Лучезарный след. Том первый

Влипла.

– После праздников, – проговорила я через дверь.

– На счётчик поставлю, – дал зарок Делец и ушёл.

«Не поставишь», – подумала я и снова позвонила Здравко. Отключён.

Прячется.

Где была моя голова?

Следующему постучавшему я открыла. Добрыня пришёл с бутылкой игривого вина и мандаринами. Я только в этот момент сообразила, что ничего больше на столе у нас и не окажется. Не подготовилась. Слишком дёргалась и нервничала. И продолжала дёргаться и нервничать после прихода гостя. Пока не поняла, что ему и вправду не важно, какие у меня ноги после заката. Несколько успокоила себя этой мыслью и постепенно снова стала натягивать собственные нервы. Да. Он не таращился. Не смеялся. Спокойно вёл светскую беседу. Снова подбивал меня побольше рассказать о себе. А я улыбалась, но не находила себе места. К тому же Добрыня ставил мне мат за матом.

Шахматы я в своё время позаимствовала у Владимира. Деревянные, резные. Ему подарили поставщики. Подарок довольно долго пылился в кабинете без надобности. А как-то мы разговорились, и я сказала, что в детстве ходила в шахматный кружок, – после чего Владимир передарил мне свой подарок. Дубинин прав лишь отчасти. Если дар неугоден, его просто необходимо отдать.

То ли знания, полученные в шахматном кружке, я уже подрастеряла. То ли слишком переживала от того, что другой человек видит меня после заката… (Собственно, ничего он и не видел. Я, изображая патриция, закуталась в простыню и провозгласила, что у нас костюмная вечеринка. Халат в праздничную ночь и при госте показался совсем уж неуместным.) Причина и не важна, важно, что раз за разом я проигрывала.

– Всё потому, что играть в шахматы в новогоднюю ночь – дикость неописуемая, – подытожила я пятую проигранную партию.

– Всё потому, что ты невнимательна.

Будешь тут внимательной.

Около полуночи позвонила Радмилка. Поздравила с наступающим и похвасталась:

– А я на академской вечеринке! Представляешь, уже ни на что не надеясь, приехала вечером в общагу. Ко всем приставала, не продаст ли кто билетик. И тут один из Забытых, тот, который низенький, мне его подарил. Я так одурела, что даже поблагодарить забыла. Такой привлекательный мальчик.

Предсказуемо.

– И тебя с праздником, Барышникова.

– А ещё знаешь что, Добряна, – не замыкайся в себе. Не комплексуй. В том районе, где мой начальник снял помещение под контору, почтальон один ходит. К нам тоже почту носит. Пока счета только. Не знаю, чьи там у него ноги – под хламидой не видно, но заканчиваются они копытами.

Как вы мне все надоели со своей терапией!

За окном гремели фейерверки. Великий князь Святополк поздравлял народ по чужим дальневизорам. А я не отвечала на стук в дверь.

– Тебе хотят пожелать всего лучшего в Новом году, – прокомментировал Добрыня.

– Календарные праздники – чудовищная банальность. Они предполагают обязательность. Другое дело – праздник спонтанный. Этакий порыв души. Поздравления в такой праздник идут от сердца. Они истинны. В общем, пусть себе хотят. Дай я сыграю белыми.

Добрыня повернул доску. Я рассеянно двигала фигуры. Всё поглядывала на своего противника. И вспоминала книгу Волкова. Где он черпал данные? На какие факты опирался? Откуда взял, что в Забытых меньше человеческого, чем в нас?

Я спросила о Ладном. Большой, оказалось, городишко-то. Немногим меньше Лебяжьего. Всё там есть, только в несколько запоздалом варианте. То есть новинки доходят до Забытии немного позднее, что естественно, если задуматься. Даже в Лебяжьем они возникают чуть позже, чем в том же Великограде. А ещё в Ладном полным-полно Забытых и наперечёт Численных. Только там не пишут на заборах «Гнать чужаков подальше!»

– А на каком отделении ты учился?

– У нас в институтах нет отделений. Довоенная программа. Упор на иностранные языки. Понадобилось, когда нелегально мотался на Западные острова. Философия, география, риторика, – он усмехнулся и подвинул пешку, – и прочее.

Ну и болван ты, Волков!

Основательно расслабиться я всё-таки не смогла. Не помогло игривое и равнодушие гостя к моим ногам. Уродство, подаренное Лучезарой, сковывало не хуже цепей. Потому я выпроводила гостя вскоре после наступления двухсотого года.

В ту ночь мне очень хотелось, чтобы слова Ягоды оказались правдой и Верещагину бы так же гробило отвратительное настроение.

И тут пришло сообщение от Пересвета: «Поздравляю. От одиночества не страдаешь?» Мне стало ощутимо лучше. Помнит. Думает. Хотя чего бы ему обо мне думать на вечеринке-то? Где музыка и веселье. Я поулыбалась, и ничего не написала в ответ. Страдаю, не страдаю. Какая разница?

Глава XVII

Я накупила жёлтых журнальчиков, поддавшись на заголовки типа «На меня наложили заклятие, но я справилась». Надеялась выловить оттуда что-то полезное. Кое-что и выловила. Любое грамотное слово (а на печатных страницах встречались и такие) обладает неким целебным эффектом. Во всяком случае, для меня. Хлебом не корми, дай почитать что-нибудь.

В послепраздничный выходной день мы со Златкой бродили по ближайшему к Галушкинской улице «Изрядному». Так называют большие торговые центры в несколько этажей. Своеобразные крытые рынки, где приобрести можно всё. Здесь существует двоякое понимание слова. «Изрядный» значит «выросший из торговых рядов». И одновременно – «выходящий по размеру из ряда вон».

Златка угощала меня кофе в харчевенном дворике второго этажа и листала те самые журнальчики на предмет поиска здравых советов. Мы решили попробовать (в смысле мы решили – а я попробую) некоторые заговоры. (В журналах говорилось, что для этого необязательно рождаться Чародеем.) А также самые элементарные из отваров.

Я на эту бредятину все выходные убила. Хоть бы что сработало. Журналы, жалобно шелестя страницами, полетели в мусоропровод.

После праздников Дубинин стал мрачнее тучи. Что-то явно произошло, но он ни в какую не желал отвечать на вопросы. Ладно бы один-два дня посердился на мир в целом. Впрочем, и это ему несвойственно. Кто знает, может, друзья-изобретатели чего напортачили? Или он сам запорол какую-нибудь важную штуковину? Не говорит, и ладно. Только затягивается что-то негативный настрой…

Позднее я начала думать, что дело в Любаве. Видимо, Ягода ничего не смогла сделать. Бывшая первая красавица ВГА до сих пор не вернулась. Случайно встретив однажды Дубинина на третьем этаже возле кабинета главы, я в очередной раз полюбопытствовала, почему он чернее тучи и что тут делает.

– Почти месяц прошёл. Любава боится, что её могут отчислить. Попросила…

Да, наверное, дело в ней.

В коридоре показался глава. Заметил просителя. По лицу пробежала судорога.

– Милослав, опять вы?

– Милорад, – поправил Дубинин. – Велимир Боянович, тут такое дело…

Я между тем продолжала встречаться с Добрыней. Мы пару раз сходили в кино и один – на выставку светопортретов известной заокеанской актрисы. Эта актриса умерла пятьдесят лет назад, но всё ещё будоражила умы. Как и следовало ожидать, в скором времени, буквально через считанные дни, ко мне прибежала Надёжа. Что характерно – с выпученными глазами. Она доложила: теперь по общежитию ползут новые слухи. Сказывают люди недобрые, мол, Добряне Вьюжиной не хватило Славомира Гуляева. Нынче она собралась извести Доброслава Третьякова. Ну того – мелкого из Забытых, ну того – обаятельного, ну того… В общем, Добряну Вьюжину простые смертные не устраивают, ей подавай знаменитых. Вроде как амбиций полные штаны и прочее и прочее.

До чего я стала популярной личностью! Раньше никто замечать не хотел.

Вам бы, злопыхатели, мои проблемы!

Все следующие выходные я не покидала дом. Не для того, чтоб лишить пищи любителей трепать бескостными отростками во рту. А потому, что следовало поддерживать имидж постоянно спящей особы. Ведь приехала Дубининская мама. Если б я с ней случайно встретилась?

Ко мне братец её не допустил. Это плюс. Принёс всё, что мне могло потребоваться. Тоже плюс. А потом сообщил, что матушка приехала совсем ненадолго. На два дня всего. А ещё два дня она запланировала для поездки в Святогород. Чтобы всё-таки добыть для меня той самой воды из хвалёного источника. А так как на обратном пути она в Великоград заезжать не собирается, то необходимо, чтобы Милорад поехал с ней и привёз водички мне несчастной. Это минус. Я вообще-то несерьёзно говорила: «Сам поедешь». Получилось – накаркала. Как не выходящий из Чародейной летаргии человек может пить водичку? Этот вопрос Дубинин задал маме исключительно для проформы. Он знал, что она найдётся. И она нашлась. Посоветовала натирать меня. Пришлось ехать.

Когда Милорад, умаявшись с долгой дороги (добраться до источника оказалось и впрямь сложным делом), принёс мне бутылочку с чистой прозрачной водой, мы оба несколько минут грустно смотрели на неё.

Потом я спросила:

– И что мне с ней делать?

– На полку поставь.

Не могу даже злиться на него. И злорадствовать не тянет. Что он, действительно, должен был сказать маме? Врать и вправду не умеет. Бедолага. Ради этого ненужного трофея потратил два дня. Я вздохнула и пообещала, что стану натираться привезённой водой. Чтобы братец съездил не зря.

Березень-месяц переломился пополам. Жажда деятельности толкала меня ко всё более диким поступкам. Я обзванивала знакомых. Знакомых знакомых. Малознакомых. Хороших знакомых. И тех, кто близко знаком с теми, кто мне почти не знаком. Кто-нибудь из этих кого-нибудь (теоретически) хотя бы раз в жизни (ну вдруг?) мог столкнуться с волшбой, какую никто не может изгнать из тела. Что они тогда делали?

Я врала, что проблема с заклятием у моей подруги. Некоторые не верили и лезли с советами. Качественных ответов я получила мало. Обычно звучала галиматья типа умывания по утрам мочой младенца. В это бы даже Надёжа не поверила. И не стала б проверять. Несмотря на то что у неё под рукой имеется агрегат по производству необходимой мочи.

Но один способ я взяла на вооружение. Купила оберег, будто бы облегчающий телу изгнание колдовского вреда. Его полагалось носить на шее. Но я уж очень не люблю вешать на себя всякие штуки на шнурочках, потому присобачила его над кроватью. Теперь он оживлял интерьер, а в остальном, по всей видимости, болтался совершенно бестолково.

В один из дней случилось происшествие, основательно потрепавшее нервы. У меня пропала сумка. Так глупо. Я зашла днём в академскую столовую, повесила сумку на спинку стула. Отлучилась на секундочку, забрать стакан невкусного кофе с раздачи. И посетителей в тот момент в столовой находилось немного. По пальцам пересчитать. Но сумка исчезла.

Пока я хваталась за голову, бегала по коридорам, опрашивала возможных свидетелей – прошла масса времени. Концов отыскать не удалось. Да и начал тоже.

Сумка обнаружилась, когда я уже смирилась с потерей её и всего содержимого. Денег, личной грамоты (зачем таскаю с собой документы?), сотового. На другой день она лежала на полу под дверью моей комнаты в общежитии. Ничего не пропало. История показалась подозрительной, но так как никакого объяснения случившемуся я не нашла, то вскоре прекратила об этом думать.

Глава XVIII

Заснула я в тот вечер рано. Почти сразу после превращения. Около десяти разбудил стук в дверь. Открыла по старой привычке. Просто спросонья не сразу сообразила, что время уже послезакатное, а я живу ныне по другому сценарию.

Ох уж эти большие Надёжины глаза!

– Добряна, – прошептала она, втискиваясь в комнату. – Я не смотрю, не смотрю.

Я проснулась окончательно и вдруг осознала, что ей-то ничего не говорила о последствиях Лучезариных выкрутасов. Радмилка проболталась? Или сама догадывается? Скорей – первое.

– Ты знаешь, что Милорад влип в историю?

– Что? В какую историю?

– Я сегодня в Академии видела, как Славомир Гуляев разговаривал с ним в углу. Он с Милорада какие-то деньги требует. За какую-то разбитую машину.

Несколько минут мне потребовалось, чтобы оживить в памяти слова Радмилки, сложить в одну корзину Дубинина, Славомира и разбитую машину, а затем сопоставить некоторые факты.

Больше часа я названивала братцу, но всё время слышала короткие гудки. С кем можно так долго говорить? Позднее сотовый вообще оказался выключен. И тут, понимая, что не усну, я приняла решение выйти из комнаты.

Не самое разумное решение. Однако мне прямо свербило выяснить все тонкости происшествия немедля.

Около полуночи, когда в общежитии тихо и почти темно (только горят в истоках коридоров дежурные лампы), я надела халат, натянула на каждое копыто по три носка, чтобы не стучали, и вышла за дверь. До чего же неудобно всё-таки ходить на чужих ногах. То есть, наверное, можно к ним привыкнуть (как тот почтоносец), но для того пришлось бы прогуливаться после заката чаще, а я стараюсь не вылезать в это время из-под одеяла.

Я закрыла дверь и быстро прошла к чёрной лестнице, которая даже дежурно не освещалась (ах, Малина Борисовна, всё-то ты экономишь!), включила фонарик, встроенный в мобильник, и осторожно начала спускаться. Любопытно, как быстро люди к конькам привыкают? Я каталась в детстве, но поставь меня сейчас – не проеду и сажени. А к роликам? Да и чтоб на каблуках научиться прилично ходить, на них нужно не один час провести. Впрочем, кому как. Ох, мамочки, насколько я знаю, лошадь очень трудно заставить спускаться по лестнице. С другой стороны, лошадь не в состоянии держаться руками за перила. Походили бы вы, кляузники, на моих копытах…

Я уже кляла своё богатое воображение? Теперь оно нарисовало мне, как я наворачиваюсь со ступенек, лечу вниз целый пролёт, носки разлетаются прочь, халат задирается. Несомненный грохот и мои разудалые вопли! Сбегаются свидетели! Красота!

Я добралась до десятого этажа и осторожно выглянула в коридор. Никого. Ни любителей подымить на подоконнике; ни девицы, что играет на гитаре поздними вечерами; ни восторженных слушателей, что логично. И сделала шаг вперёд.

Подошла к двери с цифрами 1003, постучалась. Голос Пересвета предложил войти. Меньше всего мне хотелось, чтобы он меня видел. Но подавила внутри себя желание немедленно исчезнуть и просунула голову в дверь. Пересвет лежал на кровати с газеткой, где печатались кроссворды и разного рода головоломки.

Дубинин обычно в полночь уже дрыхнет. Если его нет, значит на работе. Вот зараза!

– Заходи, – глянул на меня поверх газетки Пересвет.

– Лучше здесь постою, – пробормотала я, совсем не уверенная, что так и в самом деле лучше. – Скажи, Милорад вправду Гуляевский «Гуляй» разбил?

Пересвет отложил газетку.

– Он не хотел, чтоб ты узнала. Предлагаю всё-таки войти, а то пока будешь меня расспрашивать, перед дверью уже толпа соберётся. Станут показывать пальцами и так далее.

Меня будто водой ледяной окатили.

– Ты в курсе? Милорад… – стало очень не по себе. Захотелось отвинтить братцу голову. Чрезмерно стал разговорчивый.

– Добряна, вся Академия толкует, что ночами ты – не ты. А Милорад молчит. Мы с Ратмиром его пытали. Запирали в шкафу и отнимали учебники. Не помогло.

Уф-ф-ф-ф-ф-ф-ф! Ничего хорошего, конечно, но Милорад останется с головой.

– Выключи свет, – попросила я. Пересвет протянул руку и щёлкнул выключателем торшера, в свете которого я в прошлый раз ждала его возвращения. Торшер когда-то стоял в 1407, но мы с девчонками решили, что он попусту место занимает, и отдали Дубинину. Я юркнула в комнату, залезла с ногами на кровать Милорада (ничего, простит!) и укрылась покрывалом.

– В темноте даже лучше, – лениво произнёс Пересвет. – Ну и что тебя волнует сильнее? Разнесение светомобиля Гуляева? Или в каком виде тебя представляют остальные?

Перед моим внутренним взором возникли весы. На одной чаше сидел Дубинин с дубиной, на другой – теснилось многообразие моих воплощений, какое могло взрасти в головах кумушек. Равновесие.

– Одинаково, – отозвалась я, – но начни с Милорада.

– Ну, как я уже отметил, он не хотел, чтоб ты узнала, – пружины кровати Пересвета заскрипели, он устраивался поудобнее. – Учти, на суде я всё буду отрицать.

Я зачем-то кивнула. Кто кивает в ответ на шутки? Опять дёргаюсь. В комнату проникало достаточно лунного света, чтобы Усмарь видел моё состояние.

Он продолжил:

– В то время, когда глава посылал проклятия на ваши с Лучезарой головы…

– А я тут при чём? – не смогла не возмутиться.

– Окаменение Гуляева так попортило кровь Бояновичу, что он всех вокруг винил. Когда Дубинин возымел намерение побороться за правду, то понял, что требовать справедливости только от главы недостаточно. Тем более что тот и не рвался становиться справедливым. Милорад привязался к отчиму Лучезары, которого встретил в приёмной главы. Папаша Верещагин сказал, что ему нет до тебя дела, сама справишься. Тогда твой брат пристал к родителям Славомира – они его послали. Он вспылил. Взял палку и, громогласно матерясь, пошёл бить стёкла «Гуляя». Или не громогласно, или не стёкла, или не палкой. В общем, мы с Дельцом узнали об этом поздно. А то остановили бы. А возможно, и помогли. В зависимости от настроения. Ведь это же так увлекательно – громить чужой светомобиль!

Шутник. Мне вот не до смеха.

– На стоянке есть-таки камеры?

– Нет там камер. Видимо, нашлись свидетели. В переулке мало кто ходит, но разбой творился средь бела дня. Кто-то из академских, наверное, в окно выглянул.

– Сколько Гуляев требует с Дубинина?

– Вопрос интересный. Можно минуту на размышления? А лучше выведай сама. Попробуй запереть брата в шкафу и отнять учебники. Насколько я знаю, Гуляев, когда вычислил Дубинина, дал ему две седмицы, чтобы найти деньги. По моим подсчётам, две седмицы уже прошли. Или истекают со дня на день.

– Я недосмотрела. Замечала же: что-то у него происходит. Вся в своей Проблеме! – Случается со мной такое. Начинаю посыпать голову чем попало в знак скорби. – Кстати, о моей Проблеме. Всё, что растрезвонивают, – неправда!

– Да ну? – Пересвет повернулся ко мне, и в сумраке я увидела, как изумлённо взлетают его брови. – А я-то, дурак, поверил, что именно ты в прошлом году участвовала в покушении на князя Добролюба.

– Ты знаешь, о чём я.

– Тогда, может, включим свет?

Вопрос окунулся в тишину.

– Не надо, – помолчав, ответила я.

Снова накатило желание придушить Лучезару. Оно с неизменным постоянством накатывает на меня несколько раз в день.

Или хотя бы стукнуть подушкой…

Заклятия всегда не вовремя, правда?

– Как бы Дубинину помочь?

Мысли вслух, ничего больше.

– Делец ему сказал, что способен достать денег. Что поможет, раз так сложилось. А Милорад ответил, мол, у него есть идея и помогать ему не нужно.

– Идея? – скептически вопросила я. – У Милорада? Что-то мне это не нравится. Не собирается ли он в подвале главного корпуса, вооружившись алхимическими трактатами, гнать через змеевик золото из свинца?

Требовалось обдумать положение. Я попрощалась и отправилась к себе. Повезло, что никого не встретила. Расхаживаю тут!

Обычно Дубинин очень спокойный человек. Вдумчивый. Рассудительный. Просчитывает наперёд последствия своих действий и слов. Чтобы его понесло в чужую степь в порыве ярости… Не припомню такого. Случалось, конечно, и он выходил из себя. С кем не бывает? Но итоги оказывались менее разрушительными.

Глава XIX

Я ещё не заснула. Только впала в дремотное состояние. И вдруг услышала, что в замке поворачивается ключ. Открыла глаза. Мелькнула мысль: не может быть. Второй ключ – Радмилкин, с мышкой – я забрала у Дубинина вчера, когда сумка пропала. А потом сумка обнаружилась с ключом же…

Следовало соображать быстрее, но я лишь вяло хлопала глазами. Затем события стали развиваться с бешеной скоростью.

Дверь отворилась. В щель просунулась тонкая рука и коснулась выключателя. Я зажмурилась и тут же услышала радостный голос Зорицы:

– А вот и я!

– Ополоумела? – пока я беспомощно моргала, Зорица подскочила к кровати и сдёрнула с меня одеяло.

– Снимай! – крикнула она своей подруге, и меня совсем ослепили вспышки светописца.

– Ты!.. – бестолково пропустив несколько мгновений, я вскочила и бросилась на агрессоршу. Мы повалились на пол. Пока я тратила силы на Зорицу, её сообщница всё переводила на снимки память аппарата. Когда до меня дошло, что именно светописец достоин уничтожения, а никак не Зорица, я попыталась вскочить и добраться до второй девицы. Но первая ухватилась за мою рубашку и вновь повалила. Не знаю, сколько длилось противостояние, сопровождаемое негромкими ругательствами, только потом Зорица прокричала подружке:

– Уходи! – а сама вцепилась в меня ещё крепче.

Та мигом пустилась бежать. Я услышала из коридора быстрый затухающий стук подошв её обуви. Рванулась кинуться следом, но Зорица повисла, обхватив меня за талию. Ещё несчитанное количество мгновений прошли в бесплодных попытках освободиться. Затем Зорица отпустила сама и отскочила в сторону. Я от неожиданности потеряла равновесие и повалилась на пол. Впрочем, она тоже не удержалась. Когда я обернулась, Зорица поднималась с колен. Пожалуй, стоило учиться ходить и даже бегать на козьих ногах. Обещала же себе в лечебнице. А то и стою-то на них неуверенно.

– Ну ты прям красотка, – рассмеялась Зорица, прошмыгнула мимо меня и выскочила из комнаты.

Ни малейшего смысла бросаться вдогонку я не видела. Подружка уже далеко. Снимки утром увидит вся Академия. Что сейчас копытами махать? Да и – посмотрю правде в глаза (или куда там ей обычно смотрят?) – физически не смогу я сейчас побежать. И догнать никого не смогу.

Я подошла к двери, вынула из замочной скважины ключ и осмотрела его. Новенький, блестящий. Вот и объяснилась пропажа сумки. Стоило отнестись к ней менее беззаботно. А я-то тоже дурёха. Всегда, закрывая изнутри дверь, достаю из замка ключ. Привычка с тех времён, когда у меня имелись соседки. Мало ли в какое время им вздумается домой вернуться. Не вставать же среди ночи двери гулёнам открывать.

Я заперлась. Машинально снова вынула ключ из замочной скважины, выключила свет, опустилась на край стола и уставилась в окно. Эх, зря, выходит, не улепетнула в Лебяжье. Сидела бы дома. В Академии поговорили бы и выкинули из голов. А теперь не выкинут.

Через час я ещё не спала. Лежала на кровати, уставившись в потолок. Лезли дурные мысли. И вопрос: не поджечь ли книгопечатню Зорицы ради эфемерной надежды на спасение своей тайны?

И тайна – уже не тайна. И поджигать я не умею.

Добрыня говорил, что у тех, кто всячески пытается скрывать существование заклятия, только больше трудностей возникает. Так ли? Если б я сразу не стеснялась показываться во всём послезакатном благолепии, искателей правды это обескуражило бы? Может, они ошалели бы от моего равнодушного отношения к собственному виду и кривотолки иссякли, не родившись?

Нет. У нас всё по-другому. Добрыне легко говорить. Он в своём Прилучье кое-чего насмотрелся. Великоград – не Прилучье.

Я его как-то спросила, во время прогулки после кино, какую волшбу он испытал и как избавлялся. Собеседник посмеялся. Не думаю, что смогу смеяться над своими козьими ногами, даже после того как они исчезнут (скорей бы!). Добрыня иначе относится к таким вещам. Ответил, что тоже превращался в разных живых существ и даже – в неодушевлённые предметы. Много раз. И тот, кто накладывал на него заклятия, не всегда мог сам их снять. Приходилось обращаться к местной Яге. Похоже, эти эксперименты весьма радовали и подопытного, и того, кто их проводил. Такое явно не по мне. Существует ли вероятность, что Общество анонимных заколдованных поможет мне изменить отношение к случившемуся? (Ведь все наши переживания – это не вопрос пола, возраста или ситуации. Это всегда вопрос отношения.) Сомневаюсь…

Вслед за раздумьями как-то неожиданно, вроде не сразу, но в то же время резко, начался кошмар. Мне чудилось, что я не сплю, а всё ещё смотрю в потолок. И вот в комнату входит Лучезара, берёт свою подушку, подходит и кладёт мне на лицо, а я задыхаюсь, задыхаюсь…

Я открыла глаза и буквально почувствовала, как волосы на голове встают дыбом. Да и шерсть на нижней половине тела зашевелилась. В замке опять поворачивался ключ!

Ну уж этого точно не может быть. Потому что не может быть никогда!

Я ринулась вскочить, но поняла, что не могу двинуться. И закричать не могу. Я снова могу всего лишь моргать. Стало страшно, ибо в комнату проникло волшебство.

Дверь открылась. Вошла Лучезара. Я не видела её. Луна давно спряталась за облаками, а света уличных фонарей не хватало. Но я пребывала в абсолютной уверенности, что явилась именно Лучезара. Не возникло ни малейшего сомнения. За какие-то несколько секунд я успела себе надумать всего самого страшного. Но тут Лучезара подбежала, села на пол рядом с кроватью и быстро-быстро затараторила: