скачать книгу бесплатно
–Нет – ответил Седов – все, что я знал, рассказал. Может, еще что припомню, но… В нашей истории, той, что все учили, подробно упоминалось то, что с нашим отечеством происходило. Потому про Ливонские войны, да про Смуту хоть что-то знают все, а кому интересно – и с подробностями. А что там было за пятьсот лет у соседей – только самое важное. Есть, понятно, ученые, которые старые документы по той же Литве или Ливонии изучают, но их мало. Меня уже тут, вон, бояре просветили, когда мы сюда плыли, что там все постоянно как кошка с собакой, и так по кругу, ищут, у кого бы что откусить…
Пришлось пояснять поговорку (кошки пока были зверями редкими), но все, в общем, поняли, что он хотел сказать.
–Я даже не знаю, кто у них сейчас главный – сказал в конце Седов – и как называется.
–Магистр – вздохнул Петр – Вальтер фон Плетенбург. Давно, больше двух десятков лет он у них главный. Опытный вояка, и наших ненавидит… впрочем, других у них и не бывает.
–Плетенбург – Ефим аж поежился – сразу про плети напоминает…
–С плетьми у них тут все очень просто, да вы уже и сами поняли – подтвердил Петр.
–А мне – высказался Семен – про плетень почему-то подумалось…
Народ хмыкнул и немного расслабился.
–Давайте дальше я расскажу – после некоторой паузы сказал Гридя и, получив от князя кивок, продолжил – дорога эта, что через деревню с полудня на полночь идет, нам со слов Петра раньше была известна. И болота на полночи, и леса на полдне… Так что мы, пока шли, уточняли лишь их границы, да села с деревнями обозначали. Набралось с десяток, ну, вы знаете. Вот тут Ефим набросал покрупнее, чтоб понятней было…
На столе появилась еще одна карта. Такой же лист, примерно А3 по размеру, которыми Ефим закупился специально для карт во Пскове, отражал приблизительно половину Ливонии, северную. Граница с Русью по Нарве, Чудское озеро, балтийский берег, болота на севере и лес на юге были указаны более точно, не примерными округлыми областями, как на основной карте. Здесь уже были отмечены несколько речушек, все деревни по пути отряда, а также перенесены (в нужном масштабе) данные с основной карты, собранные Петром – реки, города и замки, дороги. Седов глянул – были там и те деревни, о которых ему сегодня рассказывал Гридя. Масштабы, конечно, соблюдались очень примерно (никто еще не умел рисовать правильные карты без инструментов), но сама идея карт, где расстояния соответствуют реальным, после показа атласа из будущего прочно прописалась в головах у всего отряда. Так вот, транзитная дорога, проходящая через деревню, на этой карте тоже была указана. Если на север она шла по лесам с небольшим отклонением к западу, а из крупных населенных пунктов на ней был только Везенберг, от которого была обозначена еще одна крупная дорога, идущая примерно вдоль побережья Балтики, то на юг эта дорога шла через тот самый крупный лесной массив (навскидку, километров на 25-30), после которого чуть отворачивала к востоку, к Дерпту, до которого от лесов, судя по карте, было еще километров около 50. У Николая Федоровича появилась мысль, а пока он ее обдумывал, Гридя рассказывал всем, что дорога эта по зимнему времени используется мало, больше для, так сказать, местных перевозок и гонцов, ну, и иных редких путников. И если сейчас устроить на ней две засеки, да подальше, то время, которое никто из орденцев во внешней (по отношению к ним) части Ливонии о них не узнает, сильно увеличится. Крупный отряд не пройдет никак, конные – вообще, ну, а от отдельных лазутчиков можно пустить дозоры. А если за тот месяц, что остается до возвращения начальства Ордена, еще и снежку подсыпет, то есть хорошие шансы аж до самой весны с этой дороги не опасаться Ордена.
Идея была напрашивающаяся и очень здравая, так что все ее тут же и одобрили. А Седов тем временем таки сформулировал свою мысль:
–Гридя, а что же, вот тут вдоль дороги этой других поселений нет?… На север верст 20, а на юг и того больше?…
Тот пояснил, что лес на юге вообще не заселен (ну, со слов местных), а на север деревни должны быть, но 20-25 верст – это как раз нормальный дневной переход. Что сразу же подтвердили и все остальные. Так что Гридя в итоге получил задание с завтрашнего дня организовать две группы, найти топоры («Старче, твой топор я тоже прихвачу, имей в виду» – сказал ему этот маньяк топоров), позвать местных мужиков, кто согласится поработать за припасы, и выдвинуться в оба конца. Хотя тут же и переиграли – к каждой группе придали всего по паре разведчиков, а остальным дали задание разведывать другие дороги и обходить дозором эту деревню. Туда же прикрепили и шестерых из людей Степана, сообщив всем, что у них появилась конница.
До окончания работ по засекам (дня три-четыре, как все решили) остальная часть отряда должна была отдыхать, рассылать дозоры и разобраться с запасами, накопленными в усадьбе.
–И посчитаем, и перепишем – сказал Петр, который должен был остаться – но, может, пора вашего Федора с остальными вызывать?… Это как раз по его части. И повозку старче? Место здесь крепкое…
Все посмотрели на князя и на Седова.
–Мы сегодня говорили об этом – сказал Николай Федорович – если снегопады начнутся, нашу тропу заметет и засыплет. Сейчас, пока немного падало, проехать я смогу. От той деревни, где они остались, по льду, как отряд шел, и дальше тоже по его следам. С колеей не везде совпадать будет, но подкопаем, да и народ будет – вытолкают. Так что лучше сейчас. И потом, если во Псков весть посылать… мне кажется, тоже можно уже…
Теперь уже все смотрели только на князя. Он молчал минуты три, глядя на карту. А когда поднял голову, все увидели, что он… улыбается.
–Как я рад, други, что мы… с вами! Когда только начали мы обмысливать задумку эту, виделось мне все как-то… как в тумане каком. Позже, во Пскове уже, и когда отряд в усадьбе у Сига собрали, стало яснее, и еще раз благодарил я судьбу, что такие собрались… люди, с которыми… и не то сотворить можно! Ну, а сейчас, здесь… вижу я, что то, что на первое время себе мы в задачах ставили, мы сделаем! Так и будет! Вызываем Федора, шлем гонца к Тверду со Жданом!
Напряжение, висевшее в зале, пока князь молчал, сдуло, как ветром. Все заговорили, засмеялись, и стало как-то легко. Но князь, подняв руку, призвал всех к тишине и сказал, обращаясь теперь к Черному:
–Что же до того, что потеряли мы бойца… Знали. Все мы знали, что без потерь не обойдется дело наше. И что потери будут еще – тоже знаем. Но я даю тебе – и всем вам – слово, что без толку мы людей терять не должны и не будем! Ну, а завтра проводим Седмеца в последний путь, да помянем. Увидишь, Черный, все будет… достойно.
Смешки не возобновились, и Черный коротко поклонился князю, принимая его слово. После небольшой паузы разговор перешел на завтрашние похороны, князь сказал, что похоронить решил всех по человечески, да еще у Ефима будет после того особое слово в церкви. Тот посерьезнел и сказал, что для него это тоже будет первой такой речью, но в мыслях своих он уверен, ну, а как уж слова до людей дойдут – будет видно… Седов, прикидывающий детали завтрашнего действия, упустил, кто задал вопрос о дальнейших планах. А вот ответ князя услышали все:
–В наших обсуждениях Семен и… кто еще, не помню… были за то, чтобы дойти до дороги, что ведет от Дерпта к Ревелю, и закрепиться уже на ней. Мы тогда не знали того о делах Ордена, что знаем сейчас, не схватывались еще и с самими орденцами. Пока, за счет того, что действуем мы внезапно, как и хотели, у нас все получалось. Но если пойдем дальше, то надо будет нам захватывать серьезный орденский замок, а не такие усадьбы. И по силам, и по времени – не вижу я тому препятствий, ну, а точнее будем решать, как дороги обезопасим, о чем сегодня речь вели.
Всех устроил такой ответ, который, как на самом деле все понимали, был лишь завуалированной отсрочкой уже фактически принятого решения. Ну, и остаток вечера все просто расслаблено сидели и трепались кто о чем. Попутно выяснилось, что вся обслуга решила остаться (никто и не удивился), а князь хотел с ними еще переговорить о жизни.
–Начни, княже, с поварни, с Магды – самым серьезным тоном посоветовал Гридя, и все грохнули хохотом.
–Ты не поверишь, так и хотел – когда все отсмеялись, не менее серьезно ответил ему князь, и хохот грянул снова.
«Совсем пацаны – думал Седов, улыбаясь тоже – но это даже хорошо. На такое дело старики не пошли бы. Это ладно, но мне скоро собираться в дорогу…». Впрочем, о том, что это будет нужно сделать, он знал заранее. Все же тот вариант, что машина останется в деревне до лета, они изначально рассматривали лишь на самый крайний случай. Так что, пока все еще сидели, он прикинул, что брать с собой. Ну, а кого ему дадут в провожатые, и когда надо будет отправляться – они решат завтра. Тем более, что князь собирался вроде как Ефима посылать к старосте Вацлаву… Планов было еще много.
К ночи, когда все стали расходиться спать, Семен с Гридей пошли проверить дозорных. Так-то Семен давно взял за правило это делать, никто уже не удивлялся, ну, а Гридя вышел с ним проветриться перед сном. Они проверили оба внешних поста и остановились перед крыльцом, где их никто не мог услышать.
–Что – сказал Гридя – опять, скажешь, это старче заслуга, что и ополчение ушло на полдень, и начальство орденское в Риге?…
–Заметь, это ты сам сказал – несколько флегматично отозвался Семен.
–Нет, ну ты же понимаешь, что он не мог того знать никак?
–Понимаю – Семен был спокоен, как удав, хотя они оба про удавов и не слыхали – однако ж вот, и с литовцами стычка, и этот их капитул как раз…
–Зимний поход он предложил, не спорю – Гридя хотел справедливой оценки ситуации – но сроков не знал, а то, что воины их нападения ожидать не будут, ты же сам говорил!
–И сейчас говорю – Семен имел вид человека, которого какими-то пустяками пытаются убедить, например, в неверности таблицы умножения – однако, все могло быть по другому, успей, к примеру, тот орденец из соседней деревни нас увидеть да уйти сюда. Пару конных в оба конца дороги, а там и из этого… Везенберга, и из Юрьева хоть по сотне подтянуть, можно даже не рыцарей, и все.
–Так… мы же сами с тобой решали вкруговую дозор пустить?… – Гридя никак не мог понять общий настрой друга.
–Я и дальше буду все делать, как положено, Гридя – Семен все же решил несколько прояснить свою позицию – но, сдается мне, все уже в основном решено… без нас.
Спорить с этим Гридя не стал, плюнул только, да и что тут скажешь, и друзья вернулись в усадьбу. Там все уже ложились спать, и, по ощущениям, народ был сегодня в хорошем настроении.
Седов просыпался снова под шевеления в усадьбе. Все-таки такое количество народа было для нее избыточным, и, хотя и места всем хватало, и поварня пока справлялась, некий постоянный шум все же был, за исключением трех-четырех часов глубокой ночью, да в тот же нужник постоянно кто-то ходил. Вот и сейчас – девки с поварни поднялись задолго до рассвета, менялся дневальный десяток, а там и ранние пташки из отряда начали просыпаться, в общем, Николай Федорович тоже проснулся. Сегодня он не стал разлеживаться, дел было много, и, совершив утренние процедуры и выпив взвара с лепешками, он… ну, не прямо уж побежал по делам, конечно, но первые пару часов занят был плотно.
Сначала он сходил к церкви, в избу к ребятам. Петька с Олавом еще дрыхли, но он их безжалостно разбудил, кратко рассказав, какие на сегодня планы. Они прониклись и начали суетиться, пытаясь сделать все и сразу, но он погнал их завтракать, а сам пошел открывать церковь. Когда он открыл все ставни и начал прикидывать, как расставить нужное, пацаны вернулись, да не одни, а вместе с Ефимом, который тоже волновался насчет сегодняшнего… действа. Пока Петька прибирался в церкви, они втроем с Олавом прикинули, что из имеющихся церковных вещей им пригодится, и начали обустраивать все окончательно. Ефим волновался, что будет мало света, но оказалось, что были специальные лучины и места для них на стенах, надо было только принести и поставить плошки с водой для угольков. Проверили, вроде видно было все, да и день, хоть и ожидался сегодня облачный, потихоньку наливался светом. Ефим все же сходил в усадьбу и принес пару светильников дополнительно. Седов еле отбился от Петьки, увидевшего зажигалку, пообещав дать ее посмотреть, когда все закончится.
А когда у них было уже все готово, пришел Семен с парой своих людей. Они принесли знамя и все остальное, что обещали сделать вчера с орденскими символами. Некоторое время потратили на расстановку всего этого, еще раз проверили свет – вроде, получилось впечатляюще. Всех все устроило, Семен задумчиво чесал в затылке, его бойцы вообще смотрели с почтением и даже сняли шапки перед готовой композицией. Николай Федорович немного устал от всей этой суеты, хотя физической нагрузки почти никакой и не было, и они сходили с Ефимом выпить взвару по чашечке, оставив церковь на Олава с Петькой. В той части длинного двора, которая к церкви примыкала, Михайла с бойцами тем временем начал устанавливать какие-то подставки для организации прощания с погибшими. Пока они всем этим занимались, пока выносили гроб с телом Седмеца и тела орденцев – и двор от снега утоптали, и начали подходить из деревни люди. Как оказалось, с утра посылали пару дневальных к новому старосте, предупредить. В основном, пришли одни мужики, баб было немного, а детей не было совсем, только жена того орденца, что жил в селе, рыдала у его тела, да при ней держались двое мелких. Тела орденцев и Седмеца были устроены по разные стороны от входных дверей в церковь, возле своего побратима постоянно стояли, сменяясь, по паре бойцов из первого десятка.
Седов отправил пацанов проститься с пастором, сам он глянул мельком, проходя – вряд ли пастору было больше 25 лет, мертвенно-бледное лицо без усов и бороды было совсем молодым. К нему, кстати, подходили прощаться многие деревенские, на бойцов Ордена они глядели лишь вскользь. Разве что сам рыцарь привлекал внимание, но… мертвое тело и есть мертвое тело. Сейчас от остальных оно отличалось лишь отсутствием бороды – погибший рыцарь носил только усы.
Особо никого не ждали, совсем рассвело уже давно, и кто-то еще шел по дороге от деревни к усадьбе, когда на крыльце появились князь и десятники. Негромкие разговоры во дворе затихли, и народ стал плотнее стягиваться к церкви. Вышли и все бойцы отряда, кроме дневальных, прихромал, опираясь на своих, раненый, пришли и кухонные девки, и конюх с помощниками. Какое-то время все выстраивались, оставив пятачок у дверей церкви свободным, а потом возле покойников зажгли свечи и Ефим начал заупокойную службу. Еще утром, когда они все готовили в церкви, он, волнуясь, попросил у Николая Федоровича его крест. Тот без вопросов дал, и сейчас он раскачивался в руке у Ефима, вместо кадила, которое, как помнил Седов (как любой, наверное, человек его возраста, он неоднократно бывал на похоронах, и даже сам принимал участие в их организации), должно было быть у священника, проводящего отпевание.
Голос у Ефима был звонкий, слышно было всем, пока он, обходя гроб Седмеца, читал молитвы. Николай Федорович особо не прислушивался, но знакомые обороты – «согрешения вольные и невольные… тебе славу воссылаем… ныне и присно и во веки веков», конечно, улавливал. Молитвы Ефим читал две, вторая была Седову совсем незнакома, а потом стал отпевать орденцев Олав, по латинскому обряду. Как понял Седов, это был переделанный даже не на немецкий, а на сочетание немецкого и местного языков вариант молитвы, Олав краснел, сбивался (Ефим ему негромко подсказывал), но дочитал. В руках у него при этом было распятие, оставшееся от патера. Он утром пытался было отказаться от этой чести, говоря, что в сан не введен, и вообще ничего не знает и недостоин, но, получив от Ефима ответ, что в сан введенных тут нет вообще никого, и что теперь, без отпевания хоронить?… – все же согласился. Народ на все это реагировал сдержанно, но как-то одобрительно, в нужных местах все крестились, а потом свечи погасили и убрали, и все пошли на погост. И вот тут по толпе прошелся некий шум – гроб с телом Седмеца подняли и понесли сам князь, Семен, Черный и Степан, а то что это, считай, новые набольшие – деревенские помнили еще с речи князя, да и слухи успели разойтись… И до кладбища (мимо церкви и по пологому спуску в небольшую лощинку, метров триста) они дважды менялись, уступая очередь бойцам из десятка Черного. На краю погоста, среди растущих кое-где кустов и небольших деревьев, выделялись на снегу черные холмики возле новых могил. Крестов, на удивление, на кладбище было очень мало, больше стояло простых, слегка отесанных деревянных столбиков. Какое-то время заняла расстановка тел и людей вокруг них, но вообще на кладбище все прошло очень быстро – князь сказал короткую речь, отметив то, что земной путь у всех людей заканчивается одинаково, и судить их ТАМ будут как надо и кому положено, а вот память о себе здесь они оставляют разную. Но даже враги достойны человеческого погребения, ну, а дальше будет, мол, видно – про кого помнят и как. Под рыдания вдовы, уже в голос, могилы стали закапывать, Седов с Ефимом, кинув по горсти земли Седмецу, заторопились в церковь, зажигать свет. Справились, и к тому моменту, когда с погоста потянулась основная часть людей, двери церкви были широко открыты, а сама она – ярко освещена внутри. Деревенские, заходя и проходя ближе к алтарю, впадали в ступор и издавали невнятные звуки, бойцы отряда, кто с утра не участвовал в оформлении, тоже замирали, распахнув глаза.
Все в церкви было, как прежде, разве что ширма в заалтарном пространстве не была расставлена и завешена покровами, как при службах патера. Но вот рядом с алтарем в особой подставке стояло знамя отряда, а перед ним.... Идея была очень простая, и потому вчера Семен все сразу понял из коротких пояснений старца. На невысокой, меньше метра высотой, подставке, с чуть наклоненной поверхностью (чтобы было лучше видно), лежала небрежно наброшенная (на самом деле, специально сложенная) орденская накидка, так, чтоб символы Ордена были видны. А к ней, тремя отдельными кусками, с помощью тонких, почти незаметных скоб был приделан меч, разломанный на три части – отдельно рукоять и два куска лезвия. Седов не знал, как их ломали, но лежали они не как в кино, ровным полотном, а были заметно перекручены, что только подчеркивало, что меч именно сломан. Он еще поблескивал хищной серой сталью боевого оружия, но был уже не опасен. И рядом со знаменем, и рядом с этой подставкой были размещены светильники, так, чтобы все это было видно в деталях. Простая композиция, но деревенские замирали, глядя на нее не то, как на ядовитую змею, не то, как на некое чудо.
Когда все собрались, князь, завершая на сегодня свою роль, вышел перед алтарем и сказал:
–Приняли мы решение, что все мечи Ордена будут сломаны, и останутся так, пока не изгоним мы с земель этих Ливонский орден на веки веков. После же того мы соберем их и перекуем на плуги и иные мирные орудия труда для людей, что земли эти населяют. В том мы на знамени нашем клянемся!
–Клянемся! – не очень стройно отозвались те бойцы отряда, что были в это время в церкви.
Князь, дождавшись, когда затихнут отголоски этого крика, продолжил:
–И еще одно. В память о побратиме нашем решили мы, что имена всех воинов отряда, в походе этом погибших, занесем на особый памятник и будем хранить вечно, покуда наш Орден стоять будет.
Из бокового входа зашли два бойца из десятка Черного и он сам. Бойцы несли нечто, завернутое в холстину. Подойдя к правой стене напротив алтаря, они сняли холстину, под которой оказалась простая доска, метровой примерно длины и шириной сантиметров пятнадцать. Свежеоструганое дерево было светлым, только по краям виднелась угольно-черная кайма, да вырезанные по центру буквы также были зачернены. Буквы эти складывались в три простых слова: «Юрко Седмец из Пескова». На виду у затаивших дыхание селян Черный принял у бойцов доску, показал ее всем, обернувшись к народу, а затем повесил на правую стенку, где сегодня утром под нее приготовили два колышка. Света хватало и там, так что все было отлично видно. Отойдя от доски на шаг, Черный поклонился ей в пояс, задержавшись в поклоне, после чего разогнулся и отошел. За ним подошел князь и поклонился точно так же. После стали подходить и кланяться и остальные бойцы отряда, сразу после того выходя из церкви.
Стало намного просторнее, и по залу прошли шепотки. Однако они сразу прервались, когда к алтарю вышли князь и Ефим.
–Сами мы в основном пришли из псковской земли. Крещены все по православному обряду. Здесь среди нас нет священников – сказал князь – но в Бога мы верим. Наш книжник, Ефимий, скажет о том несколько слов, а потом прошу помянуть ныне упокоенных.
Князь тоже вышел, а Ефим, встав возле подставки, игравшей роль кафедры, начал:
–Не знаю, рассказывал ли вам патер Бенедикт о том, как Христос собирал своих учеников, и о беседах их?…
Легкий ропот, поднявшийся после его слов, содержал в себе совершенно понятный смысл – а как же, конечно, не дикие, чать.
–Кто скажет мне, кто среди них был священником, и по каким обрядам вели они свои службы – по православным, или по католическим?…
А вот тут народ зачесал в затылках. Ефим, будучи самым некрупным из всех этих пришельцев, и так не воспринимался особо серьезно, да он еще сегодня надел свои старые одежды, став похож на дьячка (для того и одевался), в общем, опаски и ступора не вызывал, и поговорить с ним было можно. Но на такой вопрос ответа не было ни у кого.
–Так я вам скажу – не было среди них священников. А обряды, что промеж них были, шли по обычаям иудейским тех времен, поскольку послан он был именно к этом народу, обличать грехи его. И по смерти тело его по их же обрядам хоронили.
В толпе опять прошел шум. Нет, так-то кое-что такое даже вспоминалось, но уж больно мысли эти были… не то ересь, не то что.
–И еще скажу – когда Адам с Евой на земле жили, он пахал, а она пряжу пряла да детей растила, кто у них был священником?…
И снова ропот прошел по залу. Ефим взял образ с одного из рассказов Седова, припомнившего лозунг одного из крестьянских восстаний, придуманный, кстати, священником, и творчески преобразовал его.
–Не буду вас мучить – продолжил Ефим после небольшой паузы – скажу прямо: в той основе всех нынешних церквей, что от Христа шла, не должно было быть и не было особых людей, что между народами и Богом встанут. И позже, когда в Риме первохристиан мучили, пытали и убивали, того не было тоже. С молитвой к Богу обратиться может каждый, нужно только душу очистить, суетные мысли отбросить, да и тело в порядке содержать не помешает. Проповедники – да, разносить слово божье по земле надо. А все эти епископы и аббаты – лишь нахлебники, на труде, а то и крови народов жирующие. Слыхал я, что в Риме, и Кельне, и Париже, и иных городах есть соборы, и другие храмы и базилики, богато украшенные, на постройку и отделку которых такое количество золота ушло, что и представить страшно. Целые города и страны могли бы с тех денег годами кормиться. А для чего?… Неужели хотят они сказать, что из того собора до Бога ближе, чем из этой церкви?… Так что же тогда, таких церквей и строить не надо, раз не докричишься отсюда?…
В церкви зашумели. Кто-то слышал про соборы, кто-то нет, но все прекрасно представляли, какую часть их трудов собирал Орден «на церковь».
–Еще скажу – продолжил Ефим – среди священников есть разные, вы, наверное, знаете. Есть те, кто страдания людские облегчить хочет, есть те, кто лишь для виду молитвы шепчет, а в душе мысли о чреве своем лелеет, или еще похуже…
От людей плеснуло одобрением. Видали разных, да…
–Но даже если попадется, как вот ваш патер Бенедикт был, о котором плохого слова мы не услышали… то все равно, призывать будут к смирению перед высшими, перед тем самым Орденом, который кого из вас похолопил, кого купил, как скотину, а кого и захватил в набеге воровском!
Тут Ефим бил прямо в точку. Крыть было нечем.
–Спрошу еще, напоследок: сколько среди вас тех, кого крестили по православному обычаю, а потом в католичество перекрещивали? Поднимите руку.
Ефим точно знал, что такие есть, он вчера обсуждал эту тему с Седовым, и руки осторожно поднялись.
–А есть те, что до крещения старым богам поклонялись?… Вроде, у местные племен лесные боги были?…
Нашлись и такие.
–Так что, скажите, каково это – с разных сторон к Богу приходить, детство по одним обрядам проводя, а потом поменяв их, да не один раз, небось (Ефим вспомнил старосту Вацека)?… В чем разница между этим (он поднял со своей кафедры распятие патера) и этим (а другой рукой – поднял цепочку старца с крестиком)?…
В этот раз народ шептался глухо, неопределенно.
–Вот, о чем я хотел сказать для первого раза. Подумайте пока о том, будет время – оповестим всех, соберем, еще о чем поведаем. Если кто хочет что спросить, спрашивайте, да пойдем, помянем – Ефим закруглился со своей, в общем-то, короткой речью. Да и то сказать, для первого раза вполне достаточно. Однако же нашелся тот (всегда найдется!), кто захотел кое-что выяснить вот прямо сейчас, и осторожный, хотя ясно слышимый вопрос раздался из толпы:
–Так как же нам… о Боге-то теперь… узнавать? Чтобы верно?…
–Выходи сюда, кто спросил – тут же отозвался Ефим, и начал отвечать – есть только один путь достоверный. Нам святое писание, Библия, как даны были?… Сперва из уст в уста передавали, от учеников его и иных очевидцев, но после было записано грамотными людьми, а далее уже читано и перечитано (в первый ряд пропустили мужика, вполне обычного, средних лет, в умеренно драном кожушке, с бородой), и до людей донесено даже в тех землях, где до того о Спасителе и не слыхал никто. Вот такой путь я верным и считаю – через грамоту и изучение той мудрости и тех истин, что до нас от предков донесены были. Ну, а кому дано, так тот и дальше пойдет, изучив их, и новое что откроет.
Теперь в шепоте явно слышались нотки разочарования. Ефим же обратился к мужику:
–У тебя дети есть? Много?
Тот явно не ожидал такого вопроса, но ответил почти сразу:
–Есть, четверо.
–Так вот. Сами себе хозяевами будете жить – выучишь детей грамоте, а они тебе потом прочтут про божественные дела, а смышленый кто окажется – и растолкуют. Ну, а учить грамоте мы всех будем, это, считайте, дело уже верное.
Разочарованный шепот продолжался.
–Грамота – оно же дело такое, ну… – мужик получил ответ, но это явно было не то, что он ожидал услышать – не для каждого… там соображения надо, а мы…
–А вы как раз из лучших – огорошил его Ефим – у вас в одном селе люди трех народов живут! Петька! Где ты тут?…
Откуда-то из воздуха вывернулся Петька и уставился на Ефима.
–Вот, знаком вам этот постреленок?…
Теперь гул однозначно подтверждал, что да, знаком, и хорошо знаком, и даже слишком хорошо, чтоб его…
–Так он уже сейчас три языка знает! Осталось только буквы выучить, да то недолго! А у вас в селе таких много должно быть!
Вот тут несколько огорошены были все. С одной стороны, это ж Петька, известная егоза, его для того патеру и сплавили, если честно. С другой стороны, ну да, три языка, кто хуже, кто лучше, но все знали, жить-то с соседями надо… Да и сам герой этого примера был ошарашен – как это, он и грамоту знать будет?…
Тут Ефим окончательно закруглился, и люди стали выходить на двор, уже почти вслух обсуждая все произошедшее за сегодняшнее утро. А там, на дворе, возле самого крыльца усадьбы, их ждали выставленные на раскладных козлах столы, на которые вынесли укутанные, чтоб не замерзли, горшки с поминальной кутьей, взваром, стопки простых деревянных тарелок (почти дощечек, если честно) и деревянных же чарок. Каждому, подходившему к столам, накладывали черпак кутьи и давали чашку взвара. При этом на тех, у кого руки и лица были не особо чистыми, девки с поварни и пара дневальных, помогающих им на раздаче (совершенно бескорыстно, да), смотрели неодобрительно. Ложки были с собой почти у всех, а у кого не было – тем давали и ложку, правда, уже с некоторым фырканьем.
Народ особо не задерживался у столов, правда, совсем уж не жуя не глотали, кое-кто и молитву про себя прочел, поминки, все же. Тем временем Седов с Ефимом с помощью Олава и Петьки погасили свет, прибрали светильники, закрыли ставни и унесли все в избу. За знаменем и мечом подошли бойцы, которых для того послал Семен. В темноте опустевшей церкви, куда свет теперь проникал лишь через небольшие окошечки в башенке, на стене осталась белеть доска с именем Седмеца.
Прошли годы. Именная доска через некоторое время была перенесена в замок нового Ордена. К ней добавились другие имена, много… Сначала по окрестным землям (на Русь, в первую очередь), после – по другим славянским, от них – в Европу, а затем и по всем миру разошлась традиция – в особом месте записывать имена погибших воинов и почитать их память. Так и называли эти места – памятник. В Европе – мемориал. В других странах – назвали по своему… Где-то это были мрачные, траурные строения. Где-то наоборот – они были полны светом и золотом. У одних народов они были черными, у других – белыми (цвета смерти везде разные), кто-то отделывал и в кровавых тонах. Иногда это были закрытые помещения, побывать в которых становилось великой честью. Иногда – наоборот, открытые для доступа всех желающих почтить память отважных воинов. Чернью и киноварью, серебром и золотом были написаны их имена. К ним приводили детей и молодых жен, приносили цветы, возле них поднимали свои флаги, к ним бросали чужие… Возле них давали клятвы и плакали, преклоняли колени и просто стояли, стиснув зубы. Кто-то размещал их на вершинах гор, доступные всем ветрам, были и упрятанные в подземельях, как некрополи. Архитектура их тоже была разной, у каждого народа своя. Но все они пошли с маленькой избы, только называемой церковью, затерянной в глуши, между холмами, лесами и болотами Ливонии.
5
Хоть никто из деревенских и не думал отказываться от бесплатного поминального угощения, но все же надолго задерживаться во дворе бывшей орденской усадьбы они тоже не стали. Непривычно как-то было, раньше их сюда и не пускали особо, разве что в церковь по праздникам, да на какие работы, и то на задний двор. Так что народ довольно быстро потянулся обратно в село. Однако, и из церкви выходили не враз, и к столам подходили с опаской, да и ели все-таки по разному. Так что назад шла не толпа, а тонкий ручеек, группами по несколько человек. И, конечно, все (ну, почти все) в этих группах делились между собой впечатлениями:
–Направо – своего положили, налево – орденцев… ихо дело правое, значит.
–Ну да, своего-то в домовину, а этих в рядно зашили, да и все.
–Я не понял, ты что, орденских жалеешь?! Спина-то зажила ли, когда тебя, с месяц назад – за сено рассыпанное потчевали?
–К нему, ха-ха, тогда сами в гости пришли! Не побрезговали, сам господин Курт, на его дворе свою палку обломать!
–Га-га-га!
–А ныне того Курта вторым справа положили…
