скачать книгу бесплатно
– Проходите вон в те ворота и через весь рынок идите к тот конец, там и найдёте свой переулок, – сказала женщина, не поднимая головы и продолжая мести тротуар.
Спустя время он уже шёл по переулку, где справа и слева, по тротуарам и газонам, был расстелен на газетах и шпалере всякий товар, а то и на ветвях деревьев висел. Крутя головой и бегло рассматривая барахолку, на которую ему пришлось попасть впервые, Иван Ильич был поражён обилием и разно- образием ассортимента. Здесь продавалась всякая всячина и именно от этого обилия, внутреннее чувство предсказывало Ивану Ильичу, что выгодно про- дать ему вряд ли удастся, такого тряпья, как у него в чемодане – загнать и втюхать, лоху, поскорее и подороже – здесь предлагалось горы. Устроившись под деревом недалеко от какого-то угла, открыв крышку чемодана, стал рас- кладывать вещи: двое брюк, три сорочки, два полувера, ещё новый, импорт- ного производства, спортивный костюм «Адидас», шарфики, целая подвязка разноцветных галстуков и остальное по мелочи. Мимо брели сонные прохо- жие-зеваки, мало чем напоминающие покупателей, а он, застыв в ожидании, продолжал надеяться, что кроме ротозеев и вольношатающихся, из числа ко- торых ни одна, сволочь, даже не удостоила взглянуть на его вещи, возможно, где-то там, бредёт на подходе к рынку его потенциальный покупатель, а мо- жет, ещё только направляется в их сторону, выйдя со своего двора. Дело в том, что, Побрякушкин-Куцанков, как мы уже сказали, впервые в своей жизни столкнулся с такой щепетильной профессией, как барыга, торгующий на бара- холке, поэтому уже спустя тридцать минут, ему показалось, что он стоит тут уже не меньше чем полдня, а может, уже и все полгода или и того больше. С каждой минутой в душе всё таяла призрачная надежда, – продать хотя бы
что-то по бросовой цене. В ту минуту, когда он взглянул на ручные часы, ему пришла в голову мысль, – что часы – то! у него уж точно купят, ибо подобных наручных часов в свободной продаже никогда не имелось. Часы дорогие, ко- мандирские – «Полёт»: ценные, притом подарок на его сорокалетие от жены
и тёщи. Рядом с ним, по другую сторону дерева, сгорбившись сидит худосоч- ный старичок на низеньком табурете, перед ним стоит миниатюрный верста- чок, на котором закреплены такие же маленькие тисочки, а рядом игрушеч- ная наковальня, на которой он таким же мизерным молоточком что-то всё время выковывает: звонким постукиванием и подобно дятлу. За всё время, как заметил Побрякушкин, старик не удостоил его даже взглядом, хотя, когда Иван Ильич пристраивался с ним рядом для торговли, он поприветствовал
старика, сказав: «Доброе утро, удачи вам в торговле…». Старик промолчал,
словно не слышал, продолжая выковывать непонятно что, а скорее всего, как заметил Побрякушкин, кусок какой-то никчёмной проволоки. «От безделья
страдает старик, на старости лет впадая в детский разум…», – подумал о нём Побрякушкин и стёр старика из своей памяти. Как уже упоминалось, что бара- холки-толкучки часто разгонялись милицией. Чем они так не угодили и не нравились власти, которой вообще никогда и ничего не нравилось, кроме
своего идиотизма, доподлинно определить сложно. Возможно, хотелось ей, чтобы граждане развитого социализма и уже завтрашнего дня – члены комму- нистического общества, вместо барахолки, должны стоять не в этом месте, а на заводах и фабриках, не отходя ни на минуту, возле своих станков и прялок. Но были и иные предположения. К примеру, что какой-то денежный оборот всё-таки тёк тоненьким ручейком мимо загребущих чиновничьих рук; от
этого, мелкую душонку стряпчего и жаба душила. И этого дьяка-стряпчего, по причине его узкого кругозора и элементарной финансово-рыночной безгра- мотности, кроме, конечно, бюрократических инструкций, вовсе ничего не ин- тересовало, что и по чём, кто продаёт, какая историческая ценность данной вещи, за исключением, если «уголовка» в оперативном режиме не отыски- вает следы ворованных тех самых вещей. К примеру, идёшь это ты по тол- кучке и натыкаешься на обычные, с первого взгляда, настенные часы-ходики, с кукушкой. Для блюстителей порядка – это хлам, которому и место на по- мойке, а ты взял часы в руки, повернул к себе тыльной стороной, а это рари- тет!.. Смотришь, а там оттиск с императорским гербом и год изготовления —
«январь 1885-год», а в самом низу имя мастера «В. М. Сичкин», а может-быть,
«Пичкин», буковка подтёрлась, но это не важно. Часам уже почти сто лет, но главное, что в том январе случилась массовая стачка на текстильных фабри- ках Саввы Морозова в Орехово-Зуеве. Несчастье, ну, прямь, как у Ивана Иль- ича: и тоже в январе, как и в городе Суконном, во время пожара на его но-
сочно-чулочной трикотажной фабрике, по изготовлению женских колготков. Или к примеру, ты вдруг взял, и, с какого-то перепугу, не пошёл на толкучку,
а, наоборот, расщедрился, или моча, та, которую надо было слить куда надо, ударила тебе прямо в голову. Полез ты в загашник, нашёл там прабабкино древнее кольцо с бриллиантовым камешком в целых двенадцать карат и, с дуру, потянул его сдавать в подарок государству, ну это – чтобы они быстрее коммунизм достроили. Принёс это ты, подарил, и сидишь в коридоре,
ждёшь, когда эксперты определят тому колечку ценность и начнут тебя благо- дарить за подарок… – ну и почётную грамоту заодно выпишут. Как бы не так!.. Вместо экспертов в коридор вломилось, уже из входной двери, трое в пого- нах, под рученьки вас это взяли и отвезли вас в одиночную камеру предвари- тельного заключения. С той самой минуты вы прокляли и колечко, и комму- низм заодно, и ту свою прабабку, которая пять раз при этом в гробу перевер- нулась, тарахтя там костями. А вам в это время, пристёгнутом ремнями для
пыток на топчане-вертолёте, выкручивали ваши хлипкие, тоненькие ру-
ченьки, пытаясь добиться от вас признания: куда остальное добро – в виде зо- лота и бриллиантов – вы спрятали. И сколько бы вы не божились и не кля-
лись, пытаясь им доказать, что это всё, что у вас было, и вы хотели, всего
лишь помочь государству, чтобы оно быстрее коммунизм построило, но ваши слова и доводы, что об стенку горохом… Так что, как бы вот так!.. господа и товарищи коммунисты и беспартийные!.. Лучше ничего не иметь, а тем более не лазить по прабабкиным загашникам, а если что-то случайно и попалось
под руки, так дешевле будет для вас сей раритет выбросить на помойку… Барахолка щедростью никогда не славилась, как и на веру не велась, пред-
почитая баш – на баш, ты мне, я тебе и разошлись: жопа об жопу, как в море корабли, но глаз требуется, остро держать. К сожалению – этих правил това- рищ Побрякушкин не знал. Видя, что время идёт, а воз и ныне там, Иван
Ильич, снял с руки часы и положив их на ладонь, согнув руку в локте, и в та- ком положении принял стойку скульптуры из парковой зоны. Первым клю- нул, какой-то приблатнёный и зачуханный парень, шедший в развалку, а засу- нутые руки глубоко в карманы, чуть не до самых его худых коленей, мельте- шили взад – вперёд у него локтями, – странной какой-то выглядела эта по- ходка. Патлатый, небритый, а когда подошёл вплотную к Побрякушкину, от
парня ещё несло душком тухлого яйца-бовтюха: давно немытого тела, и во- обще непонятно какой-то гадостью – подобно помойке. Остановившись, он резко перепрыгнул бордюр, одной рукой облокотясь на дерево, второй за- жал ноздрю и высморкался. После этого, шепелявя через дырку в передних зубах, прозузжал:
– Глазданин нася-альник, если не за-подло, посём свои котлы двигаес?..
Дай позырить одним г-глазом…
– Тебе-то зачем?.. всё равно не купишь, – грубо ответил Побрякушкин, игно- рируя такого покупателя, и не желая вести дальнейший разговор с этим бро- дягой. Отвернувшись в сторону старика, Иван Ильич стал наблюдать, как тот всё продолжает ковать что-то на своей наковальне. Но плюгавый мазурик, по- ванивая и смердя почти дохлой кошкой, продолжал за спиной своё нытьё:
– Такой болзый?.. и бакланис не в тему. Делягу из себя не ст-л-рой, а то ге- мол-рой р-ланьше времени називёс!..
– Иди своей дорогой, парень! – сказал Иван Ильич, и подумал: «Вот, дрянь! И привязался же, мурло, забулдыга бездомная… Хотя ведь и я далеко от него не ушёл, тоже бездомный…».
Парень выйдя на проезжую часть улицы, обернувшись, сказал загадочно, с угрозой:
– Расслабься, дядя сал-рай!.. до очел-редной с-свиданки…
После чего пересёк проезжую часть улицы и вскоре скрылся на обратной
стороне за углом, но спустя время, из-за того самого угла снова вынырнуло то чудо в перьях, та самая вонючка, но уже в сопровождении двух кавказцев, ко- торые направляясь в сторону Ивана Ильича, размахивая руками, чургыкали на фарси, а может-быть, на одном из разновидностей курдского или турецко- месхинского языка. Подойдя, взяли из рук Побрякушкина часы, спросили:
– Сколько просишь, дарагой?..
– Двадцать рублей – это десятая часть стоимости их, – ответил Иван Ильич.
Ничего не сказав, покупатели, передавая друг другу, из рук в руки, стали крутить часики в руках: рассматривать, прикладывать поочерёдно к ушам и подолгу слушать, стучать зачем-то ногтем по стеклу циферблата, оставалось, как подумалось хозяину часов в эту минуту, попробовать их на нюх и за зуб,
как проверяют обычно золотое изделие. В это время, пока горцы-фарисеи ис- следовали часы, забулдыга, подошёл сбоку к чемодану с вещами, нагнув-
шись, взял спортивную кофту, покрутив, рассматривая её в руках и притулив к себе на грудь, сказал, обращаясь к Ивану Ильичу:
– Слус-сай, м-музик, а ну со с-спины пл-римерь на меня. В плечах не узко бу- дет?.. а то я давно о такой мес-стал…
Иван Ильич, по неопытности в подобных сделках, с дуру повёлся: отвернув- шись от кавказцев, которые всё продолжали исследовать его часы, стал при- мерять на бомжа кофту, прикладывая её к его тощей спине. Хотя ведь можно было сразу подумать, – откуда у этого, хмыря, могут взяться деньги на им-
портный спортивный костюм, который можно купить лишь в «Берёзке» и то
за валюту, или из-под полы за двухмесячную зарплату, получаемую рабочим на заводе. Пока Побрякушкин помогал примерять и прикидывать по плечам кофту, а в это время патлатый-вонючка, как уже мысленно, Иван Ильич, при- своил ему имя: всё вертелся, дёргался, ну прямо, как эпилептик и всё что-то гундосил: то не туда он её притуляет, а надо ему повыше, то совсем очень за- драл к голове. Наконец, Ивану Ильичу, всё это до тошноты надоело, ибо он
стал подозревать какой-то во всём этом розыгрыш-подвох, кинул спортивную кофту на крышку чемодана и повернулся к персам-курдам, а один из них про- тягивает ему, зажав в ладони часы, да так, что один только ремешок из ку- лака выглядывает, и говорит при этом:
– Дарагой, мы так долго и скоко не слушали, а они стоят у тебя, а ты за них ломишь такую цену!.. Ты вначале снеси их часовому мастеру, а после прода- вать станешь…
Всучив в руку Ивану Ильичу часы, абреки, резко обернулись и стали уда- ляться. Побрякушкин, бегло посмотрев на часы, в первые секунды от того, что он увидел и речь отобралась, ибо в руке он держал уже допотопные, затас- канные, с растресканным стеклом и будто с помойки – часы «Победа», кото- рым грош цена в базарный день. В последующую минуту, немного придя в
себя, крикнул в догонку:
– Эй, мужики, часы-то мои верните!.. Зачем подменили, шакалы!.. Сво- лочи!.. отдайте часы!..
Но те, даже не обернувшись, молча, уже скрылись за углом. Иван Ильич ки- нулся было в догонку: добежав до угла, остановился, и сколько он ни вгляды- вался, мошенники-кидалы, будто призраки, растаяли средь бела дня. Вернув- шись к своему чемодану, вспомнил про забулдыгу-вонючку, которому две минуты назад он примерял кофту и которого тоже не обнаружил на месте,
чему не очень-то и удивился, но посмотрев на вещи в чемодане: спортивный костюм «Адидас», когда-то привезённый из Франции его женой Фаиной, тоже испарился. Глянув на старика-кузнеца, спросил жалобным тоном:
– Отец, вы видели, что творится?!.. среди белого дня, считай, украли часы и спортивный костюм… ограбили!.. и на них управы нету!..
Старик, словно глухой, даже головой или каким-то иным движением тела не отреагировал на слова соседа по торговле: молчал, продолжая стучать
своим молоточком. Тогда, Иван Ильич, грязно выматарился, что крайне редко такое с ним случалось, размахнувшись той самой рукой, в которой про- должал держать всё те, подложные часы и со всего маху шмякнул их об ас-
фальт, после чего они рассыпались на мельчайшие части, сказав в заверше- ние матершинных слов:
– …Зашибись!.. Побрякушкин!.. Часы удачно уже продал вместе со спортив- ным костюмом, осталось остальное барахло спустить по нулевой расценке, а вечером… – а что вечером?!.. вечером можно даже не сомневаться, что ста- руха и на порог не пустит, и ночевать тебе, Гандошка, как назвал тебя Бова Ха- ритон – хоть под забором! Сейчас-то, старуха-карга, скорее всего уже все глаза проглядела и не может дождаться, когда я ей притащу деньгу за квар- тиру… Нет, надо найти какой-нибудь выход!..
Вначале вопросительно посмотрел на старика, но тут же припомнив, что тот не реагирует на его обращения, махнул рукой и окинув взглядом видимых в поле зрения остальных торгашей, выбор свой остановил на одной из жен- щин. Была она не старая и очень миловидная, как раз в его вкусе и стояла напротив него, через дорогу. Подошёл, немного смущаясь, спросил:
– Извините, за назойливость, женщина, но я кажется в безвыходной ситуа- ции… Вы, вероятно, видели, как меня средь бела дня облапошили?..
– Да мне, по правде, вам сказать, наблюдать здесь подобное приходится не впервые, но с этим, скажу вам честно, бороться или пытаться какой-то спра- ведливости добиться – дороже себе выйдет… Да я даже не хочу и говорить на эту тему… Что вы хотели?.. – спросила она, уже с раздражением в голосе и с явным недовольством.
– Да мне бы остальное, что у меня осталось, пока до конца не растянули, хотя бы по какой-то бросовой цене всё оптом продать. Не посоветуете что-то по этой части?..
– Ну разве что скупщикам за копейки отдать, а так, других вариантов не
знаю… У меня вот муж ещё год назад как умер, а я всё таскаю его вещи сюда и распродать не могу, не выбрасывать же их на свалку…
– Но где-то же их можно сдать, чтобы не таскаться с ними?..
– Комиссионки для этого существуют, но там можно и год ждать, пока про- дадут… Вот что, пройдите вниз к Дону, там с правой стороны увидите стоит мужчина, уже не молодой, седой, с длинными волосами до плеч, обычно ря- дом с ним торгуют пирожками от общепита, вот он, как я слышала, скупает оптом… Спросите там.
Во второй половине дня Побрякушкин налегке возвратился к бабке на квар- тиру. На городское кладбище он так и не пошёл: ни в понедельник, ни в по-
следующие дни. Не потому, что боялся физического труда или чурался непре- стижным занятием – могильщика; немного поразмыслив, сделал вывод, что
кладбище является местом публичным, а иногда очень людным, и для него, скрывающегося под другой фамилией личности, не совсем подходящее ме-
сто. В иной раз, когда хоронят какого-то известного и знаменитого, слетаются на похороны не только городские и местные, но приезжают со всех уголков
страны родственники и друзья. Потому, чтобы не рисковать, решил, клад- бище оставить в покое. Через несколько дней Иван и с квартиры ушёл: рас- платившись со старухой из вырученных денег за вещи. Сам ушёл, без лиш- него скандала. Уходя, Макаровна, вслед по-вороньи прокаркала:
– Работать не заставишь вас, всё хотите на дармовщину прожить, всё ходите чего-то ищете, вчерашний день потерявши, а он у вас ещё и не наступал. Про- падёшь ты, Генка, ни за грош пропадёшь, сдохнешь где-нибудь под забо- ром!.. – а к утру собаки внутренности твои выпотрошат, как в таком виде бу- дешь перед святыми воротами и угодниками появляться?!.. Гордыню свою умерь…
Закинув рюкзак за спину, Иван Ильич, переступив порог, со злостью и со- всего маха, так долбанул дверьми, что старуха при этом в ту же секунду пода- вилась словами, так и не дочитав свой «отченаш», который инструктировал кандидата в покойники – после того, как прибудет он на тот свет.
С той роковой ночи и первого дня скитаний Гендоша Куцанкова, которому попутно закрепилась и вторая кличка – Куцый, погнало его по захолустным окраинам южно-российского города – ворот Кавказа – Ростова-на-Дону, по ме- стам малозначащим своим историческим прошлым – прозябая в пристани- щах для простонародья, а это – трущобы, подвалы, заброшенные строения и всякие свалки, с глухими безлюдными местами. И словно, тогда, в ту роковую ночь, он в воду смотрел, предвидя всё это. И как ненужный хлам, высохший
под жарким июльским солнцем, который обычно в этих краях, восточный су- ховей в такое время года гонит по дороге неизвестно куда, подобно пере- кати-поле, Гендоша поволокло от одной помойки, к другому кутку завихре- ний. Вскоре, даже если бы кто и повстречался ему на пути из числа близких
знакомых, узнать его было бы не совсем просто. Нечёсаная, заросшая голова с давно немытыми волосами, ресницы полузакрыты, в уголках глаз болячки и синяки под глазами, словно переболел тифом. Отирался он постоянно по кут- кам вокзалов, городских барахолок и базаров, спал где придётся, не брезгуя и городской свалкой, и страшно боялся идущего навстречу человека в мили- цейской форме, ибо ему каждый раз казалось, что его в обязательном по- рядке опознают. На удивление ему, вскоре он повстречался на одном из сбо-
рищ с Худудудом, который всё-таки сбежал из общины Бовы Харитона, не же- лая дальше ишачить с лопатой на кладбище и теперь прозябал на вольных хлебах. Вслед за Худудудом, в их компанию влился тот самый засосанный, за- дрипанный забулдыга, который принимал самое активное участие по рекви- зиции дорогих часов у Ивана Ильича, а по ходу, самолично конфисковал, а
проще говоря, спёр спортивный костюм «Адидас». В первые минуты встречи с Селёдкой, такая кличка была у этого бомжа, Побрякушкин решил ему рожу начистить, но тот первым кинулся к нему, протягивая руку, закричал:
– Земеля, падлой буду и до гроба им остаюсь, но я там был не при делах, они – эти суки, чуреки, век свободы не видать, меня на счётчик поставили и грозили не сёдни, так завтра на пику посадить… Вот моя лапа, держи петуха, я Муся-моряк, но зовут, суки, все Селёдкой… Я сам родом из Одессы, а там се- лёдкой и не пахло, там кефаль. Оттуда моя бабка, она меня и вывезла, когда мне было всего четыре года, потом она коней нечайно двинула, а меня спих- нули в детский дурдом…
– Ладно, живи, глиста в обмотках, – сказал равнодушно Иван Ильич, но руку пожимать не стал, – только помойся, а то от тебя несёт за версту!..
– Так это не поможет, – сказал Муся-моряк, – я уже мылся не раз!.. То у меня ещё с детства, в детском дурдоме подхватил – уши текут: то одно, потом вто- рое начинает сочиться, а потом и вся рубаха воняют…
* * *
Так незаметно и год подошёл к своему завершению; на календаре было 7- е ноября 1982-го года. Под мудрым правлением компартии ЦК и патриархов в Политбюро, о чём каждая собака знает, страна радовалась великому празд- нику: гранёными стаканами, без-передыху, пили водку, а вином и пивом за-
пивали; ели, поглощая пока-что килограммами варёную натуральную кол- басу и горланили до хрипоты песни: «…Я люблю тебя Россия, дорогая наша
Русь…». После – немного спустя – с отборной матершиной, принимались пра- вить друг другу скулы. Соответственно: родному куму в первую очередь, за- тем случайному собутыльнику или соседу, которому вдруг вздумалось по- лезть целоваться к жене хозяина дома, ибо сам он её целовал ещё ровно два- дцать пять лет тому назад, ещё в день свадьбы, потому-то другим и не позво- лял такую роскошь. Геннадию целоваться было не с кем. Фаина, как он давно уже предполагал, на него положила огромный и притом с прибором, и спит
сейчас, если и не с тем бородатым художником-импрессионистом, то на этот счёт, выбор у неё всегда был богатый, в особенности среди тех, кто лет на
пятнадцать, а то и двадцать старше её, но сидит на высоком сидале. В далё- ком Афганистане вот уже третий год продолжали выполнять «интернацио- нальный» долг, о котором в стране «социализма» ни единая сволочь, не имела чёткого понятия, – что это такое, зачем и кому это нахрен нужно и что мы там вообще забыли. К примеру, только в 1984-м году, который оказался одним из урожайным на погибших и годом кровопролитным для ограничен- ного контингента советских войск в Афганистане. В тот год потеряли только убитыми более 2300 солдат и офицеров. Тайком, с тех диких краёв, из-за го- лых, обожжённых зноем и суховеями гор, регулярно прилетали транспорт- ники – «Ан-12-е», а в них цинковые гробы, заколоченные в деревянных ящи- ках, в которых упакованы были те самые «интернационалисты», и которых, военкомовцы, приняв по совместительству обязанности гробовщиков похо- ронного бюро, по-тихому, в присутствии только ближайших родственников, ночью, как воры, зарывали бойца-афганца на местном кладбище. И вместо
славящей речи в честь погибшего бойца и салюта, с родителей брали под-
писку о неразглашении, ибо это, по мнению вышестоящих властей, являлось сверхсекретной государственной тайной. Из этого, многие думали, что «ин- тернационализм» сроднен с разведкой и шпионажем, а как же иначе?!.. Это вам не хухры-мухры, побегай по горам за душманом, а пока ты за ним го- нялся, чтобы догнать и доходчиво объяснить, что ты не какой-то там нацист- ский оккупант-шурави, каким тебя называют, а мирный «интернационалист» от партии большевиков и коммунистов. И прибыл ты в эту, богом проклятую вашу гористую пустыню, где кроме опийного мака и конопли даже деревья- то не растут, научить вас, как правильно жить. И в ваш кишлак пришёл, не
убивать вас, как каких-то там моджахедов-душманов, а сделать из вас до-
стойных и преданных бойцов-ленинцев, для партии коммунистов, чтобы вы после счастливо жили и Ленина славили. Но душманы оказались поголовно человеками отсталыми в развитии марксистко-ленинского учения, и в школе
душман не учился, тем более понятия не имел, кто такой вечно живой Ленин.
Обдолбанный опием и анашой, высунулся «дух» из-за угла своей глиняной
сакли-лачуги, в корявой улыбке рот растянув до ушей, да с автомата, который смастерил русский Калашников, в спину тебя, очередью, и пригвоздил к со-
седней лачуге, что напротив… «Абдула, за что ты убил шурави?..» – спросили моджахеда-душмана. «А, шобы шурави не якшался по кишлакам, где наши жёны сидят…».
А тем временем, в далёкой Москве, с помпой отпраздновав великий день рождества революции, и ради-христа самой революции, собралися было де- сятого числа отмечать и день милиции, а на самом-то деле, – вышел-то траур!
Так для всех неожиданно-о стало!.. хоть караул кричи, или ложись, да и сам помирай. Всего три дня минуло, как дорогой и любимый Леонид Ильич стоял на трибуне мавзолея и ладошкой помахивал, а сёдни!.. Наверное, в тот
праздничный день, допинговой дряни ему переборщили, и как будто по луже батогом шлёпнули, ибо по радио объявили, что скоропостижно скончался. А в телевизоре в это время, уже который час, замерев, сидят какие-то голуби: пе- риодами рамкой настройки сменяясь, а о том, что это заставка, народу пока- что не объявили, он ещё в то время про это не знал и многие подумали, что телевизоры испортились и стали крутить настройку. Когда сия процедура не
помогла, то принялись, как обычно в больничке – при любых обстоятельствах клизму засовывают в задний проход – в нашем случае, стали стучать кулаком по ящику. Стучали, стучали, а голуби вначале с экрана улетать не желали, но тут вдруг на экране появились балерины в своих одуванчиках: закружились, заприсидали, даже ложиться на пол принялись часто, правда, под своё ли-
чико, в белой шапочке, старались подложить свою коленочку. С экрана жа- лобно зазвучала симфоническая и камерная музыка и тут же началось «Лебе- диное озеро», которое некоторым могло показаться, до-бесконечности за- влекательным, а вот личностям нелюдимым и нудным… Да о чём говорить!.. Имелась прослойка в советском обществе, где давно уже жили при комму- низме, а те граждане, не дотянувшие по каким-либо причинам до «член-
ства», жили в мире ином, чаще в мире иллюзий, всё надеясь, что скоро при- дёт добрый царь – «батюшка» – в образе всего перечня «членов» и в подобии мудрого и гениального вождя КПСС. Да и вообще, – само слово «Член» явля- лось самым любимым словом из всего русскоязычного лексикона у государ- ственных чиновников и у партийной номенклатуры, на всём пространстве
совдепии. Прежде всего – член общества, а далее пошли – член правитель- ства, член партии, члены всяческих многочисленных обществ и сообществ
под эгидой КПСС, потом пошли «члены» поменьше размером, всякие комсо- мольские и профсоюзные, которым ещё предстоит дорасти до нормальных размеров «Члена», чтобы было, что в руках подержать, а за ними выстрои- лись, как по стойке смирно, готовые к «бою» – «члены» всяких учёных сове- тов, «члены» союза писателей и ещё масса разнообразных «членов», вклю-
чая и свой собственный, который имеется у каждого причастного к элите пра- вящей верхушки. Сам являясь большим, а то и большущим этаким «Членом»
при этом ещё и в штанах за собой таскал и возил в «членовозе» – заштатный, маленький такой, как мальчик с-пальчик, так, на всякий случай, вдруг приго- дится… И куда пальцем не ткни, в «Члена» уткнулся, если не мордой, то из- дали глазами. Даже машины, о которых мы упомянули, и которые возили
этих самых «главных Членов», тоже назывались «членовозами». Из всей этой бодяги, прокисшей бардамаги, выходило, что общество в СССР состоит из двух сословий: в кабинетах сидят и в машинах ездят государственные
