Полдень древних. Селение

Когда приходят, например, к уже убранной невесте, выкликают, поют, пляшут вокруг. И там все продумано до деталей, до отдельных слова в песне… Да, во времена переходных состояний, бедствий, борьбы, повышается тревожность, и человек ведет себя как невротик, заполняя свою жизнь множеством ритуалов, порой нелепых, порой жестоких, чтобы успокоиться…

Как это выглядит в жизни, можно понять, посмотрев любой этнографический сюжет, а как выглядело в колыбели этой самой этнографии, европейской и азиатской, рассказ далее…

На взгляд местных кидать в режим «обряд» замученного впечатлениями, еле живого гостя – хорошая идея. Даже можно не спрашивать, а не хочет ли он передохнуть. Им не надо. Привыкли.

Шубы посбрасывали и ломанулись в дом. Ная завела дурным голосом какую-то мантру, ей в том же духе вторил Нирмата. И пошла свистопляска. Народ не просто так себе в зал шествовал, пританцовывал. Пели все, даже солидного вида седые мужики. Взмахивали руками, какие-то непонятные вензеля поперек шествия нарезали. В действе, при всем хаосе, ощущалась какая-то странная закономерность. И тут главное было делать каменное лицо. Что все, мол, хорошо, играем дальше. Но страшно было не на шутку. Крышу у общины напрочь снесло…

Если оглянуться вокруг – станет заметно, что пока шла экскурсия, а это пару часов на морозе со всеми переходами и разъяснениями – головной дом убрали. Навесили ковров и рушников на стены и лестницы, накидали свежего сена с умопомрачительным запахом, зажгли курильницы. В общем, настроение создано.

И вечеринка началась. В зимнее время народ в массе мог позволить себе не вставать до света, не особо напрягаться и не укладываться в жесткие графики. Все скучали. Или может большее, впадали в такой полуанабиоз, генетически обусловленный. Говорили, что их предки запросто могли впасть в спячку в особо суровые и темные зимние месяцы.

Поэтому любой повод взбодриться – за счастье. Способ ощутить себя живым. В ярко расписанной огромной зале в помощь дневному свету горели десятки светцов, плыл пряный дурманящий аромат. На заднем плане накрывался стол. Шныряли клетчатые юбки, звенели браслеты, слышался смех.

Ну и публика, решив аппетит нагулять, устроила перед столом целое представление. Выглядело все как хороводы. Не просто так себе, а с пением, красивым, многоголосым. Длинная змея людей выписывала замысловатые вензеля, останавливалась для каких-нибудь притопов и прихлопов, перегруппировывалась и опять текла рекой. В истоке вереницы часто виднелась золотая нирматина голова. А что вы хотите, главный аниматор всея общины. Запевал какую-нибудь новую песню тоже он. Голос у парня был звонкий, сильный. Напомнил кое-что… Грустное… Саровы песни. Тембр и мощь голоса те же. Тот же звон в голове и ощущение падающего вниз сердца.

Народу меж тем набилось – не протолкнуться. Вся община собралась. Пришлось даже стол надставить. Голоса, топот, смех. Гостье полагалось присутствовать и внимать. Хорошо хоть на пару с представляющей. Так что сидели они с Ратной на лавке, подле стола, а вся публика бурлила вокруг. Хорошо хоть автономно бурлила, не особо замечала в своем поводе для радости. Можно было тихо беседовать. Радость грозила затянуться на пару часов.

– Как можно так жить, Ратна? Они всегда такие?

Ратна тихо улыбается, опустив ресницы.

– Всегда. Только сегодня их дух вылился через край. Смотри, учись – войдешь в их состояние, не будешь знать ни в чем недостатка.

– Да ну!

Ратна искоса взглядывает.

– Они – последний отблеск Вайкунтх в нашем мире, то, что осталось от Великого острова. То был мир изобилия, который создается вокруг тех, кто близок к богам.

– Прямо в любом случае создается?

– Ведомо тебе, что горячий воздух поднимается вверх, так и с жизненной силой. Боги любят и уважают друг друга, составляют гармонию, чтобы там о них не говорилось, поэтому их мир изобилен. Сама жизнь за них в ущерб другим.

Можно понять, о чем она говорила. Есть в эзотерике такое понятие как паттерн бытия. Их три и боги живут в паттерне бытия «Отношения». Будете удивляться – это база женщины, составляющий ее ментальное ядро коллективизм. Когда каждый величина, значим и разницы между этими величинами мало – они одно целое. Эго спит в этот гигантском многоголовом организме и он – сила, пока единство. Но для его поддержания нужен огромный поток энергии. Мир богов его получает и исходит он из миров нижних, людей и демонов.

Если о людях, то их паттерн «Равновесие». Знак Арьяна Ваэджо, ее суть и смысл. Это мир где много разных величин ценят друг друга, но живут обособленно, где существует целый кодекс законов, как им взаимодействовать, не во зло, а во благо. Не имеет значения пол, возраст и убеждения. Все способны ужиться. Суть человека – умение договариваться.

Если не принимаешь принципа договора и любо тебе лишь собственное благо – ты демон и твой паттерн «Война». Можно спорить, но это принцип мира мужчин. Природа создала их как бойцов и им не понять благ коллективного разума, ради которого надо смиряться и в чем-то отказывать себе. Их мир не знает изобилия. Все блага, даже созданные ими, восходят в высшие миры. Но на их жертве крепится жизнь. Они – та грязь, из которой растет лотос силы и могущества.

– Мы храним мир вайшьй как зеницу ока. Они – источник благ, который питает свод. Присмотрись к ним и увидишь много интересного.

Ратна улыбается, смотрит искоса, пытаясь понять, дошли ли слова. А ведь права. Можно понять и так их игру. Сар не раз говорил, что из двоих должен выжить вайшья, а не ксотрья, чтобы жизнь продолжалась. Даже потомки Сара что-то подобное подозревали. Потому что в русских сказках не сравниться волхву Вольге с богатырем-пахарем, Микулой Селяниновичем, даже пытаться не стоит…

Значит, последние из Атлантиды…

Но растечься мысью по древу не удалось. Что-то теплое привалилось к ноге. Ахим! Подошел, плюхнулся рядом на сено и рассматривал ногу как спинку кресла, удобно ему. Что ты с ним будешь делать? Только лохматую головенку потреплешь.

– Опять от батьки убег?

Ахим вздохнул и махнул рукой.

– Они – как дети! Объясняешь – не понимают!

Ратна рассмеялась.

– Вот кто будет украшением крама лет этак через тридцать. Лучше всех знает как надо!

А и то, вырастет-то из парня не воин…

Но вдруг перед глазами завертелся пестрый водоворот. Во главе людской вереницы – Нирмата. Улыбается, руки протягивает.

– Ну, гостьюшка и подруженька, добро пожаловать в хоровод.

Ахиму пришлось замешать дам на почетном месте. Завертела толпа, заворожила ярким цветом, стремительным бегом. Началось…

Глава 5

Ратна. Мета четвертая

– И что, будешь настаивать на левой руке? После всего, что видела? – Нирмата усмехается краем рта. Но улыбка – то, что всегда надето на лице у этого сута. Он и бесится, и ненавидит с улыбкой…

Что ему ответишь? Будешь спорить? И надеешься быть услышанной? У сатов своя правда. Таких, как я, они не слышат. Вера – их слабость. Верь, если есть хоть малое зерно надежды… Зерно… Но эпоха великих душ, что лишь явившись, меняли мир к лучшему прошла.

– Она такая же, как я, Нир. Будет жить в доме детей, там все и выяснится.

– Но выясниться-то может совсем не то, на что ты рассчитываешь!

Бесит уже своей лисьей улыбкой этот мужчина, учащий женщину жить! Впрочем, они часто рискуют подобное делать… Стоит поучиться их самоуверенности.

– Нир, ты чуток, живешь в гуще людей, неужели не видишь, как она относится к детям? Как к людям. Они это любят, поверь, и тянутся к ней. Им душно в зверином мире инстинктов.

– Тело и его соки – то, что ведет дитя. До пяти лет они не могут пренебречь этим. Как животные. Кот не подойдет тереться об ноги, если не ощущает связь. Будь ты хоть махатмой.

– Может, ты и прав. Но мальчик, который ее выбрал – в будущем один из нас, и ты это видишь. Такие дети, по сути, не бывают детьми.

Нирмата мотает головой. Тем нетерпеливы жестом, когда все доводы в споре – полнейшая чушь.

– Дети, это всегда дети, Ратна. Даже когда с пяти лет их встраивают в свод и видят в них личность, а не милый, сладкий кусок плоти.

Трясет руками перед лицом.

– Неужто не видишь, что лучшее для нее и самое безопасное – остаться здесь, выйти замуж и, может, стать матерью. Ведь путь такой для нее открыт.

До чего люди способны договориться в своей слепой вере! Разыгрывая партию, понимая живое, как игровую кость… А вдруг! Ну, может, повезет! Но жизнь, брошенная на игральный стол, ничего и никому не показывает. Она просто ломается…

– Я была бы согласна с тобой, дорогой мой, если бы ее выбрал не мальчик, а девочка. Вот тогда бы не сказала ни слова поперек.

Нирмата закрыл лицо руками.

– Глупость делаешь! Попомни мое слово.

– Может быть. Но веду я ее в дом детей. Там ей место.

Самое удивительно, что сут оказался прав. Не прошло и года – получилось, как говорил.

Вот и подумаешь о смысле своего пути. Сибу ведомо не все, что знает Вишну?

Лина. Обстоятельство десятое

Лежа рядом с Ратной на кровати, слушая ее сонное дыхание, понималось что этой ночью уже не заснуть. Сомн мыслей, ярких и неотвязных, вертелся в мозгу. Выключить, отогнать – и не мечтай! Слишком возбуждена, до того что тело сжалось в тугой узел и дрожит…

Пережить всё это…

Интеграция человека в здешнюю группу – это мистерия, ритуал, тяготеющий к бесконечности. Туго они незнакомцев принимают, видимо, это сильный эмоциональный перегруз.

Но как бы там ни было, процесс пошел. Группа решила, что новый член ей нужен и начала вбирать его. Погружать в себя, как привыкла…

Понялось все, как только рука ее легла в ладонь Нирматы. Пошла работа… Все, как здесь принято. В мозгу что-то сдвинулось, и вот уже она, вполне себе желчный, нелюдимый человек, отплясывает в хороводе. Реально отплясывает. Оставив стыд, оставив опасения, что со стороны все выглядит дико… Просто бездумно живет и просто бездумно действует. Зверь понес, как бывает после стакана водки.

Так вот, примешь на грудь и падаешь в новую реальность, совершенно не заботясь смыслом творящегося. Ты – толпа, ты – строй, ты – экстатический пляс… И это страшно. Взялось вдруг, ниоткуда, и начинает гнуть под свой ранжир. За тебя определять, кто ты.

Бывает так иной раз в северной деревне, среди диких каких-нибудь алкашей, хозяев избы, которую снимаешь… Ритуал гостевания. Сначала водка под скудную закуску, потом песни по обязательной программе, начиная с «Ой цветет калина…», потом пляс. И прям с притопом и прихлопом, присядкой и залихватскими коленцами. Как в «Ваш сын и брат» Шукшина. Представьте – местные пенсионеры с приезжими студентками. Которые этих пенсионеров понимают как племя яномами с Амазонки… И вот, что и откуда в плясе берется? Мгновенно понимаешь, как себя со всеми этими невменяемыми людьми вести. Гоголем ходишь, накинув платок, чечетку отбиваешь вполне профессионально, поводишь плечами… Себя показываешь. И понимаешь – ты русская, в надцатом колене, и все это в тебе заложено изначально… Как данность. Толстой Наташу свою описывал в подобных обстоятельствах.

Без налета внутреннего критика, просто под мухой и усталостью, все это коллективное бессознательное лезет наружу. И уже визжишь в нужные моменты, и ножкой топаешь, и весь рисунок танца соблюдаешь. С молоком матери впитано? Серьезно?

И выгладит все красиво, звонко, ни капельки не глупо… Только разум ужасается… Откуда? Я никогда этого не делала…

Была тень всего этого и в арийском хороводе, но в большей степени другое… Строй… Они такое практиковали, семья… Ее семья из снов.

Очень похоже на танцы пиренейских горцев. Когда с каменными лицами, под строгие пронзительные звуки флейты, творят действо. Хоровод по солнцу. Движения резки, строги и размерены, ушед в себя. И там все про то, что этот хоровод – единство. Что бы ни случилось, какими бы разными ни были пути и стремления… Мы – мир людей среди жестокости природы. Ярый и несгибаемый… Бойтесь и восхищайтесь!

Есть в этом и зверство маорийской хаки, есть и стройное изящество прусской шагистики времен Фридриха Великого… И печально это все… Если уж говорить о военном строе. Людей обманывает их глубинное нутро, вынуждая ощущать себя блаженным единством. Серое кардинальство пятой расы, прекрасно осведомленное о сути вещей, намеренно и прицельно будило в людях реликтовое сознание расы третьей, чтобы помешать им понять, куда они идут в этом строю.

А может, несмотря ни на какую демоническую идеологию, солдаты, четко отбивая шаг по брусчатке, просто осознают себя боевым братством? И атлантский ритуал круга-строя – одна из основ этого мироощущения?

Вопросы… И что внутренняя реальность аватара-меты это такая, вот, бесконечная вереница исторических параллелей, возникающих из ниоткуда и улетающих в никуда? Без шанса понять, разложить и найти логику? Просто потому, что врубили всю мощь генетической памяти?

Однако, безусловно и без помех видишь суть вещей. Глядишь и понимаешь – мечта о счастье и мощи всех времен и народов в этом арийском плясе. Мы разные, но мы сила. Один кулак и один организм. Бойтесь и восхищайтесь!

Ратна давно затерялась в толпе. И не вспоминалось о ней как-то. Все, что говорила, насчет того, как лучше себя вести, забылось напрочь. Затянула свирепая энергия действа. Это как разум потерять. В толпе так бывает – не своим умом живешь и немало тем не стесняешься. Как скворец в мурмурации – часть организма. Транс такого ритуального, медитативного бытия. Когда спроси у человека имя, он даже не вспомнит. Не может из ритма выйти.

И хорошо, если однообразного ритма. Нет! Порой действо напоминало кадриль, где надо дотрагиваться и танцевать лично, едва ли не с каждым. И устроена была как-то хитро эта часть – правил знать не надо, саму тебя выводит к партнеру, сперва «ручеек», потом, глядишь, и по парам разбились. Порой все перерастало в танцевальный батл. Пары выходили в середину круга и себя показывали.

Понятия о времени у местных были свои. Век у них был дольше, и делалось все основательно. К тому же они были крепче ее современников. Играли вдохновенно, с полным погружением, чтобы разум и тело радовались головоломке, чтобы чувствам было где затеряться среди щедрой декоративности и интриги…

Мало кто из давешних северных алкоголиков выдержал бы такой марафон. Да и студенток тоже…

Но, вот, если посмотреть на лица участников – пробивал холодный пот. Какой-то частью сознания, среди топота и азартных визгов понималось, что это тоже самое, что и разговор-поединок воинов, который там, в Доме артх, доводилось наблюдать. Действо-сонастройка, где обе стороны глубоко ушли в себя и выглядят как зомби. Глянешь – заикаться начнешь. Там человеком не разум движет – иное, что-то над и под ним…

Здесь то же. Пустые лица, вытаращенные глаза. Даже румянец какой-то странный – пятнами. Одержимость… Одержимость соборным разумом общины. Когда он ведет. А самого человека нет – тело. Возьми за шкирку, вынь из танца, в пустую клеть кинь – не сразу вспомнит где он и кто…

Это вот, как с детьми в советской традиции. Ребенок считался таким необходимым аксессуаром и призван был обозначать статус человека-родителя. Что вот, мол, один из трех пунктов самореализации выполнен. И как полагается статусной вещице, должно было быть ребятенку благообразным, чистоплотным и хорошо выдрессированным. С постным лицом, не шевелясь, переносить бесконечные глупые беседы взрослых, по команде подавать голос, иногда даже развернуто и художественно, в виде чтения стишка на табуретке. В отдельные моменты надлежало проявлять детскую непосредственность, выражающуюся как радость от мороженного и конфет. И тогда все счастливы и понимают тебя образцовым чадом, гордостью родителей и украшением общества. Но где вы видели детей, которым все это нравится? Просто они не хотят спорить.

Сейчас аксессуарами была сотня с лишним человек при родителе-эгрегоре. Такие же невольники обстоятельств, как советские дети. И если ребенку помогает смириться с подобным детский инстинкт любви к родителю и короткая память, то здесь нужны были меры посерьезней. Транс, и глубокий, чтоб человек не помнил, что творил.

Что делать – обратился к эгрегору с просьбой – терпи. Он скажет как надо, но от роли дитяти никуда ни деться. И жизненно необходимо «…вид иметь дурковатый и отчаянный, дабы лишним разумением начальство не смущать». Игра такая… Форма общения. Вошли в действо одни – вышли другие. Ибо родитель важное сказал и жить научил.

Но все эти мысли были отдельными, пугающими проблесками на фоне полного погружения в настроение толпы. Когда залихватски визжишь, зубы скалишь, топаешь как слон. Потом на мгновенье понимаешь, как выглядишь со стороны, и обливаешься холодным потом. Страшно просто… Сумасшедший дом.

Периоды ясности приходили все реже, будто затягивает в страшный, абсурдный сон, да и силы уже не исходе.

Вот тогда он и родился, страшный, на грани слышимости визг. Что это такое она уже знала, но испугалась. Визг перешел в вопль, потом в какой-то сложный мотив, красивую, звучную, с синкопическим ритмом, песню. Пел Нирмата. Народ сгрудился вокруг него. Все выглядели как проснувшиеся. Тихо гомонили, переглядывались. «Увидишь, он веселый…» Да, весельчак…

Такой, что знает, как из транса вынуть. Не вынь – плясали бы несколько дней, до смерти…

Реально могли умереть… По ощущениям все зашло дальше, чем ритуал пополнения общины. Ну, не выкладываются так ради чужака! Может, другое подмешалось? Один из ритуалов их годового цикла? Подобный сдвиг сознания – событие не рядовое. Вон как головами мотают, даже не смотрят в ее сторону…

Гимн продолжал звучать. И плавно перерос в славу богам. Народ потянулся к столу, сложил руки в намасте. Детишки трогательно подражали взрослым и тоже, закрыв глаза, шептали молитвы.

После предложения пищи богам, расселись по лавкам, пристроили на колени и подушки детей и понеслось. Еда и хмельное питье расслабило, развеселило. Щеки занялись румянцем, движения выходили размашистыми, зазвенели голоса…

Напряжение и стеснение в общении с гостьей ушло. Подходили, заводили беседы, спрашивали, даже настойчиво звали посидеть рядом. И хотя слова понимались через раз – совсем не напрягало. Интерес не навязчивый, народ симпатичный, а медовуха достаточно крепкая, чтобы все смотрелось идиллией.

И вот, что удивительно. Пару часов интенсивно двигаясь, изрядно пропотев, народ нисколько не смущался. Пах так, как люди в подобных обстоятельствах пахнут – крепко. Это учитывая, что к перебору с запахом арьи относились с предубеждением. Были весьма чистоплотны. В поту, после долгой ходьбы или работы, за стол не садились. В порядок надо было себя привести, омыться и поменять одежду.

Имела место быть какая-то специфика. Такой момент, когда запахов стесняться не надо. Может, они так представлялись, чтобы быть отчетливо видимыми в этом плане. С другой стороны, и гостья должна общинным запахом пропитаться, слиться, стать частью толпы. Кто знает…

***

Известно, что мир представляется совсем иным, едва встанешь с постели. Светлей и оптимистичней… Лежа же не обессудь. Десять раз выбесит карусель глупых вопросов. Это что мне теперь с этими психами жить? И мириться, с их временами снимающейся с якоря крышей? Когда невозможно предугадать что на этот раз и отчего? И как теперь? Чего от них ждать? Если так уже началось…

Время от времени всплывал какой-нибудь пятнистый деревянный лик с оскаленными зубами из хоровода. И понималось, что, да, непросто здесь будет…

Нирмата. Мета первая

Песни… Любы они всем. О людях речи нет – хоть ледяное сердце растопят. Но звери. Что им странные людские звуки? Почему льнут? Почему ходят вокруг? Почему внимают уши навострив? Телу их и сердцу отвечает совсем другое…

Знаю о том. Бывает, доводится скот пасти. Зовут, если опасность чуют. Скот там забаловал или волки… Многое он, звук, может сделать. И убить, и воскресить, и к порядку призвать, и напугать до полусмерти… Знать только надо – какая песня будет сегодня. Душой понимать, как лад вести.

Но пастырь я не только скоту, но и людям. Учен, как игрой да песнями за собой вести. И старшими, и жизнью учен. Я – риши. Живу в волнах звука, знаю, как действует он на живое. Нам сутам без того нельзя. Звук к душе первый, и порой единственный, путь. Но обширен этот звонкий мир. Какие-то вежды в нем известны, а иные для самого загадка. Уметь-то умею, а почему происходит, не могу объяснить.

Хороший жрец – вечный ученик. Высокий статус разом спеси лишает. Когда знаешь, что такое держать ответ за решение, когда страшишься за чужие судьбы… И хотя бы один неизвестный факт в жизни можешь себе объяснить.

Но таково мое послушание. У нас, скоморохов, особо хлопотное. Учить надо шуткой, вести песней. И чтоб ни один не догадался, что говоришь ты всерьез. Веселый неугомон по прозвищу Лель, ликом юный, нравом блажной – вот кто в сердце всем проникает. Роняет зерно, из которого прорастает мысль. И кажется, что мысль это твоя…

Да, Лель – милый юнец, любимец… А мне уж за сотню лет… Я старше их всех годами.

Говорят, Черного бога Бхараты в родном его селении мало кто принимал всерьез. И тоже, верно, звали Лелем. Заслушивались песнями и игрой, спускали наивную хитрость, странные шутки и детскую прямоту суждений…

Лина. Обстоятельство одиннадцатое

При всей телесной и душевной крепости, местные тоже не были машинами. Ритуал – активность, после следует пропорциональная накалу пассивность. Чтобы деяние дополнялось недеянием. Иначе нельзя – грех гордыни. Деяние сверх меры, не создает нужную реальность, а только рушит ее…

Понятно, ритм этот местные держали. Сколько там берсерку требовалось, чтобы встать с лежанки после очередного побоища? Три дня, говорят.

Вот и появилась возможность отдохнуть, полениться, взаперти посидеть и поразмыслить обо всем случившемся. А поразмыслить там было о чем. И вопросы сыпались как из ведра. Ратне тяжело приходилось.

Но жрица справлялась, и, чтобы попусту слов не тратить, погрузила во тьму – долгий сон с очень яркими видениями, где истинное положение вещей показывают. Верный шаг с визуалом, которому лучше бы показать, чем рассказать.

Сперва походило на фантастический фильм, когда поверхность неизвестной планеты постепенно приближается и открывает себя удивленным взглядам астронавтов. Лес до горизонта, весенний лес, нежно-зеленый ковер в частых пятнах ельников. В салатовом пуху блестят ленты рек. И вот, знакомый золотистый блеск – крыши в гонте, пестрые краски янтр, сероватые бревна стен… Но упасть в подробности не дали.

Перед глазами возникла схема. Как бывает, когда камера, обнаруживая живое, пытается его опознать и проанализировать с помощью компьютерных программ. Рисует сетки, зd-модели, уснащает все россыпями формул. Такой взгляд Терминатора.

Напоминало и другое. Во всех этих схемах-янтрах была поэзия, красота и ясность. Будто видишь мир с высоты в немыслимых подробностях. Как орел. Сар сказывал, что так умеет.

И вот эта прекрасная геометрия сильное впечатление оставляла. Неведомая, бурная жизнь во всех подробностях, во всей сложности своего устройства…

Вайшский мир – десяток общин вежды Бобра, напоминал коловрат. Вокруг центра группировались части, не кучно, на некотором расстоянии, как лепестки. Каждая из них – вполне узнаваемое жило общины, такое же, в каком она сейчас. Со всеми строениями, службами, полями и огородами, лесными пастбищами… При каждой по два дома детей – для мальчиков и девочек, и дом старцев. Такая, вот, солнечная система из планет со спутниками.

Интересно приглядеться к центру круга. Но когда приблизили посмотреть, пошли дежа-вю. Видела! Точно! И даже известно, как называется… Аркаим! Прямо в точности – деревянное вместилище, круглое в плане, со множеством домов-клетей, с круглым же большим двором, посреди которого красовалась небольшая избушка. Вся конструкция грандиозного жила симметричная, но с отступами от строгой формы. Показали даже как здесь живут. Приблизили. Много народа – ходят, гомонят, смеются, иные делом заняты. Ремесленники в основном – кузнецы, ткачи, шорники, ювелиры. Город мастеров… Так, примерно, в описаниях Аркаима и говорится – город мастеров.

А почему, спрашивается, творить и создавать не в родном общинном жиле? Ведь видно, приезжают они сюда. По четырем трактам к усадьбе тянутся подводы с людьми. Целые семьи – со скарбом, продуктами…

Во тьме можно задавать вопросы тому или тем, кто ведет. Приятно сей факт от видения отличается. Там во всем приходится разбираться самой.

– Зачем они едут в центральное жило?

– Им надо где-то общаться, обмениваться опытом, – звучит над ухом хрустальный голос Ратны.

Вот в чем дело. Это у них площадка фестивалей. Тогда все логично. Приезжают на время. Посему хозяйства большого вокруг не заводят. Ну поля, ну огороды, ну, небольшие пастбища, чтобы свежее под рукой было. Все что можно с собой привозят.