Перо из крыла Ангела. Тайны творчества

Остаются они потом в шестом или седьмом кругу в конкретном своем воплощение, но творческая душа снова возвращается в мир. И на самом деле достигает еще большего, и творит совсем иные произведения – здесь только бесплотные души, потому никого не могу показать тебе, – говорил Вергилий.

И на самом деле бесплотные тени, которых проще было назвать привидениями, мелькали перед нами.

Перед нами раскинулось девятое небо, там оставались избранные, те, кто избран для творчества навсегда – писательские боги, гении, мастера, и те, кто двигали солнце и светила русской литературы (у каждого народа они свои), мы же увидели там, на 9-ом небе Пушкина – Тургенева – Булгакова…

Они венчали девятое небо…

Кот и Вергилий смотрели на меня… Я же взирала на них и пыталась понять, как устроены небеса, почему все сложилось так….

Но наши светила, наши гении венчали все небеса, и мир казался ослепительно прекрасным. От яркого света оставалось только зажмуриться, когда же я открыла глаза, то мы были снова в дремучем лесу.

Наверное, через миг мои спутники исчезнут, но хотелось спросить у них еще об одном:

– А графоманы, где графоманы, те, о которых там все уши прожужжали

– А нет никаких графоманов, этот вид писателей придумали сами мертвые писатели, чтобы считать всех нулями, но единицами себя. За это они и были наказаны, оказавшись на первом небе, среди себе подобных, им просто не дано подняться выше.

Я заметила, как стали таять кот Баюн и Вергилий.

На поляне перед дремучим лесом полыхал Купальский костер. Конечно, только в такую дивную ночь мы могли узнать и понять, как же устроен творческий мир на том свете. Оказывается, вовсе не так, как нам кажется, и как мы имеем наглость думать.

Ну а на каком небе хочется оказаться, каждый выбирает для себя, главное, чтобы миновать первое – с мертвыми писателями, да и среди мертвых поэтов навсегда оставаться не слишком приятно. Не забудьте, что вы получаете бессмертие, а это бесконечность.

Но в тот момент появился наш рыцарь печального образа и протянул мне цветок, который он на этот раз добыл для меня.

– Ты все видела, можешь загадать желание, и оно обязательно исполнится.

Мы с Демоном говорили о небесах.

Из ракитового куста выглянул кот Баюн и подтвердил:

– Точно исполнится, только загадывай быстрее, ночь проходит. А другая, сама знаешь, наступит не скоро.

И я загадала желание…

Глава 13 Верните графоманов немедленно…

И стал рассказывать кот Баюн еще одну свою историю сказочную, то ли прекрасную, то ли ужасную сразу и не понять. Впрочем, слушайте и судите сами.

В один прекрасный день или вечер, никто этого точно не знает, в столице нашей распрекрасной появился странный парень в темных очках и с флейтой в руках.

Каких только парней у нас тут не появляется, но этого некоторые ученые граждане по совместительству гениальные писатели, заметили сразу – они ведь не только свои книжки, иногда и чужие читали.

И самый из них гениальный писатель Иван Жуков сразу вцепился в него и потащил в Дом литераторов. Хотелось Ивану только одного, чтобы загадочный флейтист избавил писателей от крыс, которые одолели тот самый элитный дом, где исключительно гениальные писатели жили и не тужили, и никаких у них других проблем не было, но крысы им сильно мешали.

Откуда там взялись крысы, сказать трудно, но не разбегались грызуны, только плодились и множились, это значило, видно, что не тонул писательский корабль. Долго еще на плаву он продержится. Но с работой своей флейтист справился быстро и очень успешно, впрочем, как и всегда.

Проснулись писатели, а крыс и в помине не было, словно корова языком слизала – будто никогда их и не было в этом священном дворце творчества и вдохновения.

Обрадовались писатели страшно, только никто из них не собирался расплачиваться с флейтистом. Одни на других перепирались, а те на Ивана Жукова, мол, он затеял это дело, гонорар получил, вот и пусть рассчитывается, а им и с крысами было неплохо жить. Как-нибудь и так бы обошлось

Иван очень обиделся на своих собратьев, он и без того всегда за них расплачивался, то в ресторане, то за такси, то за девицу, которую вызывал какой-нибудь писатель, а потом вдруг обнаруживал, что денег-то у него не было, и нет. А платить все равно надо, иначе не так с писателем говорить станут, совсем иначе.

Но выяснял он это всегда, когда дело было сделано, и надо было платить. Вот тогда Иван и приходил на помощь. Но на этот раз и сумма была велика, и обида сильна, Иван отказался платить.

Каково же было его удивление, когда флейтист не обиделся на него даже, посидел на лавочке, на дудочке своей поиграл, да и растаял в воздухе.

– Как хорошо мы от него отделались, и крыс нет, и платить ничего не надо, – говорили друг другу писатели и радовались, что все так закончилось…

Но это только на первый взгляд все хорошо вышло. А на самом деле исчезло большинство писателей из столицы, бесследно пропали то там, то тут. И все оставшиеся, снова бросились к Ивану Жукову.

– Ты что натворил Иванова, Петрова, Сидорова и еще несколько тысяч найти не можем. Куда они все разом делись.

Тогда и пришлось вспомнить Ивану продолжение мифы о Крысолове. Ведь все повторяется, правда, там он увел детей малых – лишил их будущего, а здесь взрослых писателей, зачем это ему, вроде доброе дело сделал, только что —то в доброту его не сильно верилось. Но пока беспокойства не возникло.

Не в первый раз было Ивану от таких нападок отбиваться, он всегда что-то придумывать успевал, вот и тут на ходу заявил:

– А ничего страшного, исчезли —то графоманы, все приличные писатели: Мастера и Гении на месте. Я сам договорился о том с Крысоловом, чтобы он прихватил вместо уплаты с собой графоманов, пусть они за нас расплачиваются, делом займутся, писать свои мертвые книги перестанут.

Не сразу, но поверили Ивану товарищи по перу, а что, если уводят графоманов —то не так все и плохо, им больше места будет и на сайтах, и в ЦДЛ, и в Домах отдыха, а главное – в издательствах.

Обрадовались писатели, ведь мало-мальски известные и талантливые и правда остались, а этих и не жалко нисколько. Только радовались они недолго.

Ну, во-первых, теперь их было очень мало по любым меркам и все на виду, никуда не спрячешься за широкую спину Графомана, сразу к тебе все жалобщики и маньяки обращаются.

Во —вторых, внутри сообщества гениев и талантов пошел разброд и шатание, не на кого было кивать и пальцем показывать, они стали друг друга графоманами обзывать, и самые нежные и ранимые не выдержали этого, и даже заболели от расстройства и скандалов. Один писатель даже помер от такого расстройства.

В-третьих, стали поспешно закрываться издательства, а потом и литературные сайты – гении писали медленно, нехотя, и тем просто нечего было делать.

Заглохли они в ожидании, да и разоряться начали одни за другими, особенно сеть пострадала, там то только Графоманы и вдыхали жизнь, а теперь было пусто и все пространство быльем да лопухами поросло.

Но и на этом беды наших мастеров не закончились, теперь их не с графоманами сравнивали, а с классиками, и само собой разумеется, что никакого сравнения они не выдерживали. Это с графоманами хорошо им было соперничать, а тут попробуй…

Никто их книги не покупал, и оставшиеся издательства только классиков иногда и издавали….

Долго бродили Мастера по опустевшему дому творчества, в Переделкинском парке блудили, как неприкаянные, слова сказать не с кем, а поругаться тем более – пустота и печаль, одним словом.

Тогда и бросились они снова к Ивану Жукову, быстро денег собрали, чтобы расплатиться с флейтистом, за ценой уже и не стояли, а твердили только об одном:

– Заплати ему, сколько попросит, только верни нам Иванова, Петрова, Сидорова, иначе исчахнем мы, да и исчезнем без следа. Растворится русская литература, словно ее и не было сроду. Конец света – как пить дать, конец света наступит и он не за горами.

– Да где же я теперь его найду?

– А где хочешь, там и ищи, – Мастера стали звереть, так что испугался за свою жизнь Гений Жуков, да и бросился бежать, с деньгами в пакете…

Как ни странно, никто из бандитов, которых в столице было не меньше, чем графоманов, его не тронул. Так до Патриарших он и добежал, даже и, не понимая, какой черт его туда понес. Почему именно туда он устремился?

Прибежал он к историческому месту, где когда-то Председатель головы, а Плохой поэт рассудка лишился, а там, как ни в чем не бывало флейтист в темных очках сидит и флейту в руках вертит.

– Ты —то мне и нужен, уж не верил, что найду, – вместо приветствия завопил Гений.

– Старый знакомый, снова крысы завелись, вижу, ты уже и деньги приготовил, это хорошо, так легче будет договориться.

– Какие крысы, ты их хорошо вывел, нет больше крыс, верни нам графоманов, плохо нам без них, пусто, поругаться не с кем, не на кого стрелки перевести, в общем, настоящая беда…. Не выжить нам без них, не продержаться.

– Вон в чем дело, – усмехнулся флейтист, – а я-то думал, что доброе дело бесплатно сделал, от конкуренции вас избавил, пиши – не хочу, издавайся, сколько влезет, никто тебе не мешает, никто на хвост не наступает, в спину не дышит.

– Да где же издатели денег возьмут, чтобы нас издать, если их издавать перестанут, – выпалил Жуков. – Только на то видать и держались, что Донцовых и Поляковых издавали, и нам что-то от того пирога перепадало. А теперь нет ничего – хоть плачь, хоть вой. Пожалей ты меня, ведь растерзают братья гении, как пить дать растерзают, если наши плодовитые, писучие графоманы не вернутся назад.

– И правильно сделают, если не вернутся, нечего было сук рубить, на котором сам сидел.

– Согласен, только что нам теперь делать, когда сук уже срубили, ты же оставишь нас в беде.

– А вот я у них спрошу, захотят ли они к вам вернуться, может никаких денег не хватит, чтобы их назад вернуть, да жизнь наладить. Вы ведь снова обзываться, клеймить их, плеваться станете. А им оно надо, когда они среди своих веселы и довольны и забыли о вас давно, живут, не тужат.

Обмер гений Жуков.

– Не станем обзываться, мы их беречь будем, пылинки сдувать, никто дурного слова не скажет, уж ты мне поверь.

– Да тебе – то я верю, а как ты за других ручаться можешь.

– Да не дураки же они, настрадались, только и мечтают, когда вернутся наши Ивановы, Петровы, Сидоровы, ты уж не откажи, не дай нам всем помереть в этой творческой пустыне.

Долго еще переговоры велись, до самого заката, который показался Гению кровавым, тогда и понял он, что с литературой и с ними со всеми покончено. А тут флейтист взял и сжалился.

– Ладно, вернутся они, только не забудь, что ты слово дал, как только это нехорошее слово «графоман» прозвучит, так снова одни останетесь. Тогда никакие уговоры и сокровища не помогут, последний шанс даю вам, другого не будет.

– Не прозвучит, никогда больше не прозвучит, – голову на отсечение даю. Ошибок своих мы не повторим.

– Ты головами – то не разбрасывайся, да еще в том месте, где один из вас голову, помнится, потерял, одна она у тебя, другой все равно не будет.

Исчез флейтист, когда Жуков от ужаса глаза закрыл, пакет с деньгами так у него и остался… Но вернулись в тот же миг все писатели, которые пропали…

Жизнь была вроде бы прежней, только издательства заработали, литературные сайты ожили, сколько там новых творений появилось, даже таланты и гении забыли о кошмаре и потихоньку писать начали. Когда графоманы для них деньжат заработают, то и их издавать начнут.

№№№№№№

Ничего не изменилось в этом мире, только странность среди писателей появилась, как кто захочет слово графоман произнести, так язык у него каменеть начинает, вот и смолкает он невольно. Кому же хочется снова оставаться в пустоте и одиночестве.

Поняли Мастера одну простую истину, которая прежде до них никак не доходила, от спеси или гордыни непомерной, а истина эта очень проста:

– Если графоманы появились, то они кому-нибудь нужны и важны. А если ты этого не понимаешь, то появится флейтист и покажет тебе это на деле, только стоит ли судьбу испытывать. Сначала радоваться, что они пропали, а потом требовать: – Верните графоманов обратно.

Но писатели, как и все остальные творцы, легкомысленные граждане, только на своих ошибках учатся, вот и появляется флейтист то здесь, то там.

Говорят, его недавно на Патриарших видели. Наверное, снова кому-то из гениев захотелось, чтобы графоманы исчезли, а они бы одни и остались.

Но сколько нас может кот Баюн предупреждать, что надо бояться своих желаний, потому что они сбываются…

Глава 14 Поэзия торжествует 21 мая —конец света или Тьмы

21 мая какой-то пророк объявил о конце света. Эту новость растранжирили все СМИ, не говоря уж о сети.

Вечером 19 мая Алина легла спать поздно, вспомнив перед сном, что сон с четверга на пятницу, и он должен исполниться. Когда она засыпала, до слуха доносились монологи о конце света, о том, что все отправятся…

А вот куда они отправятся, услышать этого Алина не успела, она провалилась в бездну сна, словно в пропасть…

Странно, это мог быть чуть ли не последний день и в ее жизни.

№№№№№№№№№№№№

Осенний вечер был тих и ненастен.

Алина впорхнула в кабинет редактора и замерла, очарованная, околдованная, излучающая какой – то дивный свет.

– Богиня, – прохрипел человек за массивным столом, который был явно ему не по размеру.

У его ног, как и полагалось Ведущему редактору, улегся на ковер пес.

– Мы принимаем к изданию, остается подписать договор на выгодных условиях.

Она растерялась, может быть в первый раз в жизни.

– Роман «Тайны наслаждения»

– Вот еще, кому нужна эротика. Не смеши меня, королева.

– Эпопею «Лунный лик Люцифера»

– Нет, Мессир просил положить это творение в издательский портфель, он еще подумает, стоит ли игра свеч.

– Значит, «Лабиринт Тезея»

Писательница была страшно легкомысленна, она же прекрасно знала своего редактора, он давал на отгадывание его загадок только три попытки, и только теперь она поняла, что все три выстрела и близко не попали в цель.

– Спокойно, Алина, – произнесла она почти беззвучно, – стоит сохранить хорошую мину при плохой игре. Как же на самом деле звучало это крылатое выражение.

Но вспомнить его она уже не могла.

– Богиня, – усмехнулся ее редактор, – хорошо, только ради тебя, наступая на горло собственной песне, даю тебе еще одну попытку угадать, что же мы будем издавать уже завтра. Но если не угадаешь, не выведешь тень из тьмы, потому не просись, как Орфей, назад, даже Харон был непреклонен, а меня ты знаешь.

– Я знаю тебя, – задумчиво произнесла Алина…

Что будет издавать этот тип? Какова его редакторская политика. Если учесть, что у Алины есть творения всех жанров и даже скучного, а он знаком со всем, что ей творилось и бросалось, и дописывалось, то угадать практически невозможно.

В первый раз она пожалела о том, что написала так много. Нет, больше трех романов писать нельзя, если бы было три, она бы угадала его замысел, а так, это же не реально.

И странно: жизнь была – восторгом, бурей, адом,

А здесь – в вечерний час – с чужим наедине —

Под этим деловым, давно спокойным взглядом,

Представилась она гораздо проще мне…

Алина бормотала это стихотворение, то ли для того, чтобы немного потянуть время, то ли пыталась угадать, отыскать в тексте ответ на свой вопрос.

Редактор сидел молча, он казался непроницаемым, наверное, даже он в тот момент не ведал, близка ли она к разгадке или стала от нее еще дальше.

Когда работаешь с женщинами, разве хоть что-то предугадать можно?

Кажется, он даже загрустил, или это только сплошное притворство?

Представилась она гораздо проще мне… И словно в той самой безбашенный игре, где проигрывали миллионы, если не правильно отвечали, она напряглась так, что могла бы лишиться чувств.

От ее недавней легкости не осталось и следа. Алине казалось, что Атлант, о котором она только что закончила повествование, положил земной шар на ее плечи, и она не сможет обмануть никакого Геракла, так и придется держать его до самого конца своих дней… Странное чувство, ничего не скажешь.

Она вела свою игру, только не «Как украсть миллион», потому что нельзя взять деньги и уйти, не отвечая на следующий вопрос. Как раз наоборот, ей не достанется ничего, если она уйдет молча… Такую игру мог вести только ее редактор.

– Орфей, помоги мне, Орфей

– Вот к нему —то нужно обращаться в последнюю очередь, – подсказал ей редактор, – он и любимую свою не смог вывести, а тебя и подавно. И за что только вы все так любите этого Орфея… Хотя, понимаю, любовь зла, полюбишь и Орфея.

Это было озарение или величайшая глупость, на которую только женщины и способны. Мысленно Алина попрощалась и с редактором, и договором, а может быть и со своим творчеством, но то, что она выпалила, сначала не поняла даже сама, и он, кажется, не понял.

– Поэтический сборник, 20 авторских листов.

Теперь она пристально смотрела на него, так как никто никогда на него не смотрел, не посмел бы, но этой девице больше нечего было терять.

Она видела, как каменело и мертвело его лицо, словно он раздумывал о чем-то и прикидывал, что же ему следует сказать и сделать…

– Почему ты так решила…

– Я брякнула первое, что пришло в голову.

– Орфей спас тебя или ты его, черт ногу сломит, чтобы разобраться в том, – бормотал он, доставая договор, где так и было все указано, но самое главное, Алину поразила цифра гонорара..

Какие там «Тайны наслаждения» и «Легкая эротика метели» тиражом 100000 экземпляров.

Она поставила свою подпись и взяла экземпляр договора, уверенная, что он тут же растворится у нее в руках, ну в лучшем случае там будет только несколько белых листков.

– Не исчезнут, не надейся, я слишком долго ждал автора, который сможет угадать мою редакционную политику, с того проклятого 1917 —ни один не угадал. Они строчили дикие производственные романы, нудные воспоминания из собственной бесцветной жизни, ужасающую порнушку, любовную тягомотину, из-за которой у меня сводило скулы. Но ни один из авторов 20 века никогда не мог угадать чего хочется мне. Не обольщайся, ты тоже недалеко от них ушла, три раза ты пыталась угадать чего якобы хочется мне самому – какая дикая порой самонадеянность бывает у людей… Не знаю, что позволило тебе, наконец, угадать..

– Орфей, – говорила Алина

– И все-таки Орфей, – задумчиво повторил Редактор, – впервые за тысячу лет он немного по-другому подумал об этом герое-неудачнике, который не мог ничего сделать в реальной жизни, даже спасти свою любимую, и только его песни способны были чаровать весь мир.

У него не было ни дерзости Тезея, ни силы и воли Геракла, ни невероятного обаяния Персея, ни коварной хитрости Одиссей, ни мощи царя Агамемнона, у него были только чарующие песни. И кто бы мог подумать, что именно Орфей окажется в какой-то миг впереди и победит в поединке пошлятины и лицемерия с ПОЭЗИЕЙ. Он не вывел из тьмы свою Эвридику, но он попытался вывести к редактору Поэзию.

Но ему на этот раз удалось вывести Алину из лабиринтита бульварщины, и где-то рядом уже хрипел Пегас Персея, и она верила, что голова Медузы не обратит ее в камень на дороге, по пути к Парнасу. А надо было признать, что дорога эта стала нехоженой, неезженой и заросла крапивой, лопухами и колючками да так, что и самому отважному не пробраться…

Поэзия снова вошла в сферу интересов ее любимого редактора и стала частью редакционной политики, как во времена серебряного века, какой чарующий и сладостный сон, как же не хочется просыпаться и возвращаться к пошлой и жуткой реальности. Но сон с четверга на пятницу, а если сбудется?

Правда, да конца света, до 21 мая всего один день, наверное, это слишком мало, хотя если есть еще хоть один денно, то не все потеряно…

Метались тени женщин и конейНад пропастью серебряного века.И ужас, проступавший все ясней,Нам показал – эпоха вдруг померкла.В истошном крике ворона – кошмар,И ужас больше души не оставит,И совесть снова жалит, как комар,А миром только дикий хаос правит.О, грации, о, музы, в этот часВы словно вечно загнанные кони,И больше не останется для васПоэтов и художников, погоняВас к пропасти бросает, миражиТам в городе несбывшихся иллюзий,Лишь тени продолжают стойко жить.Но где же ваши песни, где же люди.И там, в тумане, мраке, у черты,Где рушится прекрасная эпоха,Лишь Дьявол усмехнется с высоты,А в пустоте я вижу профиль Блока,«Увижу я, как будет погибать, —Он говорит так тихо, так печально,И только в пустоте немой опятьМетались музы, уносили тайны.Мир нем и слеп, ему не до стихов,Поэзия осталась за чертою.И пусть хранит надежда и любовь,Век – каменный цветок, а нам не стоитМечтать о том, что чуду вопреки,Появятся прекрасные поэты,Когда Пегас над пропастью летит,И гибнет на лету по всем приметам.Нам проза остается в грозный час,И погибает милая Отчизна.И тайна ритма остается в нас,Последний луч, там свадьба или тризна?А все равно, и вдохновенья нет,Я вижу гибель гордого Пегас,И женщина – звезды сгоревшей свет,Обрывки грез, иллюзии и фраза,Которой не припомнить мне вовек,Откуда это, кем-то написалось,И только над пустыней белый снегПарит и тает, и душа металась,Как тени женщин дивных и коней,В тумане грез, мне это лишь приснится.Живут стихи в каком-то чудном сне,В реальности не в силах воплотиться.В истошном крике ворона – кошмар,И ужас больше души не оставит,И совесть снова жалит, как комар,А миром только дикий хаос правит.И ужас, проступавший все ясней,Нам показал – эпоха вдруг померкла.Метались тени женщин и конейНад пропастью серебряного века.

Вот и мне подумалось, если вдруг 21 мая наступит конец света, как об этом твердят то там, то тут, то на суде, которым нас так пугают, что смогут сказать, как оправдаться наши редакторы, наводнившие мир творениями явно сомнительными.

То, что поэзии нет в их планах и в помине, это не только их вина, и наша беда, это то отторжение от поэтического слова, возникшее у нас (и у них, у редакторов) в душах, когда издавалось поэзии больше, чем достаточно.

У меня у самой несколько сотен тонких, копеечных сборников с набором текстов, которые ничего не дают ни уму и ни сердцу…

Эти люди на тусклых фотографиях рифмовали все порой довольно умело, мой брат называл их стихоплетами, но почему же они так страшно далеки от нас, боюсь, что большую часть тиражей поэтических книжек никто никогда не открывал и не откроет, как и творения сегодня в Интернете.

Но даже те стихи, которые находят отклик в наших душах, скорее из-за актуальности проблемы, и страшно далеки от совершенства по форме – они тоже вбивают свои гвозди в крышку гроба Поэзии, и хоронят ее безжалостно. Да, что там – давно похоронили, как Святогора в каменном гробу похоронил Илья из Мурома в свой срок.

Я прекрасно понимаю тех издателей, которые не собираются издавать поэтических сборников – не хотят плодить бесчисленные необитаемые острова, куда ни один Одиссей даже по воле Посейдона не заглянет, а если такое чудо и случится, то тут же убежит с этого острова не глядя.

Кто сегодня поверит в то, что во времена серебряного века – поэзия была всем, и через пару лет после 1917 года, вопреки миллионным тиражам, она стала уже ничем?

Как такое произошло, и будут ли иные времена для Поэтов?

Конечно, если не наступит конца света.

Глава 15 Страшная тайна пророка

Закат алел над, солнце тонуло в Иртыше.

Мефистофель двигал шахматные фигуры в каком-то одному ему известном порядке, почти не глядя на доску. Фигуры трепетали и замирали, не понимая, куда и зачем им теперь следует двигаться. Мессиру на этот раз правила игры не были писаны.

Кот издалека взглянул на королеву, к которой приближались тонкие пальцы мессира, и не выдержал. Он должен был спасти королеву.

Наш Баюн решил заменить собой всю спасательную службу страны, и надо сказать, что и прежде и теперь делал это более удачно, чем тот, кто за это деньги получал. Конечно, не в деньгах счастье, и даже не в их количестве, но следовало бы как-то хоть отрабатывать свою немалую зарплату, ведь может случиться так, что Баюна не окажется на месте, и что тогда? Но пока кот был на боевом посту и бросился со всех лап к королеве. Готовая упасть в обморок, королева облегченно вздохнула и даже подмигнула коту:

– Спасена.

– Чего тебе, Рыжий? – проворчал Мефи.

Кот посмотрел на себя, может, он и правда от напряжения рыжим стал, но нет, вроде бы нормальный, черный кот – все в порядке… Но тут его и осенило… Он вспомнил огненного кота из сказок. И вроде метнулся без всякой задней мысли на спасение, а теперь у него уже был план, да еще какой.