На закате

скачать книгу бесплатно


сбежал, могло бы и печально для него всё это закончиться. В этой огромной коммуналке, где было не меньше двенадцати квартир, женщины с Жанной не общались, даже на кухне, где волей-неволей приходилось задницами те- реться и то сквозь зубы пропускали по слову в неделю. Меж собой они её ведьмой называли, оно и правда: чёрная как цыганка, а когда в комнате не очень светло, в пасмурную погоду, глянешь на её рубильник носатый, – точно ведьма перед тобой сидит. Если она вдруг на чьего-то мужа глаз положит: как

потом, благоверная, не старается уберечь своё супружеское чадо от ведьмац- ких утех, всё равно уволокёт к себе в постель. Проснётся, юная страдалица

среди ночи, помацала ладошкой рядом с собой – а место давно уже остыло. Вскочила, нетерпеливая!.. кинулась за второй своей половиночкой, да прямо босая и в одной комбинашке, будто горлица, да в полутёмный, холодный ко- ридор, да подбежав к дверям туалета, с силой дёрнула ту самую дверь, а там пусто!.. И признаков суженного не видать!.. Стоит минуты в раздумьях, слёзы по щекам ручьями текут, а в голове только одна мысль стучит молотом по наковальне: «Уволокла, бесстыжая, ненасытная, старая тварь!.. уволокла!..

живого уволокла!.. – как удав, заглотила!..». Глянула девица в дальний угол коридора, где дверь ведьмацкой находится: животный страх в душе и сердце сейчас вот-вот из её груди выскочит; на цыпочках, как кошка к мышке, стала подбираться к той проклятой двери, к насиженному, порочному месту – Лео- польдовны. Подкравшись и приплюснув к двери, затаив дыхание, принялась вслушиваться, но уже через минуту её головка отдёрнулась, и вся она отпря- нула от двери, будто её током ударило, а правая рука, произвольно, сама по себе, стала крёстное знамение сотворять. За дверью той, словно кузнечные меха работали, раздувая пламя в горне, и слышались охи и ахи, что-то шкребло и визжало, а по спине, страдалицы, в эту минуту не то что мурашки

бежали, кошачьи когти скребли!.. Кинулась, несчастная, к себе в комнату, уку- талась в одеяло, сидит на кровати и дрожит, как в лихорадке, ждёт, когда муж заявится. Уже под утро, скрипнула дверь, и её родненький Ваня, вошёл. Бледный, голый, а в руках, двумя пальцами, держит перед собой, будто напо- каз улику преступления – свои трусы!..

– Где ты был, Ваня?.. – спрашивает жёнушка ласково, тихо, дрожащим голо- сом.

– Наверное, в туалете, Маша, я был… – отвечает жертва ведьмацкого произ- вола.

– Но… я туда заглядывала, там тебя не было!..

– А где же я тогда был?.. – спрашивает, не менее несчастный, Ваня.

– Так это ж тебе лучше знать!.. трусы свои почему в руках держишь?.. – без злобы, спрашивает жёнушка Ваню, будто бы своего неразумного дитятю.

– Наверное, так нужно было и вообще… тогда я совсем ничего не понимаю и не помню, Маша… – может быть, я всё забыл?.. Голова сильно болит… и спать хочется…

– Иди сюда, мой бедненький, я сейчас уложу тебя рядом с собой и укутаю, ты вон, как дрожишь!..

Вот таким чудовищным способом, эта уже немолодая ведьма, изводила молодое мужское сословие коммунальной квартиры, а вместе с ними стра- дали и их молодые жёны. Стариков она, вероятно, по причине уже их не- мощи, игнорировала, которые-то совсем и не верили во все эти сплетни, го- воря, – что это всё чушь.

Но я-то, вселяясь к этой Жанне Леопольдовне, всей этой богом проклятой напасти тогда ещё не знал!.. Прошло дня три или четыре, как я к ней посе- лился. Как-то вечерком, уже поздновато было, и я, набегавшись по поликли- нике, я тогда в милицию медкомиссию проходил. Так вот, лежу на своей

арендованной кровати и приснул это я. Слышу прямо через сон, мостится кто- то рядом со мной, чувствую мягкое женское тело и тепло, и такая у меня по телу истома пошла, кто-то ласково гладит всё моё мужское хозяйство, и тут

же прямо наваливается на грудь, дышать стало трудно. Уставший был, как гад!.. То ли снится мне это всё, думаю, то ли и впрямь я в деревню свою прие- хал и на сеновал с соседкой забравшись, любовным делом с ней оттопырива- емся, но хоть убей, а проснуться до конца не могу!.. А, может быть, как я уже после анализировал, она меня чем-то подпоила или подсыпала что-то мне в продукты. Сам ведь сплю, но чувствую восторг, будто летаю, и покидать не хочется этот сон, и чем-то пахнет, будоража сознание, как в церкви, когда поп своим кадилом махает, а властный откуда-то голос вещает, – покорись, сын

божий Василий!.. Прямо мистика какая-то. Утром проснулся, голова, как пу- стой барабан и гудит где-то в затылке. Выяснять отношения не стал: не ша-

таться же снова по городу в поисках квартиры. А я, готовясь поступать в мили- цию, всё это время УКа зубрил: статью, за статьёй. И чтобы в дальнейшем об- рести покой, говорю это ей, хозяйке, ибо жопой чувствую, что это её работа, а что было или чего не было, о том сам чёрт не разберётся, но утром-то в по-

стели я проснулся без трусов!.. Они на полу рядом с кроватью лежали. А, зна- чит, получается, что меня изнасиловали!.. Какое-то даже презрение и брезг- ливость к себе появилось, отчаяние, звериная по чём-то тоска… Так вот, оделся это я, вышел из-за перегородки, с книжкой Уголовного Кодекса в ру- ках, открыл на нужной странице, и вместо, – доброе утро, Жанна Леополь- довна, – стал зачитывать ей статью… Как-то же мне надо было от этого са-

дизма избавляться, а то, как после подумал, было бы мне, что тому студенту…

– Ну и как?.. бабку больше не дегустировал оргазмом?.. или она тебя?..

– Нет, больше не повторялось, но с того дня она перестала со мной разгова- ривать. Так: то да сё, в двух словах. А после я ушёл на другую квартиру.

– А к чему ты, Вася, всё это нам рассказал?.. – с ехидной ноткой в голосе,

спросил лейтенант, – ситуация у нас очень далека от той развратной темы, где попахивает, и правда, серьёзной статьёй УКа. Или ты по-другому мыслишь?.. Или задумал чего?

– Скукота смертная, вот и хотел развеселить вас, а вы не смеётесь…

– Чужая душа, Вася, потёмки, с неё грех смеяться, а то насмешить можно так, что потом те трусы, что с тебя сонного стянули, придётся застирывать…

Немного помолчав, лейтенант, подводя итог необычному рассказу, продол- жил:

– Всё равно план не выполнить… поехали на авторынок. По «Фортуне» прош- вырнёмся, какой-нибудь забулдыга на пути повстречается, воткнём до компа- нии, так гляди, к вечеру и поднаберём штат, а заодно и машины поглядим… Говорят, там уже и иномарки старенькие стали понемногу появляться…

– А тех двоих пассажиров за собой тягать?..

– Пусть сидят, там теплее, чем на улице.

Вскоре выехали на улицу Малиновского и прибавив газу, покатили в север- ном направлении, куда и собрались. А тем временем, почти у самого берега Дона, в сотне метров от железнодорожного полотна, идущего через станцию Гниловская в сторону Таганрога, в небольшом, старом и дано заброшенном карьере, где когда-то добывали ракушечник и глину с крошкой, в зарослях

прошлогоднего сухого бурьяна и кустарника, возле костра, кружком сидело четверо тех самых «граков», ещё трое в это время находились где-то на про-

мысле: по добыванию средств к существованию. Над костром висело ведро, в котором варилась картошка в мундирах, местами ножом обрезанная. В эту

пору, когда овощные базы перебирают картофель, который гниёт не по дням, а по часам, этого продукта на свалках лежали горы. На краю костра в ка-

стрюльке варился чифирь, над которым, приплямкивая, в преддверии кайфо- вого пойла, суетился и колдовал Худудут. Напротив, помешивая в ведре длинной палочкой картофель, сидел в глубокой задумчивости Иван Ильич Побрякушкин. Вот уже не в первый раз он почему-то думает всё о той жен- щине, у которой умер муж. Он тогда подошёл к ней на Старом базаре, по при- чине, что она вызывала в его душе симпатию, и пока он брал у неё консульта- цию, куда ему оптом сдать свои вещи, и именно в те короткие минуты, в душу к нему закралась жгучая тоска по женщине, но та суровость и нежелание ве-

сти с ним дальнейший разговор со стороны незнакомки, оборвала в душе ту ниточку, зарождающегося было желания познакомиться поближе с ней. Те- перь он горько сожалел о том, что глупо повёлся из-за своей кротости и бо- язни быть отвергнутым в грубой форме. Надо было попытаться настоять на

своём, подумал он, ведь ему ещё на съёмной квартире старуха советовала пристать в примаки к какой-нибудь вдове. Случай было выпал, сам ему навстречу шёл, а он им не смог воспользоваться…

Неожиданно его вдумчивые и грустные размышления были прерваны воз- гласом Муси-Селёдки, который бежал, спотыкаясь, под уклон по тропинке и кричал на ходу:

– Братва, падлой буду, век воли не видать!.. Свободой клянусь!.. Мусора на хвост нам упали!.. Легавые кругом!.. Обложили, суки!..

Не добежав до костра пяти шагов, остановился, бросил себе под ноги

авоську с пустыми бутылками, развёл в стороны руки, чуть присел в коленях, и стал, чуть не плача, рассказывать:

– Нету теперь с нами Куска-Жеки и Тоси-Костыля, нету!.. Менты повязали!..

– А ты?.. не уж-то ума хватило сбежать? – спросил Иван Ильич, насмешливо глядя на Селёдку.

– Зуб даю, я не волынил, я во дворе заначку бутылок забирал, с прошлого раза заныканную…

– Оно и видно, уже скоро зубов не останется, чтобы раздавать их! Как хоть дело было?.. Утри слюни и юшку не пускай, а говори внятно! – сказал строгим тоном Иван Ильич.

– Чево внятно?!.. – чево непонятно?.. Я и говорю, бутылки забирал!..

– Ты, сучара, не дешеви, – подбегая к Селёдке и хватая того за грудки, про- кричал Худудут, – деляга нашёлся!.. бутылки он забирал!.. Фраер не вор, а ты под него канать хочешь, может, ты их сдал!..

– Чё ты гонишь, Худудут?!.. Пусти!.. чё привязался?!.. Как бы я их сдал?!.. Я чё, сучара, какой?!.. Я токо во двор забежал, где заначка была, заодно, ре-

шил, и отлить. Токо это сложил в авоську бутылки, я бы их и тогда забрал, ко- гда на кучу наткнулся, да авоськи с собой не-было. Высовываюсь из подво- ротни, а там уже «луноход» стоит и наших грузят. Жека-Кусок вначале вы- рвался, он же в розыске, но один здоровый – такой, подножку, догнав, под-

ставил, а затем навалились все хором… Дальше не знаю, я во дворы лома- нулся. Упёрся в какой-то тупик, потом по крышам сараев уходил…

– Значит, замели Жеку и Тосю… – теперь, товарищи бичи, очередь за нами, – сказал негромко и задумчиво Иван Ильич, – вы разве не заметили в послед- ние два месяца, что наша бездомная братва редко стала на пути встре-

чаться?.. пересажали, считай, уже всех!.. потому и очередь за нами!..

– Ге-ге-ндош, т-ы-ы… п-п-рав, – заикаясь сказал Худудут.

– Чего заикаться стал?.. в штаны наложил? – спросил Иван Ильич, насмеш- ливо глядя на Петю-паровоза: эта кличка была его от первой ходки, когда он пошёл за паровоза, ограбив с товарищами по промыслу квартиру, где пара- лизованная бабка лежала, ибо разбойная групповая статья – грозила бы им до вышака. Худудудом он стал уже на городском кладбище, с лёгкой подачи Харитона.

– Ты, Ге-ге-ндош, не сидел, потому тебе нас-с-срать!.. не знаешь ты, что та- кое бур и карцер, где лёд на полу, а на него надо ложиться спать, а ещё пья- ный опер-контролёр или надзиратель ногами может отходить!.. за хавку, можно вообще заглохнуть… Раззявишь хлебало: или вертухай-охра пришьёт, или свои, по указке, на пику посадят…

– Да наши сегодняшние условия, с моей точки зрения, ничем не лучше, а может быть, в чём-то и похуже будут, – спокойно сказал Побрякушкин.

– Дешёвка, Гендош, твой базар!.. Правильным коммунизмом пованивает… Ты же вон какой среди нас образованный, только не въеду, тем более не по понятиям, какого хрена ты среди нас затесался?!.. Жену свою грохнул и в

печке стопил, или в бочке засолил?!..

– Урки!.. кончай базарить!.. – крикнул со злобным оскалом нижней части лица Геннадий Куцанков-Побрякушкин, чего даже сам от себя не ожидал и удивился: когда же это он по-фене ботать научился. Но, в ту же минуту пода-

вив в себе свою внутреннюю несогласованность души, мыслей и самой речи, продолжил в том же духе:

– Ещё несколько дней, урки, максимум неделя, и нас всех переловят, как щенят. Или вы намерены в норе отсидеться голодом годика два, в спячке,

пока эта компания сойдёт на нет?.. Мне почему-то кажется, что где-то потре- бовалось большое количество дармовой рабочей силы…

– И чё?.. начинать рамсы путать и на дно голодным ложиться, шобы совсем помирать?!.. – спросил Шнырь, недавно прибившийся в их компанию.

– Из города надо срочно уезжать, куда-нибудь в глухомань сельской местно- сти, – сказал Иван Ильич, и в ту же минуту для себя принял решение: что кому, кому, а ему, как никому другому, необходимо исчезнуть из этого го- рода поскорее, где с каждым днём облавы и положение для таких как он только усугубляется, а это лишний риск.

– Да-а-а, как раз в деревне нас и ждут… – сказал, в задумчивости, растягивая слова Худудут, сидя на корточках у костра, а на колени положил локти рук, в ладонях зажата кружка с чифирем, и пьёт в-прихлёбку. Звучно так пьёт – со

смаком, Ивану Ильичу противно было на это смотреть и слушать, отсярбнув,

Худудут, растягивая слова, стал говорить дальше:

– Там нас встретят – один с дышлом, уже поджидает за углом, второй через дорогу, с удавкой на шею, а третий… третий… – Гендош, подскажи, кто третий был?..

– Где был?

– Ну там, в том кино…

– В каком кино?.. про Чапаева, что ли?.. Так там, в анекдотах, третьей Анка была…

– Да не про Чапаева!.. – там было совсем про другое, про деревенских мужи- ков, когда трое деревенских, фраеров, барчука за чувиху, с которой он сеанс позорный мусолил, за чё обычно на зоне петушат. Ну обгулял это от её, а его

– этого приглаженного и пушистенького, вначале колом по башке приголу-

били, а потом на шею удавку накинули, чтобы понадёжней было, почти как у нас на зоне!.. – а после в болоте его утопили, подумали, что так ещё надёжней будет и уж он точно не оживёт…

Дальнейшие рассуждения Худудуда Иван Ильич уже не слушал, предав- шись своим планам на завтра, а на следующий день, прямо с утра, он вплот- ную занялся своим внешним видом. Часа два ушло на бритьё, ибо обычным бритвенным станком было сложно проделать ту сложную операцию брадо- брея, которую он задумал, да ещё глядя в крошечное круглое зеркальце:

оставив бородку, а на скулах узкая полоса бакенбардов соединялась с усами и бородой. После этого согрел на костре в ведре воду и на холоде долго мыл голову. Подшаманил и привёл в относительный порядок верхнюю одежду, и уже во второй половине дня сходил в город и купил самую дешёвую спортив- ную сумку. Перебрал вещи, какие были в своём замызганном сидоре-рюк-

заке, с которым ещё из-дому отправлялся, и в ночь, когда спускались сумерки на город, без лишних комментариев, стал подходить к каждому члену обще- ства – под незримой вывеской – «Пойди туда, не знаю куда» и пожимать им

руки. При этом, Иван Ильич, каждому сердечно повторял, как добрым дру- зьям или родственникам, прощальные слова:

– Не поминайте лихом, граждане бомжи и бродяги, крайне сожалею, но мне придётся вас покинуть, искренне признателен вам за совместное прожи- вание, прощайте… У каждого дорога своя…

Все, молча, поднимаясь на ноги, пожимали Гендоше руку и казалось в рот набрали воды, и только Селёдка, по своему скудоумию, расплывшись в улыбке и тем самым напоминая личность сбежавшего клиента из псих-дис-

пансера, скорчив гримасу на роже, проквакал, шепелявя сквозь дырки в зу- бах:

– Я чё, Гендош, хотел сказать тебе ещё вчера, когда ты запел песню про ту деревню… я когда парился на зоне, через колючку смотрел на деревню, как они там живут… Представь себе, не кайфово, невезуха ещё та…

– Заткнись, сучёнок припадочный!.. – крикнул Худудут, держа перед собой сжатый кулак, и уже обращаясь к Ивану Ильичу, сказал с уважением, чего ра-

нее за ним не замечалось, – вы, Геннадий Антонович, не обращайте внимания на этого недоделанного клоуна. Всю масть прощания с хорошим человеком

испортил, падла!..

– Да успокойся, не бранись ты, Петро, к чему ненужные расстройства!.. Вот Самуил Маршак, на этот счёт говорил так:

Как призрачно моё существованье! А дальше что? А дальше – ничего… Забудет тело имя и прозванье,

Не существо, а только вещество…

Это сказано почти про меня, и всё в моей жизни именно так!.. Будьте здо- ровы, не болейте и друг друга жалейте, а мне пора в путь…

Взбираясь по тропинке на кручу, Иван Ильич несколько раз оглянулся: все четверо так и продолжали стоять, глядя в его сторону. Уже взобравшись на самый верх, ещё раз замер и какое-то время смотрел в их сторону, затем по- махал им рукой, зная, что он уже вряд ли когда их встретит в этой жизни, по- сле чего направился вдоль по улице застроенной частными домами…

На Пригородный вокзал он прибыл, когда уже стемнело. Подошёл вначале к карте маршрутов, которая висела высоко на стене. Бегло, просмотрел маршруты пригородного сообщения, заостряя своё внимание на южном направлении, и установил, что самый дальний маршрут электропоезда в этом направлении – это до Тихорецка. Купил билет до конечной, и спустя минут

через двадцать он уже ехал в электричке на юг, в город Тихорецк. Он понятия не имел – где это находится, но план дальнейших своих действий уже был разработан в голове. Добраться в предгорья, а то и дальше – на Большой Кав- каз, наняться в чабаны, и мирно, среди первозданной природы, вдали от

людской суеты и всяких облав и измен, пожить какое-то время ради души…

Стояло начало марта 1983-го года, ровно тридцать лет – день в день – со дня смерти Сталина – и месяца, который на юге страны считается самым парши-

вым временем в году, – имея ввиду погоду. За окном электрички моросил дождь, с силой стуча по стёклам на ходу электрички, словно веником разма- зывая слизь; в вагоне было прохладно, народу – почти ничего, а те, что были, съёжившись и прилипнув к стенкам, дремали. Было скучно, тоска и впереди неизвестность. Порой возвращался мыслями к своим случайным друзьям по бродяжной жизни, с которыми прожил почти три месяца, и это время показа- лось ему тремя годами, мысль улетала дальше – в воспоминания, туда – в

подмосковье, в городок ткачих, где, как думалось многим: расположен там рай для мужчин и полно в изобилии женщин красивых и сговорчивых. О

жене Фаине старался не думать, но дочь, Катеньку, до слёз было жаль; о тёще, Инессе Остаповне, вспоминая, думал со злобой и неприязнью, ставя её в один ряд с той старухой, где жил он на квартире, и как-то однажды, поду- мав о ней совсем не лицеприятно, – что, живя в соседстве рядом с зоопарком, она не только напиталась энергией от всех тех злющих зверей, но и приоб- рела их характеры, особенно тех – злых, сидящих всю свою жизнь в железных клетках. И было бы неплохо – подумал он – усадить старуху вместе с его тё- щей Инессой Остаповной, в ту самую клетку, а зверей выпустить на волю… И самое удивительное – это то, что он совсем не вспоминал и не думал о самой фабрике, будто бы в его жизни её и не существовало. А само – то скандальное собрание – с которого всё и началось, и последовавший за этим тот страшный пожар, казалось, что всё это он видел в кино, или во сне, или слышал рассказ об этом. В голову приходила мысль, после чего он спрашивал себя, – не раз- двоение ли у него личности?.. Ведь всякое бывает – мыслил он, – как