Отсроченный шанс, или Подарок из прошлой жизни

Она помолчала, не отводя взгляда, и призналась, произнося весомо, со значением каждое слово:

– Денис, я не человек, страдающий повышенной тревожностью, мне приходилось не раз попадать в сложные и иногда весьма опасные ситуации, и слепой паники, лишающей разума, или отупляющего ступора за собой я что-то не замечала. Сейчас мне очень не по себе, не ужас-ужас, но ощутимо боязливо, и интуиция постоянно позванивает предупреждающе. Совсем как-то не хочется из-за чьих-то чужих секретов, кладов и расчетов попасть под раздачу. Не знаю почему, но к тому, что на меня нападают и что-то угрожает моей жизни, я отношусь резко отрицательно. Поэтому и прошу тебя помочь мне разобраться с этой засадой и защитить.

– Как? – улыбнулся он. – Вскочить, прикрыть грудью, молодецки вскинув «макаров»? Прости, но это не мой профиль.

– Не надо скакать, – осторожно-медленно, оберегая скулу, улыбнулась в ответ Алиса. – Пусть Гринец скачет. Ты можешь гораздо больше, чем любой следователь и целый Следственный комитет: найти информацию по этим людям, по делам Золотарёва, проанализировать ее с помощью твоих программ, может, тогда получится хотя бы предположить, что там спрятано и кто за этой закладкой может охотиться. Полиция с этим не разберется, у них просто не хватит ресурсов и аналитиков такого уровня.

– Хорошо, я сделаю, что смогу, – сдаваясь, устало потер ладонью лицо Кедров, – но не прямо сейчас. Сейчас надо попробовать хоть немного поспать.

– Да, поспать хотелось бы, – согласилась с ним Алиса и приступила к процессу вставания с дивана: опираясь здоровой правой рукой о подлокотник, медленно-осторожно поднимая тело.

– Слушай, – понаблюдав за ее маневрами несколько секунд, устало-обреченно произнес Кедров, – полчетвертого утра, мне в такой жесткий лом тащиться провожать, а скорее: транспортировать тебя на себе, что ну его на фиг. А сама ты не дойдешь в этом состоянии.

– Ну сюда-то я как-то добралась, – усмехнувшись, напомнила ему Алиса, продолжая осторожный процесс вставания, – и даже смогла тебя разбудить.

– На адреналине, – кивнул Денис и, приняв решение, остановил все эти ее физические потуги, подхватив под локоть и усаживая обратно. – Так, все, садись. У меня очень классный диван с ортопедическими пружинами и есть отличная подушка. Поспишь, а утром я тебя отведу домой. И все, Ёлкина, без дебатов, укладываемся и производим отдых, – приказным тоном распорядился он.

– Ладно, – неожиданно легко согласилась она, – неси свою подушку, попробую лечь.

И, как ни странно, устроилась она вполне удобно и практически сразу заснула.

– Алиса… – подергал кто-то ее за плечо.

– Ум-м-м, – простонала она от стрельнувшей по всему телу боли, проснулась и открыла глаза.

И увидела склонившегося над ней Дениса. В неярком, подсвечивающем его фигуру сзади зыбком свете торшера нечеткие черты лица еле угадывались и словно таяли в темноте, и это видение было настолько невозможным и удивительным, что на пару секунд Алиса даже перестала чувствовать боль.

– Ты сильно стонала во сне, – вполне приземленно объяснил, почему разбудил ее, Денис.

И видение перестало быть миражом или приятным сном, оказавшись не самой ласковой реальностью, в которой Алиса сразу же вспомнила, где, как и почему очутилась и почему испытывает такую тягучую, изматывающую боль.

– Вот, возьми, – протянул ей капсулку какого-то препарата на раскрытой ладони Кедров. – Это хорошее обезболивающее, тебе станет полегче.

– Я принимала уже сегодня обезболивающее, – проскрежетала севшим, осипшим непонятно почему горлом Алиса.

– Ничего, оно монтируется с другими лекарствами, – уверил ее Денис, поднеся ладонь поближе.

Она взяла, закинула капсулу в рот и запила водой, стакан с которой подал предусмотрительный Кедров.

– А чтоб совсем отпустило, у меня есть отличная мазь, – бодрящим тоном, которым обычно разговаривают с больными людьми, оповестил он и мягко распорядился: – Давай я помогу тебе сесть.

Алиса не возражала. Выяснилось, что во сне она так сильно растревожила все свои раны, что было реально фигово, поэтому безропотно приняла помощь мужчины, послушно сев на диване и спустив ноги на пол.

Он размотал повязку на ее левой ладошке и выдавил на рану прозрачный гель из тюбика. Гель оказался холодным, видимо, хранился в холодильнике, и приятно остужал пульсирующую болью ладонь. Кедров умело, осторожно, но споро размазывал его по всей поверхности раны, едва касаясь ее кончиками пальцев.

– Ну вот, – удовлетворенно произнес он, закончив бинтовать обратно ее руку. – Теперь ноги. Давай-ка, подруга, приспустим штаны.

– Давай-ка, – просипела, соглашаясь с предложением, Алиса.

Опершись на его плечо, она чуть привстала, и Кедров быстренько стянул с нее спортивные штаники и усадил обратно. Никакого эротизма – чистый прагматизм: ему хотелось хоть немного поспать, а она стонала, громко и тяжело. Какое там уснуть, когда тут такой госпиталь! Матернулся в сердцах и пошел будить-лечить.

Растер холодный гель по ушибу на левом бедре, положил сверху марлевую нашлепку и закрепил лейкопластырем. А когда мазал колено, вдруг почувствовал что-то теплое, почти горячее, упавшее на его руку, и не сразу сообразил, что это слезы. Ее слезы.

– Ты что, плачешь? – поразился необычайно Кедров, посмотрев на низко склоненную голову девушки.

– Да, – коротко призналась она.

– Что, так больно? – искренне посочувствовал он.

– Нет, – снова коротко ответила Алиса, помолчала, вздохнула обиженно и призналась: – К бабушке хочу. Зачем я согласилась на эту мамину хрень с квартирами? Мы так замечательно жили с бабулей и дедом, нам было хорошо, уютно и очень тепло вместе, – сокрушалась она.

– Ну-у-у, – протянул осторожно Денис, – наверное, потому, что возражать Эмме Валентиновне сложно.

– Да бог с ней, с Эммой Валентиновной, – шмыгнула носом Алиса, – надо было послать ее куда подальше, а я вот поддалась. Нас разлучили, и теперь всем плохо: они скучают, им там неуютно, мне неуютно здесь, и меня тут бьют и пугают. – И, снова горестно вздохнув, не удерживая уже слез, повторила: – К бабушке хочу. Она бы меня сейчас пожалела, обняла, прижала к себе и по голове погладила. Мы бы с ней помолчали, тихонько покачиваясь, и сразу все стало бы хорошо и не страшно.

– Ну ты чего, Ёлкина, раскисла, – растерялся, не зная, что и сказать, Денис.

– Каждому человеку, – пояснила Алиса тоном совершенно обиженного, философствующего ребенка, – обязательно надо, чтобы его время от времени пожалел, обнял и защитил, прикрыл кто-то своей Любовью. Обязательно нужно. А то как же без этого жить.

– Тяжело, – согласился с ней Денис.

Она ничего не сказала больше, смахнула быстрым, смущенным жестом слезу со щеки, опустив голову еще ниже, ужасно стушевавшись вдруг проявления своей слабости.

А у Кедрова от этого ее жеста вдруг так защемило, прихватило что-то в груди и ком встал в горле.

– Ну ты что? – снова спросил он, только на сей раз с позабытой, непривычной для него, какой-то тихой нежностью, и, не успев сообразить, что делает, поднял руку и стер с ее щеки еще одну слезинку. – Ну хочешь, я тебя пожалею и обниму?

Она не ответила только шмыгнула носом и коротко, судорожно-прерывисто вздохнула. Быстро, чтобы не остановить себя и не передумать, Кедров сел на диван рядом, подхватил ее на руки, пересадил к себе на колени и осторожно, мягко прижал к груди, покачал тихонько и спросил:

– Ну ты что, Лиска, раскуксилась? Ты же у нас «железный кулак», в одиночку практически обезвредила банду малолетних преступников.

– Я случайно, – призналась она.

– Ну и что, наподдавала же им, – подбодрил ее Денис, – а тут вдруг расплакалась.

– Больно просто, – объяснила Алиса, тяжко вздохнув. – И как-то все вместе накатило. Этот переезд дурацкий, за стариков беспокоюсь, не очень им там уютно…

– Ну ничего, – тихонько покачиваясь вместе с ней, говорил Кедров успокаивающим тоном, – все пройдет. Ты же у нас молодец. Такая умница!

И вспомнил любимую бабушкину присказку:

– Помнишь, как Анюшка говорила, «лад наладится, нелад отвалится».

Алиса не ответила, сопела тихонько, устроив голову у него на груди. Вывернув неудобно голову, он заглянул ей в лицо – измученную болью и переживаниями, вылившимися слезами Алису сморил сон.

Вот так, отключилась в момент. Тяжело ей, что ни скажи.

Осторожно поднявшись вместе с девушкой на руках, он уложил ее на диван, медленно, боясь растревожить, снял до конца спущенные спортивные штанишки, накрыл пледом, постоял пару минут рядом, разглядывая ее спящую, вздохнул нерадостно, выключил торшер и, прикрыв за собой дверь в гостиную, прошел в кухню.

Кухня – надежное пристанище российского человека для непростых ночных мыслей-дум, для запрещенного ночного перекуса, да много для чего! Практически сакральное место для большой и малой житейской философии.

Кедров стоял у кухонного окна – лучшего, проверенного места для ночных размышлений, – потягивал из кружки горячий чай с медом и облепихой и смотрел за стекло на темную ночную улицу, позволив свободно течь своим мыслям, воспоминаниям и размышлениям.

Начиная какую-то новую жизнь, новый жизненный этап, ты уверен, что оставил в прошлом все свои ошибки, грешки и душевную боль, но они преследуют тебя и перекочевывают вместе с тобой в эту самую новую жизнь. И рано или поздно тебе придется разбираться с ними, прощать себя и других там, в том минувшем, о котором пытаешься безуспешно забыть, отпускать с миром все болезненное и тяжелое, что пришлось пережить, переформатируя его в теплую грусть и даже благодарность за то, что оно было и многому, оказывается, тебя научило, и дало силы, и подтолкнуло, чтобы идти вперед. А если не желаешь разбираться, прощать и примиряться с прошлым, то придется платить по накопленным счетам.

Иногда очень жестко и болезненно платить.

Если Денис еще в классе четвертом определился с профессией и тем, чем хочет заниматься в жизни, то Алиса долго не могла решить, что больше всего ее увлекает. Ей очень нравилась химия, но и физика нравилась не меньше, да и география увлекала серьезно. Впрочем, и математика с геометрией тоже заходили этой девочке на ура.

Но в один прекрасный день… хотя это спорное утверждение, может, совсем и не прекрасный, а роковой для столь нежной, тоненькой, субтильной и очень симпатичной девочки. Так вот в этот – положительно или отрицательно, но определенно знаковый – день случилось событие, определившее жизнь Алисы Ельской: она посмотрела фильм «Послезавтра». И настолько была потрясена сюжетом этого кино, что уговорила Дениса сходить на него еще три раза.

После чего для Алисы Ельской переменилось сразу же все. Она увлеклась климатологией, и даже не столько ей, сколько палеоклиматологией, захватившей все ее внимание, вызывая какой-то восторженный, небывалый интерес.

И началось!

Она добывала информацию по предмету где только могла. Интернет в ту пору еще не имел столь массового и свободного распространения, как нынче, да и не был еще загружен такими объемами информации, но и в нем Алиса умудрялась находить ответы на какие-то свои вопросы. Она посещала открытые лекции и семинары по климатологии и географии, пока мало что понимая в терминологии и в самом предмете, но, не смущаясь, подходила к ученым по окончании лекции и задавала свои многочисленные вопросы.

В общем, можно не объяснять дальше: хрупкая, изящная девочка Алиса, ломая все стереотипы, выбрала для себя тяжелую мужскую профессию геолога, да не просто геолога, а климатолога, и тоже не просто так, а с подвывертом – специальность палеоклиматолога.

Вот такая вот фигня с ней приключилась.

Окончив лицей, Алиса поступила в МГУ на географический факультет, получать специальность климатолога. Ну а Денис столь же успешно, с первого раза, поступил в Бауманский университет на IT-специализацию, куда и стремился, и затачивался поступать.

Оба были с головой погружены, увлечены и заняты своей учебой, так что практически не виделись, встречаясь урывками, коротко, в редкие выходные. В основном вот здесь, в этой самой квартире, у бабушки Анюшки, как называли в семье бабушку Дениса по отцу. Моложавая, энергичная Анна Семёновна, которой тогда не было и шестидесяти, работала заведующей крупной районной библиотекой и вечно пропадала на своей работе, проводя какие-то мероприятия с постоянными посетителями, организовывая встречи читателей с интересными людьми и так далее и так далее. Понятное дело, что в том числе и по выходным, чем Алиса с Денисом и пользовались.

Однажды вот так встретились в субботу, уставшие, измотанные до края учебой: у Алисы курсовая работа, у Дениса зачеты и подготовка к экзамену. Ему надо было дочитать пару абзацев в учебнике.

– Ты читай, читай, – не стала отвлекать его Алиса и попросила: – А я полежу, ладно? Устала ужасно.

А как он мог просто сидеть и зубрить, когда она рядом? Прихватил учебник с собой и прилег рядом с ней на диван. Ну и кто-то бы смог что-то там читать? Да еще в учебнике? Когда твоя любимая девушка, которую не видел целую аж неделю, такая тепленькая, мягонькая и сексуальная, прижимается к твоему боку.

Конечно, они принялись целоваться-обниматься… и заснули.

Так их и застала Анюшка, вернувшись поздно вечером домой из своей библиотеки. Все пристойно: два полностью одетых ребенка, спящих обнявшись, а на груди у Дениса так и лежит позабытый, раскрытый учебник.

Анюшка была их ангелом-хранителем. Все она понимала про этих детей, про их любовь и устремления, отчего и сочувствовала им, привечала, слишком многое понимая и зная о жизни, редко кому дающей шанс сохранить это хрупкое чувство в столь нежном, глупом возрасте, и все вздыхала над ними.

Напечет своих фирменных неповторимых булочек (из тонкого-тонкого теста с яблочно-земляничной начинкой, закрученных как-то так неповторимо-мастерски в форме розы), заварит потрясающе душистый и вкусный чай (с какими-то только ей известными травами) и усадит Алису с Денисом за стол. Те уплетают за обе щеки бесподобную выпечку, мыча от наслаждения, а Анюшка посидит, посмотрит на них с нежностью и мудрым сожалением, подперев кулачком щечку, а потом встанет, погладит по головам, приговаривая:

– Снегиречки вы мои.

– Почему снегиречки? – спросила Алиса, когда бабушка назвала их так первый раз.

– Потому что зима, мороз, все птицы, звери и люди попрятались, а они смелые, щебечут и пары создают. Бесстрашные и красивые, одни против зимы.

Тогда-то не очень понятно было, о чем она толкует и почему считает их бесстрашными, и это сравнение казалось обоим просто красивой метафорой. А понимание пришло спустя много лет.

Каждому в отдельности. С большим опозданием.

А тогда… тогда заканчивался их первый студенческий учебный год, оба сдавали сессию, и Алиса готовилась отправиться в первую свою научную экспедицию с руководителем курса. А Денису на время каникул его отец Григорий Павлович через своего друга устроил поездку в Англию на двухмесячные IT-курсы при Кембриджском университете.

Оба были в сборах, в хлопотах и смогли встретиться всего за три дня до отъезда Дениса в Кембридж. И он сразу почувствовал: что-то переменилось в Алисе. Она была напряжена, расстроена, чуть не плакала и все отводила глаза и не могла на него посмотреть прямо. Что-то с ней определенно было не так.

– Лиска, что-то случилось?

– Да, Денис, случилось, – грустно улыбнулась она, наконец посмотрев ему в глаза. – У нас с тобой все переменилось, и случилась с нами совсем другая жизнь.

– В каком смысле?

– В том, что мы оба стали студентами и оба с головой погрузились в учебу, и у обоих у нас эта учеба очень непростая. Мы не видимся порой неделями, а когда видимся, то наша близость, секс, превращается в скорей-скорей, каждый торопится по своим важным делам. А теперь вот ты уезжаешь на все лето, и я уезжаю. И что сделать для того, чтобы мы могли чаще видеться и встречаться, да вообще быть вместе? Что делать, а?

Она смотрела печально, ожидая… чего? Что он знает, как все изменить?…

– Пожениться, что ли? – предположила Алиса, чуть не плача. – А как? Мы не зарабатываем пока и еще долго не будем зарабатывать, мы и себя-то обеспечивать не можем, а если вдруг случится ребеночек? То что делать? Мне так интересно все, чем я занимаюсь, я увлечена климатологией и географией невероятно, и мне очень-очень не хочется прерывать учебу и уж тем более ее бросать. Да и ты по маковку предан своему программированию и совершенно гениален в этом. А у меня теперь каждое лето будут экспедиции, а у тебя, скорее всего, такие же вот поездки по обмену для учебы.

– Я так понимаю, ты предлагаешь нам расстаться? – спросил Денис напрямик.

– Да, предлагаю, – покаянно прошептала, кивнув, Алиса и заспешила объяснить: – Не насовсем, конечно, только для того, чтобы полностью отдаваться учебе пару лет, а когда станет чуть полегче, к курсу четвертому, мы снова сможем быть вместе.

– А если не станет полегче? – спросил со злой иронией Кедров.

– Я не знаю, – честно призналась Алиса, расстроившись окончательно и тяжело, аж до слез. – Я очень тебя люблю, ты совершенно родной мой человек, часть меня, и я не хочу никого в жизни, кроме тебя. Но еще мне очень хочется стать специалистом в палеоклиматологии, это мое призвание, я это чувствую и знаю наверняка. И мне очень хочется чего-то достичь в этой науке, сделать интересные открытия, может, и вообще узнать что-то такое о прошлом планеты, что поможет нам ее сохранить сейчас. Мне это необычайно интересно, понимаешь? Но и ты настолько же сильно увлечен своим делом, своей учебой, которая отнимает у тебя все силы. И когда мы мчимся через всю Москву друг к другу, найдя пустую квартиру и место, чтобы встретиться, мы отрываем время от учебы, откладываем ради этого что-то важное. А жениться, чтобы жить вместе, это в первую очередь нагрузить тебя ответственностью за семью. И это неправильно. Я так не могу. Я не могу тебя так подвести!

– Может, я сам решу, могу ли я потянуть семью? – злился все больше и больше Денис, понимая и чувствуя, что этот их разговор необратим и что рушится безвозвратно, в какую-то дыру черную, все, что было у них.

– Пока ты будешь решать, это успеет испортить тебе жизнь, и настанет такой момент, когда ты невольно станешь обвинять в этом меня. А я тебя. И тогда пропадет то чудо, которое у нас с тобой, – сказала Алиса и вдруг разрыдалась навзрыд.

Он понимал, что она, скорее всего, права. Учеба на самом деле отнимает и у него, и у нее столько сил, энергии, эмоций и времени, что откуда-то черпать все это еще и для того, чтобы встретиться и провести вместе хотя бы час-полтора, стало серьезной проблемой для них обоих. К тому же Денис смог получить место в студенческой общаге, и теперь они жили довольно далеко друг от друга. И да, да, и тут она права – из-за этой их вечной спешки и накопившейся усталости при встречах их близость превращалась во что-то обыденное, поспешное и пустое.

Но все эти ее резоны и ее правота были какими-то… слишком рациональными, что ли, и в Кедрове все бунтовало и сопротивлялось против такого решения, оно казалось ему абсолютным предательством как минимум того потрясающего момента, который они пережили вместе у «Кувшинок» Моне.

Алиса все плакала, уже тихонько, и всхлипывала судорожно, так беззащитно по-детски, и, конечно, Денис принялся ее утешать, и они целовались исступленно, чувствуя горький вкус ее слез на губах, и занимались любовью – прекрасной, нежной, но с тем же привкусом безутешной горечи.

Они разъехались – он в Англию, она куда-то в Арктику, где даже связи не было вообще никакой, кроме спутникового телефона у руководителя группы.

Очень стремительно пришел сентябрь, начался следующий учебный год, Алиса с Денисом к тому их разрушительному разговору более не возвращались и даже старались не вспоминать о нем, словно его и вовсе не было. Перезванивались каждый день, ночами общались по скайпу, рассказывая друг другу все свои дела и заботы, но прошел месяц, другой, наступила зима, а они так и не встретились за это время ни разу.

А потом на студенческой новогодней тусне в общаге хорошо подвыпивший Кедров встретил девушку Ирину, родственницу или подругу кого-то из его одногруппников, и утром первого января проснулся с ней в одной постели. Да так они и провели все десять праздничных дней: выпивая, гуляя по Москве и заваливаясь под утро в койку. И только двенадцатого января Денис вспомнил, что не позвонил Алисе и даже не поздравил свою Лиску с праздником, обнаружив несколько пропущенных звонков от нее по скайпу и в телефоне.

А если бы не было того их разговора и они не расстались? Он все равно провел бы Новый год с той Ириной? Ведь Лиска сдавала экзамены до самого тридцать первого декабря, два из которых экстерном за следующий семестр, и не могла в тот момент бросить приболевшую бабулю и примчаться к нему, и осталась бы со своими стариками встречать Новый год.

Нет ответа. Нет.

С того далекого дня их расставания где-то в глубине сознания Дениса сидела гвоздем обида, что не смогли они сберечь, удержать то свое первое, прекрасное чувство, обида на Алису и, наверное… Да потому что она была совершенно права – для того чтобы сохранить в тот непростой момент их любовь, требовалось принимать какое-то сильное решение и брать на себя серьезную ответственность. Обоим, и ему в первую очередь! А он не сумел ни решения принять, ни ответственность взвалить. И если копаться в себе всерьез, то, скорее всего, Кедрову было просто стыдно перед Лиской за свое малодушие, за то, что не нашлось у него тогда мощи душевной, чтобы сохранить их необыкновенную любовь, за то, что оплошал перед ней, потому как ее предложение было проще и легче. И, может, именно поэтому он старается максимально дистанцироваться от нее сейчас.

Наверное. Бог знает. Бог и хороший психолог.

Что теперь ворошить да каяться в былом и прикидывать, что тогда произошло и как могло бы сложиться по-другому? Как говорится: не надо пытаться засовывать пасту обратно в тюбик. Все это дела минувшие, глухой нафталин их прошлой, растаявшей миражом жизни.

Вспомнив, как она ворвалась к нему нынче, негодующая, решительная, глаза блестят, с фингалом этим на пол-лица – он аж залюбовался на какое-то мгновение, – Кедров усмехнулся, крутнув головой. И язвила, отчитывала его… Она права и, надо признать, имеет основание и право для негодования.

Ему так хотелось поскорей разделаться с ее просьбой, быстренько проверить, что там с делом по убийству у ее дверей, пробежаться по фигурантам – и распрощаться с Алисой. Не видеться, не слышаться больше вообще и как можно скорей! Потому, наверное, первый раз за всю свою профессиональную деятельность, Кедров не прокачал ситуацию до конца, не просчитал варианты и не стал копать всерьез, отделавшись поверхностной инфой. И девушка пострадала.

Она ему доверилась, а он ее подвел, подставив тем самым под этих мелких уродцев. Мелких, но опасных, как бешеные собаки, в своем ощущении абсолютной вседозволенности.

Ладно… Кедров тяжело вздохнул и допил последний глоток остывшего и отчего-то загорчившего чая. Самое последнее дело попусту корить себя и обвинять в промашке и глупости – надо просто браться и исправлять то, что накосячил. И больше не оставлять Алису без присмотра, приглядывать ненавязчиво, но так, чтобы она не знала.

Денис называл ее Лиской. И очень любил эту маленькую девочку, его улыбчивый, лучистый железный гвоздик. Прошло почти столько же лет, сколько им было тогда. Как-то несправедливо стремительно прошло.

Он отставил пустую кружку на стол.

Глупо копаться в старых обидах, что случилось, то уж случилось – не воротишь, не исправишь. Как говаривала Анюшка, «лад наладится, нелад отвалится», вспомнил он еще разок старую бабулину присказку.

Надо попробовать поспать хотя бы оставшиеся до будильника часа два, а то у него самого сейчас какой-нибудь нелад «отвалится».

Сосредоточиться на работе не получалось, хоть ты тресни!

Раз в третий принявшись заново вчитываться в присланные завлабом результаты анализов, разозлившись на себя за рассеянность, Алиса в сердцах оттолкнулась обеими руками и резко отъехала от стола в своем модерновом рабочем кресле, простонавшем колесиками от столь непочтительного обращения с ним.

Поднялась и пошла в кухню – заваривать и пить чай. Успокаиваться и уравновешиваться.

Умерить душевное волнение, прямо сказать, было сложновато. Все ей вспоминалось, как Денис предложил, правда с большой долей сомнения и явного замешательства, но предложил же:

– Ну хочешь, я тебя успокою и обниму?

И обнял, посадив к себе на колени. И как-то так тепло и очень хорошо стало на душе, категорически отказывающейся теперь вот уравновешиваться, хоть ты что с ней ни делай. А тогда так покойно стало, когда Кедров ее обнимал, покачивал и жалел, такое странное ощущение возникло, словно она наконец вернулась домой, и так хорошо, так все правильно и мирно теперь, что она и не заметила, как заснула.