скачать книгу бесплатно
вич, в обиходе – Геша, а чаще звали Гендош, вновь возродиться на свет бо- жий и добрым делом послужить людям. Этот паспорт, который я сейчас
держу в своих руках, когда-то, пять лет тому назад, совсем случайно оказался в ящике моего служебного стола. На торговой базе был у нас экспедитор: шу- бутной такой, юркий балабол и бабник. До сорока лет бегал всё по бабам, да так в холостяках и продолжал оставаться, пока эти побегушки не закончились для него печально. Часто брал деньги в кассе под отчёт, помнится в послед- ний раз, задолжность за ним не совсем маленькая висела, пришёл, на колени чуть было не становился, и просил-то сумму небольшую – всего в сто рублей.
Кинул мне на стол свой паспорт в залог, я дала со своих личных денег, не
стала оформлять новый расходный ордер. Глянула, а паспорт его так и лежит у меня на столе, подумала, что после отдам, и бросила к себе в ящик стола.
Вот с того дня его больше никто уже и не видел. Искали не меньше года, но, то ли плохо искали, и так как родственников не обнаружилось, и некому было настаивать на его розыске, а он был родом с какой-то глухой деревни Воло- годской области, замяли и вскоре позабыли. Но ходили слухи, что сгинул он где-то по женской части, по крайней мере, на этой почве. Не исключено, что
прибили и утопили где-то в болоте. За паспорт в суматохе я поначалу забыла, а после уже как-то так получилось, что он так и остался у меня. Так что, вот, гляди, и пригодился. С сегодняшнего дня, ты уже не Иван и не Ильич, как и
свою противную фамилию забудь!.. Фаина подаст на развод и снова вернёт
свою фамилию – Блуштейн. По крайней мере не будет греметь в дальнейшем побрякушками, я извиняюсь, не примите за оскорбление, Иван Ильич, с
языка сорвалось…
Инесса Остаповна, водрузив на нос очки и склонившись над столом, колдо- вала над двумя паспортами: аккуратно срезая бритвенным лезвием фотогра- фии и заменяя фото в одном из них. Долго что-то в паспорте подчищала, под- правляла, и, судя по опыту финансовых подчисток и подгонок в прошлом, за- нятие это для неё было не впервые. Теперь предстояло вологодскому Ген- дошу возродиться из небытия пропавшего без-вести и влезть в шкуру дирек- тора трикотажной фабрики Побрякушкина, который по мере этой манипуля- ции исчезнет из мира сего, начав новую жизнь в образе зомби, постигая со- ветскую действительность на нижних уровнях житейского социалистического бытия: «справедливого и счастливого трудового общества». В эту минуту в его голову пришла странная мысль: «…Почему это вдруг Герои соцтруда в ко- стюмах и при галстуках сидят поголовно все по кабинетам, а простой народ
их кормит и поит, одевает и обувает, ишача за копейки, а его за всё это назы- вают ещё и лодырями, разгильдяями, крохоборами, тунеядцами и прочими эпитетами, которые по праву стоило бы навесить тому, кто это говорит?!..».
Погрузившись в раздумья, Иван Ильич, поднялся с кресла и проходя мимо стола, равнодушно посмотрел на тёщу, а подойдя к окну, рукой отодвинул плотную штору и стал смотреть вдаль, на зарево. Тоскливо глядя в окно на
пылающее яркими всполохами очаги пожара, вчера ещё родной его фабрики, он тихо постанывал. В эти минуты в душе Побрякушкина мелькали мелочные и никчёмные желания, о которых казалось в такие минуты нормальные люди не думают, ибо мрачного вокруг и так предостаточно было. В голову всё время лезли какие-то тюремные мрачные казематы, где, как он подумал, от- родясь не топят и стоит там вечная сырость, а сырость он физически не мог
переносить. Но тут же неожиданно мысль его понесла далее – туда, за окра- ину города, где узкой полосой растянулось городское кладбище, ибо, как по- думал Побрякушкин: в тюрьме ему не выжить и недели. В то, что затеяла сей- час тёща он вообще не верил, считая это за мальчишество, на уровне хулиган- ства. А вот от того тюремного мрака – это он точно знал – где затхлость, сы- рость и холод, и что в том подземелье он умрёт, не дождавшись суда: в этом сомнений у Ивана Ильича не возникло ни капли. Из всего этого выходит, что привезут его под покровом ночи из тюрьмы в кузове машины, вкинут как со- баку в промёрзлую насквозь могилу, закидают мёрзлыми комками земли, на прощанье высморкаются и сплюнут ржавый сгусток никотиновой слизи на могильный бугорок, выматерятся пошло, что пришлось валандаться с ним по такой паршивой погоде и положив на плечи лопаты, копачи могил удалятся…
– Ну вот и готово!.. – услышал Иван Ильич за своей спиной, отчего он сильно вздрогнул и даже подпрыгнул, подумав, что это сказали те самые могиль- щики-копачи. А это оказывается, прервав его размышления, сказала, с удо- влетворительной ноткой в голосе, тёща; поглаживая ладошкой по лицевой
стороне одного из паспортов, второй – оригинал – она отложила в сторону, в общую стопку документов, а сверху положила на паспорт ножницы.
– Покойник был на четыре года старше вас, Иван Ильич, – стала пояснять Инесса Остаповна, – разница вроде бы не существенная, но я это говорю к тому, чтобы вы помнили с этого дня не только свою новую фамилию, имя и отчество, но и год своего рождения… Бог не выдаст – свинья не съест!.. Вам,
Иван Ильич, какая в том разница под каким именем и фамилией ходить и жить?.. лишь бы эта жизнь была, а точнее соответствовала человеческой.
Кстати, вы же не станете отрицать того, что евреи, становясь поданными дру- гого государства очень часто, особенно, что касается России, брали другие
имена и фамилии, часто оставляя при этом своё родное отчество, и от этого они беднее не становились, а даже наоборот, новая фамилия способствовала их обогащению…
– По-моему, это довольно глупая затея, Инесса Остаповна… какие-то шпион- ские игры. Я, вообще-то, по правде сказать, евреем себя не считаю!..
– Ну, это как сказать!.. Я извиняюсь, дорогой Иван Ильич, я или ослышалась, или вы решили всё-таки похлебать арестантской баланды… – я так пони- маю?!.. Тогда чего торчите там у окна?.. Давно пора сидеть на работе, в своём родном кабинете и по телефону выслушивать соболезнования, ну и всё
остальное, что обычно бывает в подобных случаях.
Между тем, пока тёща перекрещивала зятя под другим именем и собирала в дальнюю дорогу, советуя ему из столицы сразу отправляться подальше и лучше всего куда-нибудь на юг или в район Средней Азии и там затаиться,
прижиться, и пересидеть следственно-судебный ураган, который не заставит себя долго ждать, чтобы разразиться. А в это самое время, на огромной тер- ритории фабрики, вместе с пожарниками, тот самый фабричный народ, а в
большинстве это были женщины – насмерть бился с огнём, пытаясь отстоять и уберечь социалистическую собственность. Горел тот самый скандальный
склад готовой продукции, рядом с ним полыхал красильный цех, чуть в сто- роне, взрывами и удушающей химической вонью скворчал, как сало на рас- калённой сковородке, склад лакокрасочных материалов. Горели пристройки и ещё горело, сам чёрт не поймёт, где и что. Впоследствии, при следствии, бу- дет установлено не менее пяти точек возгораний, которые говорили о явном, умышленном поджоге – преступлении. Во время тушения пожара, погиб один из пожарников, бежавший по крыше склада и таща за собой рукав бранд-
спойта: к несчастью, провалился и упал во внутрь, где и сгорел заживо. После, когда огонь уже был локализован, было обнаружено ещё два сгоревших че- ловеческих останков. Один погибший – это было точно установлено – являлся сторожем, который, по предположению и заключению экспертов, сгорел, так и не проснувшись, от чрезмерного объёма, накануне выпитого спиртного, а вот второй оказался под вопросом, не исключено, кто и совершал поджёг. Но и само исчезновение директора Побрякушкина, тоже для всех оставалось
пока что неразрешимой загадкой. Вся беда заключалась в том, что следствие в конце концов запуталось в выяснении, – куда подевался сам руководитель,
и по сути, хозяин фабрики?!.. Имелось много свидетелей, которые утвер-
ждали, что лично видели, как директор Побрякушкин бегал в руках с багром; другие же говорили, что в руке у него было ведро, а третьи вообще утвер-
ждали, что он охапками вытаскивал из склада пачки упакованных колготков и ещё матерился в адрес сторожа, который куда-то в это время запропастился, а он оказывается, уже сгорел к этому времени. А вот, к примеру, Екатерина Сорокина, убедительно рассказывала следователю следующее, – что своими глазами видела, как вслед за пожарником по крыше бежал Иван Ильич, и ко- гда крыша провалилась, он вместе с пожарником упал вниз, объятый пламе- нем. Но почему-то останки пожарника и неизвестной погибшей личности находились в разных сгоревших зданиях. Пытались установить личность ди- ректора по челюстно-зубным останкам, но зубы, как выяснилось, оказались все у него целые, что и подтвердили родственники и стоматологи, ибо он к ним не обращался. По росту тоже не установишь, ибо, когда человек сгорает до состояния кочерыжки, он весь скрючивается и коротышом становится. В конечном счёте неустановленную погибшую личность приписали, в качестве возможной версии, к личности директора фабрики – товарища Побрякушкина Ивана Ильича. Поставили жирную точку, почесали затылок и после чего ак- тивно, и по-быстрому, пока никто никуда опять не пропал, принялись расса- живать по камерам предварительного заключения всё остальное руковод-
ство предприятия. Фабрика «Красный вымпел» и в ближайшей округе вся лёгкая промышленность погрузились в затяжной траур. Но эти все события нас уже мало интересуют и произойдут они в последующие месяцы, начав- шись сразу через три дня после тушения пожара, а сейчас ещё пожар пока что только разгорается, набирая силу. Над городом стоит предутренний сумрак: улицы, закоулки и подъезды домов затянуты плотным дымом пожара, со всех сторон несёт невыносимой удушающей вонью сгоревших тряпок и кра-
сок. А в это самое время, по ночной городской улице: хлопотливо, стараясь
прижиматься ближе к стенам фасадных зданий, периодами покрутив головой во все стороны, после чего опустив её подбородком донизу, снующей поход- кой торопливо шёл человек. Со стороны, если глядеть – крайне подозритель- ная личность – и, если бы, да в эту самую минуту, да навстречу Гэпэу ненаро- ком вдруг шло, то ещё неизвестно, чем бы могло всё закончиться, не исклю-
чено, что пришлось бы нам, дорогой наш читатель, и свой рассказ нам на
этом заканчивать. Но Гэпэу, к счастью, не повстречалось, и подозрительный гражданин, с чемоданом в руке, второй рукой он придерживал лямку рюк-
зака за спиной, продолжал всё шагать, торопясь, в сторону железнодорож- ного вокзала. На голове мохнатая шапка, вероятней всего из енотовидной со- баки, на плечах длиннополое, ниже колен, драповое пальто с каракулевым воротником, а вокруг шеи в два оборота обмотан шерстяной шарф, который скрывал нижнюю часть лица, напоминая нам личность Остапа Бендера.
Январское утро только наклюнулось, собравшись в ближайшие пару часов порадовать жителей ткацкого городка крепеньким морозцем на восходе
солнца. В обычные дни, в это время суток город ещё спит и улицы пустынны, но только не сегодня. Проходя мимо стоящих у подъезда старух, Иван Ильич услышал в свой адрес, как одна из них сказала: «…На город бяда навалилась, а эти, всякие подозрительные, нищеброды, всё шляются и шляются по подъ- ездам, да в окна заглядывают, потом с вешалок бяльё пропадает, того и гляди, в квартиру залезут… – а то и придушат…».
Подавив незаслуженную в свой адрес обиду в душе, ещё больше пригнув голову, так, что подбородок упирался и давил ему в грудь, скользя по намёрз- шей наледи, Иван Ильич, теперь уже с паспортом в кармане на имя Геннадия Антоновича Куцанкова, спешил быстрее добраться до вокзала и молил бога,
чтобы не встретить кого-нибудь из знакомых. О Гэпэу он почему-то не думал, а насчёт знакомых, опасения его были напрасны, по причине того, что все, кто хорошо его знал, сейчас находились в районе фабрики и принимали по- сильное участие в тушении пожара. До вокзала было идти немногим более километра, поэтому, если отсчитывать с той минуты, как он покинул квар- тиру, уже спустя час и двадцать минут Побрякушкин тарахтел в электричке в сторону Москвы, а спустя ещё пару часов, уже ехал в плацкартном общем ва- гоне, забившись в угол в одном из поездов, который следовал в южном направлении. Поезд следовал до Новороссийска. И билет Иван Ильич брал до конечной, но в пути неожиданно передумал ехать в Новороссийск, и на всякий случай, решил, под-запутать свои следы в самом начале своих стран- ствий. Поезд до Новороссийска был третьеразрядным: останавливался на каждой станции, подолгу стоял загружаясь и выгружая почту, а когда при-
были в Ростов-на-Дону, товарищ Побрякушкин-Куцанков, первые пять минут стоянки сидел у окна и смотрел задумчиво на перрон, где сновал народ, а
почтовики катали тележки с посылками. Вдруг беглец резко поднялся, надел пальто, водрузил на голову шапку, обмотал шею и подбородок шарфом, ста- щил с верхней полки свой чемодан и рюкзак, и спустя минуту вышел на пер- рон. Стоявшая у вагонных дверей проводница вначале с удивлением посмот-
рела на этого странного пассажира, ибо за время пути она уже успела запом- нить, кто и куда следует и, кто и чего из себя представляет. Как бы спохватив- шись, уже в спину удаляющемуся Побрякушкину что-то спросила, но он, то ли не расслышал, то ли не желая отвечать, не удостоив её ответом и не оборачи- ваясь, скорым шагом направился в сторону надземного перехода.
Ростов встретил новоявленного странника большими мокрыми хлопьями снега, который с неба сыпал ему прямо в лицо: залепляя глаза, щекоча
ноздри и щёки. Гендош Куцанков шёл сам не зная куда. Выйдя на обратную сторону здания вокзала, в нерешительности остановился и стал осматривать обширную привокзальную площадь, где на той её стороне стояли магазин- чики и располагались троллейбусная и трамвайная остановки. Это и при- влекло его внимание, куда он и направился, а не доходя до остановки, оста- новился напротив доски объявлений. Бегло пробежав взглядом по объявле- ниям – предприятия его не интересовали – туда, пока что ему лучше не со- ваться, при этом вдруг в сознании словно молния ударила, вспомнил, что кроме чужого паспорта, нет у него иных документов: ни удостоверения офи-
цера запаса, ни диплома об окончании академии текстильной промышленно- сти, как и партийный билет с профсоюзным тоже остались дома, а возможно, подумал он, их уже и в природе не существует. В памяти всплыла та роковая ночь и стопка оставшихся на столе документов, на которые тёща положила ножницы… Вернувшись к действительности, обратил внимание на частные объявления: они расклеены были на рядом стоящем столбе и на стене при-
стройки магазина. Стал вчитываться. На одном из них задержал своё внима- ние. «…Сдаётся койко-место, недорого, район зоопарка, улица…». Подумав, и сделав вывод, что зоопарк, скорее всего расположен где-то на окраине го- рода, а значит, там безлюдно: и это как раз то, что ему необходимо. Остава- лось узнать: как ему добраться туда. Спросить решил у кондукторши троллей- буса, на что та ответила: «Езжайте, гражданин, на этом маршруте до Старого базара, а там пересядите на автобус, следующий до зоопарка…».
Громко и чётко, с неприятным для слуха тарахтеньем и режущим сознание звуком, с не поддающимся воле и желаниям души, пробряцали кости в со-
мкнутых ладонях Судьбы, а вслед, на голый стол, она бросила те самые кости. Выпало: на одной костяшке – шесть – односторонний «баян», а вторая часть – пустышка, «голый». Судьба в очередной раз, глядя из-под лоба на гражда-
нина, Побрякушкина Ивана Ильича, и насмехаясь над своим творением при- роды, не торопясь, сталкивала его в болотную топь и радостно хлопала в ла- доши…
Жизнь взаймы.
Покидая свою родную квартиру, которую ему всего-то пять лет назад, как бы в подарок – партком, профком, завком и руководство фабрики – препод- несло на блюдечке, Иван Ильич взял с собой денег лишь столько, сколько нашлось в доме. Своих было – всего сто пятьдесят рублей. К этой полторы
сотне, Инесса Остаповна, расщедрившись, пожертвовала свои пятьдесят руб- лей. Вообще-то деньги были и было их не так уж и мало; Иван Ильич даже по- нятия не имел сколько всего сберегательных книжек и в каком количестве на их счетах лежат капиталы. Но сейчас ночь и взять их оттуда не представляется возможным. Уговорились, что, прибыв в определённое место, Иван Ильич
пришлёт из того города поздравительную открытку без обратного адреса и лишь подпишется просто – «Машей». После чего Инесса Остаповна или его жена Фаина отсылают ему денежный перевод на Главпочтамт, до-востребо- вания, на имя Куцанкова Геннадия. На том и порешили. И вот теперь, сняв
частную квартиру, а точнее угол, тихонечко прожив месяц, прикидываясь не- мощным и больным человеком, прибывшим в эти края поправить здоровье на лечение к знахарке, а так как деньги подходили к концу, пришлось отправ- ляться в центр города, на глав-почту и отправлять открытку. Проигнорировав инструкцию и напутствие, которое выдала ему тёща в дорогу, и крайне нуж- даясь в деньгах, Иван Ильич, на той самой открытке, где указывается обрат- ный адрес так и написал – «Ростов-на-Дону, Главпочтамт, до-востребования, Куцанкову Геннадию Антоновичу». При этом подумал: «Ерундой тёща стра- дает, придумала какую-то Машу, да Куцанковых Гендошей в стране – сотни, а может быть, и тысячи… Так, надёжней-то будет…».
Спустя несколько дней он регулярно стал посещать главпочтамт в ожида- нии денежного перевода. Советская почта работала на совесть, в чём и при- шлось лишний раз убедиться Ивану Ильичу. Где-то на день двенадцатый, ко- гда ему в очередной раз по предъявлению паспорта, сидящая за стеклом де- вушка в окошко положила на прилавок ту самую открытку, а сверху, возвра- щая его паспорт, сказала: «Гражданин, к сожалению, такого адресата не су- ществует…». Иван Ильич поначалу вспылил, крикнув в ответ, не дослушав:
«Куда бы он делся?! То ваша почта его не нашла!..», но девушка уже захлоп- нула в окошке форточку. На открытке бумажная сопроводительная наклейка, всё в штампах, и косая надпись – «Адресат выбыл». В недоумении, Иван
Ильич, немного отойдя в сторону, всё вертел в руках ту открытку, рассматри- вая её со всех сторон, будто бы ему всучили фальшивую денежную купюру. В мысли закрадывались всякие грязные подозрения и первой была… «Быстро сработало жидовское племя!.. – подумал отщепенец по неволе, почесав за- тылок, – выпроводила тёща, как на курорт, и тут же обули, одели, обрядили в тряпьё старца, приказав дальше жить, как придётся… Теперь я последний по- прошайка из подворотни… Видимо, решили, распрощаться со мной раз и навсегда!..». Где-то глубоко в душе не хотелось верить в этот кошмар и такой кощунственный ответ. «А вдруг, – подумал он, – почта, и правда, сама что-то напутала. Пошлю-ка я на всякий случай ещё одну открытку, выбора-то у меня всё равно нету…». Спустя две недели, в одно из очередных посещений, ему вручили точно такое же послание, уведомляя об отсутствии адресата. Не-
много очухавшись от нового потрясения, новоявленный на свет божий Куцан- ков Гендош, только теперь и сейчас до конца осознал, что такое человек без- домный: один, как перст, и уже ни копейки в кармане. Положение и впрямь было аховское: не имея не только работы, но и страх её заиметь, ибо пресле- довало упорное чувство, в вероятности его разоблачения, как человека, кото- рый выдаёт себя за другую личность. Всё это могло обнаружиться совсем слу- чайно, достаточно неожиданно встретиться со знакомым человеком и сго-
ришь, как щепотка пороха, брошенная в костёр.
В ту ночь Гендошу снились кошмары. И снится ему, что будто бы он прибыл домой, в свой родной городишко Суконный. Идёт это он с вокзала и уже налегке и без всяких вещей, почему-то с пустыми руками, но, как и тогда, в тот ранний утренний час, когда покидал городишко: торопится и всё время
почему-то оглядывается. Кажется, ему, что за ним следят и сыщик идёт по пя- там. Заходит он в свой родной подъезд, и поднявшись на третий этаж, входит в распахнутую, неизвестно почему, дверь своей квартиры, словно умер кто-
то. «Ненароком, тёща преставилась?!..» – подумал он. Вот он заходит в свою
супружескую спальню и озадаченный замирает на пороге: «Да тут не до похо- рон, – тихо, одними губами, произнёс бывший директор и король трикотажа, товарищ Побрякушкин, – здесь происходит любовная оргия!.. прямо разврат- ный садизм!..». На его широком и роскошном супружеском ложе, из-под
плеча волосатого, будто орангутанг, мужика, выглядывает красивая мор- дашка его родной и любимой жены Фаины, которая, мигая своими огром- ными ресницами, смотрит на него невинными глазками и говорит своим властным и таким милым голосом, обращаясь к своему любовнику-авангар- дисту:
– Хватит, вынимай уже его, довольно колдобасить… – а то на нас муж смот- рит, глаза вылупил, того и гляди, нас обоих сглазит!..
Окна в квартире зашторены наглухо, в комнате стоит полумрак, а законный муж, как отрезанный ломоть, стоит, почитай, у самых ног: до кучи слепив- шейся парочки, и единственно чего в этот момент не хватает для полноты картины трагизма, так это свечки в руках у Ивана Ильича. Но он продолжает, будто парализованный, стоять на пороге спальни и глуповато смотреть на тот садизм, который, этот извращенец, со звериной пылкостью продолжает со- вершать свой чудовищный акт над его обожаемой Фаиной. Разумеется, поло- жение и сама позиция выглядят весьма неудобной и непристойной, но выяс- нять отношения – это ниже всяких понятий для Ивана Ильича. В голове стучит и сверлит одна и та же мысль: «…Хотя бы денег дали, платить за квартиру-то нечем. Старуха не сегодня завтра выставит за дверь, и жрать – хоть зубы на
полку, шаром покати. Остальное – бог с ним, пусть уже тешатся… Денег бы надо выпросить…». Но в то же мгновение, тот самый «орангутанг», который всё это время измывался над красивым телом его жены Фаины, вдруг пово- рачивает свою рожу в его сторону. И что он видит?!.. Клыкастая пасть, рыло дикого кабана-вепря!.. Но уже в следующее мгновение оно превратилось в козлиную морду. А, может, это сам Сатана?!..
От такого непотребства и бесстыжего безобразия, представшего его глазам, Иван Ильич, испугавшись во сне, вскрикнул и проснулся. Какое-то время ле- жал с открытыми глазами, уставившись в кромешной темноте в потолок, тя- жело дышал, переваривая внутри себя мерзостное наваждение сна, но вскоре снова уснул. И стоило ему вновь уснуть, как ночные кошмары возоб- новились, только на этот раз стала сниться тёща, Инесса Остаповна. Сидит
будто бы он в одних трусах на стулке за обеденным столом: жрать хочется, даже поджилки трясутся и под брюшиной сосёт, урчит и болит живот. Но
стол, непонятно по какой причине, голый, как будто бы лёд на замёрзшей речке, и даже солянки на нём не видать. А в эту самую минуту, выпячивая морщинистый оголённый бюст и вывалив наружу обвисшие старческие груди, к нему на колени лезет Инесса Остаповна, похлопывая одной ладо- шкой себя по попе. Ему бы чего-нибудь пожрать, а не до плотских утех, да ещё со старухами. Мама родная!.. а глянь на её шею и на грудь!.. бедная тёща, и она туда же!.. Вызывая брезгливое чувство до отвращения, в глаза Ивана Ильича бросается сморщенная кожа, как шкура земляной жабы, но
зато на массивной золотой цепочке сияет диадема музейной редкости, под которой в глаза лезут её прыщи, как наклюнувшиеся гнойниками грибы-по- ганки: на грудях, плечах, на загривке, до самых ушных раковин. Смотреть омерзительно!.. Появляется желание взгляд отвести, но он не в состоянии
сделать это… А Инесса Остаповна всё лыбится. Вот она уже уселась на его го- лые коленки и принявшись хохотать, одной рукой полезла к его мужскому
причинному месту, неожиданно крикнув: «Оп-ля!..», одним мановением руки и Иван Ильич уже без трусов на стулке сидит, словно на скамейке в городской бане, а тёща у него перед носом его же трусами помахивая и захлёбываясь
смехом, прямо ему в лицо, кричит:
– Я ведь тебе, зятёк, давно говорила, чтобы не связывался ты с польскими евреями. Собрал там у себя на фабрике это польско-жидовское панство Пщешинских, притащил бы на фабрику ещё и всяких китайских «хунвейбин- ских»: они-то тебя до тюрьмы токо и могут довести, а надо было их всех
давно под гребёнку, да за задницу, да по каталажкам рассажать! Наши домо- рощенные Абрашки всегда этим способом пользовались… А, ты?!.. Что сде- лал ты?!.. Пошёл не той дорогой!.. Теперь у тебя притоны, жетоны, картишки да падшие женщины на уме?!.. даже вот сейчас от меня нос воротишь!.. Пе- дагоги и адвокаты теперь тебе уже ни к чему?!.. Сгинь, нечистая сила, из моих глаз долой! ничтожество ты подлое, коль брезгуешь ты мной!..
Иван Ильич, встрепенувшись, снова проснулся. Всеми частями тела дёр- нулся на кровати так, что чуть было не свалился с узкой солдатской постели.
Сел, спустив ноги на холодный пол. В комнатушке колотун – холодрыга, ибо
старуха протапливала печь только с вечера; и тот кусок печной грубы, что вы- полнял роль перегородки, обогревал этот чулан постольку-поскольку, даже
со рта пар было видно. Напялив на плечи – без пододеяльника – замызганное солдатское одеяло и продолжая так сидеть, будто бы в вытрезвителе; раска- чиваясь туловищем взад-вперёд, осмысливал увиденных подряд два сна.
Волнующая, любовная сцена, увиденная во сне, приносила Ивану Ильичу не- выносимые страдания. Воображение продолжало дорисовывать то, чего и во сне не привидится, а тот гадкий, мерзкий тип – художник-орангутанг – теперь в утренних сумерках комнаты выглядел расплывчато и в дымке, но будто вос- ставший из небытия, из потустороннего мира теней, или вепрь из Беловеж-
ской пущи. Наваждение сменяло одну пикантную, развратную сцену другой и всё это приводило страдальца в бешенство, после чего он начинал вести раз- говор сам с собой. А в это время – по ту сторону двери – приплюснув к ней и прижавшись ухом, стояла хозяйка, старуха: скряга и злая, как окатившаяся
сука возле щенят. Стояла будто приклеилась к дверям, замерев, вслушива- лась в бормотанье постояльца: «…Не женщина, а прямо рептилия какая-то в образе похотливой жабы – неизвестной науке породы!.. – громко, на всю комнату, продолжал ругаться Иван Ильич, – бесстыжая похотливая тварь!..
Разлеглась это она, вывалив наружу всё своё естество!.. позирует это она сво- ему художнику, орангутангу… Лежит себе, красуясь телесами, изображает Данаю!.. куда тебе до неё! Ты худая, как щука и чёрная будто от цыгана нагу- ляна, прямо кобылячей породы!.. Удавить бы обоих на одной верёвке!..».
Так не заметил, как за окном наступил поздний зимний рассвет, а его руга- тельные причитания были прерваны стуком в дверь, после которого, не до- ждавшись ответа, дверь проскрипела и вошла хозяйка домовладения Пела-
гея Макаровна. Застыв на пороге, включила в комнатушке свет, после чего по- дозрительно стала вглядываться в Ивана Ильича. Проплямкав узкими полос- ками сморщенных губ и беззубым ртом, спросила:
– Ты, Гена, не заболел ли случайно?.. Всю ночь – то кричишь, то что-то бор- мочешь…
– Здоров я, Пелагея Макаровна, здоров!.. Здоровее бывают только на клад- бище…
– Ну-у… – раз здоров и то хорошо. Я вот чего зашла… Уже вторая неделя по- шла с того дня, как за квартиру надо бы заплатить… Пенсия у меня всего пять- десят два рубля, сильно не разживёшься, а мне ещё в том году было восемь- десят, того и гляди, господь к себе призовёт, а я всё не могу собрать на по-
жертвования храму. Чего молчишь-то, Геннадий?.. Я смотрю у тебя и на столе только мышам потрапезничать. Что?.. из дома денег не шлют?..
– Не шлют. И слать-то уже не кому… Выгнали там уже меня, как паршивую собаку выгнали, и замену нашли…
– Вот беда-то, коль не врёшь!..
– Какой смысл мне вам врать? Мне впору в тот самый храм, о котором вы
упомянули, сходить и перед кончиной своей попросить отпущения грехов, или как там у вас с этим всё обстоит?..
– Ну так мне-то, что от этого, за квартиру платить, чем будешь?!..
– Возьмите вещами. Вон под кроватью чемодан, что выберите на свой вкус, то и забирайте.
– А зачем они мне твои вещи?.. Они мне ни к чему. Ты вот в таком случае возьми их, да в субботу или в воскресенье и снеси на-продаж, когда толкучка особо шумит, отнеси их на Старый базар, там в районе переулка Семашко и в округе его, в сторону Дона, пристроишься где-то и продашь, а мне за квар- тиру заплатишь, иначе мне надо пускать к себе другого постояльца. Я бы, мо- жет, и потерпела бы, если бы вторую кровать где было поставить, а так… при- дётся, Гена, тебе другое место искать. Может, тебе в примаки к какой-нибудь вдове пристать?.. а?.. Сегодня чистый четверг, вот через день и отправляйся на толкучку.
