Танцуя на краю пути

Татиана Люс

Танцуя на краю пути

Глава 1. Вишневый вальс на краю рельсов

Воздух в тот день был густым и сладким, словно его перемешали с цветочным нектаром и солнечным светом. Время текло медленнее, чем обычно, повинуясь какому-то своему, особому распорядку. Эпоха, застывшая в скрипе кожаных сидений экипажей и шелесте тяжелого шелка, казалось, нашла свое идеальное воплощение в этом загородном доме. Его резные ставни, выбеленные дождевыми ливнями, смотрели на мир с ленивой важностью. С веранды, увитой диким виноградом, доносился неторопливый перезвон чайных ложек – симфония размеренной, предсказуемой жизни. Но самой причудой, самым дерзким контрастом этого утонченного мира была железная дорога. Ее стальные рельсы, как шрам от иной, стремительной и непонятной жизни, пролегали прямо за розарием, на самом краю ухоженного участка, вечно напоминая, что за покоем парков и садов всегда таится движение, гулкие свистки и манящая неизвестность дальних путей.

Общество, собравшееся на поляне, усыпанной ромашками и мышиным горошком, напоминало ожившую картину какого-нибудь модного французского живописца. В ажурной беседке-ротонде, похожей на гигантскую сахарную головку, кокетничали дамы. Их шляпки с шелковыми цветами и страусиными перьями были целыми архитектурными сооружениями, бронебойными средствами кокетства, а смех – звонким, отточенным и подчиненным строгому ритму светских приличий. Поодаль, в глубоких плетеных креслах, расставленных будто бы небрежно, но на самом деле с точным пониманием иерархии, расположились мужчины. Плотный, ароматный дым от гаванских сигар сизыми клубами плыл над их головами, смешиваясь с обрывками фраз о предстоящих скачках, новых паровых машинах и последних политических новостях из столицы. Среди них, чуть в стороне от общего круга, сидел и он.

А я танцевала.

Из распахнутых настежь высоких окон гостиной лилась музыка, под которую, казалось, замирали птицы в ветвях старых лип. Это был не бездушный патефон, а живое, трепетное звучание – молодой человек, племянник хозяйки, в безупречном белом кителе самозабвенно выводил на рояле «Лунную сонату». И под эти волнующие, печально-страстные аккорды, под эту музыку, словно созданную для лунного света, а не для яркого дня, мое тело обрело крылья. Платье цвета спелой вишни, тяжелый шелк которого шипел и скользил по примятой траве, взмывало в такт движениям, обнажая на мгновение кончики лакированных туфелек. Это был не просто танец. Это была исповедь, выплеснувшаяся наружу помимо моей воли. Каждый взмах руки, каждый резкий, почти мальчишеский поворот, сменяющийся плавным, женственным изгибом, рассказывали историю о свободе, о том, что душа моя, скованная корсетом условностей и ожиданий, рвется наружу, к ветру, к скорости, к чему-то большему, что лежало за горизонтом, туда, куда вели эти стальные рельсы.

Я отрывалась по-настоящему, с той самой резвостью, что граничила с дерзостью, и с той самой элегантностью, что одна только и может простить любую дерзость. Я ловила на себе взгляды – одобрительные, удивленные, слегка скептические из беседки, где моя матушка уже, наверное, сокрушенно вздыхала, пряча улыбку за веером. Но был один взгляд, который я чувствовала всей кожей, будто луч прожектора, выхвативший меня из полумрака вечера и без лишних слов объявивший главной героиней разворачивающегося спектакля.

Я замедлила вращение, позволив музыке донести меня, как щепку по волне, и повернула голову.

Он сидел, откинувшись в кресле, держа в длинных, ухоженных пальцах бокал с коньяком, но, казалось, забыл о его существовании. Он смотрел на меня. И это был не взгляд ценителя прекрасного, не холодная оценка самца, высматривающего добычу. Нет.

Он смотрел так, будто увидел ангела, сошедшего с небес не в сиянии нимба, а в вихре вишневого шелка и юношеского задора. В его глазах – светлых, цвета старого, настоянного на солнце янтаря – не было ни капли надменности, расчета или снисходительного любопытства. Лишь тихая, бездонная доброта и самое искреннее, неподдельное очарование, какое я когда-либо видела.

В них читалось нечто большее, чем восхищение – узнавание. Будто он долго блуждал в потемках и вдруг увидел знакомый, давно забытый огонек в окне. Будто он ждал этого мига, этого танца, этой конкретной девушки на краю железной дороги всю свою жизнь, даже не подозревая об этом.

Мир сузился до размера его взгляда. Величественная музыка Бетховена зазвучала только для нас, превратившись в интимный саундтрек к нашей немой сцене. Я уже не танцевала для себя, не пыталась выплеснуть наружу бурлящую во мне энергию – я танцевала для него. Каждый жест, каждый наклон головы, каждая смущенная улыбка, спрятанная под широкими полями шляпки, были частью начавшегося без единого слова диалога, признания, обещания.

И в тот самый миг, когда тихий, почти благоговейный восторг в его глазах достиг своего пика и между нами будто натянулась незримая, трепещущая нить, с рельсов донесся низкий, нарастающий гул, грубо и безжалостно заглушивший собой и рояль, и стрекот кузнечиков, и тихий шепот беседки. Из-за поворота, с грохотом разрывая знойную дремоту дня, вырвался экспресс. Не тихоходный, неторопливый товарняк, а стремительный, выкрашенный в грозный темно-синий цвет состав, настоящий символ новой, неумолимой и стремительной эпохи, надвигавшейся на наш уютный, привычный мирок.

Но он не промчался мимо с ослепительной скоростью, как это всегда бывало. С оглушительным, режущим слух скрежетом и яростным шипением пара, вырывавшегося из-под всех клапанов, он начал замедлять ход. Люди в беседке вскрикнули в унисон, мужчины, словно по команде, вскочили с кресел, роняя сигары. Громада стали и дыма, пыхтя и лязгая сцеплениями, с невероятной, почти нереальной точностью остановилась. Огромное, в рост человека, колесо замерло буквально в сантиметре от бледного, испуганно-изумленного лица моей подруги Аннет, сидевшей на самом краю беседки, подставившей солнцу свои прелестные щеки. Она отшатнулась, вжавшись в спинку скамьи, и ее изящная соломенная шляпка-канотье с кокетливой синей вуалеткой, сорвавшись, упала в пыльную грязь у самых рельс.

Наступила оглушительная, звенящая тишина, нарушаемая лишь громким, учащенным стуком моего сердца в ушах и угрожающим, змеиным шипением замершего паровоза. И сквозь завесу густого, белого пара, за стеклом одного из окон вагона первого класса, я снова встретилась с его взглядом. Он все так же смотрел на меня, но теперь в его очарованных, добрых глазах читался немой, полный напряжения вопрос, тревожный призыв и смутное предчувствие большой дороги, что зияла теперь за его спиной темным проемом распахнутой двери. Остановился ли экспресс здесь случайно, по чьей-то неведомой прихоти? Или он был частью нашего странного, начавшегося с вальса под Бетховена, романа? И самое главное – куда, в конечном счете, он мог нас увезти, если мы решимся сделать этот шаг?

Глава 2. Билет в никуда

Тишина, наступившая после оглушительного скрежета, была густой и звенящей, как перетянутая струна, готовая лопнуть в любой момент. Она длилась всего мгновение, затянувшееся в странном, нереальном временном промежутке, где даже птицы замолчали, а воздух застыл, наполненный мельчайшими частицами пара и пыли. Затем поляна взорвалась хаосом, словно кто-то встряхнул гигантский муравейник.

Дамы в беседке вскрикивали, хватаясь за кружевные воротнички и сердца, их лица, еще минуту назад безмятежные и улыбчивые, исказились от неподдельного ужаса. Мужчины, нарушив все правила светского спокойствия, отбрасывали сигары и спешили к месту происшествия, их голоса сливались в тревожный гул. Аннет, бледная как полотно, беззвучно плакала, уткнувшись в плечо соседки, ее изящная шляпка-канотье безнадежно лежала в пыли у подножия стального великана, и никто не решался подойти к самому краю, чтобы поднять ее.

Я стояла, парализованная, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Но не из-за страха перед громадой поезда. Причина моего оцепенения была в том самом взгляде, который все еще держал меня, словно невидимый якорь, не позволяя сорваться в панику. Александр. Теперь я знала его имя, услышав, как кто-то окликнул его в нарастающей суматохе. Он уже не сидел в кресле. Он стоял, его поза была напряженной, готовой к действию, а взгляд, прежде такой добрый и очарованный, стал острым, сосредоточенным, почти чужим. Он смотрел не на меня, а на темный, зияющий проем двери вагона первого класса, словно ожидая оттуда появления призрака.

И призрак появился.

Дверь открылась беззвучно, вопреки всему лязгу и грохоту, что сопровождали остановку, и в проеме показался он.

Это был не проводник и не инженер. Мужчина лет сорока, в идеально сшитом дорожном костюме темно-серого цвета, который казался продолжением его собственной, стальной натуры. Его движения были плавными, экономичными, лишенными суеты. Лицо – маской холодной, отстраненной учтивости, высеченной из мрамора. Но глаза… глаза были пронзительными, серыми, как зимнее море перед штормом, и они медленно скользнули по перепуганной толпе с безразличием хищника, бегло оценивающего стадо.

– Прошу прощения за столь бесцеремонное вторжение в вашу идиллию, – его голос был низким, ровным, бархатным, но без единой нотки искреннего раскаяния. Он обратился к хозяевам, которые стояли, не в силах вымолвить слово, но его взгляд на мгновение – выдержанную, тягучую секунду – зацепился за Александра, и между ними пробежала молния безмолвного узнавания. Враждебность? Предупреждение? Я не могла разобрать, но воздух между ними зарядился статическим электричеством надвигающейся грозы. – Незначительная техническая неполадка в топливной системе. Вынужденная мера предосторожности. Надеюсь, мы не слишком напугали дам.

Это была ложь. Я чувствовала это каждой клеточкой. Каждым нервом, все еще трепетавшим от танца. Этот поезд, эта театральная, рассчитанная остановка – все это был спектакль. Но какова была его цель?

И тогда случилось нечто, от чего кровь действительно застыла в жилах. Его ледяной взгляд, скользнув по Александру с легким, едва уловимым презрением, задержался на нем, а затем… медленно, неумолимо, словно стрелка компаса, нашедшая север, перешел на меня. Казалось, он сканировал толпу, искал кого-то, и теперь нашел. В его глазах не было вопроса, лишь холодное подтверждение.

Он сделал несколько точных шагов, его лакированные ботинки бесшумно ступали по примятой траве, оставляя едва заметные вмятины. Толпа расступилась перед ним, как перед прокаженным. Он шел прямо ко мне, игнорируя всех – разгневанных отцов, испуганных матерей, саму хозяйку имения. Остановившись на почтительном, но демонстративно близком расстоянии, он склонил голову в едва заметном, почти насмешливом поклоне и протянул небольшой, но плотный конверт из кремовой, дорогой на ощупь бумаги.

– Вам, сударыня, – произнес он, и в его бархатном голосе прозвучала неумолимая, железная уверность.

Рука сама потянулась за конвертом, движимая каким-то гипнотическим импульсом. В пальцах он был тяжелым и гладким, с тисненым логотипом, который я не стала разглядывать. Я машинально, почти не глядя, вскрыла его тонким ногтем. Внутри лежал не визитная карточка, а единственный, изящно отпечатанный билет. «СИНИЙ ЭКСПРЕСС. КУПЕ №3. ОТПРАВЛЕНИЕ: СЕГОДНЯ. 20:00». Ни имени, ни пункта назначения. Только номер купе и время. И еще… маленькая, аккуратно засушенная вишневая веточка с двумя темными листочками. Тот самый намек. Тот самый вызов. Он видел. Видел мой танец, цвет моего платья. Эта остановка была не для Александра. Или не только для него. Она была для меня.

Я подняла глаза, чувствуя, как горит лицо, и встретилась взглядом с незнакомцем. В его стальных глазах читалось спокойное ожидание. Он знал. Он все знал.

В этот момент Александр, наконец, сдвинулся с места. Он подошел ко мне стремительно, встал чуть ближе, чем того требовали приличия, создавая защитное пространство вокруг нас. Он не смотрел на незнакомца, он смотрел только на меня. Его лицо было серьезным, губы сжаты, но в глазах, таких добрых ранее, теперь бушевала буря.

– Вам не обязательно ничего решать сейчас, – тихо, но очень четко сказал он, и его слова были предназначены только для моих ушей, островок спокойствия в бушующем море хаоса. Его рука едва заметно, на грани приличия, коснулась моей – мимолетное, полное тревоги и чего-то большего прикосновение. А потом он добавил еще тише, почти шепотом, который проник прямо в душу и заставил похолодеть: – Не доверяйте этому поезду. Ради всего святого. И тем, кто в нем.

Незнакомец, услышав это, лишь едва заметно, почти по-кошачьи, улыбнулся уголками тонких губ, словно наблюдая за предсказуемой и оттого скучной игрой. Не говоря более ни слова, не выразив ни малейшей эмоции, он развернулся и так же бесшумно скрылся в темноте вагона, как будто его и не было.

С шипением и мощным клубом белого пара, вырвавшегося из-под колес, Синий Экспресс плавно, почти живым движением тронулся с места, набирая скорость с неестественной для такой махины быстротой, и вскоре исчез за поворотом, за рощей старых берез. Он оставил после себя лишь легкую дрожь в земле, медленно оседающую в воздухе пыль и витающий, едкий запах гари, смешанный с ароматом дорогих духов и тайны.

Гости, ошеломленные, медленно расходились, обсуждая случившееся взволнованными, приглушенными шепотами, бросая в мою сторону странные, полные любопытства и осуждения взгляды. Кто-то, набравшись смелости, поднял шляпку Аннет. Жизнь, казалось, пыталась вернуться в привычное, раз и навсегда установленное русло, но каждый чувствовал – что-то было безвозвратно сломано, треснула та хрустальная ваза, что звалась их идеальным миром.

Я стояла одна, сжимая в руке злополучный, обжигающий пальцы билет. Он был тяжелее, чем должен был быть. Передо мной был не просто выбор – уехать или остаться. Это был выбор между двумя полярностями. Между добрыми, полными искренней тревоги глазами Александра, который остался здесь, на безопасной, знакомой, предсказуемой земле, полной условностей и правил. И ледяной, манящей бездной тайны, которую олицетворял незнакомец, опасностью и головокружительной скоростью Синего Экспресса, уносившегося в неизвестность, в ночь, в никуда.

Я подняла глаза и через пространство поляны, залитой теперь косыми лучами заходящего солнца, встретила взгляд Александра. В его глазах я читала немой вопрос, надежду и страх. Но где-то в самой глубине, под слоем тревоги и предупреждения, таилась та же самая, знакомая мне до боли тоска по чему-то большему, по ветру перемен, что горела и во мне.

Билет в никуда лежал у меня в руке, и его тяжесть отзывалась эхом во всем моем существе. До восьми оставалось три часа. Три часа до пропасти. Три часа до возможности.

Глава 3. Ночной экспресс в никуда

Часы в гостиной пробили восемь, и последний удар колокола замер в сумеречном воздухе, словно призыв к неизвестному, зов, от которого застывало сердце. У меня под темным плащом, наброшенным на все то же вишневое платье, лежал тот самый билет, жгущий кожу через тонкую ткань кармана. Решение пришло не с мыслями о свободе или бегстве, а с внезапным, кристально ясным пониманием: я должна узнать, что скрывается за этой тайной. Ради себя. Ради того немого вопроса, что я увидела в глазах Александра. Ради той частички его души, что, как мне казалось, тосковала о том же, о чем и моя, – о правде, какой бы горькой она ни оказалась.

Никому не сказав ни слова, оставив на письменном столе в своем будуаре записку о том, что уехала к дальней тетушке, я выскользнула через потайную калитку в глубине старого парка. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим, неровным стуком в висках. Впереди, у заброшенной, давно не используемой платформы, залитая призрачным светом восходящей луны, стояла темная громада «Синего Экспресса». Он казался безжизненным, заколдованным кораблем, выброшенным на берег времени, но из его трубы поднималась легкая, едва видимая струйка дыма, словно огромный зверь лишь притворился спящим, тая в своей утробе неведомые опасности.

Кондуктор у трапа, тот самый стальной мужчина, которого я видела днем, ждал. Его серые глаза холодно блеснули в тусклом свете одинокого фонаря, освещавшего подножку вагона.

– Пунктуальность – редкая и похвальная добродетель, – произнес он, принимая мой билет. Его длинные пальцы едва коснулись моей руки, и по телу пробежал ледяной холодок, словно прикосновение нежити. – Купе номер три. Надеюсь, ваше путешествие оправдает самые смелые ожидания.

Вагон, в который я вошла, был погружен в полумрак и неестественную, давящую роскошь. Глубокие бархатные диваны цвета ночи, отполированные до зеркального блеска поверхности красного дерева, матовое золото бра, чей свет не столько освещал, сколько подчеркивал мрак в углах. В моем купе пахло дорогой кожей, выдержанным табаком и чем-то чуждым, почти электрическим, словно запах надвигающейся грозы. Я прижалась лбом к холодному стеклу, глядя, как проплывают мимо знакомые, милые сердцу очертания спящего имения, и поймала себя на мысли, что отчаянно ищу в темноте один-единственный огонек – окно его комнаты.

С глухим, мощным толчком поезд тронулся, набирая скорость, увозя меня прочь от прошлой жизни, от правил, от условностей. Я не знала, плакать мне от страха или ликовать от предвкушения. Воздух в купе казался густым и тяжелым, им было трудно дышать.

Не знаю, сколько прошло времени – может, полчаса, а может, целая вечность. Внезапно дверь в мое купе бесшумно отворилась, без стука, без предупреждения. Я вскрикнула, инстинктивно отпрянув от окна и прижимаясь к стене. В проеме, прижимая палец к губам в немом, но властном призыве к тишине, стоял он. Александр. Его лицо было бледным и сосредоточенным, темные волосы в беспорядке падали на лоб, а на светлом пиджаке, прямо у плеча, темнело пятно, похожее на грязь, сажу или даже запекшуюся кровь.

– Как вы… – начала я, голос мой сорвался в шепот, но он резко мотнул головой, перекрыв мой вопрос. В его глазах горел огонь, которого я прежде не видела – смесь страха, решимости и какой-то лихорадочной ясности.

– Тише. Нет времени объяснять, – его шепот был напряженным, срочным, он впивался в сознание. Он шагнул внутрь, прикрыв за собой дверь, и я почувствовала, как пространство купе наполнилось его тревогой. – Они знают, что я здесь. И очень скоро поймут, что я нахожусь именно у вас.

– Кто «они»? – прошептала я, чувствуя, как леденящий страх и странное, почти безумное облегчение смыкаются где-то глубоко внутри. Он не остался там, в безопасности, наблюдать со стороны. Он был здесь, со мной, в самом сердце опасности, в стальном чреве этого загадочного экспресса.

– Этого человека зовут Виктор, – быстро, отрывисто проговорил Александр, прислушиваясь к малейшим звукам за дверью. – Он не просто управляющий или представитель компании. У него свои, темные интересы. И этот поезд… он везет не только пассажиров. Здесь что-то происходит. Что-то очень дурное.

В этот самый момент из дальнего конца вагона, слева от моего купе, донесся приглушенный, но гневный окрик, затем звук бегущих, тяжелых шагов, торопливых и целенаправленных. Где-то хлопнула дверь, послышались сдержанные, но резкие голоса. Тишина «Синего Экспресса» была грубо и безжалостно нарушена. Начиналось нечто – не заварушка, нет, а охота. Настоящая, жестокая охота в замкнутом пространстве несущегося в ночи поезда.

Александр метнул взгляд по сторонам, его глаза, привыкшие к светским гостиным, теперь с лихорадочной быстротой искали выход, укрытие, любое решение.

– Они что-то ищут, – прошептал он, и его взгляд снова устремился на меня. В его глазах была не только тревога, но и твердая, непоколебимая решимость. – Или кого-то. И я почти уверен, что это – я. А вы… вы оказались в самой гуще этого ада по моей вине.

Он резко шагнул ко мне и схватил мою руку. Его ладонь была теплой, твердой и удивительно надежной в этом качающемся мире бархата и страха.

– Вы готовы? – спросил он, и в его сдавленном голосе прозвучал тот самый вызов, что когда-то заставил меня танцевать на краю пути. Только теперь этот путь несся вперед с бешеной, неумолимой скоростью, и нам предстояло бежать по нему вместе, в полной темноте, не зная, что ждет впереди – пропасть или спасение.

Глава 4. Тени в зеркальном коридоре

Ледяной ветер в межвагонном переходе выл, как загнанный зверь, рвал подол моего платья и с такой силой бил в лицо, что слезились глаза. Грохот колес, оглушительный и беспощадный, проникал прямо в кости, сливаясь с бешеным стуком моего сердца. Рука Александра сжимала мою с такой силой, что кости ныли, но это было единственное, что удерживало меня от паники. Он рванул на себя тяжелую дверь следующего вагона, и мы ввалились внутрь, едва не падая на скользкий, покрытый узором линолеум пол.

Мы оказались в длинном, слабо освещенном коридоре. Стены были обиты темным деревом, а по обеим сторонам тянулись одинаковые, ничем не примечательные двери. Это были служебные помещения. Воздух пах пылью, маслом и чем-то едким, химическим.

– Дыши, – Александр, прислонившись к стене, тяжело дышал. Его взгляд метался по коридору, выискивая опасность. – Глупость… Невероятная глупость с моей стороны. Я втянул тебя в это.

– «Втянул»? – выдохнула я, пытаясь отдышаться. – Вы сказали «они ищут вас». Почему? Что происходит, Александр?

Он посмотрел на меня, и в его глазах, таких ясных и честных днем на поляне, мелькнула тень. Быстрая, как взмах крыла летучей мыши, но я ее поймала.

– Я не могу тебе этого сказать, – его голос прозвучал твердо, но в нем слышалось напряжение. – Чем меньше ты знаешь, тем в большей безопасности будешь. Поверь мне.

– Как я могу вам верить, если я ничего не знаю? – прошептала я. – Вы появляетесь в моем купе, за вами охотится вооруженная охрана, а все, что я слышу – «верь мне»!

Он сжал губы, и его взгляд стал упрямым, почти жестким. – Некоторые вещи лучше оставить за закрытыми дверами. Это не твоя война.

– Но вы сделали ее моей, когда пришли ко мне! – в голосе моем прозвучали отчаяние и гнев. – Хотя бы скажите, что нам нужно?

– Добраться до головного вагона, – коротко бросил он. – Там есть кое-что, что мне нужно. Доказательства. После этого всё закончится.

В его словах не было ни капли прежнего обаяния. Передо мной был не тот человек, что смотрел на меня очарованными глазами на поляне. Это был одержимый незнакомец с пустым взглядом, готовый идти по головам ради своей цели.

– И что тогда? – не отступала я. – Что это за доказательства? От чего они могут спасти?

Он отвернулся. – Хватит вопросов. Решай – идешь со мной или нет. У нас нет времени на эти разговоры.

В этот момент из дальнего конца коридора послышались шаги. Твердые, размеренные. Александр резко выпрямился, прижал меня к стене, заслонив собой.

– Решайся, – его шепот был резким и лишенным всякой теплоты. – Сейчас или никогда. Доверься мне.

Доверься мне.

Эти слова прозвучали как приговор. Как насмешка. Доверять человеку, который отказывается говорить правду? Кто втянул меня в эту опасность, не дав даже выбора?

И в этот самый момент, глядя на его профиль, напряженный и отстраненный, я все поняла. Ему не нужна была я как человек. Ему нужен был попутчик. Свидетель. Возможно, даже разменная монета на случай, если придется договариваться с Виктором. Его доброта и очарование растворились, обнажив холодную сталь решимости.

Шаги приближались. Сердце колотилось, но разум был ясен.

Я медленно, но неуклонно высвободила свою руку из его.

– Нет, – сказала я тихо, но четко. – Я не пойду с человеком, который не может доверить мне правду.

Его лицо исказилось от изумления, а затем – от быстрой, яростной вспышки гнева. Он не ожидал этого. Он был так уверен в своей власти надо мной.

– Глупая девчонка, – прошипел он. – Ты не понимаешь, с чем играешь.

– Именно поэтому я не буду в этом участвовать, – ответила я, отступая на шаг.

Повернувшись, я бросилась бежать в противоположную сторону от шагов, вглубь лабиринта служебных помещений, оставив его одного в коридоре с его тайнами и его яростью. Я не знала, куда бегу, не знала, что ждет меня впереди. Но я знала одно: доверие, рожденное под звуки «Лунной сонаты», было мертво. И впереди, в несущемся сквозь ночь экспрессе, я была теперь совершенно одна.