Полдень древних. Селение

Вспоминалось идиллическое жилье в переходной клети. Надо отдать им должное, жители селения сдвинутыми аскетами не были. Вот, прям, счастье! Вспомнишь дом артх со всеми его устоями… Здесь бог миловал. В «укромном месте» (так порой называли клеть перехода, потому что это тоже, по сути, кром), имелась вполне узнаваемая и комфортабельная мыльня. Устроено все по-человечески. Жаровня, хитрая водопроводная система, ведро, полотенца, мыльные составы. Последние напоминали жидкое мыло, слабо, приятно пахли и хранились в глиняных горшках.

Отношение местных к процессу мытья тоже было, такое, непростое. Шутка ли запах смыть, весомую статью местной идентификации (нюх у местных был как у собак, да в придачу тысячелетнее знание как оттенки запахов следует понимать). В убранстве мыльни отношение ощущалось. Веселенькая комнатка получилась. Глянцевитыми, несмываемыми красками на стены, потолок и даже пол было нанесено огромное количество пестрейших и сложнейших янтр. Некоторые на потолке даже были объемные. Ну что ты хотела, деточка? Ратна говорила на рисунках надо концентрироваться при мытье и стоять в определенном положении, тогда новая шкура запахов нарастет быстро и без проблем. Вот так. А вы о чем подумали?

Это ж не просто гость откуда-то там, это еще и мытый гость, которого совсем не просканируешь. Ужас ужасный! Даже отхожее место все расписано и не пахнет. Впрочем, доводилось уже видеть такие. Дырка с сидением, внутри темнота. Говорили там живет какая-то биомашинерия, функцию септика выполняющая безупречно. Порой страшновато становилось от мысли, что нежити этой в очке сидеть надоест и выйдет она промяться по клети… Порой их биомашины шалили. Тоже доводилось наблюдать.

Теоретически никакой нежити (а можно не сомневаться в селении ее полно) в гостевой клети быть не должно. Карантин. Нежить (тело без собственных стремлений, биоробот) ведь тоже была органикой, и тоже имела полевую структуру. Подразумевалось, поля гостей в резонанс еще не попавших, надо держать в капсуле, чтоб не соприкасались как с живым, так и с неживым. Впрочем, невелика потеря для человека, еще несколько месяцев назад не подозревавшем ни о каком таком неживом.

Да были веселые, ленивые деньки… Любо вспомнить. Теплилась надежда, что грохочущий, норовящий жить своей волей прикид когда-нибудь с плеч рухнет. Что местные, они все-таки нормальные. Присуща им и лень, и беспечность, и пофигизм…

Но надо собраться – еще один шаг навстречу судьбе и еще один. По заснеженному двору, к волшебным цветным саням, в которые впряжены две крупные рыжие лошади. Вон какие – переминаются в снегу у колодца. Пар от них.

Глава 3

Ратна. Мета третья

Вспоминается… Беременная женщина рядом на лавке. Сидит прямо, сложив руки на коленях, смотрит в стену. Лицо пустое, глаза как стекла.

– Это ведь, твое пятое дитя, Ида.

Последний шанс достучаться. Когда испробовано все, много труда вложено. Когда очень ждешь, что развернутся к тебе, взгляд потеплеет. Отчаянно ждешь… Но нет…

– И что?

– Неужели не вспоминаешь ее? Свою ушедшую дочку?

– А что толку?

Молчит. Перебирает концы пояса. Глядит долу. Губы дрожат. Неожиданно вскидывается, всплескивает руками, скалится.

– Как не можешь понять, мати? Я пришла для радости! Для значенья! А радость для меня только маленький! Кажись, сотню могу привести! Чтоб много, один за другим! Это счастье! Жизнь! Смысл!

– Но она тоже была маленькой. Три года.

– Она была злой. Демоницей. Пугала меня.

– Она – воин. С ними нелегко. Но дадено тебе было именно такое дитя. Помнишь, мы смотрели почему?

– Помню… – подносит кулак ко рту, кусает, в глазах слезы, – но когда прет на тебя такое, рычит, прыгает, хочет до малого дотянуться, в куски разорвать. Ты, вон, жрица, тоже испугалась бы.

– Ты знаешь, почему она так делала.

– Знаю. Только от того не легче. Вы, жрецы, мудры всеми вертеть по-своему. А я, может, старалась войти в матру, дать силу сынку своему. И получилось бы…

– Не получилось, Ида. У тебя была и дочь.

– То-то и оно! Не будь она диким зверем, не благодарным, дурным с рождения, не пришла бы мне в сердце горечь и не нарушила бы я обет, что во мраке дала… Должна же быть отрада в этой войне.

– С трехлетним ребенком?

– Знаю, нет у тебя детей, потому не понимаешь…

– Знаю… Знаю, что нарушила ты обет и во второй раз, нарушаешь его и сейчас. Тот, кто был маленьким, стал капризным зверьком. Но ты же создана для радости и смысла… Не слишком ли много человеческих жизней положено, чтобы радость была с тобой? Айя, которая погибла просто потому, что ты ее прогнала, Бима, матерью которому стал Невзор, двухлетний Индрик, который неизбежно станет изгоем, едва ты родишь… Похожа ты на пчелиную матку, Ида, одержимую неодолимой тягой воспроизводить.

– Но у матки есть пчелы! Разве не сравнивают свод с пчелиным ульем?

– И кто же будет твоими пчелами?

– Муж! Он обязан!

– Но он и так пчела.

– Сестры.

– У них тоже дети.

– Такие, как ты. Ведь вы обязаны помогать!

– У меня тысяча детей, маленьких и взрослых.

Молчит. Перебирает бахрому на поясе.

– Жизнь таких, как мы, Ида, устроена иначе, чем у пчел. Родить мало, кормить мало. Надо привести дитя к Дарителю пути. Того самого злого трехлетнего зверька, настойчивого философа пяти лет с его неотвязными вопросами и странными недетскими интересами. Все вытерпеть, если позвала и захотела…

Опять молчит. Минуту, другую, все ниже наклоняя голову.

– Выбери себя, Ида. Ведь ты прошла нелегкий путь, с честью прошла, как все мы.

– Да. Мне было видение, что дам миру благое дитя. Вот бы еще раз и придет!

– Через скольких надо переступить, чтоб, наконец, пришло?

– Почему переступить? Надо пробовать. Образуется… Чую – он!

– Неужто не понимаешь, что они к тебе уже пришли. Все те, кого ты отталкиваешь, не видя в них света?

– Да нет, не они… Сердце не екает. От восторга не млеет.

– А возможно, чтобы млело у человека, брошенного в наполовину адский мир? Или ты хочешь обездолить божество людским воплощеньем? Кого ты ждешь?

– Да его же, из видения. Видение мне было…

***

Надо ли говорить, что выбрала она счастье…

Лина. Обстоятельство шестое

Обстоятельства дня мелькали пестрым калейдоскопом. Порой даже не удавалось осмыслить их связь. Просто узор, бегущий перед глазами в бешенном ритме… Дома, дворы, животные, люди… Устала наверное. К полудню еще солнце не пришло – вымоталась, аж глаза сами закрываются, в комок бы свернуться…

Мечтай… В таком рядне не то что в комок, а ежели вдруг споткнешься, придется плашмя на землю рушиться, как башня… Поэтому все, чтобы не споткнуться… Все! За каждым движением следить…

Тем более, что поводов напрягаться много. От дома детей до общинной усадьбы ехали на санях, вполне себе сказочных. Такая резная коробочка на полозьях, очень напоминающая средневековые скандинавские шедевры, но пестро раскрашенная, с удобным сиденьем для кучера.

Следовало поклониться, поприветствовать сани (да, представьте, потому что, как всегда у них, это не совсем предмет) и занимать места, уж как во всей амуниции получится. Вспоминалась сарова лодка-машина времени, на которой шли в Дом артх, и прохватывали опасения, что Ратна во всей чудовищной сбруе начнет себя вести как Сар – делать страшное лицо и гудеть дурным голосом.

Но нет. Пронесло. Женщина-башня не без труда взгромоздилась на козлы и лихо свиснула. Кони взяли бодрым шагом.

Постройки в снегу, пестрые ворота, лесная дорога… Деревья в снежных шапках, рыжая утоптанная колея… И, наконец, покой. Сидишь себе мирно, привалившись к резной спинке саней. Хорошо… Красота вокруг невероятная, богатырский вековой лес. Но сил любоваться нет. Ступор. Хорошо хоть, костюм многослойный, а в санях положен толстый меховой полог.

Дорога, однако, не близкая. Морозец градусов десять. Ощущается. За щеки хватает даже под слоями краски. Сугробы искрятся, полозья пронзительно скрипят, пар от лошадей… На козлах покачивается жутковатая фигура из какого-то страшного сна… Идиллия…

***

В плане жило общины напоминало русский северный дом. Это когда вся жизнь проистекает наверху. Подальше от промороженной земли и сквозняков – на втором этаже. Внизу только хозяйственные службы. Все – от скотного двора до складов и санитарных помещений.

Так была устроена гостиница в Доме артх. Только здесь, разумеется, масштабней. Дом огромный – целый город. И вот, как у них всегда – никакого «шанхая». Дикого строительства на потребу дня, уродующего общий силуэт. В особо запущенных случаях на местность тяжело смотреть – помойка.

Здесь все планировалось изначально. Дом как сахарная голова. Гладкий, цельный и симметричный. Вся тектоника на ладони. Тяжелое каменное основание – легкий деревянный верх. Можно догадаться, сколько там внутри наворочано. Вся жизнь под одной крышей. Разные службы, клетей несколько сотен, пестрых, разномастных, с предназначением порой непредставимым. Моногород!

Впрочем не один… На расстоянии еще два видны. Все в пене низкорослых пестрых построек, заборов, каких-то странных служб.

Но вот, такой дом-моногород построить… Хотя бы один. Это какие познания нужны! Все учесть и рассчитать, такое грандиозное, масштабное! На подобные архитектурные подвиги способны были, разве что, древние скандинавы с их длинными домами, наподобие перевернутых лодок. Строения, кстати, смутно смахивали на Рарога, дом-самолет, где жили когда-то с Саром.

Может, у западных потомков арьев из подсознания всплывало, что подобная форма здания связана с чудом, со спасеньем. Рарог использовали для целительских экспедиций, летали на нем лечить… Вот и зашито в подкорке, с молоком матери впитано – дом, похожий на рыбу – мельница счастья, прилетит – полегчает. Такой карго-культ…

Жило общины можно было уподобить горе. Довлеющей, гладкобокой и симметричной. Может, той самой горе Меру. Единственный контрминималистский ляп в этом совершенстве – внешняя лестница. Дикая, посторонняя по стилю деталь, предназначение корой непонятно… Внутри наверняка есть другие.

Вот, что это? Вход для особых гостей, которым не доверяют? Чтоб, значит, поднялись, побыли в гостиной-рекреации и обратно. И само тело дома осталось не зараженным… Так? Или просто аварийный выход?

Убранство, впрочем, подтверждало первую версию. Лестница затейливая, замысловатая, резная. Множество сплетенных в разных гармониях янтр. Сложнейших, рябящих в глазах. Оп-арт, кто его знает. Да такой, что крышу способен сдвинуть. Так что вход для чужаков, чтоб смирно себя вели, не баловали…

И, в общем, да… Уже на первой ступеньке повело. Закружилась голова, Узоры на стенах и ограждении слились в резкий, пугающий ритм (лестница была таким, своего рода, тоннелем). И с каждой минутой все более превращалась в тот самый посмертный тоннель со светом в конце… Понималось – вот оно, началось! Взялись! И теперь ты такой кусок, по пищеводу продвигаешься. И даже переваривать уже начали – растворять, превращать в себя… Господи помоги…

Временами вклинивались мало-мальски здравые, жизненные впечатления – двор за оградой лестницы. Высота страшная. Голова кружится. По ощущениям этажей пять в доме.

Неожиданно пришло воспоминание. Пленер в деревне, на Пинеге, и такие же лестницы в домах, наружные, одиноко змеящиеся по беспредельной пустой стене… Тоже пищеводы, наверное, как праотцами заведено.

Лестница шла по стене из исполинских бревен. На бревнах – металлические накладки, как они любят. Ряды из них простирались за пределы лестницы на все оставшееся пространство. Этакие кружевные, замысловатые, с узорами… Из нержавейки, похоже. Ратна говорила, что их кладут, чтобы дом был коконом. Тси (жизненная сила, по местной терминологии) должна образовывать вихрь вокруг стен. Металл направляет ее потоки. Вот так. А вы для чего подумали? Для красоты?

И если сравнить все это металлическое узорочье с подобным из Дома артх – ящик для патронов и шкатулка из будуара… Видно, что не самураи в домике живут, но все же адепты синто…

Наконец, резная дверь в клеть. Сердце билось уже где-то в животе. Дурно не на шутку, в глазах темно. Или это от резкой остановки после крутых ступеней?

Перед низкой дверью-лазом (других не признавали) сам собой получился поклон и судорожное движение поднять ногу перед высоким порогом. Только бы не упасть! Ну что сделаешь, в двери, по их понятиям, надо влезать, а не ломиться. Вроде обратно рождаешься, материнскому чреву кланяешься. Шествовать через высокие порталы с короной на голове – опасная дурь пятой расы. Ибо чем больше ты зверь, тем упорнее метишь в небожители…

Клеть. Небольшое пространство… Но даже в полутьме, потряс и заставил на мгновение зажмуриться, цвет. Ярый, даже жестокий в своей мощи. Стены, пол, потолок – все в янрах. На потолке они обретали трехмерность. И давили не только цветом, но и формой. В середине имелся максимум, конструкция сродни сталактиту, похожая на перевернутую потолочную башню Рарога. Как раз под этой башней стояли двое – мужчина и женщина. Порождения этого пространства… Всю композицию продолжавшие и обогащавшие.

Взглянув на них, нежданно и болезненно осозналось, как выглядишь сама. Этакий артефакт, живая форма, обросшая коростой убора, как переливающийся радужными красками жук в панцире… Это мы так защищаемся? Они от меня, я от них? Ну, потому что неизвестное…

До чего, все-таки, может дойти заполошный человеческий ум в своих страхах! Вот так, кинутый в необъятную жестокую природу, когда ни опоры, ни апломба невежества, ни тупости зверя…

За спинами хозяев присутствовал стол. На нем, покрытые солнечными зайцами из нечастых маленьких окон – жаровня и обрядовая еда.

Ратна взяла за руку и склонила голову. Надо было повторять за ней.

Театр масок начался. Люди-куклы. С трудом двигающиеся внутри своих панцирей, накрашенные, как в спектакле катхакали. Даже для мужчины исключения не сделали – царевич Рама с зеленым лицом. Костюм у него, если только не длиннополый, из-под рубахи выглядывают широкие штаны.

Хозяева предстояли у стола с каменно-неподвижными лицами, на поклон отвечать не спешили.

Пробрал страх. Сразу дошла важность момента. Поворот. Начало новой, непонятной, и, возможно, не самой легкой жизни. Привели, вот, на смотр и расправу…Чтоб не паниковать, пришлось надеть морду кирпичом. А и черт с ним, будь что будет! Двум смертям не бывать… Очень такое, действенное, успокоительное при расшалившихся нервах.

Но вдруг что-то сдвинулось в скульптурной группе хозяев. Цветная, замысловатая форма ожила. Мужчина поднял руку, слегка растопырив пальцы. Много в этом жесте было пронзительно знакомого. С таким же нарисуют человека на металлической пластине спустя пять тысяч лет. В письме о нас самих, предназначенном нестись в капсуле в безвоздушном пространстве.

«Здравствуй, Принимаю тебя!»

Женщина, вслед ему, спустя мгновенье, протянула руку. «Подойди!»

И вот, по логике событий – сблизиться, руку пожать. Но как только было сделано несколько шагов вперед, с таким, как бы, намерением, хозяева нежданно расступились, плавно, театрально ретировались к дальним углам стола и изобразили симметричный жест: «Приступим к трапезе, братие». Этак обе руки с ладонями-лодочками в направлении стола. Ни ответа, ни привета. Даже ни малейшего звука, только угли в жаровне трещат.

Казалось бы, гудения, этого их, пения мантр должно быть на полчаса. Так нет! Может, в подобных случаях принято жестами говорить? А может, вообще все пошло не так? Увидели, испугались и общаться не намерены? Чего делать-то теперь?

Пришлось покоситься на Ратну. Та стояла с каменным лицом, приложив руку к груди. Черт! Надо же ей подражать! Рука в длинном рукаве спешно взметнулась к груди, звякнули браслеты. Потом Ратну во всем грандиозном рядне понесло вперед. Пара шагов – и уже у края лавки, готова сесть, но не садится, сложила руки в намасте. Вот, говорила же моя «плохая» училка, мурти Анахиты: «Подражай во всем!» Где тогда были мои уши? Зеркалить в точности все что делает! Один в один!

Вся компания застыла в намасте, опустили очи долу, молятся. Однако недолго все продолжалось – дама-хозяйка подняла руки горе и пошла вся эта песня перед едой. Предложи богам, потом приступай к трапезе сам.

И сразу как-то понялось, кто здесь главный. Угощение богов вел самый значимый в компании, авторитет и хозяин. Ратна сказывала, что община – такое мощное, слитое бабье царство. Семья сестер. Мужчины с ними уживаются только такие, что могут быть лояльны к подобному космосу, понимающие и уважающие женщин, готовые с ними сотрудничать. Это определенный характер, точнее варна. Вайшьи. Они стражи этой мельницы счастья. Такого благого круга, где растут дети, растет хлеб, плодятся животные, строится и куется все, что питает этот мир. Волшебный «Горшочек, вари!». Система…

И перед ней, вот, двое из этой системы… Глава и ее соправитель… Старшая действо ведет, стало быть, к богам ближе…

Присмотреться к ним – поэма. Есть чему изумляться… Совсем другая сила, чем полумаргинальные типажи из Дома артх – степенны, будто всегда тихо улыбаются внутри. Ощущение такое, что не живут, а играют. Это вот, если вспомнить трапезы в Доме артх – грубые голоса, рубленные движения, хмурые лица со злобно сверкающими глазами…

Здесь же – мед… Сахары медовичи. Господи, как двигаются! Как они к столу плыли, как руки сложили в намасте – индийский балет катхакали! Где во всех этих необъятных юбках просто порхают, немыслимые вензеля выдают! Диву даешься. И мантры местные…. Если сравнить с теми, что из уст воинов услышишь – дети разных народов. Примерно так соотносится звероподобная грубость валаамского церковного распева с украинским фольклором типа: «Галю, моя Галю…» Медведь и малиновка…

Даже как-то по-другому начинаешь мир воспринимать. Ласковость его чувствовать. Однако, расслабляться не стоит. Ласковее всех бывают поначалу тещи-свекрови. Сахарно здороваются, потом обычно идут аргументы, почему тебя следует убить. Так что, ухо востро!

Но, угостив богов, пора и самим за стол. Из жаровни, куда положили по небольшой части от всего, что будут есть и пить, шел аппетитный пар. Люди-горы уселись за стол, оправили подолы и принялись за трапезу.

Наверное, воззвать к богам – это и есть приветствие. Арьи по-разному здоровались. Официальное «здрасьте» – намасте, но могли и по плечу хлопнуть, и руку пожать, и даже полезть с объятьями и поцелуями. Поклон в пояс тоже не считался странным. Все перечисленное – варианты нормы. Но в данный момент стороны – пришлая и принимающая, хотели, видимо, сохранить дистанцию. Так что намасте (сперва богам, потом друг другу) было вполне достаточным.

А если уж поздоровались – стоит преломить с гостем хлеб. Сколько сотен тысяч лет обычаю, никто не помнит. Но куда ж без него?

И хлеб был преломлен. Хозяйке кусок лепешки подал хозяин, замаячило угощение и в руке Ратны. Ломал хлеб тот, кто опекал, заботился о безопасности и благополучии. Все мило, но как жевать? На лице толстый слой штукатурки, губы накрашены, грандиозные рукава цепляются за все. Остается только вспомнить философское: «Не беспокойтесь, дети! Все будет, как попало.» Благо, обошлось без значительных жертв и разрушений.

Преломление хлеба имело свой сценарий. Потому что еда – это только так называлось. В реале имел место быть обряд, который вовсе не про утоление голода, и не про удовольствие. Еда была ритуальная – хлеб и кутья. Последняя считалась лакомством, блюдом избытка, кутежом. Но всего лишь полбяная каша, представьте, с ягодами и медом.

Однако, что кашу ели руками – это еще полбеды (хотя для ритуала красились и руки). Вкусив, публика начала перекрестное кормление. Невольно вспомнишь эпизод из Махабхараты – поесть не сгибая рук. Ничего не остается, как кормить соседа, ну и надеяться, что тебя покормят.

Соответственно, хлеб для гостьи ломал хозяин, а поручившаяся за гостью – для хозяйки. Так крест-накрест через стол руки и тянули. Все ближе придвигался кусок лепешки в крупной, расписанной бурыми узорами хозяйской руке. Ста, а именно так следовало именовать главу общины, был серьезен, но глазами сверкал с интересом, присматривался. И нет, конечно, не зеленое у него было лицо, а выбеленное до цвета бумаги, как тут принято. Только роспись с женской разнилась. Более жесткая и угловатая, густая. И щеки там в орнаменте, и лоб, и какие-то непонятные линии от ушей к шее. В общем – человек-праздник. Принарядился…

Только бы ничего не перепутать! Мозги изо всех сил напрягать! И за рукавами, за рукавами, в первую очередь, следить! Ибо крест-накрест лепешками кормиться – только начало, там еще каши надо в хозяйский рот положить. И не промахнуться, и человека не испачкать. Только бы выдержать!

И как-то отлегло, когда встали из-за стола, принялись кланяться и к выходу потянулись. Этап пройден! Йес! Я это сделала!

Правда понималось, что облегчение будет недолгим. Дальше там атмосфера сгущалась до максимального градуса. Хозяева после трапезы жаждали в баньке попариться и посмотреть, уже без шелухи, кого они в свой круг принимают. Представьте, так, на минутку – оказаться голой перед совершенно незнакомыми людьми…

И вот, вся компания грохочет по лестнице, той самой, внешней. Доверия окончательного, видимо, еще не случилось и внутрь дома опасались приглашать…

Однако, начали различаться какие-то невнятные звуки, похожие на хоровое пение. И, о, ужас! Идти через двор к воротам, реке и бане предстояло сквозь строй. А что вы хотите? Местных жителей одолевало любопытство, надо же лицезреть потенциального члена общины.

Все вырядились, и в пестрых, пышных своих, одеждах образовали во дворе две шеренги. Выставка авторских кукол – выбеленные, расписанные лица, расшитые шубы, узорные пояса, золотые браслеты… И все поют. Причем, красиво, сочно, согласно. Как иной профессиональный хор, в несколько голосов…

Господи! Какую смуту она внесла в жизнь этих людей! Наряжались, красились, возможно даже, репетировали. Да что она такое, наконец?!

Было не по себе. Быстрее бы уже пройти этот пестрый тоннель. А высыпали все – молодцы и молодухи, зрелые хозяева в окладистых бородах, их почтенные раззолоченные супруги. Событие у них… Какого-то приблудного лоха получше рассмотреть. Ну, я там понимаю – сановник или заборзевший мафиозный главарь… Так нет! Вообще непонятно кто. Им не хватает впечатлений, что ли?

Людская шеренга понемногу редела. Замаячили ворота и светлая гладь замерзшей реки.

Глам. Мета вторая

Есть два мира. Мужской и женский. И суть мужская в самом пике – воин. Известно мне то. Сам таков.

Больно, но не мы соль жизни. Хоть порой и понимаем о себе много… Пока тлеет в мужчине пламя, пока способен он донести его до края вселенной – до той поры и нужен миру, жив… Но не долее.

Чтоб выковать такого ярого странника, примирить его с сутью человеческой, существуют кромы воинов. Корень их устройства – в бытии зверя. Сила входящего в возраст самца ломает мир семьи, которая его вырастила. Приходится жить отдельно, собравшись стаей. Да только, вот, выйти за пределы той стаи, перестать быть ее придатком, дано не многим.

Недаром сказано, что родиться самцом, значит обрести участь жертвы. Не спешит природа хранить и поддерживать то, что касательство к продолжению жизни почти не имеет. Лишь бросает семя…

В мире людском мужчине проще. Легче и дольше живется. С детства ведут и направляют. Следят за тем, чтоб зверство не пересилило. Делятся благами.

Но все одно, получается так, что на пике своей природы, родившись в варне воинов, обречен муж жить в той же стае. С разницей, что вожаком там не коварный безжалостный зверь, а мудрец, способный примирить стаю с настоящей солью земли.

Есть такая сила в мире, которой сама мать-земля благоволит. Лелеет, позволяет жить полно и счастливо, даже не имея крутых мышц и ярого духа. Это мир женщин.

Хоть и сурова к ним природа, заставляя забывать о себе, продолжая жизнь, но в почвенной их роли хранит и поддерживает. Дает долгий век, мягкий, дружелюбный нрав, преданность и любовь близких. Это семьи сестер – основа вайшьских общин. Все внутри них идет в рост и стать. Как на Вайкунтхах.

Все блага оттуда. В том числе и те, что питают жителей кромов и крамов – воинский и жреческий мир.

Старшие о вайшьях заботятся. И не из корысти. Далеко видят жрецы, понимают, что о соли своей сама земля печется и не простит, если почтения не выскажут. Жизнь сойдет на нет, свод рухнет. Посему с детства воина учат десять раз думать, прежде чем вторгаться в вайшьский предел. А войдя, не забывать кланяться и отдавать едва не двойной мерой… Мужи в этой земной крепи живущие, о женах и детях заботящиеся, может и не обладают ярым духом, но любого волхва на голову выше. На их плечах мир держится. Влекут они весь круг жизни, как быки повозку и, ох, как нелегка эта ноша. Беда и неудобство для мужа быт с женщинами делить, вечно в себе зверя смирять и охаживать. Но в том их рок, в том они выше нас, насельников крома.