Заговор против Сталина

– Вермон тоже нормальный, – сказал Генка. – На рожон не лезет, все обдумывает. А что в полиции служил – так накласть и растереть. Время сейчас такое – все равны, кем бы ни были раньше, – Кривошеев выразительно покосился на нового члена партизанского отряда.

Смена статуса происходила слишком быстро, осмыслить Павел не успевал.

Лез с вопросами улыбчивый Марсель, хотел все знать. С «теми двумя» разговаривать бесполезно, полные неучи в языках, а вот «господин Поль» – это другое дело. Он почти безошибочно чешет по-французски! Доводилось бывать во Франции? Он сын белогвардейского офицера, бежавшего в Париж? На последнем перле Павел чуть не подавился, отделался улыбкой и общими фразами от приставучего француза.

– Парни, ни слова, кто я есть на самом деле, – предупредил он русских партизан. – Просто офицер – пехота, артиллерия, что угодно. Да хоть начальник почтовой или финансовой службы. Пойдет волна – ни к чему это. Вы знаете, и ладно. Просто не хочу от вас скрывать.

– А как мы им скажем? – всплеснул руками Кривошеев. – Русский-то скоро забудем, с кем общаться, кроме этого бирюка?

Пленный Карпуха валялся, связанный в канаве, и молитвенно смотрел в небо. В такие моменты всех, даже воинствующих атеистов, терзал вопрос: есть ли там что-то после смерти? Павел нагнулся, разрезал ножом веревки. Утешить парня было нечем, в жизнь после смерти он не верил (а вот в смерть после жизни – легко), в этом вопросе с основоположниками теории материализма он стоял на одной платформе.

– Снова ты, – прохрипел предатель и сплюнул. – Может, другого пришлете?

– Можно и другого, – согласился Павел. – Но лучше со мной поговори. Я тебя бить не буду, а те начнут беседу именно с этого.

Он покосился через плечо. Вермон расхаживал поблизости, вслушивался в разговор и делал вид, будто что-то понимает.

– Слушайте, не убивайте меня, – взмолился Карпуха. – Легче станет от моей смерти? Я с вами могу остаться, фашистов бить буду. Ошибся я, что к ним на службу пошел, но все ведь ошибаются…

– Верно. Только в твоем случае ошибку придется смыть кровью. Неискренен ты, Карпуха. Сам-то понимаешь, что сказал? Одно дело, если бы ты сам пришел, по велению души и все такое. А тебя как задержали? Не собирался ты, дружок, осознавать свои ошибки… Кстати, почему Карпуха? Тебя Карпом кличут?

– Пашкой меня кличут, – буркнул пленный. – Фамилия Карпухин.

Тезка, значит. Павел поморщился – брезгливость не проходила. Не любил он предателей, не понимал, как так можно. Пусть ты ненавидишь свое государство, черт с тобой, но чтобы стрелять в свое же гражданское население – а именно этим, как правило, и занимались части РОА…

– Давай без пустой болтовни. Рассказывай, каким ветром ваших вояк занесло во Францию? Откуда прибыли, в каком количестве, какую задачу вам поставили? Финтить начнешь – позову дружков, они злые сегодня, пытать будут до кровавых соплей. Умрешь не скоро, изведешься весь. Так что излагай по порядку.

– Из Польши мы прибыли, – обреченно вздохнул Карпухин. – На фронт не отправляли, в пригороде Варшавы лагерем стояли. Туда как раз кавказский легион вермахта прибыл, чтобы горожане не бузили. А наши два полка – в эшелоны и на Запад… Я в шестнадцатом полку служу, командир – полковник Бурмистров… Сказали, что один полк – под Дижон, другой – в Бельфор. Позавчера на станцию прибыли, комполка речь зачитал, мол, надо помочь нашим французским братьям побороть партизанскую заразу – расползается, как плесень. Уничтожать безжалостно и все такое… В полку девятьсот штыков, это я точно знаю… Наш батальон восточнее Бельфора послали, сюда. Комбат – майор Рустамов. В батальоне примерно триста штыков, люди из России, Украины, есть татары, башкиры. В основном бывшие военнопленные, но есть и добровольцы с оккупированных территорий, и бывшие беляки и их отпрыски… Нашу роту в этот район определили. Командира обер-лейтенанта Суздалева вы, кажется, убили, он на мотоцикле был. На контроле три деревни – Соли, Губерне и еще какая-то, не помню. В Соли смотр должен был пройти, эсэсовцы туда приехали… Это все, больше ничего не знаю… Послушайте…

– Тихо, парень, – Павел приложил палец к губам. – Не растрачивай себя, о вечности подумай. За сведения спасибо, считай, напоследок сделал доброе дело, и в тех краях зачтется, – он покосился на небо.

Пленный что-то бормотал, извивался, повысил голос («да люди вы или нет?!»). Павел кивнул Вермону – дескать, источник себя исчерпал. Выступил вперед Энди Грир, майор британской морской пехоты, извлек из-за пояса бесшумный пистолет Wilrod. Карпухин завертелся, запищал по-детски…

Следующие два дня на холме тянулись черепахой. Партизаны в этой стороне не были обременены боевыми задачами. Люди чистили оружие и морально готовились к грядущим боям – в основном спали. Генка Кривошеев рассказал все смешные истории, которые знал, и пошел на второй круг. Брянцев стонал, что он это слушает уже в сто первый раз.

В строю у Жака Вермона остались двадцать три человека. Погибших похоронили, раненых распределили по окрестным деревням. Дважды прибывали гонцы из Соли, сообщали, что в деревне все спокойно. Обвальных карательных акций пока не было, да и вряд ли их планируют, учитывая, что два десятка тамошних мужчин служат в полиции. В деревне стоит небольшой немецкий гарнизон. В чистом поле расположилась рота РОА. Следы партизан, убивших их людей и командира, пока не выявлены, эта новость успокаивала.

Павел вспоминал склонившуюся над ним Мирабель и мысленно плыл по ласковым волнам.

Но на третий день все изменилось. Гонец, отправленный в Соли, – некто Качарян, бывший военнослужащий армянского легиона вермахта, сполна искупивший вину и оставшийся в живых, – вернулся с испуганным лицом и отнюдь не благой вестью: власовцы на подходе! Не меньше трех взводов полностью экипированных солдат лезут на скалы и при этом отчетливо понимают, куда идут. Следуют в направлении Зеленого ущелья, откуда прямая дорога к партизанской базе. Через полчаса будут в ущелье, через час осадят базу. Рассуждать, кто предал, было, мягко говоря, неверно. Жак Вермон принял единственно правильное решение: встретить нежеланных гостей всеми имеющимися силами. Он носился, как белка, по холму и подгонял людей собирать оружие, боеприпасы и укрываться в ущелье. Партизаны схлынули с горы, как сель, и бросились в разреженный кустарник, устилающий подступы к вершине.

Наконец-то стоящее дело! Пусть и не соответствующее воинской специальности!

Стучал по бедру немецкий подсумок, наполненный обоймами к карабину. Люди бодрым маршем направлялись к ущелью – обойти его противник не смог бы при всем желании. Приказы Вермона никто не обсуждал, выполняли четко и быстро.

Склоны ущелья были завалены булыжниками, отколовшимися от скал еще в доисторическую эпоху. Среди камней произрастали искривленные ели, щетинился кустарник, расползался диковинный можжевельник. По дну ущелья тянулась узкая тропа, заваленная камнями, – единственное проходимое место.

Павел залег в буреломе, сломал мешавшие обзору ветки. Рядом кряхтел Кривошеев, уверяя, что «эта хрень» назойливо напоминает ему сибирскую тайгу. Брянцев работал молча: отбрасывал ветки, вил себе гнездо. Люди лихорадочно обустраивали позиции. Пробежал на левый фланг Ковальский с пулеметом «МГ-42», за ним с коробками патронов семенил чернявый Марсель.

– Всем спрятаться, не высовываться! – покрикивал Вермон. – Грир, Манчини, давайте наверх, на склон! Эй, граждане, раньше времени не стрелять, подпустить ближе! Огонь – по команде!

Публика в отряде была разношерстная, но все действовали слаженно. Прошло несколько минут, над ущельем повисла тишина. После десяти минут кромешного безмолвия партизаны начали ерзать. Зароились мысли, что их крупно надули, но тут началось.

Среди кустов замелькали немецкие каски и серо-зеленые суконные мундиры. Солдаты были вооружены до зубов, обвешаны амуницией. Они приближались, выходили на тропу. Издали они ничем не отличались от солдат вермахта, но вблизи все стало понятно. Другие петлицы, другие погоны, на рукавах шевроны с царским Андреевским флагом и надписью «РОА». Лица предельно славянские, многие обросли щетиной.

– Вояки, мать их за ногу, – выразился Кривошеев, припав к прицелу. – Освободители – надо же, полмира уже освободили, и все им мало.

– Давай, Генка, врежь им, – похмыкивал Брянцев. – Пусть знают силу русского оружия.

– Благословляете, батюшка? – сдавленно хохотнул Генка. – И чего он тянет, этот Вермон? Пора уже!

Власовцы валили толпой, держать строй в этих условиях было невозможно. Впереди вышагивал офицер с каменной миной – опухший, видно, любитель приложиться к бутылке во внеслужебное время.

– Огонь! – прокричал Вермон.

– Ну спасибо, отец родной… – ворчливо прокомментировал Генка.

Беспорядочная стрельба стала сюрпризом. Первая пулеметная очередь пригвоздила к земле офицера и двух солдат. Остальные бросились назад, но бежать было некуда – их товарищи по инерции шли вперед. Власовцы орали, получая пули в спины. Хлопали ружейные выстрелы, надрывался пулемет. В первые мгновения положили не меньше десятка врагов. Хищно ржал Кривошеев, бегло стреляя из «МП-40». Брянцев разрядил карабинную обойму, перевернулся на спину, деловито перезарядил. Павел стрелял неторопливо, получая какое-то извращенное удовольствие от процесса. Мелькали перепуганные лица, у кого-то с головы свалилась каска.

Перебежал, пригнувшись, невысокий боец с выстриженными висками. В глазах у него стояла лютая тоска. Видать, не напрасно – Павел плавно потянул спусковой крючок. Боец споткнулся, клюнул мордой.

Власовцы попали в незавидное положение. Часть отряда отступила, другие разбегались, лезли в камни. Но только незначительной части удалось укрыться. Командовать было некому – офицер лежал на тропе, не подавая признаков жизни. На открытом пространстве остались только мертвые тела. Пулемет замолчал – Ковальский менял ленту. Но остальные стреляли без остановки. Как только за камнями кто-то начинал шевелиться, туда мгновенно направлялся весь огонь. Выжившие солдаты рассредоточились по дальним кустам и злобно матерились.

– Дьяченко, командуй! – проорал кто-то. – Ты сержант или хрен собачий?!

Младший командир пребывал в растерянности: одно дело – следовать указаниям офицера, а другое – самостоятельно принимать решения.

Из кустов открыли огонь по залегшим партизанам – власовцы в арьергарде расчехлили пулемет. Но это продолжалось недолго – Ковальский, когда-то служивший в невезучей польской армии, вставил ленту и теперь самозабвенно поливал кустарник. Выкатился мертвый вражеский пулеметчик. Полз второй, пытаясь дотянуться до «МГ-42», но так и застыл с протянутой рукой. Сержант что-то крикнул про атаку, но это было смешно. Несколько человек пробежали по тропе, двоим не повезло, остальные рассыпались. Такое не могло продолжаться вечно, у власовцев еще оставались силы, они могли забросать тропу гранатами и прорваться под прикрытием дымовой завесы. Они ползли среди камней, мелькали серо-зеленые мундиры и ленты на касках цвета императорского флага. Очень кстати проснулись наверху Энди Грир и Джузеппе Манчини – они стреляли из автоматического оружия, пули выли, рикошетили от камней и вязли в человеческой плоти. Извивались и грязно матерились раненые. По кустам на дальней стороне ущелья опять прошелся град свинца. Власовцы не выдержали, стали отползать. Помалкивал младший командир – видимо, поймал свою пулю. Боеприпасы были не вечны, но напор огня не стихал.

Жак Вермон оказался не промах – помимо Грира и Джузеппе, засевших на склоне, он послал нескольких человек в обход, и в итоге они дошли. В тылу противника разразилась бешеная стрельба. Истошно кричали люди. Это стало последней каплей – хваленые воины освободительной армии перешли в отступление. Их осталось немного, они все еще мелькали среди камней и выбегали на тропу. Несколько партизан в тылу врага не смогли заблокировать отход, благоразумно отошли и начали вести из кустов беспокоящий огонь, чтобы помнили об их присутствии. Власовцы уходили, выносили раненых. Кто-то остался прикрывать.

Когда партизаны поднялись, их встретила рваная пальба. Пришлось опять залечь и утюжить ущелье.

Погиб молодой паренек в баскском берете «на вырост» – пуля попала в сердце, и он не мучился.

Харкал кровью, свернувшись за камнями, Качарян – держался за простреленный живот и умоляюще смотрел на Павла. Помочь ему было нечем – свистели пули, да и не лечится такое. Боец армянского легиона искупил свою вину, пусть теперь земля ему пухом.

Остальные не пострадали.

Остатки «освободительной» роты ушли из ущелья, потерпев сокрушительное поражение. Из дальнего кустарника кричали партизаны – мол, не стреляйте, они ушли! Возбужденные «комбатанты» выбирались из укрытий, бежали по ущелью. Раненых добивали – некогда с ними люлюкаться.

Кряхтел мужчина средних лет в форме обер-гренадера, пытаясь извлечь из-под себя сломанную ногу. Наружу торчала кость, простреленная рука висела плетью. Он смотрел угрюмо, исподлобья, облизывал губы и при этом что-то спешно бормотал – видимо, молитву. Немолодое лицо скукожилось от боли. Павел дождался, пока он закончит общаться с Господом, и выстрелил ему в сердце.

– А я уж думал, не выстрелишь, – проворчал Брянцев, проходя мимо. – Моя воля – всех бы их отправил к той самой Богоматери. Предатель – он и в Африке предатель, верно, майор?

Отряд потерял двоих, власовцы – десятка четыре. Впечатление трусов они не производили, просто оказались в невыгодном положении. Партизаны выбрасывали свои карабины, вооружались короткими немецкими автоматами, набивали подсумки магазинами. У многих солдат были гранаты – их тоже не оставили мертвецам. Со склона, мстительно скалясь, спускались Грир и Джузеппе.

Троих партизан сдержанный Вермон отправил отслеживать перемещения побитых «освободителей». Они вернулись через тридцать минут. Физиономии сияли, можно было ни о чем не спрашивать. Выживших – порядка сорока пяти человек. Они деморализованы, много раненых, в том числе тяжело. Часть из них они сами добивают. Атаковать повторно противнику нечем, солдаты уходят.

– Вот так и воюем, Павел, – объявил, улыбаясь, Генка Кривошеев. – То мы им наваляем, то они нам.

– Нормальная война, – отшутился Павел. – Меня устраивает.

– А ты нормально себя вел в бою, контрразведчик, – сдержанно похвалил Брянцев. – Парочку наверняка уложил, не? Выдержки хватает. Принимаем тебя в нашу дружную антифашистскую семью. Французы – приличные люди, не вредные. С закидонами, правда. Петь любят по вечерам, на гармошке играть – ну это пережить надо, привыкнуть.

Мертвых партизан закопали в лесу, пока ждали гонцов, – нести их на базу было неразумно. Постояли над неглубокими могилами, стащив с головы береты, помурлыкали «Марсельезу». Баскские береты, как объяснили товарищи, – что-то вроде визитной карточки французского партизана. Головной убор неприметный (в их понятии), зато, как сказал бы русский человек, «рыбак рыбака видит издалека».

Двух бойцов Вермон оставил в ущелье, остальные вернулись на базу. Карабкались в гору усталые, но довольные. Вечер прошел спокойно, скрытые дозоры охраняли подступы к базе.

Утром прибыл гонец из Соли – молодой парнишка Ришар, занимающийся выпасом коз, – и сообщил последние известия. Побитое войско РОА добрело до деревни и в тот же день отправилось в Бельфор на расформирование. Раненых увезли в городской госпиталь. Командование карательными подразделениями получило хорошую взбучку от кураторов из СС. В окрестностях горы Манжино у деревни Конте карателям тоже не повезло – они нарвались на крупный партизанский отряд, который дал им достойный отпор. Часть солдат унесли ноги, другие остались в земле. Партизаны сидели на скалах, прекрасно взаимодействуя друг с другом, и расстреливали врага, как куропаток. Когда подтянулась минометная батарея, на позициях уже никого не осталось, и минометчики только даром обрабатывали площади. Согласно донесению пастушка, солдаты СС уходят из деревни, остается только небольшое полицейское подразделение, состоящее преимущественно из местных жителей.

Через несколько часов Жак Вермон собрал всех людей и озвучил свое видение текущего момента.

– Вы отлично сражались, граждане свободной Франции и других стран, – заявил он не без пафоса. Потом смущенно покашлял и заговорил нормально: – Нас осталось мало, а рано или поздно каратели придут опять. После такого позора они обязательно вернутся. Еще хуже то, что они знают, где находится наша база. Им нужно только подкопить силы. Мы не можем вести за ними постоянное наблюдение, нас слишком мало. Если нас окружат, мы отсюда не выберемся. Есть предложение оставить базу и идти на запад к деревне Конте и горе Манжино. Действовать самостоятельно мы уже не можем – людей нет. Предлагаю объединиться с партизанами того отряда, который дал отпор карателям. Думаю, они не будут возражать. Про них известно только то, что отрядом командует русский офицер и под его началом дерутся несколько десятков бывших советских военнопленных. – Вермон отыскал взглядом Павла и как-то странно на него уставился. – Мы знаем, что русские дерутся отчаянно, у них есть дисциплина и они ненавидят нацистов… Возражающих нет? Учтите, я это предлагаю не от хорошей жизни. – Вермон исподлобья оглядывал своих партизан.

– Как это мило, черт возьми, – пробормотал Брянцев, выслушав перевод. – Командир интересуется мнением своих людей, спрашивает, согласны ли они выполнить его приказ. Как же падки они на эту пагубную демократию! Ах, Франция!

– Да не, нормальная страна, – возразил Генка. – Они тут варят бесподобно вкусный сыр, никогда такого не пробовал. Вино очень вкусное, особенно домашнее, а я ведь раньше не любил вино, считал его бесполезной кислятиной.

– Ага, ты еще про коньяк скажи, – проворчал Брянцев.

– О нем не говорить – его пить надо, – прыснул Генка. – Нет, серьезно, наши армянские коньяки – это, конечно, вещь. Но то, что делают местные, – это пальчики оближешь. Мы тут недавно полицейский обоз тормознули – везли продукты по поручению командования СС. Лучше бы не пробовали. Как он назывался, Николай? «Камю»?

– «Камю», – проворчал Брянцев. – А еще есть «Курвуазье», «Мартель», «Наполеон», «Реми Мартен»… Я, пока во Францию не попал, и названий-то таких не слышал.

Вермон смотрел на них с укоризной, как на студентов, отказывающихся слушать лекцию. Потом вздохнул и продолжил:

– Это мера вынужденная, в противном случае мы погибнем. Русские коллаборационисты – это полбеды. Поступали сведения, что в департамент переправляют части дивизии «Шарлемань», а это значительно хуже.

Это действительно было хуже, если означенные сведения имели под собой основу. Части РОА формировались из русских, малознакомых с особенностями французских реалий. Дивизия СС «Шарлемань» формировалась из французов, разделявших идеи Гитлера, и прославилась как сборище жестоких головорезов. Ее солдаты уничтожали не только жителей оккупированных стран, но и собственных граждан. Дивизию сформировали из 7-й гренадерской бригады войск СС и легиона французских добровольцев. Недостатка в рекрутах не было. Во Франции плодотворно работал Комитет друзей войск СС. Вербовку французских добровольцев официально поддерживало французское правительство.

Партизаны зароптали – новость не осталась без внимания.

– Биться с ними малыми силами – просто глупо, – сказал Вермон. – Мы должны объединить усилия, пока нас не прикончили порознь. До горы Манжино два дневных перехода. Расстояние небольшое, но в горах мы завязнем. Предлагаю завернуть по пути в Соли, взять еду, теплую одежду, а потом продолжить путь. Но для начала выясним, ушел ли противник из деревни.

Бойцы живо обсуждали «предложение». Одним оно не нравилось, другие его горячо поддерживали. Здравый смысл уверял, что надо идти, и неважно, хочется или нет. Недовольно хмурился английский майор Энди Грир, озадаченно чесал затылок поляк Ковальский.

Во Франции действовал не один партизанский отряд, состоявший из советских граждан. Даже названия у них были русские: «Надежда», «Отряд имени Чапаева». Бывшие военнопленные действовали эффективно, доставляя оккупантам серьезные хлопоты.

– Ну наконец-то хоть наших увидеть, – бормотал Кривошеев. – Надоели эти бестолковые европейцы.

Отряд в количестве двадцати штыков выступил в два часа пополуночи. Дозорные проверили тропу – засады не было. Уходили в восточном направлении – пусть дальше, но безопаснее. Луна освещала спуск, заваленный камнями. Ступали осторожно, тянулись вереницей, страхуя друг друга. В низине долго шли через кустарник, светя фонарями, потом свернули направо и двинулись по дну пересохшей речки. Воздух был напоен свежестью – незадолго до полуночи прошел дождь. В дороге не разговаривали, берегли дыхание. Спины людей мерно покачивались. Долго карабкались на каменную гряду, потом опять спускались. Перекурили, продолжили путь. Открытые пространства обходили стороной, подолгу лежали в высокой траве, проницая сонную округу. Бойцы зевали, жаловались на хроническое недосыпание.

К Соли подошли незадолго до рассвета, когда в природе был самый сон. Отряд собрался в дубовой рощице. Вермон сидел на коленях и разглядывал в бинокль восточную окраину деревни. Слева располагался небольшой холм – с него бы открылся лучший вид.

– Месье, рекомендую занять эту возвышенность, – предложил Павел, подобравшись к командиру. – С нее лучше видно, да и в плане обороны она значительно выгоднее. Мы ведь не уверены на сто процентов, что в деревне нет засады?

Вермон недовольно покосился в его сторону и проворчал:

– Не знаю, как у вас, Поль, но мы привыкли доверять своим источникам. В деревне только полицейские, они спят в своих домах со своими женами, причем половина этих полицейских сотрудничают с нами и не будут рваться в бой. В деревне нет никого, там все тихо. Мы не пойдем в центр Соли, ограничимся крайними участками. Все, что нам нужно, люди соберут быстро. Отправим в деревню несколько человек, остальные подберутся ближе и будут ждать.

В паху подозрительно защекотало. Смутные видения забрезжили в памяти.

– Разрешите мне тоже пойти, месье Вермон? Я гостил у Бернара Дюссо, хотелось бы еще раз поблагодарить его за заботу.

Темнота была кстати – скрыла румянец. Вермон не всматривался, пожал плечами.

– Хорошо, Поль, не возражаю. Иди к Дюссо, а мы с десятком парней двинем дальше, к Анри Люберу. Это пенсионер, бывший сотрудник секретной службы. Четыре года назад бежал из Виши, люто ненавидит маршала Петтена. Он точно знает, у кого в деревне можно взять продукты. Остальные будут на околице, пусть страхуют.

Глава 7

Осталось подспудное беспокойство – все было спланировано безграмотно, на основании сомнительных сведений. Но дело хозяйское, местным виднее.

Отряд рассыпался по полю, двинулся вперед. Половина людей осталась в траве, остальные вошли в деревню. Стояла тишина, нигде не горел свет. Из полумрака вырисовывались очертания глиняных заборов, стен, непропорционально крупных печных труб. Партизаны двинулись дальше, прижимаясь к постройкам, а Павел свернул и перелез через ограду.

Поколебавшись, он перебежал двор, затем нырнул в проем сарая. Дверь была приоткрыта. От знакомых запахов сухой травы закружилась голова. Он пожалел, что не взял фонарь (что за блажь околдовала?). Майор по памяти и на ощупь пробрался к двери в дальней стене, потянул на себя. Дверь была заперта. Он стукнул пару раз, чертыхнулся. Вот уж воистину дурная голова не ведает, что творит! Через главное крыльцо надо было идти! Но в том и состояло дело, что Бернара и Рене Дюссо можно было и не беспокоить.

Девушка словно почувствовала, что он рядом. С обратной стороны двери послышался шорох, хриплый от сна голосок опасливо вопросил, «кого там носит в ночь глухую».

– Это я, – волнуясь, сообщил Романов. – Поль. Беглый русский…

Дверь отворилась. В руке у девушки горел фонарик. Обрисовались скомканные волосы, длинная ночная рубашка. Павел зажмурился от яркого света. Девушка застыла, раскрыв рот, – мужчина, с которым она недавно провела ночь, выглядел совсем иначе! Приодет, в глазах мужественный блеск, на поясе подсумки с магазинами и гранатами, за плечом карабин… Мирабель издала берущий за душу стон, схватила его за шиворот и втащила внутрь.

Павел растерялся, споткнулся о порог. Запашок в сельскохозяйственной подсобке был еще тот, но это вообще не имело значения. Ох уж эта любовь по-деревенски! Он бормотал: «Мирабель, подожди», но она не обращала внимания на его лепет, осыпала его поцелуями, тащила за собой. Как же здорово, что она услышала этот робкий стук в дверь!

До ее комнаты была коломенская верста, путь пролегал через родительскую спальню – это было сложно и нестерпимо долго! Она втащила его в какой-то темный закуток, бросила на пол фонарь. Урезанный свет озарял дощатые стены и наваленные в углу мешки с тряпьем.

– Какой же ты нынче бравый, Поль, – она сдавленно смеялась. – Тебя сегодня просто не узнать!.. Какой же ты молодец, что зашел! А я сегодня одна, совсем одна…