скачать книгу бесплатно
Как медленно кружился снег над головой. Она понимала, что с того мгновения, когда они весной увидели друг друга вся ее жизнь была отдана Фаусту – они встретились, они встретились и в этой жизни, это настоящее счастье. Кто бы мог подумать, что спокойная и благоразумная женщина может так измениться вдруг? Но главное остаться с ним и сохранить его великолепное творение. Первая комедия у Данте сохранилась и без Беатриче, но она не могла так рисковать в этом мире. Он читал ей все, что писал, иногда диктовал целые песни, а она записывала. Она переписывала отдельные песни несколько раз и знала, что он гениален. А еще он был обаятельнейшим и умнейшим из всех мужчин в этом мире. С ним так легко было жить рядом – это самое главное. Никогда прежде она не чувствовала что-то подобное, ни один мужчина не чувствовал в ней королеву, не относился к ней как к королеве, только Фауст. Но сколько времени прошло, сколько воды утекло прежде, чем так стало. Это Аид сразу разглядел свою Персефону, с простыми смертными такое случается редко, а может и никогда не случается с первого раза.
Глава 17 Любовь не с первого взгляда
Если оглянуться на окружающий мир, Марго была здравомыслящим человеком, и понимала, что комедия никогда не увидит свет. Эпохи Возрождения не наступит. Люди никогда и ничего не узнают, и они не смогут его творение оценить. Чем больше проходило времени, тем убеждение ее крепло.
И тогда она пообещала себе, что расшибется в доску, но все сделает для того, чтобы он появился и сохранился в печатном виде, даже если ради этого придется отдать душу дьяволу, и тогда она от своего не оступится.
Она почему-то вспомнила знаменитую балерину, давно уже не бывшую его женой. А ведь она казалась одновременно и легкомысленной и расчетливой. Она не ревновала ее, потому что та Фауста так никогда не любила, это даже и сравнивать нельзя было. И когда он встретил ее, то сразу ощутил это. И она всегда знала, что у нее не было и не могло быть соперниц.
Это так и есть, без всякой иронии. У нее не было соперниц. Он – ее судьба и ее предназначение.. Она ушла, легко, как любая балерина, и незаметно, потому что умные женщины не вступают в сражение, которое невозможно выиграть. Хотя она не была и умна, но не вступила. На прощание она сказала что-то обидное (в тот момент они были одни). Она говорила что – то о том, что Марго не представляет, что ее ждет.
– Бедная Офелия, бедная Эвридика
Кажется та не только не расстроилась, а готова была заплясать от радости, но сдерживалась из последних сил.
№№№№№№
Марго не обиделась на соперницу, хотя вероятно должна была. Но не обиделась. Хотя Фауста она никогда не считала Люцифером, она никак не соотносила их до сих пор, но тогда поняла, что это тоже одна из его масок. Но Мефистофель, пришедший в этот мир, чтобы творить добро вопреки своим убеждениям, он здесь, с ней, и ей суждено стать Берегиней, ради того, чтобы быть с ним и помочь ему обрести себя самого, и чем черт не шутит, наконец изменить этот странный мир.
Балерина недолго противилась. Она была светским человеком, и как только тот самый свет померк, и сгустились тучи, она упорхнула искать кого-то еще, более успешного и яркого. Возможно, она даже рада была освободиться от обузы, от писателя, ставшего изгоем, положение которого становилось все более неопределенным и туманным. Ей нужен был кто-то совсем иного склада. Ведь он сам говорил о надвигавшейся смертельной болезни.
Из намеков и обрывков разговоров Марго поняла, что происходило с ними что-то неладное. Когда балерина узнала, что он остается только подающим надежды литератором, не было предела ее разочарованию. Она не могла скрыть этого. Она обманулась в своих надеждах и больше не хотела терять время. Он не Гете, и не Данте, никогда не был ими и не станет, сколько бы ты не называл свое творение «Божественной комедией, это ничего не меняет, – говорила та своей подруге, когда угроза разрыва стала неизбежной.
У нее была яркая интересная жизнь, другой она себе и не представляла. Если он не может сделать ее еще лучше и ярче, то она уходит. Она и на самом деле была благодарна своей сопернице за освобождение от креста, который не смогла бы унести. Она не была героиней. И это не ее вина. Она не бледная тень героя, она не только муза художника, но и сама творец. Так ей удалось оправдаться в какой-то мере перед ним и перед собой и уйти с высоко поднятой головой в свободное плаванье. Эта Эвридика превзошла ту, древнюю, надо было признать ее превосходство, и Фауст порадовался таким переменам, может и он был причастен.
№№№№№№№
Но ночью, когда она не вольна была рассуждать здраво, ей снился сон. Она видела дворец царя Ирода. И она была Саломеей, готовой за свой танец потребовать голову Фауста. После этого сновидения она ходила унылая и подавленная, но не долго. Даже если и так, а кто сказал, что это худший выход из всех возможных. Если это только месть, то разве она не закуска, которую подают в холодном виде?
Она не хотела себя насиловать, не вольна была что-то менять. Она оставалась собой и гордилась этим.
Так не потому ли ему снился сон о Саломее накануне их встречи. Но Князь тьмы все знал и отвел его от края пропасти, только вот зачем он это сделал?
А как прекрасно все начиналось. И так горько и больно было обмануться в своих ожиданиях
Обида, страдания, ревность, – все это не шло ни в какое сравнение со свободой, которую подарила ей эта странная женщина, в жизни – ее соперница.
Марго сначала чувствовала свою вину перед ней. Но это чувство быстро улетучилось. Она сама ощутила себя игрушкой в ее изящных руках. Та просто делала только то, что хотела, если бы ей захотелось другого, то все было бы вовсе не так просто и легко осуществить. Хотя и тогда она не отступила бы никогда.
Об этом же сказал и Фауст, когда они говорили о его бывшей жене. В каждой следующей жизни, словно помня о первой, он успевал жениться, часто не один раз, это стало обязательным условием каких-то больших перемен
Оказывается, он все прекрасно видел и чувствовал, да и как могло быть по-другому?
Глава 18 Личное пространство гения
Марго пыталась понять, умеет ли он угадывать ее мысли или это просто странное совпадение. Хотелось бы в это верить. Но она, вероятно, никогда не скажет о своих настоящих чувствах. И они оба без особого сожаления отпустили ее на свободу. И не задумывались больше ни о чем.
Фауст говорил о том, что он получил надежду, уверенность и покой, которых в жизни его не было никогда прежде. Она ни о чем не просила, всем была довольна. Марго стала для него всем, и в творчестве, и жизни тоже.
Но если в их личной жизни постепенно все налаживалось, то внешняя атмосфера в стране, где они обитали, становилась все более зловещей, а часто и невыносимой. Ему и снился и виделся почти наяву Люцифер. И он вел с ним нескончаемую беседу. И тот позволял увлекать его в невероятные дали. Но он не чувствовал себя тем, кто способен освободить его из Тьмы.
Все это казалось чем-то отвлеченным и далеким для Фауста. Он чувствовал себя скорее Феликсом, ему предстояло принять важное решение о распятии, и распять бога в собственной душе. Как же трудно это было сделать для сына священника.
– Власть – слишком дорогое завоевание. От такого дара невозможно отказаться, – и в такие минуты он чувствовал себя одним из них
Он почти верил в то, что времени не существует. Это только фантазия, случайность то, что они оказались в середине ХХ века. На самом деле они просто живут в этом мире, и времена могут меняться, забегать вперед и возвращаться назад. Сколько раз он видел себя на казнях и расстрелах, когда необходимо принять главное решение – распять невинного или лишиться власти. И он никак не мог от нее отказаться, как не пытался.
№№№№№№№
И снова склонялся Фауст над своей рукописью, уточняя и исправляя какие-то главы. И она становилась все более яркой и совершенной. Но глядя на этот мир, на окружавших его людей, он понимал, что ничего этого им не надо. Они так далеки от философии, и от жизни самой, что никто не откроет эту книгу, если она даже и будет издана когда-то, когда от него самого останется только горстка праха. А потомки и вовсе не поймут чем он жил, о чем думал. Это несправедливо, но времена не выбирают, в них живут и умирают, и о справедливости не стоит мечтать.
У него есть это время, этот отрезок истории, и скоро он оборвется, никакого другого точно не будет.
С ужасом Фауст подумал о том, что его самого скорее будут с Люцифером и Аидом сравнивать. Так сложилось все. Это и разочаровало, и пугало его очень сильно. Он вспомнил о Марте и о том, кто так беззаветно любил ее:
Но молчи и храни свое право
Самому выбирать свою смерть.
– говорил он удивленно, переиначивая строки того, кто погиб от ярости и пули пролетариев в далеком, уже стершемся из памяти году. Вот его – то уж точно никто и никогда не посмеет считать слабаком. Он сам всю жизнь играл только одну роль – роль героя. Только об этом он заботился, это его волновало и тревожило. Марте в этой жизни явно повезло, она значительно продвинулась вперед.
А с Фаустом было по-другому. И тот, кто мыслил себя Феликсом, в реальности своей и в памяти останется Иоанном. Хотя совсем не хотелось ему этого.
№№№№
Она знала его тайну. Но знала Елена и другое. Вовсе не всегда творец делает то, что ему хочется, часто произведения и герои ведут его за собой и ему остается только двигаться за развитием сюжета и становится вдруг соавтором, прислушиваясь к героям и повороту сюжета.
А в самом творении, в его ткани всегда оставалась дьявольщина. И вопреки всему он считал себя повелителем Вселенной. И не было ему равных. Потому он так лихо и задорно улыбался, в тот миг, когда столкнулся с нею. Она, единственная в мире, знала его тайну. Они ощутили себя единым целым, и никто не сможет заставить их расстаться.
Он знал, что эта комедия – дань ей за подвиг. Если книга не будет опубликована, если о ней не узнают в мире – все напрасно. Он не мог принести ее в жертву беспамятности. Это было слишком несправедливо, и никак нельзя допустить.
Он знал, что давно бы уже смирился и забросил свое гениальное творение, но не сделал этого ради нее, потому что тогда она останется в небытии, не получит бессмертия, а это недопустимо. И он исправлял, дописывал, убирал наиболее вызывающие места, чтобы это можно было втиснуть хоть в какие-то рамки. Но и после этого ничто и никуда не втискивалось. Комиссаром не нужен был эпос об Аде и Рае, он противоречил их быту и бытию.
Фауст проснулся от нестерпимой жары. И понял, что в мире творится нечто более дикое и страшное, чем обычно, а ведь казалось, что хуже не может быть.
– Будет хуже, – отвечал ему пудель, непонятно откуда взявшийся.
Глава 19 Хуже некуда. Сон о Люцифере
Всегда может быть еще хуже, особенно в этом мире и в это время.
Фауст увидел бесконечное пространство, то ли чистого поля, то ли бескрайнего неба. Линия горизонта была рядом. Какие-то люди шагали к нему навстречу.
Среди этих теней он различил двух поэтов. Тех, о ком Марта говорила накануне. Один из них был замучен, второй – расстрелян, они исчезли в этом аду, именуемом концом света. Оттуда они пристально взирали на того, кто выбрал не стихи, а прозу и решил остаться.
Они оба знали, что оставаться всегда труднее, чем уходить. Об ушедших останутся красивые легенды, их поведают миру и через 100 лет. И будут рассказывать, как Поэт командовал собственным расстрелом, как отверг всех и вся. Тогда Он воспользовался правом самому выбирать свою смерть.
Он и теперь бросал вызов и миру, и Фаусту. И они появились оба, чтобы показать ему свое превосходство. А возможно, просто предупреждали, что и его час уже пробил, пора отправляться в путь, и стать вечным скитальцем в бесконечности миров. Для чего еще могут сниться покойники, пока ты жив?
Фауст вспомнил самые горькие минуты, когда пришлось говорить с палачом. Тому неожиданно понравилась его Божественная комедия. Кто мог продумать о таком?
Феликс казался таким добрым и великодушным, в это можно было даже поверить, если бы не реки крови, оставшиеся за его спиной по всей стране.
№№№№№
Фаусту показалось, что он может разубедить его, как-то влиять на его решения и действия – святая наивность. Разве не об этом мечтал в свое время учитель императора – поэт Жуковский. Но вероятно получалось такое только у Титанов Возрождения, да и то не всегда. И Леонардо, и Тициан, и Рубенс могли говорить с королями и папами, и те сами приходили в их мастерские, позировали, вели беседы, спрашивали советов.
Но он не живописец, и если Председатель ЧК скорее похож на обычного палача, то иллюзии мгновенно рассыпаются в прах. Фауст должен был признать полную несостоятельность такого шага. И понятно, что он только убивает собственную душу. Если так будет продолжаться, то скоро от него совсем ничего не останется.
В ту ночь Фаусту снился странный сон. Он видел античного бога света, «Светозарного», этого титана назвали Люцифером. И он совсем не было похож на того дьявола, о котором он прочитал столько книг в последнее время. Тогда кто же он такой – властелин тьмы или по-прежнему хранитель света? На этот вопрос еще только предстояло ответить, конечно, если у него хватит времени и сил.
Свиток о Хранителе света тоже внезапно появился в книжном шкафу, и Фауст перечитывал его много раз, помнил старинную истории, невесть кем сочиненную, почти наизусть.
А звучала она примерно так.
Глава 20 Сон о Люцифере
Сначала была тьма, но сама богиня ночи Никта породила первых носителей света. И после них в этот мир пришли титаны. Они были благородны и прекрасны, но не смогли защититься от младших, которых называли богами.
Титаны долго и упорно боролись за свое место под солнцем, но со временем уступили хитрым и напористым соперникам. Их это даже не расстраивало, хотелось передохнуть и остаться в тени на время.
И ушли те, кто не противился на край света, и разбрелись они по миру дальнему и ближнему. Боги захватили власть над миром, и понимали они, что не обойтись им без предшественников своих, и старались привлечь их всеми правдами и неправдами на свою сторону.
Среди них был и титан Астрей, который любил звезды – эти таинственные и далекие светила. Это Он разбросал по небесам первые звезды, которые должны были как-то рассеять мрак на небесах.
Звезды и ветер – вот то, о чем заботился Астрей. Он трудился над созданием продуваемого и освещенного всеми ветрами мира. Он с радостью порождал тот свет, который и должен был принести людям радость и вдохновение. Таковы были и дети его – таинственные и прекрасные, которые появились на свет от любимой жены, богини утренней зари Эос.
Он был благодарен ей за те светлые и прекрасные чувства, которые она к нему испытывала в самом начале, и за детей, ею рожденных. Это потом Зевс превращал в звезды первых героев, но сначала порождал звезды титан Астрей. Когда Громовержец посмотрел на небеса и несколько увеличил их количество, самые главные из них давно уже сияли, они были так прекрасны и таинственны, что тот просто решил добавить немного и собственного света. И среди них любимым детищем титана была звезда, которую он называл Люцифер. Ему казалось, что свет ее был ярче, и расположена она была выше других, и так часто смотрел на нее Титан, что понял Люцифер со своей высоты, что с ним никто не сравнится. И уверенность эта со временем крепла в его душе. Он и не подозревал тогда, что все может измениться вдруг.
№№№№№№№№
Сначала он радовался миру, который ему подарили родители, и светил для них так, что готов был раствориться от усердия.
Но когда заметил, что они, как должное принимают дивный свет, то стало ему немного грустно, печально даже. Что же это значит, почему такое отношение к нему? Только в первый момент и замечают, и восхищаются, а потом появляются другие звезды, и отношение становится другим? Он так привык к всеобщему вниманию, что никак не хотел мириться с равнодушием.
Заметил он, что и на земле стали происходить какие-то перемены, и в небесах, его сиятельная матушка, все чаще куда-то исчезала, и ее долго не могли нигде найти. Отец старался делать вид, что ничего страшного не происходит, но он уже знал, что она украла для себя какого-то смертного, и радуется тому, что его век так короток, и она может скрасить его грустную жизнь.
– Я вернусь к мужу, ведь он бессмертен, а этот несчастный – совсем другое дело, – говорила она.
Этого не мог понять Люцифер, но Эос не нуждалась в их понимании, она делала то, что ей хотелось.
Так Люцифер впервые узнал, что такое предательство, и мать родная своей легкомысленной беззаботностью пояснила ему, как это бывает в жизни.
Но это оказалось такой мелочью в сравнении с тем, что началось на земле потом, когда боги освободились из утробы Кроноса и стали воевать с целым миром.
Впервые Люцифер пожалел, что он не стал вмешиваться, не тронул младенца Зевса, когда того прятали от прожорливого отца. Может быть, от него и стоило избавиться, но ведь они не остановились. Они, так или иначе, расправились со всеми его братьями-титанами. Он едва отыскал Атланта, он взирал на страшные муки Прометея, и даже заглянул в бездну, где томились те, кто не собирался так просто покоряться. Какой плачевной оказалась их участь. И после жуткого этого путешествия, Люцифер понял, что никогда больше он не будет счастливым и беззаботным.
Так в душе Светоносного появилась сначала печаль, а потом и ярость. Он видел, как носился по миру задорный Посейдон, то корабли топил, то ветры захватывал в свои объятия. Очень редко он видел вторжение в этот мир из своего подземного царства мрачного Аида. И уже готов был поддержать Деметру, после того, когда тот осмелился похитить Персефону, но его вмешательства не потребовалось, они как-то договорились, и все убедились, что дочь Зевса его любит. Вот этого Люцифер никак не мог понять, но он уже давно многого не понимал.
Глава 21 Большие перемены
Последняя его надежда была связанна со смертным Одиссеем, которому удалось немало сделать, и даже Трою, оттуда был последний возлюбленный его матушки, разрушить. Но когда тот стал бессмысленно скитаться по миру, а потом на острове волшебницы застрял, понял Люцифер, что ни на кого из богов и смертных он надеяться никак не может.
Свет его был таким же ярким и таинственным, как в былые времена, он еще дарил вдохновение поэтам и художникам, но не было в нем того тепла, появились холод и одиночество.
Если тогда это кто-то и заметил, так это был повелитель муз красавец Аполлон, который тогда вознесся на свой Парнас, и никто даже не догадывался, как мало этот юноша значил без Люцифера. Сам он о том знал, потому и всполошился.
Ему не нравилась грустная музыка, печальные песни, которые стали распевать его творцы, прославлявшие одиночество, ведь это бросало тень и на него самого, и в новом свете показывало все его недостатки и просчеты.
Тогда, поздно вечером, когда разбежались все его музы, и обратил он взор с Олимпа к Люциферу. Но тон беседы не мог понравиться лучезарному:
– Что там с тобой происходит, ты дурно на моих муз и их подопечных влияешь, мне не нравится все, что они в последнее время творят.
– А разве я что-то тебе должен, мы ни о чем не договаривались, – отрезал Люцифер.
Аполлон слишком поздно понял, что разговаривает он не с Паном, который все вытерпит, а с богом света, но и остановиться в своей заносчивости он уже никак не мог.
– Ты создан был для того, чтобы мир освещать, и не стоит забываться, займись делом.
– А ты создан был не для того, чтобы плодами чужих трудов пользоваться, тебе вообще никакого света не надо бы давать, – отрезал Люцифер.
Они, вероятно, наговорили бы друг другу немало гадостей, и неизвестно чем бы вообще все это закончилось, если бы Пан не встал между ним.
Смешно и грустно было видеть добродушное чудовище там, где Аполлон ссорился с самим Люцифером, и это после того, как они с Паном музыкальное соревнование устроили. Но Пан потерял страх, а может, никогда не имел его, потому он и появился снова, рискуя собственной шкурой, но из всего делал забаву – весельчак этакий.
– Оставь его, – обратился он к Аполлону, зла на которого не держал никогда, – он и без того много для нас делает, и мы должны быть ему благодарны.
И взглянув на бесстрашного Пана, он отошел в сторону, решив, что поддаст ему хорошенько, когда Люцифер исчезнет с его глаз, чтобы у того не нашлось свидетелей и защитников вдруг. Но чувствовал Люцифер, что пыл его ослаб, остановил его Пан вовремя, и если благодарить не станет, то и ругать не за что.
Глава 22 Изменилась расстановка сил
Но в тот момент они еще не ведали, что после этого разговора изменилась расстановка сил. Все дальше уходил Люцифер от тех, кто считался носителями света – его порождением, и все ближе подходил он к тем, кто все время оставался во тьме, да и сам был неприятным созданием.
С грустью думал он о том, что красота, внешний блеск и даже таланты еще ничего не значат. Если холодна и пуста душа, если ты стремишься к вершинам Олимпа, забывая о более мелких, но более важных вещах, которые никак не были названы пока, но от этого они не перестали в мире существовать.
Люцифер в те дни понял, что ему не хочется сиять, выкладывая всю свою душу для того, чтобы такие как Аполлон только отражали его свет и при этом надувались от собственной значимости.
В замешательстве был и Аполлон, когда он смог рассуждать здраво, то сразу же поспешил к Артемиде, и не сомневался, что она слышала обо всем, что происходило между Олимпом и небесами.
– Что это на тебя нашло, Братец, ты все еще не усвоил, что Титанов обижать не стоит, даже прикованного Прометея, не говоря уж о Люцифере, хранящем свет, которым ты бессовестно пользуешься.
Аполлон ждал поддержки от сестры, а она набросилась на него с упреками, и тогда он брякнул первое, что пришло на ум.
– Это твой Пан меня так разозлил, что я уже не знал, на ком и зло срывать.
– Если бы Пана там не оказалось, ты бы вообще свет и покой потерял, скажи спасибо, что он там был и Люциферу, кстати понравился.
– Ему только этого не надо.
