скачать книгу бесплатно
И хотелось сказать, что ему надо было идти к священнику, хотя их теперь днем с огнем не отыскать, но все-таки. Там он мог найти какое-то утешение, хотя оно ли ему было нужно?
Фауст после этого вторжения никак не мог очнуться и пробудиться. Он понимал, что слухи оправдались, Поэта и на самом деле больше нет в живых. Но и его боли все усиливались, а время, когда он чувствовал себя спокойно, становилось все короче. Надо будет сказать Марте, чтобы она не беспокоилась, не искала встречи, не кликала беду, ему больше не помочь, а вот себе и своим близким навредить она еще может.
– Ты упрекаешь меня в чем-то, – мысленно обратился он к гостю.– Из твоего кошмара моя жизнь и на самом деле может показаться раем. Хотя это только иллюзия, у каждого свой ад. Но как можно измерить какой ад страшнее?
Глава 10 Общество анонимных литераторов
Те, кто приходили к нему все реже, говорили порой, как на широкую ногу живут заслуженные литераторы (их обычно не называли писателями), те, кому удалось совпасть с властью, на нее работать. Ими восхищаются, их печатают огромными тиражами и награждают. Они короли, только голые и жалкие какие-то и все-таки короли, ведь они попали в узкий круг приближенных к тирану, чье имя лучше не называть никогда, целее будешь.
Но Фауст не завидовал им, он лучше, чем многие знал, какую цену пришлось им за это заплатить. Всегда надо было платить, но здесь и теперь цены поднялись выше небес, и потому они где-то в аду самом остаются, хотя пока этого не чувствуют. Но каждый шаг толкает их к пропасти, и вряд ли кому-то удержаться над этим обрывом, не свалиться в Пекло.
Бог, если он и был когда-то, то давно исчез и отказался от них. Еще мальчишкой он спорил о том с отцом – профессором богословия, и очень хотел, чтобы тот его в чем-то убедил. Но доводы его были туманны. И веры в душе не прибавилось тогда, а потом и та, какая была, куда-то испарилась внезапно.
И тогда сначала во сне, а потом и в реальности увидел он блудного сына. И почувствовал, что это его роль в странном мире, который надвигался диким заревом всех бунтов и революций на древнюю Москву, град столько всего знавший и переживший на протяжении самых жутких веков.
Отец давно умер. Но он никогда не понял и не принял бы того, что главный героем его комедии стал именно Люцифер, а его Бог оставался только несчастным созданием, вечной жертвой. И он увел его от бога и света. Тот, кто должен был именно туда и привести. И в том странном мире оставалась только пустота, которую быстро заполнили бесы всех страстей и мастей. Со временем их будет становиться больше. Хотя страшнее, чем люди бесов нет.
№№№№№№№
Но почему он должен верить тому, кто бессилен перед властью земной, как он может получить небесную власть, как он спасет всех остальных? Да и собирался ли спасать?
И в дни сомнений и переживаний Фауст все чаще смотрел на огонь в камине, и на огонь свечи, горевшей во мраке перед ним, а потом безжалостно сжигал черновики комедии, может быть, желая убедиться в том, что они сгорят на самом деле. И они горели ясным пламенем. Исчезало все, что было написано, во что он вкладывал всю свою душу, на что еще недавно возлагал самые радужные надежды
Горящие рукописи – это настоящее безумие с его стороны, но как полыхал этот странный огонь, пожирая мечты, страсти, тот неповторимый мир, который он пытался сотворить. Ад был по-настоящему ужасен, Данте бы там точно не выжил, а рай, он не видел и не мог нарисовать свой рай, потому его и терзали сомнения.
Глава 11 Начать с начала
Черновики становились золой, что подтверждало – он на правильном пути, надо выводить Люцифера на белый свет. И писать комедию он начинал снова. Ничего в принципе не меняя, потому что в главном взгляды его оставались неизменными. Менялись только имена героев, место действия, какие-то детали, помогавшие показать все точнее и ярче.
Падший ангел был одним их апостолов. Первый поэт столетия пытался поднять его до небес:
Да, я возьму тебя с собою,
И понесу тебя туда,
Где кажется земля звездою,
Землею кажется звезда.
Вроде бы так замысловато он изъяснялся тогда, хотя даже те строчки стихотворений, которые он слышал, всегда безбожно путал. Но это был особый случай. Он почувствовал, что есть еще один человек, который усомнился в правоте мирового творения, и по-своему все видит и понимает.
Только не Демона надо поднимать до небес (он понял это значительно позднее), а вернуть других богов, тех, кто был до Иисуса. И почему они считают, что заблуждались их предки, жившие со своими богами не одно тысячелетие, а они правы, приведя в мире нового, чужого бога и разрушившего этот мир до основания.
№№№№№
В тот самый момент он и увидел Чародея, последнего волхва на Руси – своего двойника, тот и появился в отблесках огня, когда сгорала рукопись. Он был так похож на знаменитого писателя.
Конечно, это Гоголь. Это он первым воскресил всех чертей и Демонов. Но ему хорошо было с ними заигрывать, живя в солнечной Италии. И тогда в России были скверные времена, но разве можно их сравнить с этими?
Видел Фауст, как тот сжигал второй том своего творения, тоже, наверное, хотел убедиться, сгорит или не сгорит. Все сгорело тогда. Не осталось никаких черновиков, ничего не оставалось. И этот человек, несчастный, одинокий, раздавленный, заставлял его довольно долго оставаться веселым, сильным и обаятельным. И они навсегда должны запомнить его таким.
Он отстранился от огня. Взял, не глядя, с нижней полки первый из двух десятков стоящих рядом, альбом. Только живопись великих европейцев еще могла отвлечь его от горестей и страданий. Она уносила душу в иные времена и пространства. Случайность (он никогда не верил в случайности), это был Веласкес. И его величественные мощные полотна он рассматривал снова и снова. Он смотрел на королеву и повторял на разные лады ее имя:
– Маргарита, Марго.
Бедная и несчастная, сколько ей еще суждено пережить, а у Мастера она только восхитительный ребенок. Он и сам был уже вольным странником в той эпохе. Картины, одна прекраснее другой, оживали перед глазами, и иллюзия становилась реальностью.
И он мог сидеть в каком-то заброшенном замке перед свечой, писать гусиным пером. Он не думал о милосердии, о пощаде, о палачах и жертвах, а просто переселялся в полотно романа или картины и творил свой мир, забыв о реальности, не в этом ли спасение для творца. Не потому ли они отказываются от много, порой даже от счастья, чтобы жить в другом измерении. Они просто хотят радоваться и грустить, там, а не тут, и постараться быть счастливым.
И хотя времена были глуховаты, да что там, просто страшны, но ему хотелось быть именно там, в той невероятно прекрасной эпохе.
И о чем было переживать этому насмешливому, часто унылому драматургу. Как он мог так яростно выражать свое недовольство.
Они были настоящими безумцами, если не могли оценить то, что имели, что было в их власти. Конечно, все познается в сравнении. Кто из них мог допустить, что реальность может быть такой, что может быть еще хуже, значительно хуже.
Глава 12 К новому свету
Это были наброски совсем иного романа. Он уже жил в его сознании и не давал покоя. Фауст уже прочувствовал тот путь, тернистый и тяжкий, по которому придется пройти. Не стоило в том времени оставаться. Лучше уехать в дальний городок и ждать своего Мефистофеля. Он появится и за известную плату даст все, и не только послужит, но еще и скучать не даст – это главное.
Не раз видел он во сне тот маленький немецкий городок и ждал терпеливо своего Мефистофеля. Но в душе его нарушился какой-то ритм, и реальный мир совсем перестал волновать, даже интересовать его. Фауст понял, что не способен в нем оставаться. В этом мире никогда ничего не случится, а ему еще нужны были какие-то чувства и переживания.
Он почувствовал, что вся его жизнь пройдет там, где жить совершенно невозможно. Но и уходить раньше срока он тоже не собирался. Он слушал Шуберта вместе с Маргаритой, гулял в старинном прекрасном, тенистом саду. Он уже видел и понимал, ощущал даже кожей, как будет в его вечности. Рано или поздно она нагрянет, и он видел, какой она может быть.
И в его снах эта картина все время появлялась. Она не могла быть случайностью и пустой фантазией, но сколько подробностей и деталей было в ней.
– Все сбудется, все так и будет там, – успокаивал себя он в такие минуты.
№№№№№
Все чаще наступали минуты отчаяния. Он терял представление о жизни, исчезала связь с реальностью. Он тосковал о театре, не видел и не слышал не только своих читателей, но и знакомых, прежде так любивших у них бывать. В душе оставалось ощущение катастрофы. А потом ее заполняла пустота, неизбежная после конца света.
Три поэта – единственные его собеседники, приближались к нему, и вели отчаянный спор, с невероятной силой доказывая друг другу свою правоту.
Он навсегда останется чужим в столице, и в мире, но надо было налаживать хоть какие – то связи, утерянные, казалось бы навсегда
«На свете счастья нет, но есть покой и воля» – тот, кто написал эти пронзительные строки, должен был немного запоздало примириться с богом. Об этом узнал и Снежный король, и задохнулся от горя и ужаса, отвергая и лекарей и лекарства, а они еще суетились вокруг него по приказу начальников – внезапно умирал первый поэт революции, как они его окрестили, умирал в сорок лет, как это можно было объяснить остальным. А они ничего не собирались объяснять, наглецы, дорвавшиеся до власти, бывшие все время ничем, и вдруг ставшие всем, или считавшие себя такими. Безумцы и палачи, только так можно было их назватьь
Но почему каждый из творцов так заканчивал жизнь. Но их бог должен был удалиться в пустыню и оставаться там 40 дней. Он тоже немало времени провел в одиночестве.
Тогда к Фаусту на огонек и заглянул наконец Мефистофель. Он мог и не говорить ни о чем. Все было ясно и без слов. Ему просто захотелось увидеть его в этом времени, еще живым, соскучился, наверное, бросив его на произвол судьбы здесь одного.
Глава 13 Мне страшно, бес
Какой-то господин явился на рассвете,
Сказал, что он мой друг, из прошлой жизни, но
Меня сомненье гложет, мне напевает ветер,
Что слушать не должна я те речи все равно.
Впускать его опасно, прогнать его – пустое,
Ведь одолел он время, и он меня нашел.
И кот шипит истошно: – Опомнись, что с тобою.
Ты не была наивна, и это хорошо.
Мудрец из старой сказки приснится мне внезапно,
И силы нет ответить, услышать тот совет.
Ведь это враг твой вечный, твой Фауст, и с азартом
Роль Маргариты снова играть, а силы нет.
Сбежит он, лишь услышит, что ждет его в объятьях,
Он вечный тот скиталец, а я хочу свой дом.
Какой-то странный город, тюрьма, его проклятья,
Но следую за ним я, совсем как в мире том.
И усмехнется Марта, она-то точно знает,
Что станет с Маргаритой, но зависть не дает
Ей встать, ей все оставить и по местам расставить,
В каком мы веке снова, какой там нынче год?
Старик он, под личной, с ним Мефистофель рядом,
И разве я сумею поверить им опять?
Пора мне просыпаться, мне той судьбы не надо,
Но кто там на органе пытается играть?
Реальность, сказки прелесть какие-то картины,
Какие-то поэмы нам в пору написать.
Когда уходят в осень последние мужчины,
Является к нам Фауст, чтоб драму разыграть.
Он молод и прекрасен, красноречив и вечен,
И если снова осень посмеет наступить,
То арфа в сером небе, и друг его беспечен,
И окрыляет снова тот горестный мотив…
Демон смерти и войны напомнил ему о том, что дни его сочтены, пора приводить в порядок свои дела и мысли, пора идти, просить прощенье, пора прощаться и прощать. Он и сам знал это не хуже, зачем же столько усилий тратить, но пути его неисповедимы.
Гасли свечи, мир рушился, от него почти ничего не осталось, и все-таки не верилось в то, что случится это так скоро, что он не сможет дописать свое главное творенние.
И было хорошее вино и фрукты (непонятно где и как он их достал), вернее, конечно доставала Марго, надо отдать ей должное.. И он мог еще испытывать удовольствие, даже наслаждаться едой и вином, возможно, понимая, что это последний пир… Фаусту припомнилась странная история о последнем пире поверженного властелина. Он написал когда-то что-то подобное, или читал где-то, только забыл до поры, до времени, а теперь вспомнил, старался восстановить и записать снова это повествование. Но сколько же усилий требовалось, чтобы появился небольшой рассказ.
№№№№№
И все-таки, что-то очень несовершенное, какой-то конспект, того, что могло бы быть повестью о древних временах, проступило на бумаге. Тогда это была так, разминка, шутка, а тут вдруг оказалась такой нужной, странно необходимой, и вещей историей. Потому что в мире нет ничего нового, все повторяется, правда, сначала, как трагедия, а потом фарс. Так он преодолевал страх перед надвигавшейся смертью.
Ему тоже хотелось покинуть мир вот так, как поверженный властелин когда-то уходил на глазах у победителей. В этом была какая-то своя прелесть.
Глава 14 Сон о Последнем пире
Закат был кровав в тот вечер. Об этом говорили все в Вавилоне. Страшно выли собаки. Люди прятались по домам. Сколько дурных снов приснилось, сколько пророчество было послано им. Это не могло быть случайностью. И в ужасе прятались они и пытались угадать и понять, что еще можно сделать, как им поступить дальше. Но что тут придумаешь, если мир рушится. И только царь, он словно ничего не видел и не слышал. Он не хотел никого слушать.
Когда во дворце появился жрец, Валтасар усмехнулся. Он жестом приказал ему замолчать и указал на ту комнату, где их никто больше не мог увидеть и услышать.
Жрец упал перед ним, но он не собирался его поднимать. Он усмехнулся, пусть в таком положении попробует ему рассказать, зачем пришел.
– Ты скажешь мне по великому секрету то, что известно всем, – говорил царь, – и я должен одарить тебя за это?
– Спаси себя и свой мир, – едва слышно прошептал жрец.
– Ты так наивен и глуп, что полагаешь, будто Вавилон можно спасти? – подступил к нему царь.
Жрец хотел сказать, что ни его, ни его мира ничто уже не спасет, но промолчал, ему не хотелось умереть сейчас, ему не хотелось встретить смерть в темнице, пусть это случится завтра. Ведь каждый миг жизни – это великое счастье. Жаль, что он не понимал этого прежде, совсем не ценил жизни своей.
– Значит, мой мир можно спасти, – задумчиво говорил царь, расхаживая по комнате, – а если нет, то какой смысл тебе было являться сюда, глупец.
№№№№№№№
Ничего и на это не ответил несчастный. Он и сам не знал, какая сила толкнула его к обреченному царю, намного проще было бы остаться дома и ждать смертного часа. Но он все-таки пошел. Возможно, взглянув в глаза царя, хотел понять, что тому известно, как спасти этот мир, и тогда и в его душе появится надежда, пусть призрачная, но все-таки надежда.
– Встань, – рявкнул Валтасар, – если ты знаешь, что завтра мы погибнем, то есть ли смысл так унижаться? Разве в последний день свой ничтожной жизни ты не можешь оставаться свободным и спокойным перед своим царем?
Как странно прозвучал этот горестный вопрос. Он и прежде знал, что их царь мог так повернуть все, что любого поставит в тупик, и получишь ты совсем не то, что ожидал, зачем пришел к нему. Ему нравилось так издеваться над людьми, особенно когда он видел их слабости. Все, что угодно мог он простить, только не слабость мужчины, даже мальчики должны были показать, как они сильны и несгибаемы.
Что было на это ответить, он просто хотел жить, в любом случае, в любом положении. Только теперь, когда персы стояли у ворот, он вдруг понял, как жизнь прекрасна, как она великолепна и как не хочется с ней расставаться.
– Они не оставляют пленных, – выдохнул он.– Мы должны покинуть город, пока еще есть возможность, о, мой царь. Надо бросить все и уходить.
– Конечно, не оставляют, уж меня и тебя не оставят точно, тогда о чем же нам с тобой так волноваться, если мы ничего не можем изменить?
Ничего на это не ответил жрец, властелин показался ему безумным.
Глава 15 Что это?
Жрец пытался понять, потерял ли тот окончательно страх или только рисуется перед ним, если они и на самом деле обречены.
– Они не оставляют пленных, им не нужны чужие жрецы, персы дики, и это будет не жизнь, – думал в это время царь, – тогда зачем думать о завтрашнем дне и пытаться что-то сделать. Часто смерть не самый худший выход из тяжкого положения.
Он и не пытался искать другой выход – царь решил оставаться воином и мужчиной.
– Иди, убирайся, покинь город, ты спасешь себя, если тебе так хочется жить.
И тут жрец в первый раз осмелел, он почувствовал, что ему больше ничего не угрожает, и он решил узнать:
– А тебе, имеющему все, тебе совсем не хочется жить?
Это казалось невероятной дерзостью, но вопрос был задан, и властелин решил ответить на него:
– Просто жить, скитаться на чужбине – нет, я был царем, царем и умру. Но ты им никогда не был, и тебе не понять этого, только твари, тебе подобные, хватаются за жизнь, готовы питаться падалью, и на все согласны, но я так не могу, не могу и не хочу. Я все сказал. Убирайся.
Он и сам удивился, что сказал такое, и когда слова были произнесены, он уверился, что все так и есть, что давно и мучительно он думал о том, и только сейчас смог озвучить то, что всегда было его жизнью.
Жрец незаметно ушел. Он никогда не был царем, и он не собирался умирать, тем более теперь, когда в пылу страсти владыка освободил его от всех обязательств, ему словно нужно было освобождение, позволение совершить подлость, предательство, но ему очень хотелось жить.
№№№№№№
