Заговор против Сталина

Сказанное пришлось продублировать.

– Там, – кивнул Марсель, – за холмами, отсюда не видно. Гора возвышается над местностью, Конте расположена у ее подножия. До нее миль восемь, а то и больше. Лес пройдем, а дальше придется по скалам карабкаться. Есть проходимые участки, есть не очень, часть пути придется проделать в обход.

– Голодные пойдем? – насупился Генка.

– Голодные, – кивнул Павел. – Подножным кормом питаться будем. Все, что осталось, сейчас съедим, а дальше… Вообще, иди к черту, Генка, со своими дурацкими вопросами!

– То есть ты теперь командир? – насторожился Брянцев.

– Не напрашиваюсь, – фыркнул Павел. – Командуй, если хочешь.

– Ну уж нет, – опомнился летчик. – Берешь на себя этот груз – значит, тащи.

– Тогда уходим. Отказников нет?

Он повторил вопрос на других языках и обвел взглядом присутствующих. Все молчали, смотрели в землю. События прошедшей ночи опустошили людей.

– Оружие берем с собой, неважно, что патронов нет.

– У меня один есть, – смутился Генка. – В карман заранее убрал, чтобы оставить себе…

– Никаких «себе», – нахмурился Павел. – Все людям! Надеюсь, не надо объяснять каким?.. Время тянуть не будем, достаточно сидели. По команде рвем с горы в ту сторону, – он кивнул на противоположный склон. – Двести метров до леса, справимся. Но бежим так, чтобы холм был на одной линии с деревней, улавливаете мысль? В лесу перекусим.

До леса добежали без приключений, углубились в чащу на пару сотен метров. На привале по-братски разделили остатки еды – плотный серый хлеб с ароматом растительной приправы и тягучий деревенский сыр, ко вкусу которого непросто было привыкнуть. Неподалеку протекал ручей – напились воды до отвала, наполнили фляжки.

– Жить можно, господа-товарищи, – деловито заключил Брянцев. – Правда, недолго.

А дальше было то, чего все и ждали. Лес закончился, потянулись страшноватые скалы. Поначалу люди находили проходы, карабкались на камни. Джузеппе ободрал колено – пришлось залечивать. Итальянец морщился от боли, а Брянцев его бинтовал и приговаривал, сдерживая смех: «У зайки боли, у лисички боли…» Группа партизан застряла в скалах, скорость упала почти до нуля, перед глазами вздымались страшные зубцы. Многие участки приходилось обходить. Вскарабкавшись на травянистый склон, выпали в изнеможении в сосновом лесу на вершине, где очень некстати обнаружили, что кончилось курево. «Будем вести здоровый образ жизни», – пошутил майор. С обратной стороны холма открывался безрадостный вид на северо-запад. Сперва скалы тянулись непрерывной грядой, потом стали появляться вкрапления зеленых массивов. За массивами возвышенности подросли, а следом показалась несимметричная гора – зубчатая и лысая на макушке.

– Это и есть гора Манжино, – просветил товарищей Марсель. – Справа под ней – деревня Конте, довольно крупная, с собственной управой. Вермон говорил, что отряд дислоцируется в трех милях от Конте, там удобная для обороны местность. В деревне карателей нет, немцы не любят туда приезжать.

– К любой деревне ведет дорога, – резонно заметил Павел. – Уверен, что в этой местности есть и другие населенные пункты и все они связаны дорогами. Есть ли смысл топтать горы, если можно пойти по дороге?

– Не уверен, Поль. – Марсель задумался. – Про дороги мне неизвестно. Вермон знал, я – нет… В любом случае нацисты могут не контролировать отдельные деревни, но дороги всегда охраняют, ставят там скрытые посты и прячут снайперов. Солдаты дивизии «Шарлемань» не любят макизаров и никогда не берут их в плен. С мирными жителями тоже не церемонятся. Если нас засекут на дороге, догадайся сам, чем это закончится. Лучше идти по горам. Пусть медленно, но будем живы.

В рассуждениях парня имелся резон. Несколько раз замирали, Павел прикладывал палец к губам – шли военные колонны. А один раз отчетливо услышали гул самолета. Путь измотал, партизаны едва тащились. Таяли силы, люди все чаще делали привалы. Альпинистов-скалолазов в группе не нашлось, опасные кручи обходили стороной. День прошел незаметно, а по ощущениям одолели не больше пяти верст. До темноты еще пытались идти, втянулись в седловину между холмами.

– Странно все это, – пыхтел, волоча ноги, Кривошеев. – Партизаны не ходят по этим горам – делать им, что ли, больше нечего? Сидят в глуши и сами себя охраняют? У них есть вполне проходимые тропы, есть дороги и все необходимые коммуникации, чтобы быстро оказываться там, где нужно. А мы плутаем, как заблудившиеся пионеры, и я уже не понимаю, где мы находимся!

– Ты прав, – согласился Павел. – Пройденное нами расстояние можно преодолеть быстрее.

Тем не менее они уже приближались к горе, она доминировала над местностью. По курсу нарисовался крутой провал – пришлось взобраться на небольшой кряж и тащиться по ветру. Людей качало. К темноте добрались до хвойного бора, оставалось лишь преодолеть травянистый склон. На него взобрались, как на Эверест, а потом попадали без сил в пушистую траву.

Сгустилась темнота, продвигаться дальше стало невозможно. Люди засыпали мертвым сном прямо под открытым небом. Наверху дул ветер, трепал кроны сосен, но внизу было тепло и комфортно. По телу ползали насекомые, иногда кусали, но это было меньшее из зол. Сон навалился мертвецкий, без видений. Последнее, что запомнилось, – сонное бормотание Кривошеева: дескать, на пост он не пойдет – страшно.

К утру стал донимать холод. Павел повертелся, насилу снова уснул. В полумраке выросла Мирабель в длинной сорочке, подошла и пристально посмотрела майору в глаза. Она пахла по-особенному, даже во сне он различал аромат ее тела. Он пытался ей что-то сказать, тянул руки, желая обнять, но девушка была лишь видением, и он обнимал пустоту. Только глаза – бездонные озера – продолжали внимательно на него смотреть.

Он очнулся от хлопнувшего неподалеку выстрела. Подлетел, машинально выхватил из подсумка последнюю гранату, схватился за кольцо. В голове еще витал расплывающийся девичий лик.

Утреннее солнце, восходившее над кряжем, резало глаза. Травка переливалась, шумел сосновый лес. Люди вскакивали, озирались. Энди Грир по примеру майора тоже извлек гранату, но ума хватило не выдергивать чеку. Итальянец что-то бормотал, протирая глаза, – картинка после этой процедуры действительно менялась. Угрюмо озирался Брянцев. Подскочил Марсель, стал бегать кругами между деревьями. В компании отсутствовал только Генка Кривошеев, а ведь именно у него оставался последний патрон.

– Ну сейчас он у меня получит. – Брянцев насупился, сжал кулаки.

Стреляли со стороны склона. Возбужденные люди высыпали на косогор.

– Эй, без паники, это я!

Раздвинулись ветки кустарника, и из них вылупилась сконфуженная физиономия Генки. Павел облегченно вздохнул, выругался. Генка подошел со смущенной миной, таща карабин.

– Все в порядке, народ, – он застенчиво опустил глаза. – Просто проснулся, пошел за кусты по большой нужде…

– С карабином? – уточнил Романов.

– Точно, – кивнул боец. – А как иначе? Вдруг там немцы?.. Только сел, смотрю – олень! Или, может, косуля, кто их разберет. Красивая такая, совсем рядом, кору с дерева обгладывает. У меня аж сердце упало, слюнки потекли – так есть захотелось!..

– Дальше можешь не рассказывать, – проворчал Павел. – Ты потратил последний патрон, который берег для себя. Косуля где?

– Нет ее, – Генка стушевался. – Промазал. Она резвая оказалась, услышала, как я затвор спускаю, и как даст стрекача – только копыта засверкали. Через бурелом перемахнула – и в заросли.

– Тьфу ты, – сплюнул Брянцев. – По немцам так же мажешь?

– Не, по немцам не мажу… Да ладно – со всеми бывает… Эта животина такая красивая была – блестящая, в светлых пятнах. А глаза-то какие…

– Генка, ты дурак? – Брянцев покрутил пальцем у виска. – Вот какого хрена ты всю округу взбудоражил? А если неприятель близко?

– Так нет никого, – Генка вздрогнул.

– Все, уходим. – Павел скрипнул зубами. – Поспали, повеселились – теперь валим к чертовой матери. Полминуты на сборы – и вниз.

– Да нам бы только подпоясаться, – хохотнул Брянцев.

Под горой на пути к звонкому ручью поджидала засада.

Грир чертыхался:

– Почему русские такие мазилы? Могли бы запастись приличным мясом, а теперь по милости некоторых опять ходить голодными!

Ручей манил, и они потеряли бдительность. Затрясся ближайший кустарник. Из него вышла группа людей и направила на беглецов стволы автоматов. Партизаны встали как вкопанные – сработал фактор внезапности. Марсель клацнул зубами.

– Оружие на землю! – гаркнул суровый молодчик с прожигающим взглядом.

Он был одет в потрепанную тужурку, на поясе в кожаных ножнах покоился кинжал с затейливой рукояткой.

Противиться партизаны не стали, опустили карабины на землю – в них все равно ничего не было. Остальные помялись, но тоже избавились от оружия.

– Теперь гранаты! – скомандовал второй, худой и жилистый. – И не говорите, что их нет! Медленно, плавно, без резких движений, иначе сразу стреляем!

Гранаты тоже вытащили и положили под ноги. Одна покатилась, к ней подскочил человек с ружьем и прижал ее ногой к земле.

– А вы кто, собственно?.. – начал издалека Генка.

– Молчать! – отрезал здоровяк. – Радуйтесь, что сразу не пристрелили, а решили сперва с вами побеседовать. Обыщите их, парни.

Подбежали двое, заставили поднять руки. Обхлопали карманы, стащили с задержанных ранцы и рюкзаки, потом собрали карабины и гранаты.

– РОА? – вкрадчиво осведомился старший, недобро прищурившись. – Ну давайте, мужики, колитесь.

– Сам ты РОА, – буркнул Брянцев. – Глаза протри, слепошарый…

– Молчать! – взвился боец, вскидывая автомат. Остальные тоже забряцали оружием.

Их было пятеро, но только двое говорили по-русски. Прочая публика была разношерстной: мрачный тип в брезентовой накидке с англосаксонской физиономией, двое – пожилой и молодой – в выразительных баскских беретах. Пару недель эти люди точно не брились – блестела щетина. Видимо, внешний вид в отряде не был в приоритете.

– Ладно, хватит, – вздохнул Павел. – Чего выделываемся, парни? Мы к вам идем. И на упырей Власова мы похожи так же, как вы – на лондонских джентльменов. Мы – все, что осталось от отряда Жака Вермона. Попали в засаду у Соли – еле ноги унесли… Майор Романов, – представился он. – Неделю назад бежал из концлагеря Бирхорст под Фрайбургом. Это капитан Брянцев и старший лейтенант Кривошеев. А это, если тебе интересно, бойцы отряда – Энди Грир, Джузеппе Манчини, Марсель Лерон. По-русски не шарят.

– А ты не заливаешь ли? – неуверенно спросил худой и жилистый. – Много всякой публики по этим горам шастает. Бывает, лазутчики вот так и выглядят, как вы. Пригреешь таких, а они тебе потом нож в спину, отряд сдают со всеми потрохами.

– Помолчи, Емельян, – поморщился старший.

Он смотрел въедливо, все так же с прищуром – явно был не дурак. А то, что подозрительный, – так были, похоже, прецеденты.

– Минуточку… Марсель, это ты? – внезапно заговорил по-французски угловатый субъект с заросшим черной щетиной лицом.

Он сделал шаг вперед, присмотрелся. Марсель раскрыл от удивления рот и вдруг заулыбался, блеснув зубами.

– Андре! – взвизгнул он. – Да тебя в этой щетине и не узнать!

Никто опомниться не успел, как эти двое заключили друг друга в объятия, смеясь и обмениваясь шуточными ударами.

– Кузен мой, – объяснил Марсель, когда закончились мужские нежности. – Он тоже из Марселя, в одном квартале жили. Наши матери – родные сестры. Я слышал, что он тоже в маки ушел, только не знал куда.

– Ладно, – поморщился старший. – Пойдем в отряд. Будем разбираться, что вы за кексы такие. Романов, говоришь? – Партизан помялся, вытер ладонь о штаны и протянул ее Павлу: – Суховей Виталий, капитан Красной Армии. У товарища Истомина вроде начальника разведки. У нас в отряде половина – русские, а остальные… Ну кого бог послал… Это вы там стреляли? На весь лес слышно было, вот Юрий Михайлович нас и отправил выяснить, что за охотники тут объявились.

Глава 8

– Контрразведка, говоришь? – наморщил лоб крепко сбитый мужчина с квадратной челюстью, одетый в клетчатый макинтош. – Неслабо тебя занесло, майор… Постой, так ты из НКВД? Особист, значит?

– Одичали вы в этой глуши, Юрий Михайлович, – улыбнулся Павел. – Контрразведка с апреля прошлого года является составной частью наркомата обороны. Мы такие же военные, как и все. СМЕРШ – может, слышали? Поиск и обезвреживание шпионов и диверсантов в нашем тылу… Я выполнял секретное задание командования, я об этом уже рассказывал.

Подробности майор опустил – кому они интересны? Да и режим секретности никто не отменял.

Помимо Истомина, присутствовал его помощник – коренастый субъект среднего роста, в очках, весь заросший бородой. Представился Дунаевым Сан Санычем. У него были внимательные умные глаза, а мысли, благодаря обилию растительности, совершенно нельзя было прочесть.

Они сидели под навесом на открытом воздухе. Вокруг шумела партизанская база. Объект, в отличие от базы Вермона, был основательный, и людей здесь обитало больше. База располагалась в лесу, на пологом горном склоне. На утесах несли службу наблюдатели с пулеметами – база охранялась самым серьезным образом. Связные находились в окрестных деревнях, «голубиная почта» исправно работала. Уступы на поверхности горы связывали вырубленные в глине ступени. Растительности хватало, чтобы замаскировать базу с воздуха, плюс использовались маскировочные сети трофейного происхождения. Землянки соединялись ходами. Из оврага, вгрызавшегося в гору, проистекали запахи вкусной здоровой пищи. Люди сновали, как муравьи в муравейнике, – несли службу и занимались хозяйственными делами. Мелькали вездесущие баскские береты, иноземные и славянские лица.

– Ладно, верим мы тебе, Павел Сергеевич, – вынес вердикт Истомин. – Для лазутчика, сочинившего такую историю, чересчур затейливо, они попроще работают. И в то, что ты страдал в концлагерях, а потом героически сражался в отряде товарища Вермона, тоже верим… Вермона жалко, сочувствую, что вы потеряли в Соли так много людей… Присоединяйтесь к нашему товариществу, майор. Вы, шестеро, не бог весть какая подмога, но все лучше, чем ничего. Народ обстрелянный, это главное, а национальный состав никого не волнует… Я Истомин Юрий Михайлович, ты уже в курсе. Майор, артиллерист, под Курском контузило – попал в плен, отправили в Локоть. А Локоть, если не знаешь, – это рассадник предателей, у них там целая республика была, сейчас уже нет. Склоняли к сотрудничеству – отказался. Потом менял концлагеря как перчатки: Белоруссия, Польша… Насмотрелся, как с нашими военнопленными обращаются. Бежал из французского Лапьеза, это на севере. Знатный был побег, но бестолковый… Там и русские были, и французы – кого только не было. Рванули всем гуртом за колючку, охрану камнями забили. Они обалдели, даже стрелять не сразу начали. Давно подмечено: если хочешь что-то сделать – делай экспромтом! Потом они опомнились, подтянули солдат из дивизии «Мертвая голова» и давай по лесам беглецов отлавливать и отстреливать! Ушла десятая часть беглецов – нормальный, в общем-то, процент, больше и не бывает. Растворились в лесах, обзавелись оружием и давай на юг прорываться, где теплее, – Истомин усмехнулся. – Я сколотил один отряд – его разгромили, я подался в бега. Снова собрал людей, мы ушли в бургундские горы. По-французски стал немного понимать – жизнь заставила… Местность – Бельфорский коридор, долина, стиснутая горами. Пара полноводных рек, на северо-востоке – Верхнерейнская возвышенность… И в географии, как видишь, поднаторел! Почвы здесь своеобразные, глинистые плесовые грунты. Во время дождей превращаются в кашу, и тогда там, где нет дорог, пройти становится невозможно. Но нам это только на руку, дождь пройдет – можно спать спокойно… Руковожу этим отрядом, считай, с ноября. Имеем громкое название: «Отряд имени Надежды Крупской». Половина бойцов – русские, остальные – с бора по сосенке. Все виновные, в плен попадали, то есть совершили государственное преступление. Вот и искупаем свою вину. Иллюзий не питаем – полностью не искупим, отвечать будем после войны. Но что поделать, судьба такая. И ты, майор, искупать будешь, не надейся. Нахлебаемся еще.

– Искупим, Юрий Михайлович, рано об этом думать… Вы тоже военнопленный, Сан Саныч? – обратился он к Дунаеву.

– Бог миловал, – хмыкнул бородач. – Я, товарищ майор, вообще по другой части. Эмигрант я.

– Белоэмигрант? – нахмурился Павел.

– Просто эмигрант, – поправил Дунаев. – В Бресте жил до войны (во французском, разумеется, Бресте). В городе большая русская диаспора была. Родня в семнадцатом покинула мятежную Россию. Отец был статским советником, мать – домохозяйкой. Мне уже исполнилось четырнадцать, но моего мнения не спрашивали – посадили в поезд. Отец сокрушался, что страна потеряна, что произошла разрушительная катастрофа… Бежали через финский Выборг – поезда тогда там еще ходили. Потом Швеция, Польша, Франция. На благоприятный исход Гражданской войны мои родители не надеялись. Отец был уверен, что разрозненное Белое движение не выиграет. Так и случилось. Францию наводнили белоэмигранты. Родитель запил и тихо скончался. Мама тоже зачахла, долго не продержалась. Жил с двоюродной тетушкой. Сам поставил себя на ноги: имею техническое образование, много лет проработал инженером в морском порту. В антисоветских организациях не состоял, если вас это волнует, к политике никаким боком не причастен.

– В Советскую Россию не думали вернуться?

– Зачем? – Дунаев пожал плечами. – Франция стала моим домом. Правда, язык так толком и не выучил, изъясняюсь коряво… Семью завел… – Он вдруг стушевался, замолчал.

– Можешь не продолжать, Сан Саныч, – сказал Истомин. – Каратели погубили семью Сан Саныча – жену и двоих детей. Тогда он осерчал, за оружие взялся, оккупантов ненавидит лютой ненавистью. В Бресте участвовал в террористических атаках, был схвачен – чудом не расстреляли. Судьба забросила в Бургундию. С января он здесь. Грамотный человек, хоть и не военный. Рассуждает здраво, логично, с людьми общий язык находит. Поэтому и стал мне правой рукой.

– Уже военный, – проворчал Дунаев. – Жизнь, зараза, заставила.

– А я решил, что вы комиссар, – усмехнулся Павел.

– В каком-то роде да, – допустил Сан Саныч. – Слежу за состоянием морального духа, воспитываю людей. Забудь про свою старую жизнь, Павел Сергеевич, здесь все иначе. Советская Россия далеко, порядки и нравы другие. Даже Юрий Михайлович смирился, уж на что был фанатичный коммунист!.. Лично у меня с советской властью крупные разногласия, не по душе она мне. И большинству ребят в отряде – тоже, даже русским. Но какая разница, если враг один и он беспощаден, безжалостен? Тут уж не до мировоззрений, надо объединяться, бить фашиста. А устраивать диспуты с дискуссиями и отстаивать свои политические платформы можно и после войны. Если сейчас в этом увязнем, долго не провоюем.

Павел молчал. В глубине души он понимал, что мир велик и разнообразен и те, кто придерживается иных взглядов на жизнь, – тоже люди. Но все это было непривычно, попахивало… ревизионизмом…

Мимо прошли Марсель и его кузен Андре. Они увлеченно болтали, что-то вспоминали. Марсель украдкой подмигнул Романову. Новые ребята вливались в коллектив. Энди Грир нашел свои родственные души и теперь раскатисто смеялся. Брянцев и Генка Кривошеев тоже стали своими, по-свойски матерились и посмеивались. Дунаев был прав: люди плевали на то, каких взглядов придерживались их товарищи.

Показался Генка. Он тащил охапку дров и заговаривал зубы двум миловидным девчатам – отнюдь не француженкам. Девчата заливисто смеялись. Генка чуть не гарцевал: на такое приятное общество он не рассчитывал.

– Все смешалось в доме Облонских, – хмыкнул Истомин. – Видишь этих девчат? Вообще, их четверо, но твоему бойцу и с двумя не справиться. Девчонки из Белоруссии – Галка, Снежана, Милка и Светка. Школу окончили в Витебске еще до войны, потом одна в институт поступила, а другие на ткацкую фабрику устроились. Девчата как девчата, самые обычные, веселые. Эвакуироваться не успели, жили в оккупации. Потом немцы их в Германию на принудительные работы погнали. Пережили, намучились, бежали. Озлобились и – не поверишь – сколотили собственную боевую группу из молодых баб. Мужиков принципиально не брали. Обучились военному делу, всяким хитростям. Действовали дерзко, авантюрно. Выдавали себя за француженок, шли на танцы в какой-нибудь немецкий клуб, там знакомились с офицерами, а ночью вырезали всех, кого могли достать, – ни одной твари в живых не оставили. К немцам, бывало, подкатят – веселые такие, доверчивые, щебечут, – а они уши развесят, бдительность потеряют… Девчонки набрасываются и убивают их к чертовой матери. Ножами владеют, как потомственные мясники… А в целом обычные девчата, смешливые, поболтать любят, повеселиться… Когда мы встретились, у них были проблемы – потеряли двух и еще больше озлобились. Да и немцы стали осторожнее относиться к девчонкам, желающим познакомиться… Галка у них старшая, согласилась перевести своих воительниц в наш отряд. Они тут сами по себе, приказы обсуждают, но все делают по-своему. И не прижмешь – гражданская бабская публика! Так что ты скажи своему бойцу, чтобы поосторожнее был с ними. Убить не убьют, но посрамить могут.

– Есть несколько человек из Русской освободительной армии Власова, – сказал Сан Саныч. – Сами пришли, принесли оружие и кое-какие военные сведения. Сказали, что осознали свою вину и готовы ее искупить. Юрий Михайлович, понятно, встал на дыбы, но я его уговорил попробовать. И ничего, нормально воюют бывшие предатели вашей социалистической Родины! Один, правда, погиб, но двое полностью влились в коллектив, стали здесь своими. Мы тут, видишь ли, сгоряча не рубим и идейными установками не связаны.

– Ага, порой диву даешься, – покачал головой Истомин. – Есть такое чудо – Еврейская боевая организация. Не всех евреев фрицы ликвидировали, многие ушли в леса и горы и сколотили группы. Немцев мочат без жалости, камня на камне после себя не оставляют. Так вот, четверо из одной такой группы к нам перебрались после того, как их разгромили, Моисей Гальц у них за главного.

– Про княжну не забудь, – улыбнулся Дунаев.

– Ах да, – вспомнил Истомин. – Самая настоящая русская эмигрантская княжна, Елизавета Юрьевна из рода Урусовых, слышал про такой дворянский род? Сами они из ногайцев, но это когда было – обрусели давно. Сколько их постреляли в революцию и Гражданскую войну, этих Урусовых, но ничего, живучи и плодовиты, живут и размножаются. Папенька Елизаветы Юрьевны был генерал-лейтенантом, членом Государственного совета, дядюшка – гофмейстером, то бишь управляющим монаршего двора. Представляешь, какие люди? А их дщерь, так сказать, партизанит, помогает раненых выхаживать, на кухне возится. Вся родня, считай, на том свете – шталмейстеры, конезаводчики, вице-губернаторы… Кто-то сам скончался, кому-то немцы помогли – одна осталась сиротинушка. Замужем была за каким-то французом, пока его немцы не повесили. С детьми не сложилось. Фашисты пытались лапу на нее наложить – все-таки натуральная княгиня, ярая противница советской власти! Но бежала наша дражайшая Елизавета Юрьевна из Парижа (подпольщики помогли), мыкалась два года в Тулузе и Дижоне, потом к нам пришла.

– Княгиня-белоэмигрантка – не перебор ли? – на всякий случай спросил Павел.

– Да нет, все штатно, – отмахнулся Дунаев. – Она еще мелкой была, когда ее на теплоход в Севастополе погрузили и свезли на чужбину. За свои поступки отвечать не может… Не страшная она, обычная баба. От немцев натерпелась, как и мы все, точно не предаст… Совсем мы вас запутали, Павел Сергеевич?

– Есть немного, – признался Павел.

– Нам без разницы, где фашистов бить, – пожал плечами Истомин. – Перейдем к делу, майор? В свое командование тебя не возьму, но консультироваться буду, не возражаешь? Не так уж много у нас офицеров. За последние две недели мы провели три боевые операции – могли бы больше, но хоть так. Приходится совершать глубокие рейды, чтобы фашисты не вычислили местоположение базы. До Бельфора не дошли, но окрестности разворошили. Взяли материальный склад в деревне Венжу, перебили полтора десятка местных полицаев. Все ценное забрали, остальное сожгли. Правда, пришлось все попрятать по лесам – разве дотащишь такую кучу? Там и продукты, и обмундирование, и лекарства… Сожгли колонну грузовиков за мостом на Соне: перекрыли дорогу в оба конца, прошлись свинцом, а потом подожгли из трофейных гранатометов – в качестве чистовой обработки, так сказать. Немцы подкрепление прислали, да наших уже след простыл. А в третий раз вообще все удачно сложилось. Оккупанты давно на наш отряд зуб точат, да не знают, где мы сидим, вот мы и подкинули им ложные координаты базы – якобы она в лесу под Шаро. Колонна вошла в дубраву – там мы их и заперли. Захватили у них в тылу минометную батарею – та уже пристреляна была – и накрыли эту ложную базу. Немцы оттуда бежали, угорелые, понять не могли, почему свои по ним садят. Батарею мы, понятно, увезти не смогли, отстреляли боезапас и все взорвали.