Полдень древних. Селение

Да, стена вайшьский мир, прозрачная, но крепкая. Вроде близко – руку протяни, ан не ухватишь… Она теперь там, жена-память… Моя Лина. Есть у подобных ей звериная способность сохранять себя в обстоятельствах, казалось бы, смертельных… Многое дала им природа, ибо опасен их путь.

Она это знает и не выйдет за прозрачную стену, не покажет себя. А мне хоть бы раз ее увидеть. Хоть раз…

Множеством древних и строгих рядов связаны воинский и земледельческий мир. Рушить их самочинно, лезть в чужой предел не дадут. Поступать по праву – много лет может пройти, прежде чем увидишь желанного человека. Ряды как хоровод влекут друг к другу и разносят…

Тут если только удача. Дурной какой-нибудь, дикий, случай…

Лина. Обстоятельство седьмое

И вот она уже нависла, высокая банная крыша. Пирамида с усеченной верхушкой. И надо сказать, строение было много вместительнее, чем при Доме артх. В разы. На приличный поток рассчитано.

Ну да… Рожают здесь чаще. И прочее все… Так что местная баня – мощный портал, можно сказать даже, вполне рабочий тоннель. Сколько поколений его поддерживало. Постройке, возможно, не один век. Вон какая – черные бревна, пятнистые от мха и сырости камни, резьба по дереву уже не очень внятная, обветренная, выточенная дождем…

Баня у арьев была не совсем баня. Здесь не только можно было безопасно нарастить новую запаховую шкуру, взамен смытой. Это была страна чудес, где сдвиг крыши, называемый Цора (жара, если кто не понял) может отнести в иную вселенную. А вы говорите – рождались умирали и лечились. Да, было такое. Но, помимо всего, еще и Звездные врата…

Непростое такое строение. И хотелось верить, что местные, в отличие от воинов, использовали его не на всю мощь. Тормозили, думали о земном, пеклись о тех, кому сужден переход рождения и умирания… Хотелось верить.

Однако, домик внушал страх. Невольно поежишься, оглядевшись. Давящий сумрачный пейзаж. Замерзшая вода с аккуратно пробитой черной полыньей – вот она, по правую руку. Над водой – просторный помост, ступеньки вниз, к реке. Бани строились в геопатогенных зонах, не слишком агрессивных, но все же. И ощущалось, признаться. Под многослойный наряд пробрался холод…

Но имеет место быть церемония, как-никак. Поэтому во всем перфекционизм и военная точность. На помосте, перед дверью – две пары. Строго след в след. Сперва – старшие по званию – Ратна и тата (глава) общины. Ратна сказывала, что звали ее Ная. Потом все остальные. По правую руку возвышался ста Йима. Да, назвали его, должно быть, в честь древнего царя-культуртрегера, первого смертного.

Ная запела пронзительным голосом и толкнула дверь. Ну, понеслось! Бархатная тьма, запах сырого дерева, полоска света из двери… Гул приветственных мантр… Диспозиция для творивших действо внутри бани была иной. Теперь они с Ратной, стоя посреди полутемного предбанника, наблюдали как хозяева будят печи. Да, именно печи. Левую разжигала Ная, правую Иима. Новшество и некий намек, что энергетика в общине другая, чем в службах крома. Свои привычки, традиции и тараканы.

Но, может, просто масштаб больше… Обе печи напоминали Мую из Дома артх. И да, печам, они давали имена. Та, которая в предбаннике, тоже была значимой фигурой. Ее будили для обрядов, где вся мощь банного портала не требовалась. Ну или, как в данном случае – предбанник обогреть.

Печки были в знакомом стиле. Большие блестящие шары, выпустившие щупальца в бревенчатую стену. Зеркально-симметричные до деталей. Только одна по виду из латуни, другая из нержавейки – Солнце и Луна…

Ная и Йима гудели и пританцовывали, водворяя свет. Будили печи, возжигали лучины. Событие-то не рядовое. Тут нужен не только звук, но видимо, и танец. И, вот знаете, не удивляло. Даже взрослый серьезный человек в таком рядне спокойно воспринимается как скоморох, гораздый на чудные кульбиты. На то и расчет. Странно оделся – странно можешь себя вести. В зазеркалье попал.

Наконец, потеплело и расцвело. Стали видны подробности интерьера, типичного для их бань. Этакий тяжелый рустик: давящий массивный потолок, богатая резьба на бревнах, закуты для обливаний, богатырские лавы, более походящие на столы…

Росписи в бане отсутствовали – только рельефы. Может, из-за сырости, но скорее всего, нет. Технология несмываемых, очень стойких, красок у местных имелась.

Интерьер рождал тревожные, мрачные ассоциации. Этакое предисловие к готической новелле… Хотя и был убран пестрыми рушниками, укомплектован покрывалами, полотенцами, яркой утварью.

Между Солнцем и Луной вырисовывался мрачный портал, собственно, в парилку. В него-то хозяева и водворились, будить большую печь.

Пробирал страх, пока они там гудели и громыхали. Для разоблачения все приготовлено, вон и вешала по обоим сторонам, и кадки с водой, и тряпицы…

Но выкатились, наконец, и пошел танец. Затянуло и их с Ратной. Та подмигнула: «Делай как я!» Бред, конечно. Но хозяев надо веселить, чтоб не обиделись…

Потом компания разбилась на пары – начался обратный отсчет. В какой последовательности оделись – в такой надо и раздеться. Со всеми жуткими заунывными руладами, которые при таком полагались.

Старший по званию смывал грим у младшего, потом у себя. Только потом за одежду следовало браться. Было жалко наряды. Запачкаются. Но нет. Ная и Ратна действовали деликатно. Нае приходилось тяжелей. Йиме она была по плечо, а стоять надо выпрямившись.

Глядеть на гудящую Ратну во всем боевом раскрасе было жутко, взгляд сам прилип к Нае и Йиме. Руки таты двигались ласково и осторожно, полуочищенный от штукатурки Йима слегка улыбался. Любила она его, наверное. Вся химия как на ладони…

Сердце это радовало. Хоть что-то в них есть человеческое, в этих непонятных предках.

И не обмануло сердце. Когда лица были отмыты, сбруя переместилась на вешала, и оказалась она с этими людьми лицом к лицу в первозданном виде – перехватило дыхание.

Такое телесное совершенство разве в музее увидишь, в виде статуи или на картине. А тут, вот прям руку протяни – и живое! Не на экране, не на глянцевой странице. Люди! Люди, наконец! Не перевитые жилами, в цветных пятнах татуировок монстры из страшного сна, когда не поймешь явь это или тяжелое виденье про жителей преисподней. Красота, естественная прелесть тела! Здорового, человеческого! Мужского и женского. Когда все правильно и на своих местах. Когда понятен пол и возраст. И даже статус. Ибо два этих человека были цари, старшины, герои своего народа. Совершенство, душевное и телесное, наделенное правом вести и показывать пример.

Но это все слова…

Когда вошли в теплую уже парилку и началось все, это их, банное бытие – держать себя в руках стало нелегко. С одной стороны, любопытство одолевало, хотелось их как следует рассмотреть, с другой смущало все до отчаянной краски. Хорошо хоть лица у всех начали от жара заниматься румянцем.

Наготу они не считали позором, относились к ней совершенно спокойно. Раздеться донага можно было и не в бане, а в любом нужном и приятном случае. Когда, например, устал от одежды или просто жарко. Можно назвать их натуристами. Парились, естественно, все вместе и не понимали, отчего здесь можно краснеть.

Но когда стоит перед тобой такое чудо, возвышаясь выше, чем на голову. Как из сказки, как из легенды… Ведет рукой по макушке, улыбается, протягивает плошку с составом и просит спинку потереть…

Это нечто. Привыкла, конечно, уже, но все равно хочется расстояния. Однако знаешь, что обидишь, насторожишь. Дергаешься только и на месте остаешься. Дистанция здесь принята очень близкая, просто по-восточному. Когда запросто могут подойти, приобнять, поцеловать, по плечу провести.

И делали. Ходили вокруг, улыбались, оглаживали, рассматривали. Просто как лошадь на рынке. Деликатно конечно, без резких движений и комментариев, но осадок, как-то, остался. Тем более, если не можешь убежать, даже шаг назад сделать…

От голого мужчины, например, которого видишь первый раз в жизни. А ста Йима был великолепен. Этакое вековое древо в летней листве. Огромен, величественен, как холеная лошадь. Распущенные косы пушатся, все в сверкающих искрах от огня, золотая борода, золотая шерсть на груди… Гладкое, литое тело в каплях пота, обыкновенное, человеческое, без клейм и надписей. Этакий античный бог…

Тем более, если на породистом, иконописном лике играет непринужденная улыбка, взирают с высоты с этаким благожелательным интересом, с мягким блеском в глазах…

«Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…»

И даже в этом мареве мотив готической новеллы настойчиво присутствовал. Ста предстоял на фоне совершенно чудовищного по сложности банного портала. Той самой пирамидальной крыши с отверстием для дыма. Черная, вся в выступающих рельефных деталях, конструкция из страшного сна. Семь кругов рая… Дым от накалившейся печи-каменки тек по спирали, против часовой стрелки, застревая серыми лохматыми облаками среди барельефов.

Вот, как им это удается? Но посмотришь – поймешь. Да, Звездные врата. Они, те самые, кроме шуток… Выглядят, конечно, не так как в фильмах и сериалах. И принцип действия другой. Но все же…

Однако, о любви.

Ее величество на богов походила еще более, чем венценосный супруг. Даже Ратна как-то терялась на ее фоне. Смотрелась подростком.

Мати Ная словно сошла с небес. Царь-баба! Какое там – на сторону глядеть. Не смешите.

Стати необыкновенной. Такую любят скульпторы. Надо им, чтоб все на месте и золотых пропорций. Шея как древесный ствол, груди как чаши, плоский живот, бедра совершенного абриса. И волосы… Золотая грива едва не до полу.

Но если абстрагироваться от титулов и неотвязных ассоциаций с антиками – живая! Трясет головой, косу только что распустила, улыбается. Манит рукой. Подойди, мол!

Лицо вблизи совсем юное. Розовые щеки. Разрез глаз, брови, веки такие, какими они бывают в двадцать лет. Сколько же ей на самом деле?

Синие глаза, огромные. Взгляд искрится. Ей весело.

– Вот ты какая, глами… Дай рассмотреть! – голос звонкий, более низкий, чем высокий. Милый. Теплый…

Вблизи стала заметна легкая патина на всем громоподобном великолепии. Светлый пушок на руках и верхней губе, ямка на подбородке, непослушные пряди, ломающие совершенную дугу зачеса на лбу. Жизнь, пробивающаяся сквозь храмовый мрамор. Своевольная и странная. Как и ее жест.

Ведет рукой по щеке, берет за подбородок как ребенка, потом неожиданно касается плеча и груди… Хочется отступить на шаг. Но нельзя. Ная ласково улыбается, смотрит в глаза. Ведет рукой вниз. Оглаживает талию и живот. Рассматривает. Это странно, но не унизительно. Вроде, разговор прикосновений. Когда слишком многое себе позволяют, как с родными. Можно лоб пощупать, за пазуху ребенку заглянуть, на предмет одел ли теплое белье.

На мгновенье тата не успела за лицом уследить. Поймался тот настойчивый внимательный взгляд, когда они изучают полевые структуры. Сканирует. И уже догадалась, что заметили, холодно прищурила глаза, усмехнулась.

– Ты не та, о ком судачат. Досужее выдумывают. Поговорим потом…

Перед глазами мелькнул золотой водоворот волос. Тата в движениях была стремительна. Пожалуй, слишком для такой монументальной фактуры.

И вот, опять вопрос – кто судачит? И до какой степени я там уже прославилась? Впрочем, как всегда…

Все все про всех знают. Только я не в курсе.

Однако, много себе женщина позволяет. Началось со страшных строгостей этикета, закончилось вольницей «дальше не балуйся». Прикосновение к интимным местам было у них проявлением недвусмысленного сексуального интереса. И если уже так быстро началось… Сар рассказывал много интересного об их банных привычках. И, вот, представьте, как бы это сказать, приглянуться хозяйке…

Черт, все сначала! Почему иначе не получается выжить в этом мире?

А, может, я просто неправильно поняла? Это другое, не как в Доме артх?

За спиной смех. Ратна хрустально хохочет. Смотреть не нее всегда интересно, как на ребенка. Что-то в глаз попало. Ста наклонился над ней, губы дудкой. Оглаживает что-то осторожно на щеке. У Ратны нет терпения спокойно стоять. Смеется, трясет головой. Красота…

И вот, хорошо бы, если сегодня ограничилось только перекрестным кормлением. А не как у них порой в бане бывает… Впрочем, всегда с согласия сторон. И у меня будет шанс отказаться?

Ратна ничего не говорила об этом. И если бы девушке еще и можно было верить…

Но на унылом пути к лавке снесло и закрутило теплым ураганом. Прямо перед носом – синие глаза и растрепанная золотая коса – Ная. Смеется, зубы как жемчуг. И запах от нее невозможный. Прекрасный нежный. Пахнет крепко. Человеческим телом. Но не объяснишь – иные пахнут прекрасно. Все там есть – и изысканность розы, и нежность молока, и мускус. Какие духи? Хочется уткнуться ей в плечо и не отлипать.

Целует в щеку.

– Рада тебе! Будь с нами!

Сует в руки плошку.

– Спину натри!

Ная. Мета первая

С чем можно себя сравнить? Если только со столпом коловрата. Жизнь вокруг вертится, а ты недвижна. Должна быть. Иначе понесется коловрат колесом, теряя части и руша все вокруг…

Утвердить себя можно лишь увидев мир таким, какой он есть. Поняв цену суете и раденьям попусту. Нас, глав общин, недаром называют людьми дара. Дар тот – сильное жреческое зерно. Да, можно получить силу жреца, не пройдя сквозь безумье воина. Редки такие души. И путь их нелегок. И начинается все в детстве, когда видишь мир иным, чем товарки, когда страдаешь от участи овцы в стаде, когда тщишься донести истину беспечным молодым душам…

Жрецы таких видят, включают в свой круг и понимают, что участь людям дара предначертана нелегкая. Да и образ жизни не рядовой, без свободы и баловства. С молодых лет должны стать свитой предшественников – наблюдать, учиться, подражать. При мне живет такая жена, есть муж и при Йиме. В них мы узнаем себя юных. Была пора, когда жила я при старой тате. Павитра погибла, умерла от горя, когда зверь убил Ушу и маленького Ладая. Как пропали – ходила вся серая и взялась за топор, едва появились первые порезы и синяки. Павитра сполна испытала все, что творилось с Ушей и ребенком. Приход изверга – наш рок, плата за древний грех, и тата это знала. Но как позволить кромсать себя? Не смогла. Подняла все селение на поиски.

В итоге зверя нашли воины. Их прыть и чутье за человеческий предел заходят. Скрутили и отдали палачам. Весть о бедствии пришла приемышу Виты и Мирослава Десираду. Был с ним и друг его, рыжий этот, арман… Хедин.

Когда тело Уши и ребенка внесли в предел селенья для прощальных обрядов, Павитра была уже мертва. Причиной стали не раны в тех же местах, что у двух ее детей, а страшная душевная боль…

Обряды пришлось вести мне, до срока приняв посвящение. Ее муж, ста Кханда, учитель Йимы, с того дня тоже удалился от дел. По слухам недавно обратился в доме старцев, не смог справится с телом отчаяния.

Такова наша участь. Столп коловрата не чует как краям. Чтоб узнал, должен принять в себя всю его мощь. Жить его жизнью, болеть его болями. И ломаться порой от неподъемной тяги…

Я соборный разум всех моих сестер, мать моим взрослым детям. И это непреложно. Не может выжить тело, не ощущающее своих концов. Такова моя участь, невольна я в ней. И не всегда помощь старших может смягчить боль от чужой поломанной судьбы. Думаешь целыми днями, жизнью чужой живешь, забыв о своей…

Но не одна в старшинстве боль, не одна тяжкая натуга, есть и радость. Гордость за своих чад, счастье и покой, когда ведро царит, все ладится, идет в рост. Не сравнить это благо ни чем…

Не сравнить ни с чем и то, что недавно пришло… Камнем вторглось в тихие воды, оставляя круги. Странную гостью послала судьба. Жену силы немеряной с повязкой на глазах… Как быть с ней, где место ее в коловрате общины? Вопросы… Не знаю услышу ли на них ответ.

Глава 4

Лина. Обстоятельство восьмое

– И что это было?

– О чем ты?

Ратна улыбается. Лежит рядом на лавке, болтая в воздухе босыми ногами. Хитро косится, перебирая тонкими пальцами мех покрывала. Первая блаженная минута, когда можно, наконец, сбросить обувь и хлопнуться полежать. Ибо сил уже не осталось никаких, ни физических, ни моральных. Можно лишь тихо болтать о пустяках. Прежде чем перелезть в кровать…

И бог с ним там со всем, что рядом, в оболочке прелестной улыбчивой женщины, что-то там себе понимает и делает выводы запредельная тварь, а вокруг, за стенами, за дверями, притаился огромный странный дом. Целый организм со всеми системами – людьми, животными, вещами. Инопланетный организм, от которого неведомо чего ждать. Когда вспоминаешь, что ты в его недрах – мороз по коже. Но надо улыбаться, спрашивать…

– Ну, не делай наивное лицо, видела ведь. В сердце вашей таты помещаются не только мужчины?

– Это не совсем то, что ты думаешь.

– Вайшьи живут по иным законам? И если оглаживают причинные места, то сугубо с целомудренными мыслями?

Ратна рассмеялась.

– Примерно с теми же мыслями целуют в попу младенца. Умиляются, признают своим. Она на тебя настраивается.

– В смысле?

– Примеряется к телу и полю, размышляет как тебя вести.

– А меня непременно надо куда-то вести?

– А куда ты денешься?

Ратна переворачивается на спину и продолжает тихим таинственным голосом:

– Ная – мать общины. Понимает всех детьми. Живет их жизнями. Знает, какой путь у каждого и что сделать, чтоб его достойно прошли. Это тяжелое бремя.

Ратна снова перекатывается на живот и остро вглядывается, скосив глаза.

– У тат от рождения сильное жреческое зерно. Они могут говорить с разумом крама, понимать его намерения и, если необходимо – проводить их. Но вести свой мир должны сами. Они его порождения, и как не им знать все его нужды. Я и мне подобные могут лишь идти за волей общины, поддерживать и помогать. Жрецы видят людские игры сверху и показываеют их с другой точки зрения.

– Следите, значит, за человейником, и пока не забалует, просто созерцаете?

Ратна улыбнулась.

– Ну, где-то примерно так.

– А если пойдет не по плану, включаете аварийное управление?

Ратна смеется и усаживается на лавке по-турецки. Махает кулачком.

– Вот, упорна в своей злобе путать живот с нежитью!

– Ну да, тупая. Но объясни, как вы их на путь истинный возвращаете, если забрели не туда.

– А вот, как раз через пару старшин. Он самые чуткие в общине – поймут и примут, если объяснишь. Но порой надо уводить во тьму, чтобы показать. Чтобы будущее ощутили, к которому стремятся.

– А если не поймут и не примут? В контрах категорически.

– Значит, больно все сообщество и приходится звать воинов. Сказывал тебе, верно, Сар о предназначении Рарога.

– Ну, не так чтобы сказывал… Сам Рарог показал, Сар объяснил.

Ратна улыбается. Склонила голову набок, наблюдает.

– Порой лечение длится месяцами. Требует много жизненной силы. А причина болезни общины, как понимаешь, в ее недостатке. Никого не хочет слушать, рьяно настаивает на своем только голодный, очень злой от голода…

Последние слова Ратны слышались как сквозь воду. Спать хотелось адски. И даже понималось, почему так резко и вдруг, среди любопытного разговора. Естественно, трудами жрицы. Ратна медленно вела рукой перед глазами.

– Тебе надо выспаться. Пойдем в кровать.

А и то… Завтра предстоял тяжелый день. И, пожалуй, без помощи Ратны вряд ли бы получилось справиться с воспоминаниями нынешнего…

Община отложила знакомство с новым членом на время. С утреца, со свежими силами, можно, пожалуй, и попробовать на зуб, что оно такое, эта странная тварь из будущего. С которой, вполне вероятно, вынуждают жить не по доброй воле. Жрецы какие-нибудь капают на мозги, учат что есть благо, что надо понять, принять, впустить…

После бани, одевшись уже не так замысловато, вся компания из четырех человек посчитала себя достойной войти внутрь дома. Того самого, где происходило знакомство. И знаете, ожидаемого увидеть не удалось. Не сказка – вполне человеческое жило. Обширный цокольный этаж со всем, с их точки зрения, необходимым – загонами для скота, где все хозяйство блеяло и мычало, множеством разномастным дверей в хозяйственные клети, с потолком, пожалуй, слишком замысловатым для сарая. Все как они любят. Только масштаб другой. Крупный, с размахом, чтоб на всех хватило. По словам Ратны, община обычно содержала примерно сто двадцать человек (не считая детей). Соответственно, в доме (одном из трех) должно быть все необходимое для сорока жителей. Вот так. Большое хозяйство. Дом головной, тут обитали старшины.

Расписная лестница привела на второй этаж. И тут уж началось. Навалилась вся цветная красота, и не просто так, а «вырви глаз», чтоб совсем уж обморок случился. Непроизвольная реакция – зажмуриться и долго головой трясти… Славянское жизнелюбие… Оказывается не славянское – ванское. Так назывался исток.

И исток этот в замешательстве находился, не знал как на вторжение потусторонней твари реагировать, даже несмотря на то, что имеет она теперь статус гостьи… Как только в дом зашли – сразу окружили люди. Не так чтоб лезли на глаза, не так чтоб спектакль какой-нибудь обрядовый устраивали. Просто рядом шли. Рассматривали, тихо шептались между собой. Целая толпа, десятки. Все, должно быть, высыпали.

Что удивляло – одни взрослые. Хотя Ратна сказывала – дом полон детей, до пяти лет в семьях живут. Может сглаза боятся, вот и прячут…

Любопытные, но не приближаются. Идти не мешают. Одеты, не так чтоб в будничное, но и без нарочитой обрядовой экзальтации. Просто чисто и щеголевато. Стиль – будто попал на съемочную площадку «Снегурочки», и вот сейчас, там за спинами, точно увидишь камеру или софит. Еще лет триста тому назад честное русское крестьянство так одевалось. На мужчинах порты и рубахи, на женщинах – платья с юбками поверх. У всех дам голова прикрыта. Обувь, правда, эта их, с загнутыми носами – вносит чуждые ноты. Однако, композицию не ломает…

И невозможно избавиться от чувства, что в этой толпе многие лица – совсем не абстрактные нордические типажи. Конкретные личности. Узнаются. Видела уже. И даже понятно где – в гостевой клети, в видениях. Кроме шуток – помнится, как кого зовут. Вон того долговязого парня по левую руку – Ждан, а даму в шитом золотом очелье, скромно притаившуюся в компании гомонящих аборигенов – Кулина. Прям представлялись, как приходили. С ума сойти…

Коллективный разум… И кто знает, какие чудеса будет дальше являть это экзотическое бытие…

Однако, об обстановке второго этажа. С лестницы попадаешь в обширный зал. Нет, это не гридница, как в Доме артх, во всей своей брутальной суровости. Иное. То ли храм, с его торжественным, давящим величием, то ли клуб, где краски и формы на отрыв, чтоб заводило и никто не вздумал скучать. Впрочем, такой замес для них типичен. Всюду жизнь, ничто не должно быть довлеющей мертвой буквой.

И вон, если приглядеться, там, в красном углу – божница, красивая, под резным балдахином. Чуть поодаль гигантский стол с лавками. И не удивит, ежели они каждый день за ним закусывают. Божья ладонь должна быть при богах…

Вобщем, все ассоциации и дежавю отсылали к гостинице в Доме артх. Центральный зал на втором этаже – храм, гостинная, столовая и клуб. Музыкальных инструментов, правда, на лавках не видно, зато по стенам, точно как в гостинице – целая галерея разномастных дверей. Клети… Местные там, видно, живут. Личные пространства…

Перед одной из них остановились Ная и Йима. Поклонились толпе в пояс и исчезли в проеме.

Перед соседней притормозила и Ратна, повернулась к общественности, выпрастала из рукава кисть с растопыренными пальцами. Жест благодарности и прощания. Пора, мол, знать честь, ребята. Ребята, все как один, наклонили головы и приложили руки к груди. То есть целая комната людей, синхронно. Следовало понимать, наверное: «Благодарим за честь, мати. До связи».

Неизвестно, что сталось с ними, когда дверь захлопнулась – разошлись, продолжили стоять и шушукаться, танцы какие-нибудь устроили… Сил просто не было об этом думать. После бани благо – просторная теплая клеть, лавка, неторопливые беседы и кровать, наконец.

Засыпая, ей было их всех немного жаль. Умиляло их детское любопытство, блестящие глаза, скромные повадки. Не один не попытался влезть со своей персоной, отвлечь внимание, заговорить. Почему? Ведь видно – не прочь…

Лишь завтра прояснится, кто они такие. Когда придется встраиваться в их ритм… Ряд… Да ну тебя, отстань…

Йима. Обстоятельство первое

Цора… Благая сила. Многое она дает ощутить и узнать. Обостряет видение как лезвие клинка. Когда нет скрытого. Не гадаешь – знаешь наверняка. И надо сейчас.

Стоит передо мной та, которую понять не могу. Странного вида жена. Есть в ней стать, есть лад, есть нелюдской едкий ум. Впрочем, видел и красивее, и духом крупней…