлые, пшеничные волосы и беззаботно смеющиеся глаза, полные доверия к миру. Я узнала их мгновенно. Младший – Александр. Старший, с уже проступающей в чертах лица твёрдостью и скрытой силой – Виктор.

Братья.

Всё сложилось в уродливую, пугающую картину. Это не была деловая вражда или политический заговор. Это была война внутри семьи. Глубокая, старая, пропитанная ядом ненависти, в которую Александр втянул меня, ничего не объяснив, использовав как разменную монету. И этот портрет… Зачем Виктору мой портрет, нарисованный ещё до нашей встречи? Значит ли это, что моё появление в этом поезде не было случайностью? Что и Александр, и Виктор… оба что-то знали обо мне с самого начала?

Я отшатнулась от стола, чувствуя, как комната начинает медленно плыть перед глазами. Я была не просто невольной свидетельницей. Я была пешкой в игре, правила которой мне были неизвестны, а игроки оказались кровными братьями, чья вражда была старше меня. Холодный, тошнотворный ужас, куда более страшный, чем страх перед погоней, сковал меня. Я стояла в самом сердце стального чудовища, в кабинете одного из них, с доказательством их связи в дрожащих руках, и понимала – я в ловушке. Дверь была заперта, но чувствовала я себя не в убежище, а в самой середине пасти проснувшегося зверя, который в любой момент мог сомкнуть челюсти.

Глава 6. Хозяин кабинета

Тиканье настенных часов за бархатными драпировками казалось невероятно громким в оглушительной тишине кабинета. Каждый щелчок отзывался эхом в моих висках, отсчитывая секунды до неминуемой развязки. Я стояла, прислонившись к массивной двери, и вглядывалась в полумрак, настороженная, как загнанный зверь. Но кроме мерного гудения где-то в недрах поезда и этого проклятого тиканья, ничего не нарушало спокойствия.

Страх, острый и животный, постепенно начал отступать, уступая место леденящему осознанию: я в западне. Прочная, полированная дверь не обещала легкого выхода. Окна, если они и были, скрывались за тяжелыми портьерами, и вряд ли они открывались. Паника снова подступила к горлу, горьким комом. Нужно было двигаться, действовать, искать хоть какую-то щель в этой роскошной клетке.

Сделав глубочайший вдох, я оттолкнулась от двери и сделала первый шаг вглубь комнаты. Ковер, мягкий и густой, поглощал звук шагов. Воздух был густым, насыщенным ароматами старой кожи, воска и чего-то еще – сладковатого, пряного, напоминающего засохшие цветы в гербарии. Я медленно обошла письменный стол, погладив ладонью холодную, отполированную до зеркального блеска поверхность красного дерева. Мои пальцы скользнули по изящным бронзовым ручкам ящиков, но тянуться к ним не решалась. Вместо этого взгляд упал на книжные полки.

Они тянулись от пола до потолка, и книги на них стояли в идеальном порядке. Но мое внимание привлекла одна, выделявшаяся своим потрепанным, потертым корешком среди роскошных переплетов. Я потянулась и осторожно извлекла ее. Это был томик стихов Тютчева, старинного издания. На форзаце алым, выцветшим от времени чернилами была выведена дарственная надпись: «Моему Виктору. На вечную память о наших беседах под сенью лип. Твой А.».

А. Александр. Рука дрогнула, и книга едва не выскользнула из пальцев. Они не просто были братьями. Они когда-то делились стихами, беседовали о вечном. Что же могло развести их так далеко, превратить в лютых врагов?

Желание найти ответ стало навязчивым, непреодолимым. Я вернулась к столу и, преодолевая внутренний запрет, потянула за ручку верхнего ящика. Он бесшумно поддался. Внутри царил образцовый порядок: стопки белой бумаги, аккуратно разложенные перья, чернильницы. Ни намека на личное. Второй ящик оказался таким же. Но когда я попыталась открыть третий, самый нижний и самый широкий, он не поддался. Заперт.

Отчаянно, почти истерично, я стала ощупывать резные украшения стола, нажимать на случайные выступы, искать хоть какой-то секрет. И вдруг мой палец наткнулся на крошечную, почти невидимую глазу кнопку, скрытую в завитке резной розы на боковой панели. Раздался тихий щелчок, и тонкая панелька отъехала в сторону, обнажив потайное отделение.

Сердце заколотилось с новой силой. Внутри, на бархатной подкладке, лежала не папка с документами, а старая, истрепанная шкатулка из темного дерева. Рядом с ней – толстая тетрадь в кожаном переплете, потрескавшемся от времени. Дневник.

Руки дрожали, когда я подняла его. Первые страницы были исписаны уверенным, размашистым почерком. Это был дневник Виктора. Он начинался с юношеских записей, полных надежд и братской любви к «маленькому Саше». Я пролистала дальше, и постепенно тон записей стал меняться. Появилась тревога. «Отец все чаще говорит о Саше, как о наследнике. А я? Разве я не старший? Разве не я все эти годы был его правой рукой?» Потом – горечь: «Сегодня отец объявил. Имение, дело… все Саше. Мне – лишь долю в прибыли. Сказал, что у меня слишком холодное сердце для управления людьми. А у Саши – доброта. Доброта!»

Записи становились все мрачнее, полными желчи и обиды. И вот ключевая запись, датированная несколькими годами позже: «Он нашел эти чертежи. Решил, что это безумие, кощунство. Назвал меня одержимым. Грозится уничтожить все мои расчеты. Мой «Синий Экспресс» – единственное, что у меня осталось, мое детище! Он не понимает, что это не просто поезд. Это ключ к двери в иное измерение, к силе, о которой он и помыслить не смеет! Он хочет отнять у меня последнее».

Я оторвалась от страниц, пытаясь осмыслить прочитанное. Их вражда была не из-за денег. Она была из-за этого поезда, из-за каких-то безумных планов Виктора, в которые Александр не верил. И я… где же я во всем этом?

С лихорадочной поспешностью я открыла шкатулку. Внутри, на черном бархате, лежали не украшения и ключи. Это был миниатюрный, изумительной работы портрет. И снова я. Но на этот раз – в свадебном платье викторианской эпохи, с фатой, с грустной, отрешенной улыбкой. На обороте тонким, каллиграфическим почерком было выведено: «Е.А. Согласно Пророчеству. Единственная, способная стать проводником и активатором Сердца Экспресса. Да приведет нас ее чистая душа к Новым Рубежам».

Пророчество. Проводник. Сердце Экспресса. Слова кружились в голове, не находя объяснения. Они оба знали. Александр, с его добрыми глазами, знал, для чего ведет меня в этот поезд. Он не просто использовал меня как щит. Он вел меня к Виктору, как… как жертвенного агнца, как часть этого безумного ритуала. Его доброта, его очарование, его мнимая забота – все это была ложь, куда более страшная, чем яростная ярость, с которой он преследовал меня по коридорам.

Внезапно я почувствовала, как что-то изменилось. Тиканье часов не прекратилось, но его перекрыл другой звук – тихий, но отчетливый скрежет поворачиваемого ключа в замке двери.

Легкий паралич сковал меня. Я застыла с портретом в одной руке и дневником – в другой, не в силах пошевелиться, не в силах даже дышать.

Дверь бесшумно отворилась. В проеме, залитый светом из коридора, стоял он. Виктор. Он был в темном дорожном костюме, безупречном и строгом. Его лицо, такое похожее на лицо Александра и в то же время совершенно иное, было спокойно. Холодные, пронзительные глаза медленно обошли комнату, скользнули по открытому потайному отделению, по шкатулке в моих руках и, наконец, остановились на моем лице.

Он не выглядел удивленным. Не выглядел разгневанным. В его взгляде читалось лишь утомленное, почти скучающее знание.

– Я знал, что вы здесь окажетесь, – произнес он. Его голос был низким, ровным, без единой нотки угрозы. Он сделал шаг внутрь, и дверь так же бесшумно закрылась за его спиной, навсегда отрезая мне путь к отступлению. – Рано или поздно. Вопрос был лишь в том, приведет вас сюда мой брат… или ваше собственное любопытство.

Глава 7. Холодная сталь

Тишина, воцарившаяся после его слов, была иного качества, чем та, что была до его прихода. Раньше она была напряженной, звенящей моим собственным страхом. Теперь же она стала тяжелой, плотной, как вода в глубине океана, и главным источником этого давления был он. Он не заполнил комнату своим присутствием – он её вытеснил, подчинил себе сам воздух.

Я застыла, не в силах пошевелиться, сжимая в потных ладонях злополучный портрет и дневник. Он стоял в нескольких шагах, сняв одну перчатку, затем другую, медленно, с отточенной, почти церемонной точностью. Его пальцы были длинными и ухоженными. Холодные, пронзительные глаза, цвета зимнего неба перед снегопадом, скользнули по открытому потайному отделению, по шкатулке в моих руках и, наконец, остановились на моем лице. В них не было ни гнева, ни удивления, ни даже простого любопытства. Лишь плоская, безразличная оценка.

– Вы оправдали ожидания, – произнес он. Голос был ровным, бархатным, лишенным каких бы то ни было интонаций. – Хотя и проявили излишнюю импульсивность, заблудившись в коридорах.

Он говорил так, будто комментировал погоду или читал сухую строчку из отчета. Во мне всё сжалось от этого тона. Это было хуже, чем крик. Это была полная обесцененность моего страха, моего побега, моего отчаяния. Для него всё это было лишь досадной технической неполадкой.

– Вы… знали, что я здесь? – выдохнула я, и собственный голос показался мне жалким и слабым.

Он сделал шаг ближе, и я невольно отступила, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Александр привёл вас сюда, чтобы помешать мне, – констатировал он, как будто это было очевидным фактом, вроде того, что поезд движется по рельсам. – Я позволил этому случиться, потому что вы необходимы. Ваше появление в моём кабинете – логичное следствие. Вопрос лишь во времени.

Он подошёл совсем близко, и его взгляд упал на портрет в моей руке. Я чувствовала исходящий от него холод, словно он был сделан изо льда, а не из плоти.

– Это не пророчество, – он взял у меня из пальцев миниатюру, его кожа едва коснулась с моей, и от этого прикосновения мне стало физически дурно. – Это расчёт. Ваша энергетическая сигнатура, столь ярко проявленная в том ребяческом танце на поляне, идеально резонирует с Сердцем Экспресса. Вы – ключевой компонент системы. Не более того.

– Компонент? – прошептала я, и в горле встал ком. Всё, что было – танец, его восхищённый взгляд, этот билет, – всё сводилось к холодному термину? «Компонент»?

– Что именно он вам обещал? – внезапно спросил Виктор, его взгляд стал острее, подобно скальпелю. – Спасение? Свободу? Любовь? – Он произнёс последнее слово с лёгкой, почти незаметной усмешкой, от которой стало ещё горчее.

– Он… он говорил о доказательствах. О том, что вы… что этот поезд… – я запнулась, понимая, насколько беспомощно и глупо это звучит.

– Мотивация моего брата не имеет значения, – отрезал он, отворачиваясь и кладя портрет обратно в шкатулку с движением, полным окончательности. – Имеет значение лишь функциональность системы. Его попытки саботажа – не более чем помеха, которую можно устранить.

Устранить. Слово повисло в воздухе, холодное и острое. Оно относилось ко мне? К Александру? К обоим сразу?

– А что… что это за система? – попыталась я снова, цепляясь за последнюю надежду понять. – Что такое «Сердце Экспресса»?»

Он повернулся ко мне, и в его гладах на секунду мелькнуло что-то – не интерес, а лёгкое раздражение, как у учёного, которого отвлекают от важной работы глупыми вопросами.

– Это не ваша забота, – произнёс он. – Ваша задача – выполнить свою роль. Всё остальное – технические детали.

В этот момент поезд резко дёрнулся, заставив меня пошатнуться и ухватиться за край стола. Где-то вдалеке послышался приглушённый грохот. Сердце ушло в пятки. Александр? Охрана?

Виктор не пошелохнулся. Лишь его пальцы слегка постучали по полированной поверхности стола, выражая тихое, сдержанное раздражение.

– Александр начал, – произнёс он, и в его ровном голосе впервые появились нотки чего-то – не страха, а презрительного недовольства. – Неэффективно. Как и всегда. Он провёл рукой по скрытой панели на столе, и лёгкая вибрация, пронизывавшая вагон, чуть изменила частоту, будто в ответ на его прикосновение.

Виктор снова посмотрел на меня, и этот взгляд вернул меня в реальность – страшную и неумолимую.

– У вас нет выбора, – заявил он, и в его словах не было угрозы, лишь констатация железного факта. – Но я предпочитаю соблюдать формальности. Итак, ваша воля. Вы можете добровольно выполнить свою роль в системе, сохранив определённый уровень комфорта и достоинства. Или… – он сделал крошечную, едва заметную паузу, – система будет активирована принудительно. Результат для Экспресса будет тем же. Для вас – нет.

Я смотрела на него, на это прекрасное, бесстрастное лицо, и понимала, что он не лжёт. Он не пытался меня запугать или обмануть. Он просто сообщал условия задачи. Я была для него переменной в уравнении, которую нужно было правильно разместить.

И в этот миг грохот раздался снова – гораздо ближе, оглушительный, металлический скрежет, от которого задребезжали стёкла в книжных шкафах. Свет погас, погрузив кабинет в кромешную тьму, и через секунду зажёгшись вновь, но теперь – тусклым, аварийным, отбрасывающим длинные, пляшущие тени. Из коридора донеслись крики, топот, резкая, отрывистая команда на непонятном языке.

В багровом свете аварийных ламп я увидела его лицо. И наконец-то на нём была эмоция. Не страх. Холодная, безудержная ярость. Его черты исказились, губы сжались в тонкую белую ниточку.

– Он посмел… посмел повредить механизм… – прошипел он, и его голос впервые сорвался на низкую, опасную ноту. Он резко повернулся ко мне, и его глаза, пылающие в полумраке, впились в меня. В них читалось нечто новое, незнакомое – не безразличие, а жёсткое, неоспоримое чувство собственности. – Вы теперь часть Экспресса. И, следовательно, моя ответственность.

Он шагнул вперёд, его рука с силой впилась в мою, сжимая запястье. Жест был не столько грубым, сколько абсолютно властным, не допускающим ни малейшего сопротивления. Его пальцы были холодны, как сталь.

– Пойдёмте, – его голос снова стал ровным и безразличным, но в нём появилась стальная непреклонность. – Наш диалог окончен.

Глава 8. Между двух огней

Виктор тащил меня за собой через охваченный хаосом вагон. Его хватка была железной, пальцы впивались в моё запястье с такой силой, что я чувствовала, как кости ноют от боли. Он не оглядывался, не проверял, поспеваю ли я. Я была просто грузом, ценным активом, который необходимо доставить в пункт назначения – в головной вагон, к пресловутому «Сердцу Экспресса».

Вокруг царил ад. Свинцовый запах пороха смешивался со сладковатым душком крови и едким дымом. Двое мужчин в форме проводников, но с чужими, жесткими лицами, с ожесточением скрестились с охранниками Виктора. Они дрались с животной яростью, без правил, с использованием всего, что попадалось под руку – от кастетов до обломков мебели. Виктор прокладывал себе путь, как бульдозер. Когда на его пути оказался раненый наёмник, он просто отшвырнул его в сторону с той же безразличной эффективностью, с какой смахнул бы соринку с плеча. Он не защищал меня – он расчищал территорию. Его «ответственность» за меня была ответственностью инженера за деталь сложного механизма – её нужно сохранить целой для будущего использования.

Именно тогда из-за поворота, окутанного клубами пара, появился он. Александр. Он был растрёпан, его лицо залито кровью из рассечённой брови, но в глазах пылал неистовый триумф.

– Отпусти её, Виктор! – его голос прозвучал хрипло, но громко, перекрывая на мгновение шум битвы.

Виктор остановился. Его пальцы на моём запястье не ослабли ни на йоту.

– Ты привёл в мой дом шакалов, – холодно констатировал Виктор. – Думаешь, они отдадут тебе власть над Экспрессом? Они сожрут тебя первым.

– Лучше шакалы, чем безумец, который хочет разорвать саму ткань мира! – выкрикнул Александр. Его взгляд метнулся ко мне, полный отчаянной мольбы. – Он лжёт тебе! Ты не станешь частью чего-то великого! Ты умрёшь! «Сердце» выжжет тебя изнутри! Он приносит тебя в жертву своему безумию!

В моей груди всё сжалось в ледяной ком. Жертва. Это слово отозвалось эхом в памяти, всплыли образы портрета в свадебном платье, дневника с записями о «проводнике». Манипуляция Александра с его добрыми глазами или холодная правда Виктора? Кому верить?

Виктор повернул ко мне голову. Его лицо было всего в сантиметре от моего.

– Решайте, – произнёс он, и его голос, тихий и чёткий, резал слух после истеричных криков брата. – Его путь ведёт к разрушению. К хаосу, который принесут эти наёмники. Мой – к порядку. К силе, которая подчинит себе этот хаос. Но выбирать нужно сейчас.

Я смотрела на них – на яростного, окровавленного Александра, который вёл меня сюда с улыбкой и ложью, и на холодного, бесстрастного Виктора, который хотя бы честен в своём желании использовать меня как инструмент. Два брата. Две стороны одной медали. Два пути, ведущих в пропасть.

И в этот миг где-то совсем рядом, с оглушительным рёвом, раздался новый взрыв. Поезд резко дёрнулся, заставив всех нас пошатнуться. С потолка посыпалась штукатурка, погас свет, и нас окутала почти полная тьма, нарушаемая лишь аварийными фонарями, бросающими кроваво-красные блики.

Хватка Виктора ослабла на долю секунды – ровно настолько, чтобы я смогла вырваться.

– Я не пешка в вашей игре! – крикнула я, и голос мой, к моему удивлению, прозвучал твёрдо и громко.

Я не побежала ни к Александру, ни за Виктором. Я рванулась в боковой коридор, тёмный и узкий, ведущий вглубь жилых вагонов. Сзади донёсся яростный крик Виктора и возглас Александра, но я уже не оглядывалась. Я бежала, пока в легких не стало жечь от нехватки воздуха, пока ноги не стали подкашиваться. Наконец, я увидела очередную дверь и, не раздумывая, влетела внутрь, захлопнув её за спиной.

Тишина.

Она оглушила меня после какофонии битвы. Воздух в купе был прохладным и пахло старыми книгами, сушёными травами и чем-то ещё – слабым, горьковатым ароматом миндаля.

И тогда я увидела его.

Он сидел в глубоком кресле у столика, освещённый мягким светом настольной лампы под зелёным абажуром. В его руках была раскрыта книга в потрёпанном кожаном переплёте. Мужчина лет шестидесяти, с седыми висками и спокойным, мудрым лицом. На нём был тёмный бархатный халат. Он выглядел так, словно находился в уютной библиотеке, а не в аду несущегося поезда.

Он медленно поднял на меня взгляд. Его глаза, тёмные и бездонные, смотрели с невероятным спокойствием и… пониманием.

– Кажется, буря застала вас врасплох, дитя моё, – произнёс он. Его голос был низким, бархатным, полным необъяснимого умиротворения. – Присядьте. У нас, полагаю, есть немного времени до следующего акта этой драмы.

Я стояла, прислонившись к двери, не в силах вымолвить слово. Кто он? Ещё один игрок? Союзник одного из братьев?

Он словно прочёл мои мысли. Лёгкая улыбка тронула уголки его губ.

– Я не слуга Виктора. И не союзник Александра. – Он закрыл книгу и отложил её в сторону. – Я всего лишь наблюдатель. И иногда… проводник для тех, кто заблудился в лабиринте собственной судьбы. А вы, моя дорогая, кажется, заблудились основательно.

Глава 9. Уроки в полумраке

– Вы… – мой голос прозвучал хрипло и неуверенно. – Вы знаете, кто я?

Незнакомец слегка склонил голову. Свет лампы выхватывал из полумрака морщины у его глаз – следы былых улыбок, теперь спрятанных за маской невозмутимости.

– Я знаю, кем вас считают другие, – ответил он, и его слова прозвучали как загадка. – Виктор видит в вас инструмент. Александр – оружие. Но кто вы на самом деле? Этот вопрос, полагаю, вам только предстоит открыть.

Он указал на кресло напротив. Движение его руки было плавным и полным естественного достоинства. Я медленно подошла и опустилась на край сиденья, всё ещё не решаясь расслабиться.

– Они братья, – прошептала я, больше для себя, чем для него. – Виктор и Александр.

– Да, – подтвердил незнакомец. – И их вражда стара, как этот поезд. Старше, возможно. Она родилась не из-за власти или денег. Она родилась из разного понимания мира.

Он помолчал, дав мне время осмыслить его слова. За стеной доносились приглушённые звуки продолжающейся борьбы, но здесь, в этом купе, время текло иначе – медленно и вдумчиво.