скачать книгу бесплатно
– Хорошо, Пелагея Макаровна, я последую вашему совету и поступлю
именно так, – сказал хриплым голосом Гендош Куцанков и улёгся на кровать, свернувшись в одеяле калачиком. Старуха ещё какое-то время торчала, вгля- дываясь в постояльца, но поняв, что тот не желает больше вести с ней беседу, тихо удалилась за дверь. Провалявшись чуть ли не до обеда в кровати, Куцан- ков-Побрякушкин, не выдержав вынужденной голодовки, поднялся, голод- ным взглядом оглядел пустующий стол, на котором стояла килограммовая
пачка соли, а рядом лежало полбулки серого, чёрствого, уже заплесневев- шего хлеба и четверть пачки грузинского байхового чая. Это всё, что имелось съестного в наличии. Иван оделся, взял со стола наручные часы, повертел их в руках, взвешивая на ладони, будто бы оценивая на вес и на сколько они по- тянут; сунув их в карман, покинул свою конуру. Направляясь в сторону го- рода: конкретного плана – что делать и куда идти – у него не было. Брёл, куда ноги несли, при этом полностью углубившись в себя, думал горькую думу. В конец измучившись от такой собачьей жизни, сказал сам себе, что, если в
ближайшие несколько дней не найдёт себе пристанища, ибо, как стало ему понятно: хоть и зима, старуха всё равно выставит его за дверь, а значит, не
стоит ожидать пока заявится участковый, а необходимо искать новый куток и способ добычи хотя бы какого-то куска хлеба. Не подыхать же ему от голода и холода на одной из городских улиц, или в подъезде многоквартирного дома, откуда скорее всего выгонят или отправят в милицию. А, значит, – поду- мал Побрякушкин, бывший директор носочно-чулочной ткацкой фабрики
«Красный вымпел», – выход у него один, и выход такой: зайдёт он в первое
попавшееся на пути отделение милиции и напишет покаяние – явку с повин- ной. Лучше в тюрьме сидеть в относительном тепле и давиться похлёбкой, которую, он не мог понять почему, называют баландой, чем так мучиться,
пока не протянешь ноги…
Осуществить явку с повинной в милицию в ближайшее время ему было не суждено. На пути, нашего без вины виноватого страдальца, ожидали его не менее интересные «забавы», которые в какой-то мере немного сместят его
тот жизненный маршрут, проложенный на карте судьбы… Спросите, – кем?.. А хрен его знает, кем!.. Об этом, вероятней всего, даже сам господь бог вряд ли знает…
Вскоре Иван Ильич пересёк железнодорожное полотно, направляясь в сто- рону Рабочего городка, в обиходе жителей чаще употреблялось старое назва- ние этого района – Нахаловка. В районе Комсомольской площади, немного в стороне, в парковой зоне, располагалась пивнушка, подобных которой по го- роду имелась целая сеть. В ней Иван Ильич бывал уже не раз, ещё в самом начале своего обитания в этих местах и когда ещё деньги водились. Сейчас он шёл туда без копейки в кармане, надеясь не столько на-выпить, как, хотя
бы что-то съесть, или даже доесть после кого-то. Там уже, как получится. Забегаловка встретила Геннадия Куцанкова своим привычным, чисто про-
фессиональным для подобных заведений гомоном пьяных мужских голосов с примесью смачного изощрённого мата. Окинув беглым взглядом зал и вы- смотрев один из столов, вероятно, только что покинутый посетителями, но не убранным ещё посудомойкой, скорым шагом направляясь в сторону запри- меченного стола и размахивая руками, изображал человека, который что-то по рассеянности забыл. Стол был заставлен пивными пустыми кружками,
среди которых несколько штук были недопиты; лежали куски и очистки ка- кой-то вяленой рыбы, плавленые сырки, куски хлеба и остальные объедки за- столья. Бухнувшись на стулку за стол и продолжая у себя над головой вертеть кистью руки, словно доказывая кому-то, что-то, второй рукой подгрёб к себе недопитые кружки, посливал их в одну и тут же оперативно отсортировал
объедки на столе. Рядом сидящий за соседним столом мужик, пьяно наблю- дая за его действиями и уставившись на него, заплетающимся языком, спро- сил:
– Ты, корифан, кто будешь?.. Чёт я тебя до этого за энтим столом не зырил!.. Или ты посля Фоме и Костылю на хвост упал?..
– Да, да… я после, они сказали, что скоро вернутся…
– А-а… понял… На-понял, шкурку тянуть на самый конец не буду, последней
падлой буду… Жорика из Караганды… нет, из Баку, кажется, пошли прово- дить?.. а ты чё, отстал?..
– Сказали без меня проводят…
– Слушай, чё-то не въеду, ты кто будешь?.. убей, не помню!.. Погоняло твоё как?..
Иван Ильич соображал быстро. Если он сейчас, сию минуту не придумает себе кличку, этот тип от него так не отстанет и может так получиться, что вы- зовут наряд милиции, а вот этого как раз больше всего и нежелательно.
Нагнув над столом голову и продолжая поедать объедки, запивая их пивом, не глядя в сторону собеседника, который уже придвинул свой стул вплотную к нему, сказал, сквозь полный рот:
– Куцым меня зови, или Гендошем. Будет правильно и так, и этак…
– Чё, с кичи откинулся недавно?..
– Да как сказать… в этих краях всего пару месяцев.
– Кантуешься, где?..
– Недалеко от зоопарка.
– Это, случаем, не у Муньки самогонщицы шконку арендуешь?..
– Нет, у старухи одной…
– Так и Мунька за молодую не канает: туда-сюда уже давно за полтинник пе- ревалило, но к бахарям липнет, липнет, сука! как чирей на жопу, хрен отде- рёшь!..
– Не, у меня старуха, ей уже все восемьдесят… И та, считай, уже меня вы- гнала, хоть и зима на дворе!..
– Ну, не пзди, корифан, раз Фома под крылышко взял, будь здоров и не каш- ляй!..
– Да никуда меня никто не брал!.. – в отчаяньи, уже не контролируя свои
слова, сказал с жаром Иван, – всё это пустой трёп, ты уж извини, мужик, от чи- стого сердца скажу, вот щас допью это пиво, – чужое!.. доем то, что не доели, чтобы на пустой желудок не сдыхать!.. пойду… короче, не знаю, может, под
первую попавшую машину брошусь, или под поезд… как получится.
– Не гони коней, кореш!.. Двинуть коней всегда успеешь!.. Куцым, говоришь, погоняют?!.. Я, тронут до корней волос твоим откровением!.. Всё будет на мази, сказал же, раскатать себя по асфальту всегда успеешь, а припозд-
нишься, другие за тебя это сделают… Покрепче чего-нибудь выпить хочешь?
– Угостишь, не откажусь, только бы загрызть что-нибудь, я уже больше не- дели на голодном пайке.
– Щас организуем!.. Худудут, я твою маму!.. ты уже, падла, спать за столом,
надумал!.. – повернувшись в сторону своего стола, крикнул мужик, – а ну от- рывай свою задницу и на цырлах к прилавку!.. притащи нам с корифаном бу- тылку коньяка, колбаски и пусть Галка сама придумает, чем нам зажрать,
скажи, расплачусь, когда уходить буду, отдам с процентами… въехал?.. Щас мы будем из моего нового дружбана вместо покойника делать… как ты ска- зал, твоё погоняло?.. а, вспомнил!.. – Гандошка!.. Ну, это брат, как-то не со- лидно, и кому только взбрело в голову таким погонялом тебя наделить!..
Мужик уже повернулся всем корпусом в Геннадию, и растянув рот до ушей, блестя стальными коронками передних зубов, протянув руку, дополнил:
– Моя вам с кисточкой… Харитон, но можешь звать Бовой. Я, тронут до са- мого копчика твоей бедой, но скажу тебе без подлянки, хотя ты и не экспонат и ещё не покойник, ты чё-то темнишь, потому что из-за такой хрени под по- езда не бросаются. Ну, лады, то твой на жопу чирей, щас долбанём, как сле- дует, а то пока с тобой базарил, всё нахрен из головы выветрилось…
Иван Ильич тем временем уже прекратил доедать на столе остатки еды, си- дел пригорюнившийся, измученный и жалкий на вид, униженный этим до- еданием объедков и с поникшей душой и всем телом, а о скорбных мыслях в его голове, если бы можно было туда заглянуть, любопытный бы явно пожа- лел бы об этом. И только первая рюмка коньяка вскоре немного развеет тём- ные как мрак его мысли и зажжёт в душе свечу, чтобы жизнь до конца не ис- сякла. К действительности его вернул голос всё того же Харитона:
– Чего шары выкатил на ту бутылку?.. не пялься на неё, а открывай и нали- вай!.. И начнём мы с тобой, Гандошка, у нас новую жизнь. А про поезда ты за- будь, как про вчерашний день – не будь жлобом, нахрен они тебе сдались!..
Харитон умолк, обернулся и, посмотрев на своих товарищей за столом, с недовольной ноткой в голосе, продолжил:
– Что-то у нас как-то стрёмно и скукота, будто у нас где-то на кладбище, где всегда похоронное настроение у всех. Худудут!.. грёбанный, деляга!.. чего расселся и язык свой сосёшь?!.. подойди к нашему новому члену общества,
протяни ему лапу и представься, как это и положено… или рылом не вышел?..
– А стопарь коньячку плеснёшь?.. – спросил длинный, худой и рыжий как хвост лисицы парень.
– Балалайку тебе, а не коньяку, – сказал Бова-Харитон, сверкая во рту сталь- ными фиксами, – ты и на бормотухе проживёшь не хило. Тебе, Худудут, чего не налей – всё не в коня корм, а это нектар из винограда, его люди три года делали, видал, сколько на бутылке звёздочек?!.. Будем считать, Худ, что ты, по запарке, рамсы попутал…
– Да я просто сказал, он мне и нахрен не упал, то клопами отдаёт, к тому же и дорогой, как побрякушка в ювелирке, на те бабки можно три пузыря во- дяры купить…
– Не возникай, Худудут, не то ты меня выведешь, всю харю разую до самых ушей и рот на жопу натяну, ты же меня знаешь… Глохни, и дай с человеком побазарить!..
– Да я чё, я молчу, я всегда крайний, суёте меня во все дырки. Вон Бэчик спит за столом, а ты, как слепой… – а меня сразу усёк.
– Ша!.. гомноед, а то за пустой базар удавлю! Бэчик вчера три могилы выма- хал, а ты, худосочный стиляга, только одну с горем пополам, еле душа в теле, доковырял…
– Слушай, Харитон, чего ты в меня взъелся?!.. У Бэчика все три могилы трак- тор хорошо подравнял, а у меня, считай, вручную всю выкопал. Ты упал ка- кому-то дяде сараю на хвост, ну и парь ему мозги, а я тут при чём?!.. я тут не при делах.
– Насобачился, смотрю!.. гавкать научился, шпана ты ещё беспарточная! Ладно, хрен с тобой, раз умного из себя строишь, завтра я тебя припахаю так, что рад будешь улечься рядом в могилу с покойником.
– Замётано, шеф!.. Выплюнь и забудь. Надо пойтить отлить, извиняюсь ни- жайше, – сказал улыбаясь рыжий Худудут и направился к выходу.
Скажи Побрякушкину пол года назад, что вместо руководящего интеллекту- ального коллектива фабрики его будут окружать вот эти, сейчас сидящие за
столом по кругу личности с пьяными мордами и с похабными выражениями своих мыслей… Во всё, что угодно, поверил бы, но только не в это. И в эту ми- нуту подумав, как раз об этом, Побрякушкин, обводя взглядом по кругу ком- панию, которая, как он уже предполагал, станет, возможно, уже завтра его соратниками по копке могил на кладбище, и с этого дня, он, окончивший Пром-академию, факультет текстильной промышленности с красным дипло- мом, приобретёт новую, более значимую на данный момент для себя специ- альность – гробокопатель!.. – а может быть, правильней – могилокопатель?.. А дальше-то что?!.. А дальше Иван Ильич не стал утруждать себя уничижи- тельными мыслями, по причине выпитого коньяка, а решил, проще смотреть на жизнь и отдаться воле случая. Компания, в которую его изгнанником при- вёл Величество случай, была довольно пёстрая, но вопреки всему, тому кри- минальному прошлому, личности подобрались работящие: промышляя в
подряде рытья могил и не гнушаясь остальными попутными и случайными заработками. Главенствовал в этой артели, состоящей из шести человек тот
самый Бова Харитон, ранее дважды судимый за мелкие кражи. Первый срок – два года – получил за кражу товара, работая грузчиком в городской торговой сети. По мелкому воровали постоянно, но на тот раз, с пьяных глаз, хапнули много, за что и поплатились. Вторую судимость Харитон приобрёл, как гово- рят, – не отходя от кассы. Только что освободился, жить надо было на что-то, полез с напарником дачи бомбить, где вскоре приловили их сами хозяева, хо- рошо организовав и устроив облаву. Вначале до полусмерти избили, а после сдали в ментовку. Бова, имея за плечами две ходки подряд, возомнив себя уже уголовным авторитетом, потому как желание шастать по дачам напрочь отпало, ибо, как он подумал, что там – того и гляди, ненароком, рано или
поздно, но всё равно прибьют. Долго не думал, и решил, легализоваться, ско- лотив бригаду шабашников по рытью могил на новом ростовском кладбище, но нижайше, не только подчинялся, а и пресмыкался перед хозяином клад-
бища, которое располагалось в районе Северного жилого массива, а также и его смотрящих, под вывеской фирмы – «морду подправим».
После коньяка, дальше пили уже вино неизвестного разлива, запивая пи- вом и заедая сигаретой «Прима». Как расставались, Иван Ильич помнил
смутно, и лишь одно хорошо прижилось в его голове, так это, что в понедель- ник надо прибыть на кладбище, а значит, он уже не безработный и сможет не только содержать себя, но и не кидаться под поезд, и не исключено, что оста- нется и дальше жить на квартире у старухи-ведьмы, Макаровны. В тот вечер Гендош Куцанков не помнил, как и на квартиру к бабке добрался, а утром, не успел он очухаться и продрать глаза, как в дверь его чулана старуха просу- нула свою клиновидную голову, очень уж похожую на долгоносика, притом на длинной и тощей шее. После чего принялась читать ему мораль и вгонять ему в голову гвоздик:
– Фу ты!.. перегаром-то-о, как надыш-а-ал!.. У меня и голова-то закружи- лась!..
Сплюнув на-пол, сказала Макаровна и будто бы плюнула в самую душу Ген- дошу, после чего продолжая в том же духе, подобно избяному клопу приня- лась высасывать душу своему постояльцу:
– Значит, тебе, Генка, алкоголику подзаборному, за квартиру платить тебе нечем!.. собачья твоя утроба, а глотку заливать есть на что!.. Ну, ну, надо идти уже к участковому… Он тебя, раздолбая этакого, быстро к порядку приведёт…
Последнее время хозяйка стала сильно раздражать Ивана Ильича. Сейчас у него с похмелья, нестерпимо болела голова и старуху он даже не слушал, – о чём она там трезвонит?.. Произвольно глядя на её просунутую в приоткрытую
дверь голову, на память ему почему-то пришёл герой из романа Достоев-
ского: убивец старушенции Родион Раскольников. При этом воспоминании и продолжая всё глядеть на свою старуху, Макаровну, вначале попытался срав- нить её с той, из романа, но так и не вспомнив, какая та из себя была, поду- мал: «Голова-то у этой, на её длинной и тонкой шее, уж сильно топор напо- минает, которым, Родион, ту бабку свою ухайдокал, а вообще-то правильно и сделал, в старости они невыносимые все становятся…».
– Ты чево молчишь?!.. – злобно крикнула старуха, – ты, Генка, немым не
прикидывайся!.. – донёсся до сознания Ивана голос старухи, а он тем време- нем отвернулся лицом к стенке. Между тем, Макаровна, всем своим сухим и костлявым телом уже переползла через порог и теперь она стояла на светлом просвете дверного полотна, как на картине, напоминая засохший карагач-сак- саул. Откашлявшись, продолжила пилить Ивану нервы.
– Я тебя спрашиваю, ты и дальше глотку будешь свою заливать или за квар- тиру мне заплатишь?!.. а то пойду до участкового, он тебя сразу в люди выве- дет… Чево молчишь, в десятый раз спрашиваю?!.. глухой что-ли?!..
Иван Ильич лежал и смотрел на стенку, которая была вся в клочьях растрё- панной шпалеры, где сейчас ползали огромные тараканы в поисках съедоб- ного клейстера. Затылком слушая старуху, в душе накипала ненависть к ней, а в мыслях появилось навязчивое чувство, а скорее всего желание, что был бы топор под рукой, взял бы грех на душу и рука бы не дрогнула, повторил бы тот поступок, того несчастного студента семинариста-лицеиста, Родиона… Но спустя минуту, продолжая, уставившись в стенку, уже не слушать старуху, мысленно сказал себе: «Зашибись!.. Дожился ты, Побрякушкин!.. Я от ба-
бушки ушёл, я и от милиции сбежал, и от тёщи с гулящей женой, тоже!.. От
прокурора удалось следы замести, чтобы не посадили на нары за сгоревшую фабрику, так теперь, решил, сесть за убийство старушенции, притом с особой жестокостью и с отягчающими последствиями; да прямо топором, да прямо по её темени!..».
– Завтра отдам, – не поворачиваясь в её сторону на кровати, сказал Иван, – отнесу вещи на рынок и отдам… успокойтесь, в долгу не останусь… – при этом подумал: «Вот привязалась старая карга, как язва!.. Славный типаж, если по- смотреть со стороны: сцена бабы Яги в гостях у Ивана-царевича не помня- щего родства…». Пока он так думал, а та самая, баба Яга, продолжала в том же духе:
– Соврёшь, Генка, богом клянусь, приведу участкового!.. Ты не думай, что если я одинокая и старая, то за меня некому заступиться. Советская власть
меня защитит!.. Я, да будешь ты знать, всю свою молодость в колхозе иша-
чила, за трудодень!.. И передовой трактористкой была, и на керзоне гектары пахала!.. (Первый трактор в СССР стал выпускаться с 1924 года в Ленин-
граде и назывался он «Форздон-Путиловец», но в народе произносили иначе, кто как выговорит, чаще называя его «керзоном», ибо было с чем поста- вить рядом: крупа – кирза, сапоги – кирзовые и так далее) А, ты щас растя- нулся на всю мою кровать и весь дом мне своей блевотиной провонял, что и
собака бы не выдержала, а я терплю!.. Чё морду, сатрап, к стенке воро- тишь?!.. Сказать нечего?.. Правду слушать не нравится? Вот, изверг!.. – что б ты обдулся, пропивая мои деньги за квартиру!..
«Вот, привязалась, бестия!.. – подумал Иван, – словно в том мультике про Леопольда, даже в голове стали слова звучать, – Леопольд, подлый трус, вы- ходи… отдай за квартиру деньги!..».
В субботу, перелопатив свои вещи в рюкзаке и чемодане, Гендош Куцанков уже с чемоданом в руках – будто собрался в дальнюю дорогу – отправляясь в район Старого базара продать излишки своего мужского тряпья и в душе про- должал таить надежду, что как-то всё-таки выпутается он из этого скверного положения. Старый ростовский базар потому и назывался Старым, что лет ему было столько, сколько и самому городу. Жил он своей «узаконенной», обособленной жизнью, минуя всякие чиновничьи циркуляры, процветая эк-
зотической, такой полуподпольной торговой деятельностью, которая боль- шинство постоянных участников торгового процесса вполне устраивала. Тол- кучки-барахолки были в каждом районе города: будь то Сельмаш, Лен-горо- док, Нахичевань или любое другое при-рыночное бойкое место, но кроме Старого базара остальные барахолки постоянно подвергались облавам и раз- гону милицией. На Старом базаре – это мероприятие было всегда малоэффек- тивно. Торговали барахлом на восточной окраине рынка, по переулку Се- машко и почти до самой набережной по обе стороны проезжей части. Транс- порт на этом отрезке почти не ездил. На земле были разложены всевозмож- ные товары, будто скатерть самобранка. Торговали всем, чем бог послал: от
булавки, заколки с костяным гребешком ручной работы дореволюционного мастера, до изделий высшего качества холодного оружия или стартового пи- столета, переделанного под боевые патроны «мелкашки», а то и «Мака- рова». Отдельной территорией под названием «пятак» была вотчина барыг: по скупке всего, не гнушаясь вонючих портянок-онучей, которые ещё в Граж- данскую войну носил сам маршал и донской казак Семён Будённый. Музей- ный раритет, – нечего сказать… Повесь в изголовье кровати, на «быльце», и
нюхай всю ночь, вспоминай «героев» Гражданской войны. Ночью явился та- кой «герой» к тебе во сне, а ты как заорёшь: «Спрашивается, – за какие такие коврижки?.. За что вы, сволочи, столько народу сгубили?!..».
Скособочившись, опустив голову и стараясь не глядеть в лица встречных прохожих, при этом задумавшись, Иван Ильич тащил свой дорожный чемо- дан, решив, ещё на квартире у бабки, что и от него он постарается изба- виться. На ходу ещё и размышлял о своей падшей судьбе на сегодняшний день, говоря о себе, как о ком-то постороннем, который нагло вклинился в
его размеренную и, до того рокового дня – пожара на фабрике – вполне бла- гополучную жизнь. «Жить в чужой шкуре, не имея прошлого, не ведая пред- стоящего завтрашнего дня, – и так до конца своей жизни?!..» – спросил «ко- роль трикотажа» себя. Осознать всё это полностью, для него было уже не под силу. Расшатавшаяся за последние три месяца психика, порой выдавала вы- крутасы, которые ранее, как отменному чиновнику-служаке, были для него неприемлемы. Обладая большой эрудицией и логическим мышлением, в по- следнее время стал замечать за собой, что те духовные ценности, ранее кото- рым придавал огромное значение, медленно, но неуклонно испаряются из его сущности, как таковой, и он, словно лужа на дороге после дождя в жар- кую погоду, постепенно исчезает из этого мира. Появившееся презрение к
себе, в отдельные минуты толкало на крайний шаг, который всё чаще стал по- сещать его сознание, что лучше бы он сел в тюрьму, тогда бы, по крайней мере, меньше бы страдал душевно. Там, в тюрьме, по его мнению, не было
бы свободы, но осталось бы и никуда не делось его прошлое, имеющее для него первостепенное значение, ибо он был не простым работягой, а всё-таки директор крупной фабрики, где работает более пяти тысяч народу. А так, кто он?!.. – человек, которого не существует на свете!.. И как теперь он стал осо- знавать, что падать с высоты директорского кресла в безвестность, в болото
бродяжной жизни, не только страшно, больно и смертельно опасно, но ещё и гадко, как будто чужой блевотины наелся. Это не спившемуся токарю или
слесарю перевоплотиться в личину падшего на самый низ, на дно, человека, – тем не привыкать, они порой к этому шли не одно десятилетие, а тут в одну ночь, взять, и всё потерять – даже имя своё…
Шакалы.
Добравшись до Старого базара, Иван Ильич всё это время продолжал ис- пытывать в душе свинцовую тяжесть. Подозрительно относясь к каждому встречному прохожему, не говоря уже о блюстителях порядка, которые даже
издали вносили в его сознание панику, потому у центрального входа в рынок, он, покрутив головой, выбрал женщину в чёрном рабочем халате, которая
подметала прилегающую к рынку территорию, и подойдя, уважительно к ней обратился:
– Будьте любезны, скажите, как мне попасть на переулок Семашко?
