Заговор против Сталина

– Кажется, понимаю, – кивнул Дунаев. – Есть риск, что этот гауптштурмфюрер уже связывается по рации со своим руководством – в командирских машинах обычно есть приемопередатчики. А командованию ничего не известно о выступившем ранее из Шабли подразделении. Гауптштурмфюрер может засомневаться и вывести из района свое войско.

– А с другой стороны, соблазн велик: быстро пройти по ущелью, нанести удар по Конте и перекрыть партизанам горло… Мы же верим в нашу счастливую звезду, Сан Саныч?

– Еще как, – осклабился Дунаев. – Дуракам везет… Есть предложения, Павел Сергеевич? Возвращаемся в отряд или найдем себе местечко в зрительном зале? Идеального обзора не обещаю, но кое-что увидим – имеется в паре верст скала с удобным подъемом, оттуда открывается завораживающий вид!

– Принимается, – кивнул Павел. – Местными красотами мы еще не любовались.

История умалчивает, связался ли Боннэр с командованием, но в ущелье Карбен он вошел. Дорога была укатанная, хотя сужалась несколько раз. Немцы дважды делали остановку, чтобы отбросить камни с проезжей части, но потом дело пошло сносно.

Колонна осваивала сложную местность. Боннэр спешил, и в этой спешке имелся смысл: если основные силы партизан остались в месте засады, то что им делать здесь? Ползли бронетранспортеры, грузовики переваливались через каменные лепешки. Часть солдат спешилась, они брели рядом с автомобилями и настороженно посматривали по сторонам. С обеих сторон возвышались нелюдимые скалы. Дюжина пехотинцев ушла вперед с дозором.

Дорога понизилась, скалы выросли и теперь висели над душой страшноватыми зубцами. Неприятное место, глухая зона, тишину нарушает только урчание техники. Дозор медленно брел с автоматами наперевес. Солдаты что-то чувствовали, их лица взмокли от пота. Когда у кого-нибудь из-под ног выстреливал камень, вздрагивали все. Бойцы почти не разговаривали, их внимание усилилось, лица от волнения побледнели.

В этой неестественной тишине вдруг с горы покатился камень. Он забавно пропрыгал, отбиваясь от выступов, и упал на дорогу в метре от солдатской ноги. Военнослужащий застыл, на лбу выступила испарина. Остальные заозирались, припали к прицелам. Покатился еще один камень, но и он упал, никому не навредив. Что такого, камни ведь постоянно падают! Но вслед за вторым камнем хлынула осыпь – сначала всякая мелочь, крошка, а затем посыпался настоящий град из булыжников. Камни летели, словно из самосвала. Каменный град накрыл зазевавшихся солдат. Несколько человек успели выскочить, побежали назад. Остальным не повезло – камни ломали им кости, крошили черепа. Кто-то орал, хрипел мужчина с перебитым позвоночником.

Осыпь продолжалась секунд пятнадцать, и на дороге выросла внушительная гора. Из-под нее торчали искривленные конечности, вытекала кровь. Поднялась паника. Выжившие солдаты принялись строчить по скалам. Кто-то додумался бросить гранату, и повезло, что она взорвалась на горе, а не у метателя под ногами.

Остановилась колонна, с грузовиков спрыгнули солдаты. Разразилась ожесточенная стрельба, открыли огонь с башен БТР пулеметчики. Это было сущее безумие! Ответного огня никто не вел, но эсэсовцы не унимались, крошили оба склона. Камни снова катились на головы солдатам – на этот раз они были сами виноваты. Подобных осыпей уже не было, но досталось многим. В голове колонны орал гауптштурмфюрер: «Прекратить огонь, кретины!»

Стрельба прекратилась, но оружие никто не опускал. Глаза внимательно следили за гребнями скал. Но там было тихо, только птицы сорвались, напуганные стрельбой, и подались за косогор. Перекошенные лица тряслись, пот хлестал ведрами. Возможно, солдаты дивизии «Шарлемань» и отличались особым героизмом, но, видимо, в каких-то других условиях. Командир орал: «Всем тихо, проявлять повышенную бдительность!» И все притихли. Только раненые стонали – им не могли запретить. На скалах не было ни одной живой души. Боннэр поколебался, потом стал раздавать команды: с места не сходить, двигатели держать включенными, части личного состава – наблюдать за скалами, остальные – на разбор завалов. Не менее сорока человек, забросив оружие за спину, принялись растаскивать камни, чтобы освободить проезд. Немцы нервничали, постоянно бросали взгляды наверх. Но скалы невозмутимо помалкивали, и солдаты успокоились – возможно, осыпь была случайной…

И вдруг из-за гребней полетели гранаты. При этом метателей не было видно. Боеприпасы прыгали по склону и взрывались внизу. Гранат не жалели – все, чем нажились при недавней атаке на арсенал, пошло в ход. Забрасывали не только завал, где трудились солдаты, волна разрывов накрыла всю колонну. Загорелись замыкающие грузовики, и отступление задним ходом стало невозможно. Обе роты попали в капкан. Гранаты продолжали сыпаться, солдаты гибли. Помимо гранат, летели бутылки с зажигательной смесью – этого добра наготовили предостаточно. Билось стекло, горящее пламя растекалось по брезенту, капотам, облизывало тонкую броню бронетранспортеров. Охваченные пламенем, метались люди. Завал только начали разбирать, под ним оставались живые и мертвые, но сверху падали еще тела, и спастись из этого ада было невозможно. Несколько человек попытались заползти под автомобили – их ноги перебили осколки взорвавшейся рядом гранаты. Несчастные взвыли, не в силах выбраться. Дно ущелья заволокло пороховым дымом. Солдаты беспорядочно стреляли при полном отсутствии мишеней. Гауптштурмфюрер Боннэр получил пулю в живот и теперь захлебывался кровью. Он подполз к колесу, откинул голову. Машину тут же охватило пламя, уничтожило брезент, стало сжирать деревянные части кузова и слизывать краску с кабины. В какой-то момент на гребне появились люди, но сопротивление было сломлено, они могли стрелять беспрепятственно. Эсэсовцы залегали среди камней, но сверху их было прекрасно видно. Пули кромсали защитные комбинезоны. Это было форменное избиение! Выжившие солдаты бросали оружие, лезли на склон с поднятыми руками. Но служащие СС в плену не требовались – их сбивали пулями. Те, что были поумнее, пробирались в заднюю часть колонны, перебегали, ползли, прячась за телами павших. Вырваться удалось немногим, но таковые были, они уходили за «флажки», прятались в камнях, в основном израненные, растерявшие оружие.

На скале в шестистах метрах от арены побоища было тепло и солнечно. Люди лежали за камнями и курили, прислушиваясь к звукам боя. Над ущельем Карбен поднимался черный дым. Не было необходимости видеть картину своими глазами, все и так было понятно. Партизаны с удобством обустроились и теперь подставляли солнцу чумазые лица. Загадочно улыбался молодой парнишка Антуан Лепье, думал о своем. Подобные минуты случались на войне – груз падал с души, появлялась возможность поразмыслить о жизни. Что-то бравурно насвистывал антифашист Шенк. Увлеченно чесался Гуссак. Сан Саныч Дунаев курил папиросу и вслушивался.

Бой прекратился, теперь доносились только крики. Над горящей техникой клубился дым.

– Вот и все, – произнес Дунаев. – Что и требовалось доказать. Получили в рыло. Такие вот пирожки с котятками, Павел Сергеевич, – он повернулся к майору и подмигнул.

В ущелье продолжали кричать, но это были крики радости. Кто-то громогласно улюлюкал, кто-то пел «Марсельезу». Другие стали изображать заводные ритмы канкана, и эта идея понравилась всем, даже тем, кто никогда не был в Париже и не знал, что такое «Мулен Руж». Хоровое пение поднялось до небес, перемежалось дьявольским хохотом. Вступил женский вокал – девчата из Витебска тоже присутствовали. У певицы был идеальный слух и звонкий голос, она уверенно выдерживала тему, получая заслуженные аплодисменты.

Маленькая победа – это хорошо. Вот только…

– Ты в порядке, Павел Сергеевич? – понизив голос, спросил Дунаев. – Странный ты какой-то – вроде радуешься, а смотришь на меня, как Владимир Ильич на буржуазию.

– Да бог с тобой, Сан Саныч, почудилось тебе! Это я-то не радуюсь?!

Павел перевернулся на спину и уставился в небо. Камень с души не падал, тяжелел, давил на грудную клетку. Волнение зашкаливало, сердце колотилось. Он не сразу понял, кто такой Дунаев. Трудно опознать лицо, заросшее бородой, тем более если лично ты его никогда не видел, только на фото. Но даже после того, как Дунаев избавился от бороды, понимание пришло не сразу – слишком много всего наслоилось. А вот теперь исчезли последние сомнения. Павел лежал неподвижно, боясь пошевелиться, и переваривал озарение.

Дунаев Сан Саныч – персонаж вымышленный. Рядом с ним лежал Борис Андреевич Резник, активный участник заговора против товарища Сталина, трусливо бежавший в Британию. Именно по его душу направлялась в Лондон группа СМЕРШ, когда корабль поразила немецкая торпеда. Этого человека майор Романов должен был найти и допросить, чтобы выявить скрывшихся от правосудия заговорщиков, а затем ликвидировать.

Но этот человек оказался во Франции и стал активным участником антигитлеровского Сопротивления. Такого просто не могло быть! Мир не просто тесен, он безобразно тесен!

Глава 10

Новость о гибели в ущелье крупного подразделения СС не могла пройти незамеченной. Она стала шоком для всего гитлеровского командования. Подобного еще не было, чтобы потери в тылу становились сопоставимыми с потерями на фронте.

Разрозненные группы партизан вернулись на базу. Повторной атаки не последовало – силы карателей в регионе были не безграничны. Но почивать на лаврах было рано.

Они отработали новую систему выставления дозоров и ускоренной передачи экстренных сведений. Давно имелись пути отхода, а также резервная база в шести верстах на север. Жизнь продолжалась. Партизаны занимались своими делами, наряды уходили в разведывательный поиск.

Майор Романов нервничал. Он мог ошибаться – фотоснимки затонули вместе с «Глазго», – но зрительная память работала. Лицо на снимке прочно въелось в память, вытравить его не смогли ни время, ни концлагеря. Товарищи подмечали, что майор стал мрачным, но лишь пожимали плечами и с расспросами не лезли. Дунаев что-то чувствовал, Павел ловил на себе его проницательный взгляд, спешил отвести глаза, но этим делал только хуже.

Наличие рации в отряде выводило из себя. Однажды он ею воспользовался с разрешения командира. Позывные для связи с Абакумовым он помнил, они неоднократно уходили в эфир, но ответа он так и не дождался. Да и не рассчитывал он на ответ. Эфир – это тот же космос, в нем невозможно что-либо найти.

Что произошло в верхах за долгие месяцы его отсутствия? Существует ли еще СМЕРШ? На месте ли Абакумов и его заместитель, полковник Маховецкий?

Операция по поимке Резника, безусловно, провалилась, иначе что бы он делал в соседней землянке? Нельзя теперь оставлять попытки связаться с руководством! Он должен сообщить о Резнике, как бы некрасиво это ни выглядело! Он ведь офицер при исполнении, четко следует инструкциям и выполняет приказы!..

– Вы напряжены, Павел Сергеевич, – вкрадчиво заметила Елизавета Юрьевна Урусова. Она подошла неслышно, когда он курил на краю базы. Павел вздрогнул и поперхнулся табачным дымом. – Прошу простить, в мои планы не входило вас испугать… У вас приступ меланхолии?

– Можно сказать и так.

Он выбросил папиросу и повернулся к женщине. Как ей удавалось сохранять грацию и женское достоинство? Возня с ранеными, антисанитарные условия, помощь на кухне, где тоже требовалась тяжелая физическая работа… Красивые глаза запали, лицо посерело – княгиня недосыпала, как и они все. Но она оставалась красивой женщиной, на которую хотелось смотреть, – осанистая даже в бесформенной замшевой тужурке, волосы чистые, уложены под смешную шапочку, ногти обрезаны под корень. Он действительно не разбирался в русских княгинях – откуда они вообще берутся? Если не существует буржуазно-дворянской России, какой смысл в этих титулах? Но эта женщина ему нравилась. Хотя даже под страхом смерти он бы в этом не признался.

– Мрачные мысли о прошлом, Елизавета Юрьевна. Все в порядке.

– У вас было мрачное прошлое? – Длинные ресницы удивленно поползли вверх. – Хотя не буду настаивать, можете не объяснять. Вы слишком задумчивы, витаете в облаках и явно пребываете не в своей тарелке. У вас точно ничего не случилось?

– Вы тоже бываете грустной, Елизавета Юрьевна. Делаете свою работу, разговариваете с людьми, а в глазах стоит вселенская грусть. Скучаете по Парижу? А по России не пробовали скучать?

Она не обиделась, продолжала внимательно смотреть ему в глаза.

– Из России меня увезли еще девочкой, воспоминания о стране стерлись. Нет объекта для ностальгии, понимаете? Другое дело – людские разговоры. Мы постоянно общались с эмигрантами из России, в Париже была крупная русская диаспора. Эти люди неустанно вспоминали родную страну, ругали большевиков и проклинали советскую власть. Одни пили, другие кончали с собой, третьи вступали в белоэмигрантские организации. Четвертые просто жили – налаживали быт, рожали и воспитывали детей, зарабатывали на жизнь. Что такого в этой стране, Павел Сергеевич, если люди, находясь на чужбине, сходят по ней с ума, грезят о березках и рвутся посетить ее хотя бы разок?

– Большая загадка, – улыбнулся Павел. – Люди, как вы выражаетесь, сходят с ума, а когда все же возвращаются в Россию, впадают в недоумение: о чем, мол, грезили? В ней нет ничего особенного. Уезжают обратно с чувством облегчения, а через год-другой снова начинают тосковать и сходить с ума.

Княгиня засмеялась:

– Да уж, необъяснимый феномен. Переводите разговор в шутку, Павел Сергеевич?.. Прошу меня простить, вы не перегружены срочными делами? Не хотите помочь? Нужно принести воды, наколоть дров и вернуть на место выпавшие из кладки кирпичи, иначе печь окончательно развалится. Я могла бы сама, но разве княжеское это дело?

Павел улыбнулся. У женщины было бесподобное чувство юмора. И очень красивые глаза. Но, к сожалению, душу теребили другие мысли.

– Конечно, Елизавета Юрьевна, рад помочь. Ваша светлость не должна заниматься такими прозаическими вещами.

Он ловил себя на мысли, что в этой стране, где смешались люди разных национальностей и мировоззрений, он и сам начал меняться, стал мыслить по-другому. Убеждения остались прежними, но что-то постепенно сдвигалось, он становился мягче. Люди противоположных взглядов бились против общего врага, и никого это не смущало. Монархисты, анархисты, ярые приверженцы мирового коммунизма и мировой буржуазии, обычные люди, далекие от политики, – кого тут только не было. Бывало, спорили, ругались, могли ударить, но этим дело и ограничивалось. По большому счету людям было плевать, кто рядом с ними ведет огонь по фашистам. Хочешь – ругай советскую власть, хочешь – хвали. Почему же ему это так небезразлично?..

– Павел Сергеевич, есть минутка? – из землянки высунулся Дунаев и мазнул майора каким-то странным взглядом. – Зайдите, пожалуйста.

Сердце забилось, как барабан пионерского отряда. Давно пора решить назревший вопрос, сколько можно ходить вокруг да около?

Он спустился в землянку, на всякий случай передвинув кобуру с трофейным «вальтером». Фактически это была полуземлянка, оконце под потолком пропускало солнечный свет. Фигурант громкого дела сидел на скрипучей табуретке и недобро смотрел майору в глаза. Он мельком глянул на кобуру, это движение глаз не укрылось от внимания майора. Дунаев был без оружия, по крайней мере, так казалось.

– Присядете, Павел Сергеевич? – голос звучал напряженно. – Мы ведь можем поговорить?

Как далеко этот человек готов зайти, чтобы сохранить свою тайну? Большинству советских партизан участие фигуранта в заговоре против Сталина не понравится. Что уж говорить про майора Истомина.

– Присяду.

Павел опустился на нары. Они сидели друг напротив друга, напряженные, готовые вскочить в любую секунду. Молчание неприлично затягивалось.

– Поначалу все шло неплохо, Павел Сергеевич, – медленно начал визави. – Вы примкнули к нашему отряду, честно признались, что служили в СМЕРШ. Ну служили и ладно, с кем не бывает. Настороженность имелась, но вы неплохо проявили себя в боях, особенно в последнем, блестяще изобразив эсэсовского офицера. Я был рядом с вами и готов подтвердить, что вы вели себя достойно. Но, к сожалению, я избавился от растительности на лице, и теперь вы смотрите на меня иначе. Ваше отношение изменилось, вы избегаете общения. Вы с кем-то меня спутали?

– Вы не эмигрант, – глядя ему в глаза, сказал Павел. – Предлагаю оставить в покое вымышленные имена, Андрей Борисович.

Резник умел сохранять спокойствие, но его выдал дернувшийся мускул на лице. Он шумно выдохнул, поморщился, но сумел натянуто улыбнуться.

– От вас, ей-богу, нигде не спрячешься, даже во Франции найдете.

– Я не искал, Андрей Борисович. Или, скажем так, в последние месяцы не искал, не до этого было. Судьба так решила – из всех совпадений выбрала это.

– Да уж, злая ирония у этой судьбы… Отпираться, полагаю, бессмысленно?

– Да, не стоит.

– И что вы сделаете? Арестуете меня? Расстреляете? Боюсь, большинство присутствующих такого новаторства не оценит. Вам никто не поверит. И неизвестно еще, кто кого расстреляет первым.

– Угрожаете?

– Боже упаси, вы не тот человек, кого впечатляют угрозы. Предлагаю расставить все точки над i. Я видел, как вы терзали радиостанцию. Кремль недоступен? Сочувствую. Я сперва не догадался, но потом сопоставил факты. Вы служите в контрразведке, попали в плен осенью сорок третьего на том маршруте, которым проще всего добраться до Лондона. Меня вы узнали после того, как я сбрил бороду, – значит, имели фото. Не так уж сложно сложить два и два. Тем более у меня есть сведения, что контрразведка занимается моей поимкой. Почему она, да к тому же военная? Объяснений может быть множество, не поделитесь, какое у вас было задание?.. Думаю, секреты уже неуместны. Обстановка располагает… Все изменилось, Павел Сергеевич. Пусть вы доживете до победы, но что потом? Вы были в плену, общались с иностранцами, занимались непонятно чем. Задание не выполнили. Полагаете, похвалят и дадут орден? На вашем месте я бы не очень рвался в Советский Союз после окончания войны… Впрочем, не хочу раздавать советы… И не меняйтесь, пожалуйста, в лице. Так какое у вас было задание? Кстати, сожалею, что погибли ваши товарищи, ехавшие с вами по мою душу.

– Хорошо, Андрей Борисович. Раз у нас такой вечер откровений… Резидентура прихватила Жулича и Глазнева – считалось, что они могут вывести на вас. Операцию поручили контрразведке. Моей группе предстояло вытрясти душу из этих беляков, отследить вашу персону, схватить, выдавить из вас все сведения по заговору против высшего государственного лица, а дальше действовать по обстоятельствам. В случае невозможности переправить вас в Союз – ликвидировать.

– Спасибо за откровенность, – хмыкнул Резник. – Действительно, как меня вывезти в Союз? В коробке из-под апельсинов?

– Вы ведь участвовали в заговоре?

– Да, – кивнул Резник и нисколько не смутился. – Я был одним из самых активных.

– И вы знаете всех участников?

– Знаю, – Резник натянуто засмеялся. – Как вы собираетесь вытрясать из меня эти сведения? Здесь не Лубянка, это в принципе невозможно.

– В прежние годы вы сотрудничали с германской разведкой, этот факт вас не смущает?

– Вы путаете понятия, майор, – не сотрудничал, а взаимодействовал… Вы правда ничего не понимаете? – Резник невольно подался вперед. – Сталин целенаправленно уничтожает собственный народ, он вел страну к войне. Гитлер тоже уничтожает другие народы и целенаправленно привел страну к войне с СССР. Это и произошло, спорить не станете? Величайшая трагедия нашего века! Мы были против войны, взаимодействовали с генералами, которые тоже были против войны. Но, к сожалению, спецслужбы обеих сторон оказались сильнее… Вы на полном серьезе не видите разницы? Вы же не глупы, майор! Имеете опыт, повидали жизнь. У вас, в отличие от многих, есть совесть, даже не спорьте. Да, офицерский долг, преданность стране, идеологические рамки, привычка выполнять приказы – я сам этим грешил. Правда, недолго. Неужели за многие годы вы не почувствовали, что в стране что-то не так? Откуда у нее столько врагов? Почему вчерашние друзья становятся недругами? Почему люди голодают в мирное время? Почему вместо обещанной свободы крестьян загнали в колхозы – аналог рабства? Причем система не эффективна, она не работает… Но я не призываю вас ломать свои устоявшиеся стереотипы.

– Тем не менее вы этим занимаетесь, – улыбнулся Павел. – Как насчет подробностей вашей подрывной деятельности, Андрей Борисович? Сами говорите, что здесь бояться нечего.

– Закурить дадите?

– Конечно, держите.

Тесное пространство окутал табачный дым. Скрипнула дверь, и в землянку заглянул командир Истомин. Мужчины повернули головы, вопросительно уставились на вошедшего. Истомин состроил недоуменное лицо, пожал плечами и закрыл дверь с обратной стороны – очевидно, эпохальных мероприятий пока не планировалось.

– Я вспомнил вас, вы участвовали в расследовании – разрабатывали комбрига Мухина, неудачно подставившегося в Брест-Литовске. С этого события НКВД, собственно, и начал разматывать клубок, к нашему величайшему сожалению. Это были вы, Павел Сергеевич?

– Да, но мое участие в данном расследовании было недолгим.

– Ваше счастье, а то бы и вас забрали, как не в меру осведомленного… Мухин сдал пару сообщников, и каток поехал. На организатора Буревича вышли сразу, он не запирался… Странное дело, – Резник невесело улыбнулся. – Органы полностью себя дискредитировали фабрикацией дел и сочинительством несуществующих организаций, и вдруг – реальный заговор против высшего руководства. Думаю, многие так и не поняли, что к чему, работали по указке… Полетели головы – комкоры Котов, Пермяк, многие другие. Руководство липецкого гарнизона проредили наполовину. Народ хватали в НКВД, в управлении госбезопасности, во внешней разведке – это было полное поражение. Но отдельные личности уцелели, про них не знали.

– Чего вы хотели добиться своим заговором?

– Смещения преступного руководства страны. Осуждения и наказания. Освобождения невиновных людей из лагерей, разгона колхозов. Хотели сделать политику страны открытой для народа и всего мира.

– Анархия – мать порядка? Советы без большевиков?

– Уймитесь со своими клише, – отмахнулся Резник. – Партия большевиков осталась бы направляющей силой общества, она полностью должна была обновиться. Германские коллеги, в свою очередь, обещали, что устранят Гитлера, но у них не получилось. Была слабая попытка подбросить бомбу в самолет в сорок первом году, так самолет благополучно полетал с бомбой на борту и сел.

– И вы не понимали, что реализация этих планов – даже не утопия, а детский сад?

– На данную работу мы отводили несколько лет. Наивной публики в наших рядах не было, все все понимали. Нас бы поддержало подавляющее большинство населения – ну не любят наши люди голодать, воевать и безвинно гнить в тюрьмах. Страна натерпелась, куда уж больше? Она не может страдать бесконечно, столько веков подряд. Но тут, как поется в одной хорошей песне, «пошли провалы, начались облавы». Меня не взяли в первую волну – удалось сохранить инкогнито. Я работал в центральном аппарате НКВД, занимался внешней разведкой (подробности опускаю). Наработал бесценный опыт, имел связи за границей с нашей агентурой, и не только с нашей. Ушел через Финляндию – вы не поверите, но не на всем протяжении советско-финской границы шли бои. В приграничный район попал по собственным документам, далее помог надежный человек – вывез в нейтральную Швецию, а дальше – дело техники: мирное торговое судно, мзда капитану, Северное море… Детей к тому времени не нажил, с женой развелся. Позже, когда выявили мою причастность, ее схватили, пытали, но что она могла знать? – Резник сокрушенно вздохнул. – На эту ситуацию я повлиять не мог. Надеюсь, Тамару в итоге отпустили.

– И в Лондоне вас торжественно встретили представители MI5 и MI6…

– Так. – Резник поднял ладошку. – Обвинения в предательстве заранее отвергаю, в этом вы не преуспеете. Англичане – какие-никакие, а союзники. Встретили, предоставили убежище, в этом вы правы. Контакты были минимальные, предоставленные сведения имели для них интерес, но никак не могли повлиять на политику советского государства. Военных тайн мне не поверили, разведывательную агентуру я им не сдал – по той причине, что толком ее и не знаю. Предоставил им сведения, но от дальнейшего сотрудничества отказался – даже для заговорщика это, знаете ли, перебор. Британские агенты злились, подчас складывалось ощущение, что они не прочь передать меня работникам советского посольства, где каждый второй – шпион. Но в итоге меня оставили в покое, выдали мне вид на жительство и чахлый домик на Собачьем острове с видом на портовые краны – местечко, сами понимаете, не фешенебельное. Язык я знал, нашел работу. Потом в Европе началась война, Гитлер напал на СССР… Терзала ли меня совесть? Позвольте не отвечать. В Лондоне тоже было непросто – бомбили, знаете ли. Но в одном я был уверен: воевать я не хочу. Поступали предложения о сотрудничестве с британской разведкой – снова отказывался, и плевать, верите ли вы. Жизнь стала другой, все осталось в прошлом! Познакомился с женщиной в конце тридцать девятого, влюбился по уши, женился. Софья была дочерью разорившегося русского дворянина. Мы оба были бедны, но встали на ноги. Через полгода зачали дочь Любочку. Это был счастливый период, вы не представляете, что делает любовь! – Резник напрягся, побледнел. – Готов отдать что угодно, лишь бы вернуть те годы… Пришел сорок третий. О событиях в Европе и СССР мы имели представление. Я искренне радовался победам Красной Армии – Подмосковье, Сталинград, Курск… Как вышли на меня люди из белоэмигрантской организации, ума не приложу. Предлагали сотрудничество, участие в каких-то пропагандистских акциях – я этого не хотел. Правда, на пару встреч все-таки съездил, может быть, из любопытства. На одной из встреч и попался на глаза вашим резидентам. Бежал, а Жулича и Глазнева схватили. Потом их искала полиция, но с советскими «дипломатами» исчезновение почему-то не связали. Я проклинал все за то, что согласился на эти встречи… Настали трудные времена. Любочке едва исполнилось три года. Я подвергал семью опасности. Жулич и Глазнев моего адреса не знали, но могли вспомнить несколько мест, где я рано или поздно мог появиться. За эти годы скопил немного денег, мы перебрались в Челси – там еще оставались дома для людей с небольшими доходами. Но тучи сгущались, уж простите за пафос… В общем, пока вы скитались по концлагерям, я тоже не сидел на месте. Оставаться в Англии было опасно, я понимал, что Сталин рано или поздно до меня доберется. Те ребята, которых вы держали в посольстве, тоже представляли опасность. Я все еще имел связи, в том числе в британских спецслужбах. Но к официальным структурам за помощью не обращался. Они могли предоставить убежище, но это бы дорого встало, учитывая количество советских шпионов на тысячу населения, – Резник усмехнулся. – Британия становилась опасной страной… У Софьи живут родственники в Швейцарии, она мечтала туда попасть. Но путь предстоял через Францию, оккупированную нацистами. Мы все же решились на поездку, надежные люди расписали нам маршрут. Риск был, но умеренный. В Швейцарии мы собирались осесть, поселиться навсегда. За звонкую сумму местные умельцы переправили нас через Ла-Манш в трюме катера. Но до Швейцарии мы, увы, не добрались, хотя поначалу все шло неплохо. – Резник сжал кулаки, костяшки пальцев побелели. – Все это больно вспоминать. В декабре прошлого года под Бельфором от рук гестаповцев Софья и Любочка погибли. Мы прятались в пустующем доме, а туда нагрянула тайная полиция. Я в тот день уехал за продуктами, а когда вернулся… – В глазах мужчины заблестели слезы.