скачать книгу бесплатно
Они еще немного постояли друг перед другом, а как только художник на миг отвернулся, незнакомец исчез. Не ушел, а именно исчез.
№№№№№№
Сон, видение, призрак. Судя по всему, пришел он из грядущего. Какие странные вещи порой происходят в этом мире.
Художник видел человека, который в своем времени, взглянув на полотно, узнает себя, и, наверное, будет удивлен еще больше, чем он теперь.
Мы привыкли верить в неповторимость человеческой личности и жизни. Но все в этом прекрасном мире повторяется снова и снова, и он только что получил животе подтверждение тому.
Под луной нет, и не было ничего нового. И он готов был многое отдать, даже свой невероятный талант за то, чтобы заглянуть в грядущее, узнать, что же и как там с ним будет.
– Знания умножают печали, – прозвучало у него перед самым ухом, хотя в мастерской больше никого не было.
Или нам только кажется, что никого нет, а то время как незримые духи, пришельцы из прошлого и грядущего все время где-то рядом.
– Там все так страшно? – спросил художник, – что лучше не видеть и не знать.
– Еще хуже, чем кажется, – послышалось рядом.
– Пусть так, но я хочу видеть и знать, как это будет потом.
Послышался странный низкий смех, заставивший его поежиться, но Мастер был страшно упрям, он никогда не отступался от желаемого. Это было его радостью и его бедой.
Глава 18 На том и этом свете
Они собрались на этом клочке земли в Гефсиманском саду. Демон мгновенной смерти, бывший когда-то богом войн Аресом, Демон печального образа —несомненно Дионис в прошлом, и Демон обольститель, ну конечно дреной Адонис, не могла не появиться и Афродита в облике Марии Магдалины
Последним появился наш старый знакомый Мефистофель, но не один, он привел с собой Архангела Михаила, надо же было показать им нового героя, он тоже наверняка был кем-то там, в античном мире, хотя кем именно они пока не выяснили.
Все они говорили и думали об одном и том же – о повелении бродяги – пророка, одного из десятков, который выдавал себя за миссию, за нового бога, родившегося на земле, чтобы спасти мир от уничтожения.
Сколько уже таких появлялось в Иерусалиме, сколько еще будет приходить. Как найти среди всех самозванцев настоящего пророка. Да и есть ли настоящий? Если верить Иоанну Крестителю – есть, только тот самый Иоанн уже лишился головы, а чудотворец и не подумал его спасти, и как же можно верить Иоанну?
Это потом, когда все совершится, им легко будет говорить о том, кто прав, кто виноват, кто палач, а кто жертва? А когда ничего не известно, что же сделать, что предпринять, чтобы найти одного единственного?
Они видели, что их лишали покоя, снова толкали куда-то, ничего не объясняя: пойди туда не знаю куда, принеси то, не знаю что. Вот и в тот день они оказались рядом и с тревогой смотрели друг на друга. Каждый из них ощущал беду, нависшую над ними и над миром. И кто-то ярился от того, что все они были бессмертны, им не удастся улизнуть так просто, придется оставаться тут, чтобы не случилось, какие бы испытания не выпали, они будут Князя Тьмы превращать в Хранителя света и все расставлять по своим местам.
Сильные, властные, дерзкие, они понимали, что настоящую беду им принесет невзрачный и слабый телом человек, который будет самым незаметным среди прочих. Но он умеет задурить им головы и показать все прелести той новой веры, которую он и принесет с собой.
Но сами виноваты, раз не смогли сохранить свою дивную веру, то должны бороться с чужой.
Единственный из всех собравшихся, Демон смерти не особенно волновался. Он вообще никогда и ни о чем не переживал, закалился как сталь, а может таким и уродился с самого начала. Бог войны всегда в любом мире востребован, Арес в том не сомневался.
О чем волноваться, если смерть несет душе покой. Он только отправлял ее по адресу, не беспокоился, когда все было заранее решено и предусмотрено, никогда не ошибался, приходил за теми, за кем и следует приходить. Арес освоился в новой роли лучше своих собратьев, это надо было признать.
Глава 19 Заговор отверженных
Заговорщики смотрели настороженно, понимая, что на этот раз он пришел за кем-то из них. И надо было прощаться не только с властью, но и с жизнью самой.
Но почему он медлит, зачем загадывает им такие загадки? Тут любой может от неопределенности руки на себя наложить. Но никто из них не решился его торопить, смерть может оказаться невероятным благом для них. А что, если потом, когда все свершится, живые позавидуют мертвым?
А может быть, он явился за всеми сразу, потому и не называет никого по имени. От неизбежности и обреченности у Архангела мурашки побежали по телу. Он вдруг понял, ощутил каждой клеткой, насколько ему хочется жить, как горько и больно уходить сейчас, еще ничего существенного не успев сделать, замереть где-то на середине и растворится в этом пространстве – все, что угодно, только не это. Разве не ясно, что ему рано уходить, что он должен остаться.
И невольно приходилось думать о том, каким он предстанет в вечности, на том суде, где нет, и не может быть адвокатов и никто не станет защищать. Тогда черное окажется черным, а белое белым, и судей не убедить в обратном. А хотелось там выглядеть как можно лучше. Но возможно ли такое?
Чтобы немного оживить их всех, всколыхнуть, Мефистофель стал рассказывать о знаменитом ученом, который как Сизиф решил не уходить в назначенный час, захотел остаться и пережить все. что проворонил в свое время снова и снова.
Они вдруг подумали о Фаусте, который через несколько веков, в своих творениях воскресит их, и вернет к жизни далекое прошлое. Но, вероятно, он не просто воскресит всю эту картину, но и постарается сделать каждого из них как можно ярче, обнажит лучшие их черты. Он покажет те причины и те обстоятельства, которые побудили каждого из них действовать так, а не иначе. Ведь и бродячий философ покажет, как мало зависит от самого человека, как много от небес и от того мира и времени в которое забросила их судьба.
А каждому роль досталась еще та. Это все они прекрасно понимали. Потому и становилось порой особенно больно и грустно. Но никто не смог бы уйти от предначертанного.
Они и предположить не могли, когда и где появится этот Фауст, сколько им еще ждать этого прихода. На Евангелистов рассчитывать не приходилось, они такое напишут, непонятно, что и откуда взять могли. Здесь нужен был совсем другой персонаж, другой мир и другое время, потому что большое видится на расстоянии, а великое на очень большом расстоянии.
И самое смешное, что Фауст из грядущего их интересовал больше, ч ем пророк, казнь которого не за горами.
№№№№№№№
Сколько времени пройдет, прежде чем на обезумевшей, исковерканной земле появится Фауст. И он будет стремиться к тому, чтобы в мире, обезумевшем от атеизма, сохранилась хоть какая-то вера. И надо было дождаться того времени, когда в мире победит Дьявол. Он останется единственным повелителем, потому больше некому. И в бессмертной драме он станет главным героем, но без Демонов-помощников не сможет обойтись. И всем демонам и героям в этом мире найдется место. Но сколько же времени еще придется ждать всего этого? Выживет ли мир, будет ли он существовать тогда в привычном виде?
Они жили в разных временах и ждали Фауста, чтобы быть запечатленными, увековеченными. Они вспоминали о пережитом, оправдывали себя и обвиняли других. Все это было очень важно для Демонов, под масками которых скрывались древние боги.
Но пока не было Фауста, никто и ничто не могло изменить существующий порядок. Они ждали возвращения из небытия Фауста, как когда-то Спасителя. Он не мог не оправдать их ожиданий.
Фауст должен был вернуться, потому что на протяжении многих веков он обречен был уходить и возвращался, совсем как славянские волхвы, не покидание нас никогда.
Глава 20 Что дальше?
Фауст должен был стать их прокурором, их адвокатом, их Евангелистом и судией. Князь Тьмы говорил, что появится он только в веке 17 или 18, а потом в 20, в первой его половине, а точнее даты они и не знали. И он будет знать, так, как знают они, что без них бы не существовало Христа.
Мальчик построил странный мир, в котором не было ни бога, ни дьявола. Он родился в семье священника, все его дяди и дедушки были богословами и служителями церкви с незапамятных времен. Но ко времени его появления на свет, а потом взросления с миром что-то случилось. И богословы, жрецы, религиозные философы – все исчезли даже из душ их, из памяти, не только из видимого мира.
Долгими вечерами, еще совсем маленьким слушал он истории и философские беседы, где ему почти ничего не было понятно, но он не уходил от них, а они не прогоняли его. Но взрослые и подумать, и представить не могли, как через четверть века они отразятся в его творчестве. Его и тогда интересовали те персонажи, о которых они не говорили, а если и говорили, то не называли их имен. Он задавал каверзные вопросы о вечном противнике бога, желая вывести их из себя, узнать что-то новое в пылу споров.
Отец был удивительно терпелив, никогда не раздражался. Он только ясно чувствовал смуту в душе того, которого в честь воинственного героя, отвергшего смерть, назвали Фаустом. И эти вопросы (и это было видно) задевали его за живое. Его словно бы испытывал на прочность вечный противник в лице сына. Но он не знал, что же сделать такого, чтобы мальчик не оказался в их власти.
Странные тени и видения во снах его становились все яснее. Фауст смутно догадывался о том, кто они такие. И он перелистывал старинные книги, желая узнать о них как можно больше. По крохам вырисовывались портреты этих персонажей, они оживали в его воображении. Пока он не звали своих Демонов, не поминал имени Мефистофеля, но все это только вопрос времени, скоро они прорисуются и явятся, обязательно явятся к нему.
Он знал, какую важную роль тайно или явно они станут играть в его «Божественной комедии». Но образы их все время ускользали, растворялись где-то во мраке. Он не мог больше увидеть и услышать их. Они жили своей жизнью, короткие обрывки которой запечатлелись в писании. И никогда не сомневался Фауст, что пришел он в этот мир отнюдь не в первый раз.
№№№№№№№
Мальчику совсем не хотелось, чтобы его главное повествование увидел Отец. Он смутно догадывался о том, что это не только ему не понравится, но оно может убить его. А этого совсем ему не хотелось в те дни. Он сознавал, что его «Божественная комедия» была значительно страшнее той, итальянской. Вряд ли что-то подобное мог пережить, а потом и написать Данте.
Отец и не мог этого увидеть и узнать, он вскоре умер. Хотя, если поверить в то, что на небесах все известно (а как не верить этому), знать, что близкие и после ухода из этого мира внимательно за нами следят, тогда он должен был читать эти строки. Но и помня о том, он никак не мог отказаться от того, что было создано им в те дни.
Фауст всегда понимал и знал, что главным его героем станет Люцифер, Тот самый бог Утренней звезды, хранитель света, который в средневековье, где досталось всем солнечным богам, стал Князем Тьмы. Все его беды начались только потому, что его угораздило жить в смутные времена, когда люди перестали ценить свет, и снова решили вернуться во тьму
Ведь не виноват Фауст, что солнечный бог, ставший повелителем Ада, являлся ему в видениях и казался самой трагической в мире фигурой. Конечно, кто-то посылал ему эти сны, кому —то нужно было стерпеть верхний слой в великой картине, чтобы открылся тот, другой, настоящий шедевр, на время спрятанный от глаз.
Но кто поверит, что это было только его желание, стремление и воля. Нет, он только еще одна жертва, брошенная на алтарь нового бога. А сколько их было, именитых и безымянных? Кто считал их за все эти века. Их никто не воскрешал и никогда не воскресит, воскрес только один – единственный. И он остался в объятиях единственной своей возлюбленной, имя которой Власть. А вокруг него уже теснились другие персонажи этой удивительной истории, у которой было начало, но еще не было финала.
Глава 21 Дойти до 9 круга
В свое время Данте дошел до того самого 9 круга, но наверное было еще не время, потому Вергилий и увел его прочь. Для Фауста такое время настало. Он понимал, что они должны были либо все вернуть на свои места. Либо погибнуть окончательно, как погиб когда-то древний Рим.
Фауст немного удивился, когда увидел всех Демонов сначала во сне, а потом и наяву. И за их масками явно скрывались древние боги, он даже знал, кто есть кто, ведь в свое время он был прекрасным ученым. Вглядываясь в их лица, понимая, что они не очень ладили между собой, он пытался угадать, кто из них друг, кто враг, но понял, что праздное это занятие, тут без Мефистофеля точно не обойтись, только он что-то знает наверняка и может быть даже захочет сказать, открыть великую тайну.
Но перед каждым из Демонов он испытывал вину, старался каждому отдать должное в своем творении. Но что за странные мысли теснились в сознании мальчика?
Комедия увлекал его с невероятной силой. Казалось, что он охватит всю его жизнь, станет жизнью самой, ему не будет конца и края.
– Для этой книги и целый жизни мало, – размышлял он, листая все новые и новые книги. И хватит ли у него времени, чтобы написать свой ад и свой рай.
Фауст ликовал, ощущая себя гением и единственным в мире творцом. Он чувствовал, что так же должен был думать и весь оставшийся мир. И странно, если все они этого не понимали. Но они еще не могли знать, какое творение он им готовил. Оно должно было потрясти устои нового века, и поведать о том, другом мире, где прошлое соединяется с грядущим. А главное, в мире этом он оставит Хранителя света. Догадывается ли о том Мефистофель, как знать, но он будет плясать под дудку творца, у него просто не останется никакого выбора
№№№№№
Бывают времена, когда лучше забыть о реальности, и погрузиться в свои творения, и там обрести реальную жизнь, а потом спасти и тонущий мир.
А настоящий мир стервенел на глазах. Он существовал где-то совсем в другом измерении. И этому миру не было дела не только до Хранителя света, но и до распятия Христа, того, которого он отправил на казнь, постарался забыть о его существовании.
Вспыхнул бунт бессмысленный и беспощадный, самой горячей точкой на планете стали наши земли. Сколько жертв, сколько пострадавших в бессмысленных схватках.
Священники вообще были расстреляны первыми, и кровавый их вождь заявлял, что чем больше их будет уничтожено, тем лучше для их эфемерного счастья.
Хорошо, что отец не дожил до тех времен, и умирал в мирном и тихом году, не зная, каким кошмаром все для него обернется.
Если кто-то и торжествовал в их мире, так это председатель ЧК, как же его звали – Феликс кажется, вот кому в этом мире было настоящее раздолье, когда мир, словно камень Сизифа неизменно катился в пропасть.
Феликс всем миру грозил расстрелом, даже под пытками и казнью, не вырвет он от них признания и любви, спесивый поляк, их всех люто ненавидевший, сделал только одно доброе дело, он рано убрался из этого мира – вот в каком мире все они вдруг в одночасье оказались.
Комиссары не образованы, глупы, вечно пьяны, потому что на трезвую голову вершить такого невозможно, и особенно жестоки ночью во тьме. При свете такие бесчинства никто не смог бы творить. Все Калигулы и Нероны кажутся ангелами рядом с этими, но самое главное – они все ничтожны, вот что угнетает теперь больше всего, а еще то, что те, кто по определению был ничем, теперь хотят стать всем, схватив в руки наган или прировняв к штыку перо.
Нет для них никаких запретов, и заповедей у них нет никаких, да и не может быть. Он никогда не станет о них писать, даже если будет умирать от голода. Потому и возник Люцифер, и все молодые боги, ставшие в один миг Демонами, все, кто были с ним. Когда наступает конец света на земле, проще сбежать в другой мир, спрятаться в другом времени, это дает хоть какой-то шанс на то, чтобы выжить и уцелеть, если не в реальности, то на страницах своих книг.
Часть 2 Иллюзии и заблуждения
Глава 1 Середина 20 века
В тихой комнате Фауст листал журналы. А потом снял с книжной полки два альбома – Рубенс и Рембрандт – король художников и художник королей – так они называли первого и нищий темный гений, его прямая противоположность во всем.
Он и сам не понимал, почему его ухоженные красивые руки потянулись именно к этим альбомам.
Фауст разглядывал темные старинные портреты, словно хотел там что-то такое отыскать, думал о течении времени, и о мире, который ушел и был потерян навсегда. Он думал о тех людях, которые жили тогда, любили и страдали, ушли и никогда больше не вернутся. Он не сможет с ними никогда встретиться в том пространстве, которое называется реальностью, но ведь существуют и совсем иные миры, где это возможно.
Сила воображения и писательского таланта способна была многое изменить и невозможное сделать возможным. Фауст чувствовал всей кожей, что может заставить их встретиться, свести в одно место. В первый раз он понял, как много от него зависит.
Но кто и когда подбросил Фаусту этот свиток с жизнеописанием, или вольным повествованием о жизни двух художников, ведь из-за него он начал листать эти альбомы живописи и переноситься мысленно (а порой казалось не только мысленно) в другие эпохи.
Это было необходимо, чтобы почувствовать себя Художником – Мастером, чтобы хоть немного отвлечься от реальности.
Фауст снова перечитывал это странное повествование, и оно почему-то влекло и не отпускало, словно там была его собственная судьба, а вернее, два возможных варианта судьбы. Ему нужно выбрать что-то одно из двух, или кто-то уже сделал за него этот выбор? А почему бы и нет, но кто из Моцарт, а кто Сальери. Ведь не бывает света без тьмы и гения без злодея.
Но у него возникло странное подозрение, что перед ним два гения и злодея в привычном понимании этого слова там нет, может ли быть такое? Надо было погрузиться в контекст и убедиться в том, что он был прав. Живопись – чужое искусство, но какое притягательное, смыслы его протянулись сквозь время и пространство. Они помогут разгадать многие тайны, он в том не сомневался.
Глава 2 Совмещение времен. Король художников
Волна стремительно понеслась к берегу. Юноша рисовал на песке великолепные полотна, которые были тут же безжалостно смыты. Но он не печалился, а смеялся, потому что знал, что создаст творения еще лучше. В том, что эти картины были так хрупки, была какая-то своя несказанная прелесть, и некому было сожалеть о том, что творения бесследно исчезали. Их пока еще никто кроме самого творца не видел.
Ему необходимо было совершенствоваться, потому что он надеялся достичь высшего мастерства, а оно достигается только после невероятных усилий.
Сколько уникальных полотен растворилось в бескрайних морских просторах, этого никто никогда не узнает.
Потом Пауль возвращался домой усталый, но почти счастливый и переносил лучшие рисунки на бумагу. Возможно, потому они и казались такими завершенными, такими великолепными с самого начала, и поведавшим о том титаническом труде, в постижении мастерства. Ведь со стороны казалось, что ему все слишком легко дается. В этом был уверен даже самый строгий из его критиков – старший брат Филипп.
Больше всего он волновался и опасался за судьбу Питера. Он всегда общался с людьми искусства и мог себе представить, что за судьба ждет его младшего брата. И когда волнения эти вырывались наружу, Питер говорил:
– Я буду королем художников.
Но говорил он это не потому, что так безоговорочно верил в собственный гений, а подчеркивал, что никогда не позволит слабостям торжествовать, никогда не подчинится страстям, которые легко губят любого, а человека творческого в первую очередь. Невероятная сила и воля проступала в его сознании с самого начала.
Никогда Питер Пауль не обещал, что он откажется от живописи, потому что знал точно, что не сможет исполнить такого обещания. Живопись была смыслом его жизни, его верой и надеждой, без нее жизнь теряла цвета, запахи, вкус.
Но Филипп никогда и не требовал от него таких обещаний. Он знал, что был Тициан, тот, кто беседовал с королями и кардиналами, и они нуждались в нем, хотя его судьба для живописцев была скорее исключением из правил. Но этот великий итальянец оставлял надежду и для его брата. Он обещал себе, что сделает все возможное и невозможное, чтобы Питер не уподобился тем несчастным, которые ходят с протянутой рукой, остаются вечно грязными и пьяными и рисуют таких же нищих и убогих, как и они сами. Потом раздают бесплатно свои творения тем, кто никогда не сможет оценить их, и все время жалуются на судьбу и проклинают мир.
Не бывать этому, только самое лучшее, только портреты королей, и станет он не только королем художников, как сам заявляет, но и художником королей, а без этой цели не стоит брать в руки кисть и тратить деньги на холсты и краски.
– Ты будешь художником королей, – пообещал ему Филипп.
Порывисто взглянул на него юноша, но ничего не ответил.
Он знал, что в жизни можно добиться многого, если точно знаешь, чего тебе хочется.
№№№№
Когда Филипп знакомил его с учеными, философами и писателями, то он не говорил о талантах брата своего. И когда тот начинал рисовать собеседников, да так, что любой из них торопел, бросив взгляд на рисунки, они приходили в восторг и неизменно уносили рисунки с собой. Они говорили, что наступят те времена, когда, когда они и приблизиться к нему не смогут.
Он только улыбался. Его не волновал собственный триумф, он знал, что так будет. Он был уверен, что пришел в этот мир, чтобы запечатлеть его на своих полотнах.
Трудно было вспомнить, кто первый сказал о том, что юноша так дивно талантлив, но портреты вельмож красовались во всех домах знати, и не сегодня, так завтра их увидит король, и вот тогда…
С легкой руки этих людей он отправился в первое путешествие и оказался при дворе английского короля. Это было только начало, потом король испанский, и французский с великой радостью принимали молодого художника, и везде он был дорогим гостем. Теперь уж и сам Тициан, будь он жив, позавидовал бы молодому художнику, его уму и невероятному обаянию, его громкой и всеобщей славе. Он стремительно взлетел и стал художником королей, но не просто стал, он им оставался всегда.
Глава 3 Друг другу мы тайно враждебны
Говорят, что если бог что-то одно дает, то забирает другое. Обласканный всей Европой, Питер, вероятно, должен быть несчастен в любви.
Но кто сказал вам такое? Как только он вернулся домой, так и встретил свою Изабеллу. И влюбился, да так, что все 17 лет их совместной жизни только ее и боготворил, и изобразил с такой любовью и восхищением, что даже у скептиков, никому и никогда не веривших, не возникало никакого сомнения, что она единственная и любимая женщина в его жизни. И в этом живописец противостоял распущенности всей богемы и был слишком высок и горд для того, чтобы пускаться во все тяжкие, передвигаясь от одной юбки к другой, заводить целый гарем натурщиц, прикрываясь любимой живописью.
