Лучезарный след. Том первый

– К слову, о Добрыне, – продолжил Милорад. – Он о тебе спрашивал.

– Как меня угораздило? Он из числа сочувствующих Гуляеву? Имя им – легион!

Сегодня ещё парочка умников привязалась ко мне с вопросом, мол, не стыдно ли, что чуть не угробила сыночка самого известного купца страны. Кто запустил в массы такую нелепую байку? Зорица? Она может. Надеется подтолкнуть меня к откровенности с ней? Почему-то, чем вздорней околесица, тем охотнее люди в неё верят. Обалдеть! Оказывается, я подговорила Лучезару. Да если б у неё имелась башка на плечах, а не пустой отросток с гуляющим ветром, то попробовала бы пошевелить извилинами. Как вообще со стороны может видеться, будто я облапошила подружку? Умники мне так и сказали, что я сунула её в омут и живу припеваючи. Разыскивают-то Лучезару. А гадина – я, получается.

– Нет. Просто о тебе.

– Ему, что, не хотелось посудачить о погоде? Или о ценах на нижнее бельё? Почему обо мне?

– Не прикидывайся, – Дубинин не нашёл последнюю бомбочку и взорвал всё поле. По логике, теперь над ним летают клочья серого пепла. – Всё ты понимаешь. Понравилась ты ему.

– О, да! Я козой пахну. Разве возможно другое?

– Говорит, что видел действительно страшные последствия заклятий. Ты ещё очень легко отделалась.

– Сейчас как стукну сковородкой по башке! – взъярилась я. – И ему – за компанию. Легко я отделалась! Выискался тоже!

– А я что?

– А ты повторяешь! – я схватила «Вестник ВГА», скрутила его трубочкой и шлёпнула Дубинина по макушке.

Он отобрал газетёнку во время второго шлепка и порвал на две части.

– Не бей меня, Гертруда, – пропел на мотив известной песни, – драка не красит дам.

Часы показали без двадцати пяти десять.

– Как это по-женски, – возмутилась я. – Назначить встречу и не прийти.

– Да, вы такие, – кивнул Дубинин.

Такие-такие.

И я такая.

Прямо изнываю от любопытства.

– Ну и о чём именно он спрашивал?

Потенциальный поклонник – не просто парень с другого этажа. Он принадлежит к совершенно иной категории парней.

– О чём обычно спрашивают? О том, о сём. И как тебя угораздило – тоже.

– Он, наверное, слышал, что сочиняют про меня и Славомира? – я остановилась за спиной Дубинина и посмотрела на свежее минное поле.

– Наверное, слышал, – кивнул Милорад. – Эту тему мы не обсуждали, потому предположу, что он из тех, кто не придаёт значения кривотолкам.

– А теперь по много раз отработанному сценарию ты должен назвать мне причины, по которым Добрыня мне не подходит. И удержать от неверного шага.

Дубинин хмыкнул.

– Про Добрыню ничего плохого сказать не могу. Тебе – зелёный свет.

Редко такое доводится услышать.

– Может, мне как раз нравятся те, про кого тебе есть что сказать плохого.

– Представь, я замечал. Я не против. Дело-то твоё. Только ты потом сама начинаешь ныть, называть мир отстоем и убиваться.

Ух! Началось! Иногда Милорад припоминает мне, как мучаюсь, если совершаю ошибки. Как страдала, когда влюбилась не в того…

– Дубинин, не сыпь соль на пряник! Подумаешь, поубивалась немножко! Тебя прямо раздувает от ощущения собственной правоты. А я повзрослела и никогда больше не стану слёзы от несчастной любви лить.

Я опять пустилась в вояж по комнате. Настроение, и без того гнилое, совсем испортилось.

– Я в курсе, – как можно ровнее проговорил Милорад, – что ты не являешься членом общества мазохисток, обожающих круглые сутки промокать себе глаза. Правда, в последнее время… Ну да ладно. Ты же это как жизненное кредо преподносишь. Может, поэтому вокруг тебя постоянно кто-то вертится. Людей подстёгивают труднодостижимые цели.

У меня челюсть отвисла. Я всегда думала, что только Дубинину и нравятся труднодостижимые цели. А себя к таковым не относила.

– Вокруг меня постоянно кто-то вертится? Где? Ау! Я одинока, как скелет верблюда в пустыне.

– Одинока ты оттого, что тебе никто не нравится. А желающих хватает. Меня не в первый раз про тебя спрашивают. Почти всё в жизни всегда есть дело выбора. Мы выбираем людей, вещи, еду, направление. По многим параметрам: цвету, вкусу, эстетичному виду, запаху…

– Оставим тему запаха!

– …возможностям, которые предоставляет предмет выбора, и последствиям, какие мы прогнозируем. Люди, как правило, интуитивно чувствуют, что следует выбрать. Если выбор ошибочен, значит они недопоняли интуицию. Ты не чувствуешь, следовательно предпочитаешь не замечать, что выбор есть. А у стороннего наблюдателя складывается мнение, что ты та ещё штучка.

Как по-разному мы видим одну и ту же картинку в зависимости от точки обзора.

– Вот как? – обронила я. – Повод задуматься. Скажи, а тебя не смущает, что Добрыня – оборотень?

Милорад резко повернулся. В глазах его читалось потрясение.

– Да ладно? Он сам тебе сказал?

– Нет, – я глянула вниз. Да до пола халат, чего ж я себя извожу?! – Предположила после того, как он принял меня за оборотня. Люди машинально начинают искать себе подобных, когда оказываются вдали от привычного общества. А ты не знал?

– Никто не знает, Добряна. И ты, получается, тоже, – Дубинин разочарованно вернулся к поиску бомбочек. – Про них с Храбром везде пишут, но без раскрытия принадлежности. Предполагать мы можем всё, что в голову взбредёт, а как оно там в самом деле… И да, меня не смущает, что он – Забытый. Я не фанат сословизма.

Вычислитель пискнул. Ягода вышла на связь. Милорад нажал на кнопку, и на экране появилась русоволосая кудрявая девушка. Симпатичная, в большой мужской рубашке, вид полусонный.

– Прошу прощения. Я проспала.

У них же утро, осенило меня.

– Ничего, – пробормотал Милорад. Я встала рядом, чтобы попадать в поле зрения камеры.

– Давайте знакомиться, – предложила Ягода и обошлась без нашей помощи, сама себе представляя новых знакомых: – Ты, как я понимаю, Милорад?

Дубинин кивнул. Хотя что тут уточнять?

– А это твоя названая сестра?

– Добряна, – подсказала я.

– Я мало поняла из письма. Давайте разжуйте в два голоса, что Лучезара вытворила.

Когда Ягода говорила, то старалась привлечь внимание к губам. Выпячивала их. Видимо, привычка. Как-то она очень эротично произносила слова.

Отвечала я. Да Милорад всех подробностей и не знал, потому удивлённо реагировал на отдельные фразы.

– Да-а-а, – протянула Ягода, когда я закончила. – Похоже на Верещагину.

– Послушай, она как-то обмолвилась, что ты можешь её заклятия снимать. Даже если другие Чародеи опускают руки, – перешла я к делу. – Мне больше не к кому обратиться, – последнее получилось умоляюще.

Она посмотрела на меня так пронзительно, так изучающе. В душу закралось подозрение: сейчас запросит уйму денег.

Я о людях отрицательно думаю чаще, чем они того заслуживают. Возможно, Ягода просто собиралась поинтересоваться, что ещё Лучезара о ней рассказывала. Но не стала.

– Могла, – веско объявила собеседница. – Сейчас ни в чём не уверена. Мы с Лучезарой давно друг для друга никто.

Почему-то я лишь в этот момент дословно вспомнила слова Верещагиной. Она сказала: «У меня сестра БЫЛА».

Осознала, что вот-вот разревусь и отошла от камеры. Села на кровать.

Я верила в помощь Ягоды. Я держалась этой верой. Видимо, просто хотела забыть, что сестра БЫЛА.

Дубинин же совершенно не придал значения словам Ягоды:

– И что? Если вы с Лучезарой больше ни вась-вась, ты колдовать разучилась что ли?

– Ты не совсем понимаешь, – взялась растолковывать цифровая визави. – Мы с Лучезарой вместе росли. Учились, гуляли, всё свободное время проводили рядом. Мы на обряд названости пошли сознательно. Очень близки были. Любой обряд – не пустой звук. Он накладывает определённые обязательства. Мы же обращаемся к иным силам в момент его прохождения. Названость роднит сильнее, чем кровь на уровне духовности. Но близость эта духовная сохраняется только при условии поддержки стабильных отношений. У всех людей. Независимо от сословной принадлежности. Тогда как кровные родственники могут годами не разговаривать, но останутся родными людьми. Их кровь объединяет. У нас с Верещагиной нет общей крови. И нет поддержки отношений. У нас уже ничего общего нет. Adios[2]! – она затихла, приняла независимый вид. Это я уже видела, ибо утёрла слёзы и встала за спиной своего духовного близнеца. – Я предала Лучезару, – негромко сообщила Ягода. – В тот момент порвались все связи, объединяющие нас. А вот колдовать я совсем не разучилась, – встряхнулась она, – скорей напротив. Я попробую. Мне надо, Добряна, на тебя посмотреть без халатика.

Думаю, нам с Дубининым сверлил мозг один и тот же вопрос: в чём суть предательства, о котором ты упомянула, Ягода?

Но мы промолчали.

Милорад отошёл к окну, а я распахнула халат и обратила глаза кверху.

Я не просто боюсь, что меня кто-то увидит в таком виде. Ягода, как и лекари, – не в счёт. Я сама боюсь себя увидеть. Я вот уже две седмицы не смотрюсь в зеркало после заката. Я раздеваюсь в темноте, благо заклятие только в темноте и живёт. Если мельком гляну, то тут же зажмуриваюсь. Я потрогала свою нижнюю половину тогда в лечебнице и больше стараюсь этого не делать. Я против того, чтоб запомнить себя такой.

Пока Ягода разглядывала полукозицу, я изучала белизну потолка. Чтобы не думать о том, как глупо смотрюсь, обратилась мыслями к недавно услышанному.

Я никогда не относилась к обрядам, как к чему-то, имеющему большое значение. Обряд для меня как раз таки – пустой звук. Гораздо значительнее, что в душе. Кто-то проходит обряд погружения в религию, а в случае отказа от веры идёт на обряд разрушения. Мне это кажется странным. Меня в детстве погрузили в веру, но это не значит, что я действительно верю. Некоторым людям, чтобы назвать себя неверующими, необходим полноценный обряд разрушения. А я плевать хотела на обряды. Неверующая – и всё тут.

Или вот свадьба. Иные влюблённые живут себе вместе и убеждены, что раз боги их свели, то они уже перед ними муж и жена. Другие отправляются в грамотные отделы княжества, где их регистрируют перед законом как супругов. Полученную грамоту они берегут (важный документ) и живут счастливо настолько, насколько позволяют взаимные чувства. Третьи уверены, что совершенно необходимо пройти свадебный обряд в храме. Надёжин муж сказал после такого обряда: «Нам теперь нельзя изменять и расходиться!» Значит, без обряда бы ты, скотиняка, изменял и расходился б во все тяжкие! Обалдеть!

Получается, что некоторым людям важнее внешняя оболочка. Красивая картинка, а не настоящие чувства. Истина сокрыта не в обрядах. А иной раз в обряде даже больше лжи, чем правды. Ибо принимают в нём участие нередко, чтоб угодить другим.

Единственный обряд мне по душе. Имянаречение. Потому что весело. И ни для кого не является аксиомой. Можешь соглашаться, можешь не соглашаться. Можешь сейчас согласиться, а потом при получении личной грамоты назваться хоть горшком. Можешь прямо на имянаречении отстаивать имя, какое пожелаешь, а если не верят, что его достоин, пойти и доказать. Возможности почти безграничны.

Милорадова мама весьма серьёзно относится к обрядам. Я для неё дочь просто потому, что назвалась сестрой Дубинина. При этом со старшим братом Милорада я никаких обрядов не проходила, и матушка меня за него вовсю сватает. По-видимому, для того чтобы дочь стала ещё дочее.

И я никогда не думала, что обряд нас с Дубининым обязывает испытывать типовые чувства. А Ягода, выходит, думала. Может, потому и предала. Не стоит превращать душевный порыв в обязаловку. Помнить надо о внутренней правде, а не о внешних правилах.

И вообще, попробуй кто-нибудь сказать, что мне Милорад не брат…

– Больно? – раздался голос с экрана. – При видоизменении?

Я запахнулась.

– Да уж не щекотно.

– Нам, Чародеям, ещё в школе объясняют, что воздействовать таким образом на других людей нельзя ни в коем случае, – вздохнув, сказала Ягода. – Нарушение колдовской этики. Мы с Лучезарой однажды после урока договорились дать волшебную клятву. Клялись во дворе её дома, что никогда, ни при каких обстоятельствах не позволим себе использовать собственную волшебную одарённость во вред людям. Колдовская клятва не уничтожает нарушившего её во время преступления. Зато повергает в состояние глубокого стыда. Поверь, ей сейчас паршиво. Не только морально, но и физически. Голова болит, тело ломит, бессонница.

– Верим, – Милорад вернулся на место. – Проверить всё равно нет возможности. Так ты обещала попробовать. Что от нас требуется?

– Дайте подумать, – протянула Ягода. Посидела, накручивая прядь волос на палец. Потом повернулась к открывшейся за её спиной двери. Сзади к девушке подошёл молодой человек с дымящейся кружкой.

– Я тебе кофе приготовил, – произнёс он и поцеловал Ягоду в шею. – С кем общаешься?

– Спасибо, любимый, – расплылась в улыбке она. – Знакомые из Великограда.

– А-а-а, – молодой человек повернулся к камере. – Как там столица родного княжества?

– Процветает, – в унисон ответили мы с Дубининым.

Последовала пара-тройка дежурных фраз, затем Ягода ласково попросила мужа удалиться, так как у неё важный разговор.

Не люблю оставаться в неведении, а раз уж начала кое о чём догадываться, то спросила напрямую:

– Как именно ты предала Лучезару?

Ягода скинула улыбку и заметно ощетинилась:

– Забрала у неё Береста, – она мотнула головой в сторону закрывшейся двери. – Ты меня осуждаешь?

Я автоматически отметила про себя: Берест Хабаров. Стоит использовать в качестве пароля к Лучезариному вычислителю. А то над упрямым аппаратом уже и Дубинин бился, и его чрезмерно мозговитый приятель с курса. Дохлый номер.

– С чего бы мне тебя осуждать?

Ну-у-у-у-у-у-у…

1. Я уверена – парня нельзя увести. Что он, скотина тупоголовая? Взяла за кольцо в носу и повела. (То есть существуют, конечно, тупоголовые, но таких пускай уводят.) Парни имеют право выбирать. Даже если личный выбор выглядит как увод, он остаётся прежде всего выбором. Не об этом ли рассуждал Дубинин?

И вообще, Берест наверняка доволен, что выбрал не Лучезару.

2. Что за примитивизм – осуждать кого бы то ни было? Моё ли дело? Сижу в сторонке. Причёсываю шёрстку. Все совершают свои поступки. Все за них расплачиваются. Осуждение – поступок паскудный. И расплата за него паскудная.

3. Правила придумываются не только для того, чтобы их нарушать. Но ещё и теми, кто их нарушает. Следовательно, коли изготовитель правила его нарушил, то и другим можно. Короче, не создавай себе правил – не вляпаешься!

Интересно, если б я носилась с идеей, что нельзя уводить у подруги парня, мне бы сильно захотелось его увести?

Никогда не нравились Радмилкины парни.

И Златкины.

У Надёжи муж уж совсем не из той категории.

Прекрасно, что я чисто физически не могу увести парня у Дубинина!

– Кому надо тебя осуждать? – поморщился Милорад. – Так что от нас требуется? Надумала?

Ягода смотрела на него исподлобья. Воспитание накладывает отпечаток на любого человека. Её явно с детства учили, что нехорошо брать чужое. Что такой поступок достоин всемирного порицания. И сама Ягода презрительно отнеслась бы к любому, кто совершит действие, не отвечающее, по её мнению, нормам морали. По этой причине она пребывает в уверенности, что все, несомненно, мечтают забросать её гнилыми помидорами. Иначе не сидела бы с таким видом, будто готова сражаться со всей вселенной за своего избранника и право на счастье.

– А Лучезара не говорила?

Я начала терять терпение. Оно изначально имелось в недостатке.

– Лучезара слишком много говорила, но всегда не о том. У неё теперь Гуляев на уме. В смысле был на уме, когда мы виделись в последний раз. Ягода, ты можешь помочь, или нет? Если да, то в какую сумму мне это влетит? Если нет, то, может, подскажешь, к кому обратиться?

– Она лечилась от нервных срывов, – подумав, ответила Ягода. – Несколько раз лежала в лечебнице в Доброделово. Там Чародейная психушка. Лекарь – имя не помню, надо спросить в регистратуре – занимался Лучезарой не один год. Вдруг подскажет? К родителям обращаться не советую. Мама свои нервишки исцелить не может. Папа на наркоте сидит. И занимает его лишь музыка. И живёт он здесь, в Заокеанье. Верещагина росла несчастным никому не нужным ребёнком. У неё в жизни всё неправильно как-то. Жалко её.

Мы с Дубининым переглянулись. Ягода впала в задумчивость. Стрелки часов перевалили за цифру одиннадцать.

– Тебе прислать презент из Заокеанья? – вдруг поинтересовалась собеседница, прихлёбывая свой кофе.

– Презент? – переспросила я.

– Ну, я же не могу тебя подержать за ручку. Нашептать на водичку. А вот выслать подарочек – могу. Посмотрим, действуют ли ещё мои чары?

Дубинин толкнул меня локтем и подсказал:

– Джинсы.

И я сразу припомнила, что сплю и вижу себя в настоящих заокеанских джинсах. Главнейшее изобретение человечества. Временами задумываюсь, как люди в старину обходились без удобных шмоток. Мужской костюм – куда ни шло. Но женский! Все эти юбки. Длинные рубахи. Широкие рукава. Тяжёлые головные уборы, ношение которых являлось обязательным. И украшения-обереги повешены где только возможно. Посмотришь на реконструированный образ обычной боярыни начала прошлого тысячелетия – вся завешана. Дунь – забряцает. Как праздничная ёлка.

То ли дело современная одежда. Удобная. Рукава не мешаются (почему меня так всегда бесят рукава?). А главное – джинсы!

ПУСТЬ ВСЕГДА БУДУТ ДЖИНСЫ!!!

– Джинсы! – выпалила я. – Настоящие. Фирменные. Насыщенный индиго. У меня размер… Я похудела…

– Не бойся. Не ошибусь, – Ягода оценивающе осмотрела меня ещё разок.

– Сколько? – вопросил Милорад.

– Да ладно. Я сегодня с утра проснулась и прямо-таки сразу захотела заняться благотворительностью.

– Отлично, – Дубинин потёр руки. – Раз ты добрая, тогда ещё кое-что. Твоя бывшая сестрица не только на Добряне отметилась.

– А я всё ждала, когда до этого дойдёт, – криво усмехнулась Ягода. – Лучезара уж если начинает, как ты выразился, отмечаться, искры летят во все стороны. Как имя той другой несчастной?

– Почему другой? – насупился Дубинин. – Может, другого.

– Ой, я тебя умоляю!

Меня рассмешило, как Ягода раскусила Милорада. Вот и связывайся с колдуньями. Хотя, может, и нет здесь никакого чародейства? Так ясно.

Дубинин рассказал про Любаву. Что найти её можно на «Задружим». Там больше сотни светопортретов.

– Я гляну, – пообещала Ягода.

Они ещё потрепались о всяких мелочах. О количестве снега нынешней зимой, об Академии, о газетных новостях. Ягода записала адрес, куда высылать джинсики. Около полуночи распрощались.

– Напиши Любаве, – предложила я, когда Дубинин собрался уходить.

– Зачем? Ягода обещала попробовать, а не помочь. Разницу улавливаешь? Вдруг ничего не выйдет. А я раньше времени…

– Это ты не улавливаешь.

На другой день я сама написала. Воспользовалась Надёжиным вычислителем. Приукрасила совсем чуть-чуть. Пусть Любава знает, как Дубинин ради неё старается.

Глава XII

В Доброделово я собралась ехать с раннего утра в понедельник. Учёбу, конечно, придётся прогулять – так она теперь всё равно в голове никак не укладывается. Дубинин отговаривал:

– Ну чего зря мотаться? Мозгоправ Лучезары тебе ничем не поможет.

– Почему ты так думаешь?

– К тебе ходил один во время лечения. Помог?

– Я не о лекарской помощи. Он в силах открыть что-нибудь новое о Верещагиной. Подсказать направление. Как ты не понимаешь? Я не могу сидеть на месте. Я должна что-то делать! Время уходит.

На Береста Хабарова Лучезарин вычислитель реагировал всё тем же недоумённым писком. А мне очень хотелось чего-нибудь накопать.

Но в итоге выяснилось, что Милорад оказался прав. Лекарь Гачень занудливо твердил о том, о чём я и без того догадывалась. И разводил руками, уверяя, что сделать для меня ничего не может. А ещё повторил слова Ягоды:

– Лучезара росла недолюбленным, по сути, ненужным ребёнком. Представитель Чародейного сословия во время роста формируется не только как личность, но и как колдун. Магия, как и психика, реагирует на потрясения. Лучезара – человек весьма неоднозначный. Она лечилась у нас. Мы много беседовали. Очень несчастный человек.

– И многие пострадали от её чар? – по лицу лекаря я поняла, что отвечать на этот вопрос честно ему не особо хочется.

– У неё часто случались приступы гнева. Я посоветовал срывать злобу на любом подвернувшемся предмете. Лучше всего у неё выходило с металлами. Особенно с ложками.

– И всё-таки? – попыталась настоять я.

– Лучезара иногда… крайне-крайне редко… – лекарь, морща лоб, подыскивал слова. – Она могла сорваться на животном или человеке. Но за этим всегда следовало раскаяние. И она сразу начинала искать пути всё исправить.

Из услышанного я умозаключила, что все предыдущие колдовские затеи Лучезары не вступали в зловещую реакцию с общественным порядком. Не вызывали даже мизерного резонанса. Отсюда следует:

1. Либо никто не пострадал настолько, чтобы спешить с заявлением в стражу;

2. Либо пострадал, но могущественный отчим Лучезары приложил все силы, дабы дело замять.

А тут она напоролась на не менее могущественное семейство Гуляевых. Эти своего не упустят и обиды не простят. Что я отлично понимаю. Даже поддерживаю. Только мне-то не легче.

– Я думаю, она и сейчас ищет возможность всё исправить. Просто вы об этом не догадываетесь.

Я вздохнула. Если ведьма и ищет способы, то, видимо, никак не находит.

Единственное, что предложил мне Гачень, – это обратиться в Общество анонимных заколдованных. Я представила себе, как захожу в светлое помещение, где кружком на стульях сидят незнакомые люди. Тоже сажусь и объявляю:

– Здравствуйте! Я – Добряна. Я заколдована. Я – наполовину коза.

В ответ жалкие хлопки и нестройный гул голосов:

– Здравствуй, Добряна.

Ну, нет! Я не хочу говорить о болезнях. Я хочу говорить о здоровье. О болезнях можно будет наговориться в старости. Сидя на скамеечке у подъезда. Хая с подругами, такими же старушенциями, молодых, красивых, здоровых. И скрывая зависть под маской ложного морализма.

Глава XIII

С отдыха вернулся Славомир. Загоревший. Как и прежде, нагло улыбающийся. Зорица позабыла про меня и бросила все силы на купеческого отпрыска. Бегала за ним по Академии. Просила интервью, надо полагать. Что ещё? Я видела их мельком, издалека. Похоже, Гуляев огрызался. Заметив в один из дней, как акула догоняет его по пути в столовую, я улыбнулась про себя: «Давай, Зорица, предложи Славомиру деньги. Потянешь ты нужную ему сумму?»

До меня долетел обрывок фразы. Зорица спрашивала про Любаву. Гуляев ответил, что ему нет до неё дела. И прошёл к двери. Странно. Богача потянуло на столовскую еду? Раньше он не снисходил до общепита и компании плебеев.

Ух! Я вспомнила. Сегодня же среда. Конкурс красоты. Вот в связи с чем всплыло имя Любавы. Я знала: Краса ВГА дома. И всё ещё в пятнах. Она ответила мне.

Хренчик-венчик! Я переписываюсь через социальные сети. Казните меня!

Надёжа подошла, когда я пустилась в путь вдоль раздачи. С подносом.

– Завтра в Академию прибудет Всеслав Видный. Я плакат купила. Дам ему подписать, – она сияла, как яйца обнажённого древнего героя (памятника, в смысле), установленного в подземке. Их натирают ежедневно сотни рук. На удачу. Я тоже это делала. Казните меня ещё раз!

– С кем ребёнка оставила? – я взяла с раздачи дешёвый свекольный салат.

– С Малиной. Она сама вызвалась. Мне теорию стихосложения обязательно посетить надо. И контрольную сдать. Ты написала?

– Нет, – кисло ответила я.

– Только бы к нему пробиться, – Надёжа извлекла из сумки заботливо свёрнутый в трубочку – чтоб не помялся – плакатик и показала мне лощёного кровопийцу. – В книгопечатне, где и открытки и плакаты продаются, мне сказали, что их разбирают на ура. Все хотят получить автограф.

– Зорица в будущем – воротила печатного дела, – с уважением констатировала я. – Знает когда, где и что продать.

Личная неприязнь – это одно, но к несомненным чужим талантам я отношусь с долей почтения.

Когда уселась за стол, то заметила, что академскую столовую сегодня облагодетельствовал своим присутствием не один Славомир. Пришли и его друзья. Куда же он без них?

Окружение наследника Гуляевских богатств – тема отдельная. Интернационал. С полными банковскими сейфами. Мне Радмилка всех дружков Славомира расписывала. И прикрепляла каждому обидный эпитет.

Ричард. Сын миллионера с Западных островов. Отец его сделал состояние не на светомобилях, но на чём-то с ними связанном. То ли шины, то ли…