Наследница Ключа Времени

Пробежав коридор и свернув в ответвление, мы оказались в глухом закутке, тупике. И там, в тёмном углу, лежало Оно. Вернее, то, что от неё осталось. Костлявое тело, обтянутое сухой, сморщенной, словно пергамент, кожей. Смотреть на это было противно и жутко. Меня прямо-таки затошнило. Ужас происходящего дошёл и до Мэта. Он дёрнул меня за руку, и мы, спотыкаясь, побежали прочь от этой картины, от толпы, от этого кошмара. Когда мы отбежали подальше, он остановился и уставился на меня своими широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Я резко остановилась и выдохнула то, что сама от себя не ожидала:

– Мэт… тебе придётся одолжить свой гараж на время.

––

Спустя три часа после этого жуткого происшествия я уже стояла у его гаража, сбитая с ног, но с собранной сумкой. Внутри было всё необходимое: еда, вода, аптечка, средства гигиены, спички, зажигалка, газовый баллончик, нож. И фляжка бензина – на всякий пожарный, план Б. Для плана А я попросила Мэта собрать всё, что можно, о Древнем Риме: исторические справки, данные по экономике и политике, и, самое главное, – два письма. Одно было моим «письмом-представлением», объясняющим, кто я и зачем явилась. Второе – моим козырем, информацией о будущем Рима, которую я надеялась обменять на пророчество. Я спрятала их, а заодно нож, баллончик и зажигалку, в потайные карманы под одеждой – на случай, если жрец окажется несговорчивым.

Из одежды – обычные кеды, легинсы и футболка. Сверху – купленная с трудом в театральном магазине льняная мантия, для хоть какой-то неприметности. Ещё я хотела раздобыть настоящих серебряных денариев, хотя прекрасно понимала, что в нашей лавке антиквариата такой древности вряд ли найдутся. Всё равно зашла. Но дверь была закрыта, на ней висела табличка без каких-либо объяснений. На фоне последних событий это показалось зловещим знаком. «Неужели и его убрали? Из-за меня?» – мелькнула параноидальная мысль. «Да ну, совсем рехнулась!» – отрезала я себе сама. Наверное, он просто уехал или заболел.

Вскоре подошёл Мэт, протянув мне заветные листы.

– Вот, держи. Всё, что смог найти. Главные моменты, – он глубоко вздохнул. – Сельское хозяйство – кризис мелких землевладельцев. Из-за войн крестьяне разоряются, их земли скупают патриции. Появляются эти самые латифундии – огромные поместья с рабами. Морская торговля – после разгрома Карфагена Рим контролирует все зерновые пути из Египта и Сицилии. Массовый ввоз рабов – после войн с Македонией и Грецией. Рабские восстания – вот, например, Первое Сицилийское… Импорт всяких деликатесов – устрицы из Британии, вино из Греции. Шёлк появляется, благодаря контактам с Китаем. Политика… Кризис республики: плебеи требуют землю и права, братья Гракхи… Разгром Карфагена в 146-м… Македония и Греция становятся провинциями… По завещанию царя Пергама Рим получает Малую Азию… Технологии – акведуки, первый большой, Aqua Marcia, 144 год до н.э. Строительство – используют «римский бетон»… – он замолчал, посмотрев на меня. – Я подумал, что ещё может пригодиться… список консулов, даты важных убийств… И ещё… начертил схемы акведука, устройство тёплых полов, расписал все элементы. И написал несколько основных слов и фраз на латыни, с переводом. По дороге разберёшь.

– Спасибо, Мэт, – я сжала листы в руках, чувствуя их невероятную ценность.

– Давай приступим! – он попытался звучать бодро, с боевым настроем.

Я кивнула и, достав из рюкзака детали, начала объяснять, уже больше для самой себя, чтобы успокоиться:

– Если создать локальное поле квантовой запутанности в определённой геометрии… можно открыть микроскопическую «кротовую нору». Туннель между точками пространства-времени. Для стабилизации такого туннеля нужен… источник энергии – квантовый реактор на редкоземельных кристаллах… и проводник. Ключ Времени. Моё кольцо.

Работа закипела. Прошло немало времени, пока мы не собрали наконец хроносферу. Её корпус, сферический каркас из сверхпроводящего сплава, покрытый странными пластинами, начал слабо светиться изнутри под воздействием квантового лазера. И в этот самый момент зазвонил мой телефон. На экране горело имя «Артур». Сердце ёкнуло. С трепетом я взяла трубку и вышла из гаража, чтобы поговорить наедине.

– Привет, Элиана, – его голос звучал на удивление спокойно, обыденно, будто между нами ничего и не произошло. – Ты где? Чем занята?

– Слушай, Артур, – я с трудом выдавила из себя, – я уезжаю. По неотложным делам. Не знаю, на сколько. Пока ничего не могу объяснить, расскажу всё, когда вернусь.

– Жаль, – последовал короткий, ничего не значащий ответ после недолгой паузы.

В моей груди что-то оборвалось. Я собрала всю свою волю в кулак и задала вопрос, ответ на который уже знала:

– Артур… а кто я для тебя?

– Ты? – он произнёс это так, будто удивлён самому вопросу. – Ты друг. Хороший друг. Мне с тобой хорошо.

Его спокойный, ровный голос ранил больнее, чем крик. Я поняла всё.

– Ясно… – прошептала я, и голос мой дрогнул. – Прощай, Артур.

Я отключила телефон и прислонилась спиной к холодной стене гаража, чувствуя себя абсолютно опустошённой. С такой тяжестью на душе не хотелось ничего. Никуда ехать, ничего решать, никого спасать. Просто стоять здесь и медленно исчезать.

– Что с тобой? – тихо спросил Мэт, выйдя ко мне.

Я поняла, что нужно выговориться. Выпустить этот яд:

– У меня есть чувства к мужчине… с которым я встречаюсь. А он… а он мне только что заявил, что я для него просто друг…

– Значит, это не твой мужчина, Элиана, – твёрдо, но с ноткой печали в голосе сказал Мэт. – Если мужчина настроен серьёзно, он не станет прятать тебя. Он будет говорить о своих чувствах, будет защищать тебя, будет заявлять права на тебя перед всеми, давая понять, что ты только его. А так… выходит, он просто пользуется тобой. Ты для него удобный вариант. Сколько вы вместе?

– Ну… около двух лет, – с трудом выдохнула я.

– Вот видишь, – продолжил он мягко. – Если за год мужчина не определился, не понял, что ты его женщина, то уже и не поймёт. Так будет продолжаться и дальше. Теперь тебе решать – позволять ему так к себе относиться и принимать эти половинчатые отношения… или не принимать. Он вообще за тобой ухаживал? Добивался?

– Да не особо, – я горько усмехнулась. – Я не любитель этих игр. Но знаешь… если девушка цепляет мужчину только своей недоступностью… в итоге она всё равно проигрывает. Привыкает, привязывается… а потом оказывается, что они и в интиме-то не совпадают, совсем разные…

– Всё равно, – покачал головой Мэт. – Мужчину нужно узнавать минимум месяца три, чтобы понять его истинные намерения, насколько он серьёзен.

Я задумалась над его словами. Он был прав. Всё это время я просто жила в иллюзиях, в розовых очках, не желая видеть правду и ничего не понимая в мужской психологии.

– Пора прощаться, Мэт, – тихо сказала я. – Надеюсь… у меня всё получится…

Я сжала в ладони кольцо – этот странный артефакт, Ключ Времени, доставшийся мне от бабушки. Его металл был неестественно тёплым, почти живым. Когда я активировала собранную нами хроносферу, кольцо вдруг раскололось пополам с тихим, хрустальным звоном. Одна половина так и осталась на моём пальце, а другая зависла в воздухе прямо передо мной, вращаясь и переливаясь, как живая ртутная капля. Сфера зажглась ослепительным синим светом, и воздух вокруг затрепетал, загудел, будто раскаляясь над гигантским огнём. Металлические пластины с нанесёнными на них символами пришли в движение, начали вращаться, издавая нарастающий, многоголосый шёпот, словно сотни голосов говорили разом на забытом языке.

Моё тело онемело. Я чувствовала, как моё сознание буквально вытягивают из физической оболочки, вырывают с корнем. Перед глазами поплыли, накладываясь друг на друга, голографические видения – лица незнакомцев, рушащиеся здания, вспышки сражений, сменяющие друг друга, как кадры старой, изношенной киноплёнки. В ушах стоял оглушительный шёпот на неизвестном языке. Я посмотрела вниз и увидела, что моё тело стало полупрозрачным, дымчатым, но при этом я по-прежнему ощущала каждую его клеточку.

Вторая половина кольца парила передо мной, пульсируя в такт моему бешеному сердцебиению. Сделав шаг вперёд, навстречу неизвестности, я почувствовала, как она вплетается мне в грудь, становясь якорем, последней нитью, связывающей меня с настоящим.

Я изо всех сил сконцентрировалась, мысленно представив себе Рим. Вечный город. И в тот же миг почувствовала, как пространство вокруг начинает схлопываться, сжиматься, выворачиваться наизнанку. Временной поток вырвался из-под контроля. Сначала я оказалась над бескрайним океаном – внизу бушевали чудовищные волны, а вдали тонул корабль с пурпурными, разорванными в клочья парусами. Я в ужасе сжала свою половину кольца, и время рванулось назад. Теперь я летела над зелёными, холмистыми окрестностями Рима. Резкий, выворачивающий душу наизнанку толчок – и я материализовалась.

––

Сознание вернулось ко мне резко, болезненно, будто меня вырвали из глубин тёмного, безвоздушного океана и швырнули на берег реальности. Первым, что ударило по моим чувствам, стал ветер. Не тот привычный, провинциальный ветерок из моего мира, а тёплый, плотный, невероятно живой поток воздуха, густо пропахший дымом тысяч очагов и терпким, сладковатым ароматом виноградных лоз. Я сделала первый, прерывистый вдох, и этот запах ударил мне в голову, кружа её и проясняя мысли лучше любого нашатыря.

Я лежала на склоне холма, в колючей траве, и передо мной, залитый лучами заходящего солнца, раскинулся Рим. Но не тот отполированный, мраморный музейный экспонат, что я видела на картинках в учебниках. Нет. Это был город-подросток, город-боец, ещё не надевший на себя тогу имперского величия. Внизу, в долине, теснилась настоящая, живая плоть города: глиняные и деревянные дома с потрескавшимися от солнца красными черепичными крышами, сбившиеся в кучу, как пчелиные соты в гигантском улье. Лишь несколько храмов выделялись призрачной белизной – их колонны были вытесаны из известняка, и они казались бледными призраками на фоне бурлящей жизни. Над всем этим висел желтоватый, почти осязаемый туман – коктейль из дыма очагов, пепла и пыли, поднятой с немощёных дорог.

И люди… Боги, эти люди! Они не походили на застывшие мраморные статуи. Они были грубыми, шумными, потными, невероятно живыми. По дороге внизу двигалась, гудела, как растревоженный улей, толпа. Крестьяне в грубых, потёртых туниках гнали вперед упирающихся ослов, нагруженных мешками с зерном; солдаты в потных кожаных доспехах шли строем, громко смеясь, толкая друг друга и перебрасываясь похабными шутками. У самого подножия моего холма раб с обожжённой до черноты спиной, с выступившими на ней каплями пота, согнувшись почти в три погибели, тащил на своих плечах огромную плетёную корзину, доверху наполненную рыбой. Серебристая чешуя мертвых туш слепила глаза, блестя на солнце, как рассыпанные под ногами мелкие монетки.

Воздух не просто пах – он звенел. Звенел от бесконечного стука молотков – где-то неподалёку строили новый дом, расширяя этот вечно растущий организм. Звенел от пронзительных, гортанных криков уличных торговцев: «Cave calidum panem!» – выкрикивал кто-то неподалёку, и мой желудок, уже успевший забыть о бутербродах из гаража Мэта, предательски заурчал. Запахи обволакивали меня, как густой, наваристый суп, в котором можно было различить каждую пряность: кислый, хмельной дух вина из ближайшей таверны, аппетитный, жирный аромат жареного мяса с рынка, и под всем этим – вездесущая, неистребимая основа: запах человеческого пота, пыли и оливкового масла.

Мой взгляд упал на край дороги, где стояла грубая глиняная табличка с нацарапанной надписью: «Lucillus fecit». Луцилий был здесь. Кто-то Луцилий. Простой человек, который оставил свой след, своё «я был здесь» в этом вечном городе. В небе, выписывая медленные, неторопливые круги, парил стервятник – безжалостный санитар города, ещё не обзаведшегося организованными свалками, где отбросы попросту выбрасывали за стены.

Я посмотрела под ноги. Моя тень, отбрасываемая заходящим солнцем, пульсировала едва заметным синеватым отливом – смутное, тревожное напоминание, что я здесь чужая, что я не вписана в этот холст. Половина кольца на моём пальце вдруг заныла тупой, глубокой болью, будто живой нерв, будто оно пыталось предупредить меня: «Ты не принадлежишь этому времени. Уходи. Пока не поздно».

Я подняла руку, чтобы смахнуть со лба прядь волос, и замерла. Моя кожа, всегда такая бледная, почти фарфоровая под тусклыми лампами библиотек и лабораторий, казалась здесь неестественно чистой, почти сияющей на фоне загорелых, исцарапанных жизнью и трудом тел местных жителей. Они сновали вокруг, не обращая на меня пока внимания, но я чувствовала себя белой вороной, голым нервом.

Сделав первый неуверенный шаг вперёд, я услышала под ногой резкий, сухой хруст. Я посмотрела вниз и увидела, что раздавила ногой горлышко старой амфоры с треснувшим боком. Чей-то потерянный товар, чьи-то надежды на прибыль, разбитые в черепки. И этот черепок теперь навсегда останется здесь, в этом веке… как и часть меня. Часть моей наивности, моих иллюзий.

И тогда до меня дошла вся глубина происходящего. Рим этого времени был не величественной, умудрённой опытом империей. Он был голодным, тощим волчонком с острыми зубами и пустым брюхом, который только учился кусать и уже облизывался, глядя на весь окружающий мир. И мне нужно было успеть сделать то, зачем я пришла, до того, как он обратит свой голодный, хищный взгляд на меня.

Я спустилась с холма, и Рим поглотил меня с первой же секунды. Узкие улочки-щели сжались вокруг, как петли удава, готовящегося задушить свою жертву. Грязь под ногами – не простая грязь, а липкая, жирная смесь из земли, помёта и неведомых отбросов – прилипала к подошвам моих сандалий, с каждым шагом напоминая о моём месте в этой пищевой цепочке. Солнце, едва пробиваясь между сомкнутыми крышами, бросало на землю полосатые, дрожащие тени – идти по ним было жутковато, словно я ступала по шкуре какого-то гигантского, невидимого зверя.

Новый запах ударил в нос, перекрыв все предыдущие – густой, медный запах свежей крови и удушающая сладость ладана. Где-то рядом резали жертвенных животных. Я свернула за угол и едва не врезалась в шествие жрецов в белых, забрызганных алыми пятнами одеждах. Их лица были непроницаемы, а в руках они несли глиняные таблички с записями авгуров – те самые, что через века историки будут почтительно называть Libri Fatales, Книги Судьбы.

Я заблудилась. Снова и снова. Форум Боариум, где торговали скотом, и воздух буквально дрожал от мычания, рёва и животного страха – не тот храм. Святилище Весты – круглое, уютное, но слишком маленькое и скромное. Жрицы у священного очага повернули головы в мою сторону синхронно, с идеально одинаковыми выражениями лиц, когда я робко заглянула внутрь, – по спине пробежали ледяные мурашки. Чёрный ход за вонючей лавкой мясника, где в воздухе висели запахи медных монет, старой крови и подвальной плесени, а стены были испещрены грубыми фаллическими символами – римляне верили, что они отводят дурной глаз. Но и это было не то.

Я уже была готова сдаться, опустить руки. Отчаяние начинало подбираться к горлу холодными щупальцами. И вдруг… тень от кольца на моём пальце – та самая, что отливала синевой – дрогнула и словно потянулась вправо, в узкий, грязный переулок, где сушились растянутые на шестах рыболовные сети. Сердце ёкнуло. Я послушалась этого странного импульса, этого внутреннего компаса. И там, за грудой разбитых амфор и хозяйственного хлама, я увидела его. Каменную плиту с грубо выбитой молнией – знак Юпитера.

Поднявшись по ступеням, я замерла, и дыхание перехватило. Храм Юпитера Капитолийского пылал в лучах заката, словно его отлили из чистого, расплавленного золота. Шесть колоссальных колонн коринфского ордера вздымались к небу, каждая толщиной с вековой дуб. Их капители – замысловатые, каменные завитки аканта – казались невероятно живыми; мне почудилось, что я вот-вот услышу шелест этих листьев на ветру. На фронтоне застыла мраморная квадрига: сам Юпитер-громовержец сжимал в руке пучок молний, а его колесницу несли четверо коней с раздутыми от бега ноздрями и яростно выбитыми, слепыми глазами.

За тяжелыми, испещрёнными ритуальными гвоздями бронзовыми дверьми воздух гудел низко, как в гигантском улье. Пол под ногами был выложен сложнейшей мозаикой из пурпурного порфира и нумидийского мрамора, на которой была изображена карта известного римлянам мира – я с трудом узнавала очертания. По сторонам стояли алтари поменьше – Юноне и Минерве, но их статуи казались бледными, невыразительными тенями рядом с колоссом Юпитера, что возвышался в апсиде.

Его фигура, сделанная из золота и слоновой кости, сияла и пульсировала в свете масляных ламп. Глаза – два огромных, идеально огранённых сапфира – буквально следили за каждым моим шагом, куда бы я ни двинулась. В поднятой руке он сжимал молнию из электра, и её зубцы искрились и переливались, будто в любую секунду готовы были ожить и ударить. Воздух был густым и сладким от дыма особой смеси – ладана, шафрана и мирры, он висел под потолком сизыми, ленивыми клубами. У подножия статуи громоздились дары – от убогих, кривоватых глиняных фигурок, принесённых бедняками, до великолепного серебряного орла с гордо расправленными крыльями. Где-то в глубине храма жрецы-фламины пели на архаичной, почти забытой латыни гимн: «Juppiter Tonans, audi nos!» – «Юпитер Громовержец, услышь нас!» Их голоса, низкие и проникновенные, эхом отражались от стен, смешиваясь с тихим, успокаивающим шелестом священных гусей, которых содержали здесь же, при храме.

Я, зачарованная, прижала ладонь к ближайшей колонне. Камень был на удивление тёплым, почти живым, будто в нём пульсировала скрытая энергия веков. И вдруг – на полу передо мной мелькнула тень. Не моя! Чья-то чужая, незнакомая тень резко махнула рукой, указывая в сторону небольшой, почти незаметной за статуей закрытой двери. В тот же миг кольцо на моём пальце взвыло тонким, высоким, предупреждающим звоном, впиваясь в кожу ледяным жалом. Я поняла без слов: именно там. Там то, зачем я проделала этот невероятный путь.

Сделав шаг вперёд, я увидела, как пламя в масляных лампах вдруг затрепетало, замигало, а сапфировые глаза Юпитера вспыхнули на мгновение коротким, яростным синим огнём. Тяжёлая, незаметная дверь за его спиной с глухим скрипом приоткрылась, пропуская меня в святая святых – в круглую комнату под куполом, где на стенах мерцали и переливались старинные фрески с изображением молний.

В центре, за столом из чёрного, отполированного до зеркального блеска мрамора, сидел Великий Фламин. Его лицо скрывала идеально подогнанная серебряная маска с узкими прорезями для глаз, а руки, обмотанные пурпурными шёлковыми лентами, с бесстрастной, почти механической точностью перебирали древние глиняные таблички.

Я, затаив дыхание подойдя ближе, раскрыла в своих руках перед ним письмо – тот самый, отчаянный крик души, единственное, что могло объяснить, кто я и зачем явилась сюда, из другого времени. Внутри у меня всё трепетало от надежды. Всё шло почти слишком хорошо – удачное попадание, быстрый поиск храма… Неужели сейчас он просто поведёт меня к пророчеству, и я смогу вернуться домой?

Но он не двигался. Он сидел задумчиво, неподвижно, и лишь его пальцы медленно водили по шершавой поверхности глины. Моя надежда начала таять, сменяясь нарастающей, липкой тревогой. Я стояла и ждала, чувствуя, как сердце выскакивает из груди.

И вдруг он резко, почти небрежно щёлкнул пальцами. Из теней, из-за колонн, из потаённых ниш мгновенно вышли четверо стражников в потёртых кожаных доспехах. В их руках блеснули дубинки и короткие, удобные для тесного пространства цепи. В их глазах не было ни вопросов, ни сомнений – лишь холодный приказ.

Я рванулась к выходу на чистом адреналине, все мои тренировки вспыхнули в мозгу чёткими, отработанными схемами. Первый стражник замахнулся дубинкой – я присела, пропуская свистящий удар над головой, и резко, ребром ладони бью в горло. Слышу его хриплый, захлёбывающийся вздох. Второй бросается на меня с цепью – я ловлю звено на лету, делаю рывок на себя и бью его же собственным оружием по виску с глухим стуком. Он падает. Но третий уже успел схватить меня сзади, сжимая в железных объятиях. Где-то позади завопил что-то жрец, его голос сорвался на визг. Я бью локтем в живот державшему меня, чувствую, как воздух с хрипом вырывается из его лёгких, и тут же, резким движением головы, бьюсь затылком ему в лицо. Что-то хрустнуло, тёплая, липкая кровь брызнула на мою тунику. Четвёртый стражник, не мешкая, выхватил короткий нож. Я отпрыгиваю назад, натыкаюсь спиной на жертвенный столик, хватаю тяжёлый медный поднос с вином и швыряю ему в лицо со всей силы. Стекло бокалов разбивается, он взревел от боли и ярости, и я наношу удар коленом в пах, а затем – основанием ладони в подбородок. Его зубы щёлкнули с противным звуком, тело обмякло и сползло на пол.

Я выскочила на площадь, запыхавшаяся, вся в крови и вине, но споткнулась о порог, потеряв драгоценные секунды. Вокруг уже столпились люди, их лица были искажены любопытством и страхом. Я попыталась отбиться, но силы были на исходе, а противников – слишком много. Меня скрутили, сдавили, поволокли.

Меня протащили по длинному, тёмному коридору вниз, в подземелье, где воздух был густым и спёртым от запаха плесени, мочи и страха. Тюрьма храма оказалась просто ямой в земле, накрытой сверху тяжёлой железной решёткой вместо потолка. Стражник с лицом, изуродованным оспинами, с тупой жестокостью в глазах, швырнул меня внутрь. Вслед он бросил к моим ногам две вещи: грубую глиняную табличку и костяной стилус – насмешливый намёк на то, что мне есть, на чём писать свои жалобы. Дверь с грохотом захлопнулась, щёлкнул тяжёлый замок. Я осталась в полной, давящей темноте одна.

Три дня. Три бесконечных дня я провела в этой яме. Я лизала холодный, солёный конденсат со стен, чтобы не умереть от жажды. Спала, прижавшись к единственному тёплому камню в стене – единственному месту, где не было следов крысиного помёта. А когда стражники сверху бросали «еду» – чёрствый, заплесневелый хлеб и горсть гнилых, вонючих оливок – я ловила их зубами, потому что руки мои были стянуты грубыми верёвками, врезавшимися в запястья.

Я думала о том, чтобы сдаться. Чтобы использовать кольцо, вернуться обратно, домой. Мне было до смерти страшно. Этот животный, первобытный страх и адреналин шептали мне: «Сдайся. Это не твоя война». Неужели я действительно такая трусиха? Но я вспомнила одну старую, как мир, истину: если тебе страшно – значит, ты на правильном пути. И ещё я подумала: а кто ждёт меня дома? Артур, который назвал меня «другом»? Пустая квартира? Нет. Я понимала всё яснее и яснее: там, в том времени, – не моя жизнь. И я не хочу туда возвращаться. Не сейчас. Не с пустыми руками.

На четвертый день шаги, раздавшиеся сверху, были другими – не грубыми сапогами стражников, а твёрдыми, мерными, уверенными. Они звякнули по металлу решётки. Я зажмурилась от внезапно хлынувшего сверху света факелов – он резал глаза, привыкшие к полумраку. Кто-то сверху отдавал короткие, отрывистые приказы на латыни. Меня вытащили наверх, как мешок с мусором, и, не церемонясь, ударили по спине, заставив встать на колени.

Передо мной стоял человек в белоснежной тоге, отороченной пурпурной каймой – патриций. Его пальцы, унизанные массивными золотыми кольцами с печатками, грубо подняли моё лицо. Он что-то говорил мне, его голос был ровным, холодным, без эмоций. Я молчала, сжав зубы. Тогда он ткнул мне тростью в живот – острая, пронзающая боль заставила меня согнуться, но я не закричала. Он продолжил говорить, его слова были для меня лишь набором грозных, чужих звуков.

Меня куда-то повели и с размаху бросили в грязную, вонючую клетку прямо рядом с ареной. Отсюда, сквозь щели в досках, доносились оглушительные звуки: рёв толпы, лязг железа о железо, и тот особенный, влажный, хлюпающий звук, который я теперь буду слышать во сне, – звук входящего в плоть меча. Какой-то раб, мелькнув перед клеткой, что-то просипел мне и швырнул внутрь деревянный тренировочный меч и круглый щит. Мои мысли путались, я не понимала, что происходит. Неужели всё это для того, чтобы я сейчас вышла и дралась? Господи, да что же это такое?! Моё тело ныло от усталости и перенесённых побоев, но разум, зажатый в тиски инстинкта выживания, заставлял собрать все силы в комок и готовиться к работе на пределе возможностей. Все чувства обострились до предела, адреналин снова запел в крови, заглушая боль и страх.

Меня вытолкнули на арену – ослепительную, залитую солнцем, под оглушительный, сметающий всё на своём пути рёв десяти тысяч глоток. Солнце било прямо в глаза, заставляя щуриться; я лишь смутно различала размазанные пятна белых тог на трибунах. Песок под ногами был влажным и липким – вчерашняя кровь так и не отмылась, она впиталась в эту землю, стала её частью.