скачать книгу бесплатно
–Ничего страшного – отозвался тот, допивая свой взвар – нога и рука. Рука просто порез, на ноге серьезней, но жилу не задело. Промыли, мазь наложили, перевязали. Сладким взваром напоили.
–Мне надо посмотреть?
–Ну, завтра, на перевязке если? – неуверенно сказал Ефим – да там ничего серьезного, старче! Мы с Михайлой все сделали.
Михайла кивнул, подтверждая, и Седов решил не дергаться. Как-то навалилась усталость, и он, не глядя по сторонам и ни на что не обращая уже внимания, поднялся на верхний этаж, дошел до их комнаты, где прямо на полу была организована постель из всего, что под руку подвернулось, снял свои унты и завалился спать.
Усадьба затихла, хотя спали в ней не все. В одном из помещений конюшни заканчивали… разговаривать (пытать, чего уж там) с выжившими орденцами. Петр, один из его людей, наиболее разбирающийся в этом ремесле, Черный, не специалист, но бывший на подхвате (за своего бойца) – не в первый раз выбивали нужные им сведения. Из выживших особо упорствовать никто не стал, да и смерть им была обещана легкая, так что криков почти и не было. Забежавший к ним на минуту зевающий Гридя уточнил, что все в порядке, и пошел таки спать. Собранные пока, до утра, в одно помещение слуги мужского пола, да два парня – помощника священника, сперва боялись было, не зная, чего ожидать от этих новых… хозяев?, но тоже уснули. Спала и женская прислуга, оставив по распоряжению Семена в том самом холле, куда посадили дневальных, пару блюд с мясом и лепешками, да укутанный, чтоб не сразу остывал, горшок с взваром для сменяющихся дозорных. Сам Семен оставался на дневальстве в первую половину ночи, а во вторую его сменил Степан. В селе и возле усадьбы тоже все было спокойно. Если народ и переговаривался между соседними домами (а, может, и заходил к соседям), то на улицу и за село никто ночью не выходил. Все было тихо.
Если же говорить о других местах, то по отношению к нашим героям почти везде тоже было, так сказать, «тихо». В Рязани и Москве – совсем, во Пскове – почти (Тверд со Жданом потихоньку набирали людей). А вот в Иван-городе, еще, можно сказать, новой московской крепости напротив принадлежащей сейчас Ордену Нарвы, кое-какие движения, связанные с отрядом, происходили. Тот самый десятник третьей сотни второго наревского полка, действительно, был опытным человеком. Вернувшись из дозора, он доложил об отсутствии происшествий. Но так этого дела не оставил.
Надо сказать, что десятником и даже сотником мог сейчас стать почти любой из простых людей, выбравших путь воина. Воеводой или тысячником – нет, там уже только из знатных семей, по анекдоту – «у воеводы свои сыновья есть». Но был еще и такой нюанс, что в постоянно воюющей несколько сотен лет стране (если уж брать все русские княжества) любой хороший воевода или тысячник имел… скажем так, доверенных людей и среди сотников, и среди десятников, а то и среди простых, но опытных воинов, ветеранов. Это позволяло и информацию получать быстрее (и точную, что немаловажно), и – иногда – в обратную сторону ее тоже запускать более оперативно, чем по цепочке приказов. Должности такие люди могли занимать в войске (или его снабжении) самые разные, но прямой доступ к «начальственному телу» имели.
Так вот, десятник сам был не из таких, а из простых, но вот его сотник, с которым десятник был в отличных отношениях – как раз мог накоротке общаться с полковником второго наревского, или нарвского, полка, который и базировался, как сказали бы в 21 веке, в крепости Иван-города. Выбрав время, десятник рассказал своему командиру о случайной встрече. Тот выспросил все в подробностях, и на следующий день уже сам переговорил кое с кем. Ну, а еще через день вечером состоялось небольшое собрание у полковника, на котором, кроме него самого, присутствовали еще четверо близких ему людей и тот самый десятник. Пришлось ему еще раз, в подробностях и дословно, пересказывать встречу и разговор. Его после рассказа отпустили, а сами еще с полчаса обсуждали что-то, после чего разошлись. Запущенная князем наудачу информация начала работать…
3
На следующее утро Николай Федорович проснулся хоть и выспавшимся, но все же не сам, а от постороннего шума. Позволив себе еще пару минут полежать с закрытыми глазами и прислушиваясь, он уловил, что в большом доме не спят уже многие. Откуда-то слышался приглушенный разговор, кто-то ходил (хоть и стараясь ступать тихо), тянуло теплом и чем-то съестным. Открыв глаза и проморгавшись, Седов увидел, что в их комнате несколько человек еще спят, а небольшое оконце (слюда) уже налилось достаточно светлой серостью, что, по зимнему-то времени, означало, что утро уже не такое раннее. Тихо одевшись, он вышел в коридор и добрался до холла, где уточнил у дневального насчет нужника и умывальни. Первый, как ему сказали, был за усадьбой, в группе хозяйственных строений, а умывальня неожиданно нашлась в одной из двух малых комнаток рядом с этим самым холлом. Выйдя сначала все же на улицу, Николай Федорович увидел, что уже почти совсем светло. Но на детали отвлекаться было некогда, и только на обратном пути он смог разглядеть, что погода сегодня с утра стоит безветренная, но морозная. Небо было почти ясным, вместо сплошной облачности висела легкая дымка. Кивнув стоящему у ворот дозорному, он вернулся в дом, и, скинув кафтан у дневального, с удовольствием умылся. Теплая вода была, полотенца тоже нашлись, так что, когда он, вымывшийся, вытершийся и довольный жизнью, вышел в холл, слова оказавшегося там Семена он встретил довольной улыбкой:
–Проснулся, старче?… Спустись вниз, перекуси, потом с князем парой слов перемолвимся.
–Время есть? – спросил Седов, который совершенно не знал планов князя на сегодняшний день.
Семен скорчил гримасу, которая должна была означать, что время-то есть, нооо…, и Николай Федорович, все поняв, кивнул и спустился вниз. Там, в столовой зале, сидело человек пять из разных десятков, а девка с поварни (не вчерашняя, с… габаритами поменьше) подавала им горячие лепешки. На столе было еще что-то из квашеных овощей, мясо, так что получилось позавтракать довольно сытно. Никто не рассиживался, и Седов тоже. Успев отметить, что взвар тут несколько другого вкуса (вчера не разбирали, а так, видимо, везде набор трав для заварки свой), он бодро поднялся на верхний этаж и пошел искать князя.
Князь и почти все десятники нашлись, где и ожидалось – в главном зале (с камином). Разговор у них шел неспешный, так что, видно, особо срочных планов у князя не оказалось. Хотя, как выяснилось практически сейчас же, это было не совсем так. Князь коротко посвятил Седова – дел оказалось много, но последовательность их была уже распланирована. Была там пара заданий и для самого Николая Федоровича, но первым делом князь все же собирался говорить с деревенскими, как и было им вчера обещано. Минут через пятнадцать, обговорив последние мелочи, все десятники разошлись, и по дому поднялась некоторая суета. Николай Федорович тоже заскочил к себе на минуту – надо было переодеться в куртку из 21 века, и, выйдя затем во двор, Седов обнаружил там собирающуюся уходить к селу группу бойцов. Князь и Ефим с Михайлой тоже были здесь, собиралась идти еще кучка местных, за которой присматривали два бойца, были и бабы из обслуги. «Видимо, князь хочет донести свои слова сразу до максимального количества народу сегодня» – подумал Николай Федорович – «ну да, у него же, считай, первое выступление перед будущими подданными».
Все потянулись со двора, а сам князь немного медлил. Седов пристроился рядом с ним, и они как-то неторопливо зашагали к селу, последними из всей цепочки. Хотя дневальные в усадьбе остались, конечно. Князь периодически бросал по сторонам рассеянные взгляды, видно были, что мысли его где-то далеко. «Да он же волнуется – внезапно понял Николай Федорович – не может сообразить, что говорить?… Нет, это, вроде, решил, я слышал, они с Ефимом обсуждали… А что тогда?… Не знает, как начать?…».
–Ты улыбнись им, княже – тихо сказал Седов. Князь сбился с шага и даже приостановился:
–Что?!
–Улыбнись – старче пояснил свою мысль – тут же все холопы, кто захваченный и пригнанный, кто уже тут родившийся… Орденцы их считают мало что не за скот, да ты и сам знаешь. Ни хорошего отношения, ни доброго слова они никогда не видели. Да и у себя в Рязани, вспомни, часто ли ты своим… просто улыбался?
Князь задумчиво пошел дальше (впрочем, так же неторопливо). Через десяток шагов он поднял глаза на Седова и спросил, тоже негромко:
–Что же ты думаешь… улыбка поможет?
–Хуже точно не будет – убежденно ответил тот – было у нас такое выражение, я дословно не помню, примерно так: улыбайтесь, господа, все глупости на земле делаются с серьезными лицами. У них сейчас (да и у нас, если на то пошло) начнется такая жизнь, какой пока ни у кого не было. Так, может, и начать ее так, как никто не начинал?…
Князь хмыкнул, улыбнувшись в бородку, сам понял, что улыбается, завис на секунду и улыбнулся уже во все лицо. Хлопнул старче по плечу, и ускорился, да они и так уже к деревне подходили. Там, на той самой небольшой площадке в центре перед домом старосты, где сходились две дороги, уже собралась толпа. Ну, как толпа – полсотни местных точно, может, и больше, да отряд почти весь, так что народу набралось. Особого шума и толчеи и так не было, а уж когда подошел князь в своем расшитом кафтане, да Седов в своей невиданной здесь блестящей куртке (и с крестом поверх свитера), да четыре воина из отряда, что на последних метрах дождались князя и пошли охранением, народ и вовсе притих. Для князя приготовили небольшое возвышение – подогнали сани, да внутрь что-то подложили, невысоко, с полметра всего, но ему хватило. Когда он легко туда шагнул, его стало хорошо видно с любой точки площадки. Оцепление делать не стали, да и народ не сгоняли, все сами пришли, так что перед санями остался небольшой пустой пятачок (метра три, не больше) дальше полукругом стояли местные, а за спиной у князя и вдоль заборов – воины отряда. Впрочем, какой-то строй никто не выстраивал, и бойцы кое-где стояли, смешавшись с деревенскими. Десятники, конечно, тоже были возле саней, там же и Ефим с Михайлой виднелись. Седов встал немного сбоку, чтобы видеть и князя, и народ.
Князь подал знак, и возле саней, после небольшой возни, поднялось знамя. В чехле оно совершенно не выделялось, а вот сейчас притихшие люди практически все смотрели на алое полотно, которое (с небольшим наклоном древка, чтоб лучше видно было) держал возле саней Семен. Седов давно привык к основным цветам этого времени – серому, коричневому, бурому да черному. Иногда добавлялась еще синь неба да зелень леса, но не сегодня и не здесь – небо было блеклым, а виднеющийся за селом лес – черным. Эти цвета и сейчас его окружали, разве что добавить еще белый снег, да желто-розовое солнце, решившее сегодня выглянуть через редкую дымку на небе. И ярко-алое знамя на таком фоне просто притягивало к себе взгляд, причем не только у него, а у всех на площади. И только князь, как заметил через какое-то время с некоторым трудом оторвавшийся взглядом от знамени Николай Федорович, пристально глядел на людей.
–Поздравляю вас, люди – громко и каким-то особым тоном сказал князь после паузы – сегодня у вас праздник. С сего дня вы – вольные, свободные, и навсегда освобождаетесь из-под власти ливонцев.
И улыбнулся. Седов, который с момента первой встречи с рязанцами как-то больше не обращал особого внимания на их внешность, внезапно заметил, что князь, как ни странно, очень хорошо подходит на роль… князя. Высок (по местным меркам), силен, красив, молод. Богато одет. Внушителен и харизматичен (это, конечно, врожденное, но уж чему-чему, а правильно разговаривать с людьми дядьки его в детстве выучили, ну, как сами умели, конечно). Сейчас, на контрасте с местными, одетыми бедно и кое-где даже рваненько, да и лица у них были… не очень, все это было особенно заметно. А улыбка сделала его молодое лицо более… живым, что ли, близким?… Все это мгновенно выдал Николаю Федоровичу перешедший в особый режим мозг. А князь тем временем продолжал говорить, громко и размеренно (на русском, а один из людей Петра повторял за ним на местном наречии, в котором, кстати, проскакивали немецкие слова):
–Я – Великий князь рязанский, Иван. Но недавно, объявив войну на смерть Ливонскому ордену, принял я имя и титул пресвитера Иоанна, главы Ордена Красного знамени!
Князь указал на знамя, Семен еще наклонил древко. Освещенная солнцем ткань колыхнулась, снова привлекая к себе взгляды.
–Цвет этот хорошо знаком вам – сказал князь после небольшой паузы – это цвет крови людской, что вот уже три сотни лет льют на этих землях немецкие захватчики, называющие себя братьями Христовыми. Но соблюдают ли они хоть один из заветов Христа?… Возлюби ближнего?… Хоть одну из божьих заповедей?… Не убий, не укради?… Нет! Наоборот! Придя сюда с огнем и мечом, они частью перебили, частью захолопили народы, что тут жили, и стали и дальше совершать набеги, сгоняя под свою руку людей и захватывая земли. Есть ли среди вас те, кто ведет род свой от племен, на этих землях исконно живших? Поднимите руку, если есть!
В толпе, переваривавшей такие ошеломляющие новости, прошло некоторое шевеление, после которого осторожно (и невысоко) поднялись три руки, а за ними – еще одна.
–Десятая часть от жителей не наберется – с горечью в голосе сказал князь – и это на родной земле… Откуда же остальные? Пригнаны как скот, куплены или захвачены на соседских землях, литовских да польских, а то и в немецких, но больше всего – с Руси. И туда пытается вот уж сколько лет пройти Орден со своими порядками, рыцарями да священниками, да не пускают его. И льется кровь из года в год на рубежах, и конца той крови не видно… И по следам этой крови пришли мы сюда! – князь снова возвысил голос – Но не только! Был нам послан высшими силами посланник из будущих времен, на пять сот лет от нынешних отстоящих! Поведал он нам, какие страшные и кровавые события дальше ждут и Русь, и земли эти, и тут уж решили мы, что нет времени ждать! Вот, Николай Федоров сын Седов, человек, перенесенный из будущего!
Князь одним движением поманил Николая Федоровича, и тот, подойдя к саням, вышел на шаг вперед и слегка поклонился толпе. После чего снова отошел в сторону. На этом этапе князь не просил его выступить, может, попозже. Так что пока Седов стоял в стороне и ощущал на себе несколько десятков взглядов. Его, благодаря его росту, тоже могли видеть почти все на площади, как и князя. Николаю Федоровичу приходилось бывать на разных собраниях, и в роли докладчика, и в роли простого слушателя, и в роли оправдывающегося, и, наоборот, в роли грозного начальника – но на таком… сельском сходе ему бывать не доводилось. Он чувствовал направленную на него от людей… опаску, что ли. Ощущения были новые, необычные, мозг все фиксировал, но реагировать пока было не на что. Люди молчали, хотя каким-то образом Седов стал… ну, не то, чтобы понимать их мысли, но чувствовать общий настрой, что ли. А может, он себя в этом просто убедил?… В любом случае, сейчас от людей на площади шло в основном любопытство, разбавленное печалью на словах о пригнанных на чужбину.
–Не буду говорить, что с приходом нашим прекратит та кровь литься – тем временем продолжал князь, понизив голос, но подпустив в него суровости – вчера, здесь уже, погиб один из людей наших. Да только без крови не остановить заразу эту, Ливонским орденом именуемую. Что же до самих орденцев, на земли эти пришедших, так мы им той земли выделим… по сажени на каждого, и рыцарям их, и священникам, слово Христа извратившим, и тем прихвостням, что своих же родичей предавая, служат у них в надзирателях да помощниках! Тем же, кто в обслуге или в иной подневольной работе у них был, вреда не причиним, они, как и вы все, ныне вольны и могут идти, куда пожелают – князь посмотрел на стоящих несколько отдельно от всех работников и девок из усадьбы Ордена.
Народ, снова напрягшийся было, выдохнул. Обслуга усадьбы тоже, похоже, несколько расслабилась.
–Тем же, кто решит остаться здесь, такой у меня будет сказ: земли все и иное имущество, у Ордена отобранное, берем мы себе. Да только по весне с решившими остаться посчитаемся: на каких условиях отдать им в пахоту те земли и иные угодья в пользование. Семенами поможем. Тяглом. А на этот год никаких налогов, податей либо иных сборов ни с кого брать не станем!
Теперь над площадью словно легкий ветерок прошел, практически каждый что-то сказал соседу или просто пошевелился. Однако князь продолжал, и люди снова притихли:
–Что же касается тех припасов, что вашими же непосильными трудами за годы скопил Орден в амбарах своих – теперь князь махнул рукой в сторону орденской усадьбы – так тем из вас, кто в самом бедственном положении, поможем мы. Ну, а кое-что, молоко то же, да яйца – детишкам вашим, будем и дальше раздавать. Живете-то вы тут кто получше, кто похуже, а все равно – ради детей своих… Теперь, надеюсь, всем полегче будет.
А сейчас над площадью прошел, скорее, всхлип, и всхлип это был женским голосом. Николая Федоровича пробрало странной смесью эмоций, как будто вой женский от глухой тоски оборвался рыданием. Но князь продолжал говорить, и народ стал слушать следующие слова:
–Для тех же, кто считает, что мало нас и не сдюжим мы перед Орденом, хочу сказать вот что: да, нас здесь немного, но есть у нас еще люди, против ливонцев пойти готовые. Да и пока что – едва ли полтора десятка их мы перебили – а держали они в страхе четыре, а то и все пять сотен народу, если все села, деревни да хутора посчитать, что в этом краю есть. Понятно, что у них и воины опытные, и оружие – но это все и у нас есть, и самое главное – мы не боимся оружие простым людям дать и с собой их против Ордена поставить. Ну, а кто все же опасается – повторюсь, держать не будем, могут идти на все четыре стороны. Все соседи, кого не возьми, покорных любят…
После этих слов Седов ощутил странную смесь эмоций. Была и… не трусость, нет, покорность судьбе, что ли, был и протест, откуда-то плеснуло яростью.
–Напоследок хочу сказать самое главное – перешел к завершению своей речи князь. Постарайтесь как можно быстрее понять, что с этого дня так, как вы жили раньше, под Орденом, вы больше жить не будете. Вчера переговорил я с вуйком вашим… Нет к нему никаких подозрений, но – он стар. Сейчас, для той жизни, какая у нас всех дальше будет, нужен вам старший деятельный, который не побоится и у нас что-то спросить, и за вас, где надо, встать. Выберите сегодня такого, сами. От нас же пройдутся по дворам люди, кратко, но переговорят с каждым хозяином, кто чем живет. Кому помощь нужна, кто, может, нам сам помочь захочет.
А теперь от людей потянуло легким… недоумением?… любопытством?…
–Нам сейчас дороги надо перекрыть да дальше с ливонцами воевать – пояснил князь – так, может, кто захочет за обиды свои старые поквитаться с ними? Пока зима. Обучим, оружие дадим, подумайте. А вообще, дальше по всем деревням да селам все, мною нынче сказанное, можете смело разносить. Нам с вами говорить не один раз еще, да о многом – о хозяйстве, как новые порядки строить, о вере Христовой, так что заканчиваю на сегодня. Завтра с утра будет молебен в церкви, но сразу говорю – не по католическому и не по православному обряду. Приходите. А на сегодня все – и князь улыбнулся еще раз.
Он легко соскочил с возвышения. Над площадкой сразу поднялся шум, но народ общался только между собой, и за пару минут никто не пошел к князю и десятникам, так и стоящим возле саней. Князь подал знак, знамя свернули, и бойцы стали выдвигаться обратно к усадьбе. Теперь уже руководство ушло вперед, и быстро, Седову, который приостановился посмотреть, что будут делать деревенские, пришлось догонять. А на площади подняли гвалт, который только усиливался по мере того, как уходили последние бойцы отряда. Николай Федорович по дороге до усадьбы обернулся на деревню еще пару раз, но дракой, вроде, не пахло. Исчезло и чувство распознавания эмоций, возникшее у него на площади.
А во дворе усадьбы, до которого Николай Федорович добрался одним из последних, князь заканчивал говорить что-то собранной в одну кучу усадебной обслуге. В куче было человек пять девок, считая вчерашнюю кухарку, да четверо мужиков, точнее, два мужика и два пацана, скорее всего, помощники конюхов. Отдельно стояли два.... подростка или уже парня, у Седова все еще были проблемы с определением возраста местных, они были одеты несколько иначе остальных – получше (а у других старье или даже рванье было, если честно).
–…Так что повторю еще раз – держать мы никого не держим. Кто решит остаться, скажите Гриде или вот Петру, с вами еще раз обговорят, как мы будем жить дальше. Кто решит уйти – тоже предупредите, чтоб они знали – и князь пошел на крыльцо.
Остановившиеся рядом Петр и Гридя внимательно оглядели всю прислугу на дневном свету («ну да, вчера-то все в потемках да при светильниках» – подумал Седов) и тоже пошли в дом. Остальные, бывшие на дворе, тоже туда потянулись. Николай Федорович хотел было пойти со всеми, но решил, пока там толчея, заглянуть в башню. Обойдя усадьбу (сзади оказалась еще одна дверь, с совсем небольшим крылечком), он остановился, чтобы посмотреть на башню вблизи. Стояла она метрах в семи-восьми от второго крыльца, и вблизи все-таки внушала уважение. Невысокая (действительно, три этажа), сложенная как из валунов, так и из тесаного камня, с небольшими (только голову просунуть) оконцами на втором и третьем уровнях, она выглядела так, как и должна была выглядеть крепостная башня из средневековья по представлениям человека из 21 века, только что небольшая.
Пока Седов разглядывал башню, сверху высунулась чья-то голова. Признав старца, один из дневальных, поставленных на дозор, махнул ему рукой и спросил:
–Посмотреть хочешь, старче? Поднимайся, там незаперто.
Николай Федорович прошел к двери. Открывалась она наружу и была глубоко вделана в камни стены, так что выбить ее было бы достаточно трудно. Три железные полосы, которыми она была окована, и доски не меньше пятидесятки – говорили о том, что строили эту башню люди знающие, и не их вина, что потомки проспали штурм. Засов, который был изнутри на двери, представлял из себя толстую железную пластину и двигался в здоровых железных же накладках, в общем, все было сделано солидно. На нижнем этаже башни обнаружился очаг типа небольшого камина, с уходящей вверх через перекрытие трубой, запас дров, деревянная лестница наверх, закрепленная в специальных пазах, а часть комнаты была отгорожена дощатой перегородкой. Люк ничем закрыт не был, а высота этажа была чуть больше двух метров. Седов, прикрыв за собой дверь, поднялся на второй этаж. Там было светло и пусто – оконца, сделанные как бойницы (изнутри шире), давали достаточно света, чтобы все увидеть, но как раз видеть-то было и нечего. Поднявшись еще выше, Седов застал такую же картину, только этот этаж был пониже, а окна – побольше. Ну, а на самой крыше, куда вела практически вертикально поставленная лесенка, обнаружился дозорный, который стоял на площадке, упакованный в тулуп и со свистулькой на веревочке, висевшей на груди. Площадку огораживал невысокий, по пояс примерно, парапет, лаз на крышу закрывался плотной крышкой, тоже сбитой из толстых досок.
–Глянь, старче, как они тут устроились. Место хорошее, и вид какой! – дозорному было скучновато, а до устава караульной службы было еще далеко, поэтому он с удовольствием встретил гостя. Седов стал не спеша осматриваться. Действительно, с башни стало видно, что для ближайших окрестностей – это самый удобный наблюдательный пункт. Чуть поднятая над основным зданием церкви небольшая башенка, с крутой крышей и крестом на ней, были даже ниже площадки башни. Через легкую морозную дымку было видно, что примерно с юга на север проходила полоска дороги, от нее в деревне уходило ответвление, по которому пришел отряд. На востоке, куда оно шло, за небольшим леском виднелись дымки от печей деревни, которую они вчера проходили. На западе и северо-западе местность становилась заметно выше и холмистей, но не сразу, а километров через восемь-десять. Выделялся северо-восток – там довольно близко начиналось обширное пространство, на котором среди кустов и островков травы кое-где до сих пор можно было разглядеть открытые участки с поднимающимися над ними паром. Туда тянулась большая полоса заболоченной местности, на которой иногда встречались открытые болота и озера. В 21 веке эта часть земель была серьезно окультурена, а пока – почти совершенно непроходима, разве что в конце зимы, когда часть болот промерзнет, а часть – засыплет снегом. Может, местные охотники и знали какие тропы, но для крупных отрядов этот путь был непроходим, что было еще одним аргументом, когда решался вопрос захода отряда на территорию ливонцев.
Солнце, хоть и через дымку, просвечивало хорошо, и Николай Федорович с удовольствием осматривался – немного отвык в последнее время от хороших видов.
–А что, других укреплений орденских отсюда точно не видно? – спросил он у дозорного – а то там, внизу, дрова, да и я слышал, что с таких башен огнем знак подать можно.
–Нет, старче – охотно ответил тот – тут нигде следов огня нет, мы смотрели. А дрова там для того очага, что внизу. Там, в загородке, припасы сложены еще, видать, на тот случай, если тут запереться и сидеть от осады. Да только наши раньше успели.
–А как тут было, не знаешь? – поинтересовался Седов, решивший уточнить подробности захвата башни.
–Сказывали, что тут у них тоже дозор стоял, ну, оно и видно – прибрано все, лесенки тоже в порядке все. Так, когда началось, дозорный отсюда самую нижнюю лестницу поднять-то успел, да наши ему дымовушку закинули. Она его и оглушила, ну, и надышался он (весь отряд проходил обкатку дымом, чтобы бойцы точно знали, как воспринимается близкий взрыв бомбы и дым от нее). Так, пока он пытался откашляться да глаза протереть, наши его и выдернули! Ну, и лесенку вернули.
Николай Федорович кивнул, благодаря за рассказ, еще раз глянул на село (народ на центральной площади остался, но совсем немного), постоял еще с пару минут и полез вниз. Действительно, на втором уровне, если принюхаться, еще чувствовался кисловатый запах от пороха, но тяга в башне давно все выветрила. Он сунулся было с заднего крыльца, но дверь оказалась закрыта, и пришлось обходить. А в холле, пока он отряхивал снег с обуви, его перехватил Ефим.
–Сперва бумаги, старче, или церковь глянем?..
Князь просил сегодня Седова с Ефимом посмотреть все записи, что найдутся в усадьбе, а еще – глянуть, что там есть в церкви. Заодно надо было осмотреть, что вообще было в домике священника, и поговорить с теми двумя пареньками, которые были при нем. Николай Федорович прислушался к себе. Снова на мороз (ну ладно, морозец) прямо сейчас ему идти не хотелось, так что…
–Давай сперва бумаги посмотрим, Ефим. Заскочу, куртку только скину.
Минутное дело – и они с Ефимом и Михайлой прошли в комнату, которая была чем-то вроде кабинета для того орденца, который тут был главным. Сама комната была небольшой, но в ней было большое окно, приличная мебель (два шкафа, стол, бюро для письма, что-то типа диванов, точнее, скамьи, у которых и сиденья, и спинка были обшиты тканью), все с красивой отделкой – признаки если и не богатства по нынешним временам, так уж точно хорошего достатка. Сейчас на столе было свалено довольно много бумаг и… пергаментов?… (Седов впервые видел кожаные свитки). Точно, они. Здесь же стояли и несколько подсвечников – один аж на пять свечей, два – на три, и малый светильник с ручкой, видно, переносной. Но пока света зажигать было не нужно – окно, похоже, выходящее на юг, давало его достаточно.
После долгого разбора документов (и вообще бумаг) они поделили все на три части: официальные документы, к которым относился, например, пергамент, назначающий Питера фон Грюнвальда фогтом Везенбергской комтурии Ордена. Сюда же относились отчеты (точнее, их копии), которые фон Грюнвальд слал в неизвестный Седову Везенберг. Особой системы там не было, но по два отчета в год минимум (весной и осенью) отсылались. С трудом, но можно было разобрать угловатый почерк. В осеннем отчете давался перечень собранного урожая, в весеннем – приводились результаты зимовки. Там же иногда указывалась численность крестьян либо что-то из этой области, так, попалось два сообщения о постройке новых хуторов на каких-то ручьях. Написано все было, естественно, на немецком. Вторая часть бумаг составляла переписку с Орденом же, но, скажем так, частную. «Вилли, с обратным обозом пришли нормального пива, а то от местной браги меня уже тошнит! И рыбки к нему соленой» и на обороте «Посылаю пива. Подними там кружечку за нас» – записки примерно такого содержания составляли приличную стопку. Читать их было ничуть не легче официальщины, поскольку тут было много ошибок (да и вообще, и Николай Федорович не знал средневековых немецких правил грамматики, и Ефим ему помочь не мог). Но разобрались. И последняя часть представляла из себя всякие записки рабочего характера, в основном по хозяйству: сколько собрали того-то, направить кузнеца туда-то, не забыть то-то. Эта часть была написана, как правило, на всяких клочках и обрывках, и представляла собой скорее напоминалки, заставив Седова вспомнить стикеры 21 века.
Разложив на всякий случай документы в три кучки в одном из шкафов, они пошли пообедать, поскольку эта муторная работа заняла достаточно много времени. В столовой сидела часть десятка Гриди и он сам. Мужики выглядели сильно уставшими и работали ложками вовсю (на обед была похлебка с чем-то типа клецек).
–Твои где так замотались-то? – негромко спросил Седов.
–Оббегали на лыжах соседние деревни – так же тихо ответил ему Гридя – довели, что власть переменилась, рассказали кое-что.
–Много деревень?
–Кроме той, где мы вчера проходили, еще три. Две на большой дороге, на полдень и на полночь, верстах в пяти обе, а одна прямо на закат, тоже верст четыре-пять.
После небольшой паузы, пока подавальщица приносила Николаю Федоровичу миску с исходящей паром похлебкой, он (еще тише) задал Гриде еще один вопрос:
–А вчера, когда бумаги и документы по усадьбе собирали, из ценностей что-нибудь нашли?
Лицо Гриди, перешедшего к этому времени на взвар с лепешками, несколько прояснилось и даже приняло довольное выражение.
–Нашли, а как же. Они и так особо не прятали, да и мы потом… пока расспрашивали… уточнили, что где. Люди Петра навыки имеют, ты же знаешь… По мелочи, но нашлось. Но самое главное – у рыцаря этого оказался один сундучок – Гридя даже улыбнулся – так в том сундучке, навскидку, как бы не пятая часть того, что у нас на сбор отряда ушло…
–О-о – Седов обрадовался – а вообще, что выяснили? Ну, про Орден?
Совсем развеселившийся Гридя, допивший к тому времени взвар, глянул, что еще не все его люди закончили обед, и откинулся на лавке, прислонившись к обшитой деревом стенке.
–Многое выяснили, старче – так же негромко сказал он – и все больше хорошее… Сегодня к вечеру, как стемнеет, наверное, князь хотел собрать всех, рассказать, что вызнали, да обсудить, что делать будем. Вы-то сейчас чем занимаетесь?
–Документы смотрели, ну, бумаги, которые в усадьбе нашлись. Сейчас то же самое у священника глянем, да что там в церкви, посмотрим. И с парнишками этими, что при нем были, поговорить надо.
–Ага – Гридя кивнул, поднимаясь – церковь у них, конечно… амбар какой-то, я глянул. А остальное давай вечером – и он пошел на выход, подгоняя своих, закончивших к тому времени обед.
Ефим с Михайлой, сидевшие рядом, внимательно слушали этот разговор, но больше работали ложками. Только за взваром, когда в столовой никого, кроме них, уже не осталось, Ефим спросил старца:
–Пора, получается, Федора и остальных сюда… подтягивать? И машину твою?
–Получается, так – подумав, ответил Седов – еще с недельку если так снег посыплет, да даже одна метель сильная, и уже не проехать будет. Мы-то, как шли, хорошую дорогу натоптали. Да и так-то, думаю, лопату взять придется, да и помахать ей… А место, сам видишь, удобное, крепкое. Послушаем князя, что скажет…
Посидев еще пару минут, пока жирок после обеда завяжется да испарина после взвара высохнет, они пошли наверх. Девка с поварни только успела собрать миски с ложками да протереть стол (сидели без скатертей, ясное дело), как сверху навстречу им спустились румяные с морозца и голодные – по глазам видно было – мужики из десятка Степана.
«Кухня, видимо, весь день подряд работать будет, пока мы тут – подумал Николай Федорович, поднимаясь – что, интересно, местная обслуга решит – останется или уйдет?». Пока ему казалось, что условия жизни у взятых в обслугу орденских холопов были не очень. Что в той небольшой усадьбе Ордена, которую они захватили первой, что здесь – народ выглядел зашуганно, кое-кто светил синяками, да и не то что толстых, нормального-то телосложения ни у кого не было, кроме той аппетитной бабенки, что их вчера вечером кормила…
Откинув эти мысли, принявшие какое-то не то направление, Седов накинул куртку и вышел во двор. День перевалил на вторую половину, солнце таки разогнало дымку, и, хотя морозец еще ощущался, температура с утра явно поднялась. Они постояли пару минут на освещенном пятачке, продышались (в усадьбе из-за большого количества народу и постоянно топящихся на кухне печей все же было душновато) и пошли в сторону особняком (хотя и рядом с основным домом) стоящей церкви, небольшого домика возле нее и каких-то сарайчиков при нем. Летом, наверное, все пространство от усадьбы до церкви представляло собой один удлиненный двор, сейчас же была расчищена только неширокая дорожка к основному входу в церковь и ответвление от нее к дому священника. Двойные двери в церковь были закрыты (над ними на фронтоне был приделан небольшой крест), а сам дом вблизи оказался не таким уж маленьким – крепкая изба на низком, но каменном фундаменте, с крыльцом и небольшими сенями. И печка там была сложена с трубой через крышу, то есть и топился он по белому. От расчищенного пятачка возле крыльца тянулась совсем небольшая тропинка к боковой стене церкви, в которой виднелась маленькая дверь второго входа.
Николай Федорович задержался на секунду, оглядывая длинную стену церкви, на которой было три небольших оконца, прикрытых сейчас ставнями, и вошел в избу последним, после Ефима и Михайлы. Там, в просторной комнате, за небольшим столом сидели (точнее, сейчас медленно поднимались) оба паренька. Одному, белобрысому, Седов дал бы лет 15 по меркам 21 века, другой, темноволосый и вихрастый, был на пару лет помладше. На столе стояли две миски, в которых было налито что-то белесое, в отдельной чашке лежали два куска хлеба. В избе было тепло, но запаха еды почему-то не ощущалось. Секунду молчания разбавила звонкая рулада из живота одного из пацанов.
–Вас что, не кормили сегодня? – как-то сразу сообразил Николай Федорович – а чего ж вы не подошли? – и только после этого он подумал, что они его и не понимают, наверное. Однако мелкий живо ответил:
–Да мы это, забоялись. Как патера Бенедикта вчера того… а у нас тут было муки немного…
–О, ты по нашему говоришь – обрадованно сообразил и Ефим.
–Чего это по вашему? – даже с какой-то обидой ответил пацан – у меня мамка псковская… была!
–Умерла? – тоном ниже поинтересовался Ефим.
–Чего это?! – пацан попытался возмутиться – в селе живет! Пригнали их оттуда просто.
–А отец?
–Отца привезли по морю… из Любека. Ну, он так сказывал. От него у меня и германский говор. Меня патер Бенедикт потому к себе и взял, что я могу на двух других языках говорить, вот!
–Как звать-то тебя, полиглот? – спросил Седов, успевший оглядеть избу. Собственно, она вся была на виду, кроме небольшой отгородки возле печки. Широкий топчан, претендующий на право называться кроватью, с небольшим распятием в изголовье, штуки три полки, на которых виднелась посуда и какие-то бумаги, наклонная подставка для письма возле окна, сундук под топчаном да стол с короткими лавками – вот и вся обстановка. «Кровать явно священника, в закутке пацаны ночуют – подумал Николай Федорович – не сказать, чтоб особо богато».
–И ничего я пыль не глотаю – теперь вихрастый набычился – а зовут меня Петькой. Это мои так решили. Чтоб, стало быть, и Петром, и Питером можно называть, одно и то же выходит.
–Полиглот – это, по гречески, человек, который на нескольких языках говорить может – пояснил Седов, которого эта ситуация несколько забавляла – а товарищ твой что же молчит?… Он русского не понимает?…
Блондин покраснел и негромко выдавил из себя:
–Плохо…
–Как тебя зовут? – Седов перешел на немецкий – чем вы вообще занимались у вашего… патера Бенедикта?
–Отто – Олав! – одновременно сказали оба парня. Мелкий при этом заржал.
–Тихо! – Николаю Федоровичу пришлось повысить голос, и он тихим незлым словом вспомнил время, когда его сын был в подростковом возрасте. Давно это было, и ладно, хоть дочь тогда выносила мозг в основном матери, а парня бывшая на время вообще отправляла к нему, мол, мужское дело, одна не смогу его правильно воспитать. Было нелегко, кто понимает, но Седов тогда справился. И даже обходился без рукоприкладства. А кстати…
–Тебе, Петр, наверное, от патера часто попадало, да?
На этот провокационный вопрос Петька насупился и замолчал. Что, собственно, и требовалось.
