скачать книгу бесплатно
– Уважаемый Иван Ильич, да не переживайте вы и не сомневайтесь!.. там есть и к тому же немало вариантов, как нам исправить то, что считается бра- ком. К примеру, ту мотню, что обычно до колен свисает, аккуратно по кругу вырезать, красиво окантовать, а носки, в том месте где ступня начинается, взять и оттяпать, тогда из колготков выйдет неплохая водолазка и пара нос- ков. После чего облагородить и отправить в красильный цех. Применить раз- нообразные яркие краски, гляди, оптовики, с руками оторвут…
Незаметно промелькнул обеденный час, а собранию не видно ни конца и ни края. Всем присутствующим казалось, что придётся им здесь сидеть, если не до самого утра, то до середины ночи уж точно. Кое-где и кое-кто, из числа мужиков, оттопырив наружу живот и удобно устроившись на сиденье, скло- нив на плечо свою бренную голову, и с негромким похрапыванием, досмат- ривал сон прошлой ночи. Руководящий коллектив фабрики, многим из кото- рых казалось, что этот подлый случай – с бабскими колготками – подвёл их всех под монастырь и облил грязью, как профессиональных специалистов в области ткацко-прядильно-носочно-чулочной деятельности, горько при этом подумали: «Провались вы в тартарары – эти рейтузы с чулками!.. Свяжись с
бабскими делами на погибель головы своей… добром всё это для нас явно не закончится, а кому-то придётся, возможно, отправляться и на нары…».
Тем временем к трибуне для выступлений, в развалку, по ступенькам вска- рабкалась на сцену следующая оратор: в образе полной женщины, которая подойдя к трибуне и астматически задыхаясь, повернув голову не в сторону зала, а на стол президиума, прокричала в лицо директора Побрякушкина, глядя именно на него:
– Сорокина Катя всё правильно сказала: за какое место ни схватись – кругом всё висит и телипается, хоть бери да ваты кругом подкладывай, но для жен- щин на фабрике не это главное. То, о чём вы озвучили, товарищ директор, то прямо, как жизни нас лишает!.. Будьте вы, товарищ директор, завтра дохлый, прежде, чем мои деточки не станут держать в руках кусок хлеба!.. Я со- гласна!.. Пусть буду, и я лежать рядом с вами и совсем не живая, но всему на свете есть края!.. И помяните мои слова: не зная, как прокормить своих де- тей, не надо их на свет делать!.. Шош мы за людыны, шо бы диток на голод обрекать?!..
– Да она белены объелась! – закричал, сидевший в переднем ряду началь- ник транспортного цеха Пщешинский, – говорить такие слова товарищу ди- ректору – это просто помутнение разума!.. Сама, лахудра, отъелась, в цеху всё время шашни заводит, детей наплодила неизвестно от кого…
– Заткнись!.. выбл… ок, ты гадючий!.. – заорала на весь зал стоящая за трибу- ной женщина, – если ты не припадочный, то после собрания я буду иметь с тобой пикантную беседу в тёмном углу, а после и дальше будешь скалить
зубы, если они ещё останутся в твоей вонючей пасти!..
– Прекратите склочничать!.. – это вам не барахолка на базаре!..
Приподнявшись со своего места и со всей силы хлопнув ладонью по столу, прокричал директор Побрякушкин, но по всему залу, словно огонь по сухой траве, уже разгорался скандал. Слышалась матершина, многие женщины
принялись плакать, а особо голосистые, размахивая руками, бросали лозунги под-стать революционным:
– Устаревшее оборудование!.. на нём ещё наши прабабки ишачили!.. на нём ещё Савка Морозов свои миллионы строгал!..
– Нитка не та!.. из дратвы лавсана не получится!..
– Что б она вам поперёк глотки стала наша тринадцатая зарплата!..
– В гробу я видел всё это в белых тапочках!..
– Вот, суки, опять на деньги надули!..
– Сами раздолбаи, и такой же продукцией склады завалили!..
– Клоака, а не фабрика, хуже дурдома!.. какого хрена вам от меня надо, если я вообще к вашим бабским трусам пришей собаке хвост!..
– Мироеды кругом!.. Прямо хоть вилы в руки бери!..
Пщешинский, всех перекрикивая, возбуждённый, морда вся красными пят- нами, будто на солнце обжёгся, хрипя и кашляя, пытался доказать то, о чём и сам не осознавал:
– Требуется поставить вопрос ребром, а не горлом брать и устраивать всякие
голосования!.. У вас у всех гнилые мысли, как и те нитки, которыми колготки вы пытаетесь на свет божий произвести…
– Вот, гады!.. последний кусок хлеба изо-рта вырывают!.. – крикнула де- вушка, – и этот, хрыч, ещё на нервы капает!..
Пщешинскому не дали досказать, кто-то схватив за спину начальника транс- портного цеха, вначале попытался надавить ему на плечи и усадить в кресло, но тот стал вырываться, тогда один треснул его кулаком между лопаток, а двое мужчин разом схватив с боков, резко дёрнули и Пщешинский шмяк- нулся задницей на сиденье. Тем временем к трибуне уже бежала по проходу довольно ещё молодая и с виду аппетитная барышня: фигура вся обтянутая кофточкой и юбкой так, что казалось сию минуту всё расползётся по швам.
Выкатив свои лисьи глазки наружу, растянутые чуть ли не до ушей, и выпячив вперёд солидные груди, бежала и на ходу, кричала:
– Нашли о чём, твою мать, я прошу прощения, воду в ступе толочь, когда всё нахрен, как на помойку выплеснулось!..
Дама бальзаковского возраста, вскарабкавшись на сцену, подходить к три- буне не стала, а стоя посредине сцены, обвела взглядом впереди сидящих, и вероятно, по их взгляду заметив, что все словно сговорившись, смотрят на её красивые ноги, простёрла вперёд руки ладонями кверху и продолжила свою речь:
– Ну?.. и чего вы уставились на мои ноги и коленки?!.. Я же не в церковь
пришла на них стоять и натирать себе мозоли!.. И те, наши колготки… – я ещё из ума не выжила, чтобы на себя их натягивать!.. Какие к чёрту могут быть тут разглядывания, когда моя тринадцатая зарплата накрылась медным тазом!.. Да будет вам известно, япона, вашу мать!.. – что я под неё уже взяла югослав- ские сапожки и надевала их уже целых три раза, а теперь, получается, что даже вернуть их нельзя!..
– Говори по делу, – крикнули из зала, – про свои ноги и сапоги расскажешь в другом месте!..
– Вы рот-то мне не затыкайте!.. я ещё не научилась, чтобы непостижимым образом снимать с себя рейтузы через голову, как об этом тут заявляют в
зале!.. А коль кому-то неймётся, то могу и снять, хоть здесь, на сцене, для того чтобы бросить их в вам морду…
Шум в зале всё нарастал. Кто-то из середины зала крикнул: «Давай, сни- май, посмотрим, какие они у тебя цветом!..». Возбуждённые голоса словно вихрем закружило, замотало и понесло над головами, под потолком, ударя-
ясь в стены будто осколки шрапнели, эти слова с лёту били по загривку сидя- щего с понуро опущенной головой директора Побрякушкина. Иван Ильич со- всем было уже духом упал и уже не рад был, что затеял это собрание. Всё- таки не стоило было торопиться, а тщательно вначале обдумать, подгото- виться и обсудить детально этот вопрос с тёщей. И в эту минуту он уже почти не слышал, о чём кричали в зале; предаваясь своим размышлениям, в голове сверлила одна и та же мысль, – надо заканчивать эту богадельню, ибо уже и так понятно, что этот пожар полыхающий в этих стенах, в последующие пару часов будет перенесён вначале на кухни, а вечером и в спальни, а уже завтра, прямо с утра, непременно заполыхает по всему городку Суконному, переска- кивая из уст в уста с горько-кислой приправой вранья и домыслов. Грозная, опасная молва, просачиваясь во все щели дверные, поползёт от одного плю- гавого с виду склочника, со слюнявым отвратительным ртом, в уши такого же, недоумка, который в ту минуту вынет из ушных раковин затычки и скажет ехидно: «…А я ва-ам, соседушка, ещё прошлым летом говорил, что на фаб-
рике, у нас в городе, не всё в-порядке и туда давным-давно, край, как требо- валось бы послать ОБХСС, и собака бы, кстати, тоже не помешала… Эти чинов- ники и начальники над начальниками – псы, откормленные партией, толкутся подобно свиньям у корыта, рылом своим отпихивают друг дружку, испод- тишка грызя конкурента на должность повыше…».
Директор повернул голову в сторону ведущего собрание и сквозь зубы со злобой, сказал:
– Объявляйте о прекращении прений!.. – а решение собрания вынесем в уз- ком кругу руководства фабрики и, прошу!.. заканчиваете, как можно быстрее, эту комедию…
На удивление, участники собрания покидали актовый зал в полном молча- нии, словно уходили с поминок по усопшему.
Спустя пару часов директор фабрики «Красный вымпел» с гадостным чув- ством в душе, будто бы там побывали лесорубы с топорами, искромсав ему там все вены и жилы внутри, не позабыв при этом пошинковать селезёнку с печёнкой, а сердце при этом попинать ногами, чтобы звонче и громче сту- чало, покидая территорию предприятия и заведомо предвидя и всей своей кожей предчувствуя катастрофический финал своей карьеры, спешил, как
можно быстрее, скрыться из глаз своих сослуживцев. Выскочив из салона слу- жебной «волги», доставившей его к подъезду дома, стремительно влетел в двери; и перебирая ногами ступеньки, стал подниматься на свой третий этаж, а подбежав к двери, трясущимися руками: одной рукой стал стучать в дверь,
а второй, пальцем, давил всё на кнопку звонка. В эти минуты горькие раз- мышления, словно в спину толкали, быстрее укрыться в стенах своей квар- тиры, под опеку и умные советы своей тёщи, Инессы Остаповны. Ко всему
этому в душе нарастал гневный шторм, а скорбь самолюбия червем точила и разъедала казалось все внутренности, посеяв сознание краха: всё это подстё- гивало, толкало куда-то бежать сломя голову и что-то делать, а не сидеть
сложа руки и ждать, когда на них защёлкнут стальные браслеты наручников.
На пороге, неожиданно распахнувшейся двери, преграждая дорогу, будто бы решая, – впускать или вытолкать в шею – возникла тёща. Оглядев подозри- тельно зятя с ног до головы, встретила словами:
– Иван Ильич, то что на вас нету лица, о том можно и промолчать, пропу-
стить мимо ушей в голове, но можно и подумать, что вы только что, я извиня- юсь, ограбили ювелирный магазин Соломона Менделя… Так я вам хочу ска-
зать, что большевики его расстреляли ещё в двадцатом и прямо на Дериба-
совской, напротив его же дома, а вы, не подумав об этом, словно утащили от- туда мешок бриллиантов и по вашим пятам щас гонится ГПУ и милиция…
Монолог Инессы Остаповны затянулся, а Иван Ильич тупо глядя на неё,
стоял, как идиот, на пороге при открытой двери и, кажется, почти не слышал тёщу, которая, будто читала талмуд, продолжала:
– Я извиняюсь, но судя по вашему настроению, боюсь, что моя единствен- ная дочь – божье создание и дева Мария воплоти – уже разоряется и впадает в нищету. И скажите, на милость, как она сможет прожить, на ту мизерную
зарплату, что даже последний бродяга побрезгует её в руки брать, а ей её
платят. И казалось, всего лишь за то, чтобы она рассматривала какую-то там мазню на белом холсте… Я сама, уже бог с ним, доживу как-нибудь послед- ние свои годы и в стар-доме: на чёрством хлебе и воде, но дочь моя явно
этого не заслуживает!.. Кстати, чего вы стоите, как истукан на пороге?.. у вас что, ноги отнялись?!..
– Так вы же, Инесса Остаповна, мне проход весь загородили…
– Да?.. странно, а я как-то и не заметила это, мне почему то показалось, что я никому не мешаю…
После такого заявления со стороны Инессы Остаповны, что произвело весьма отрицательное впечатление на Ивана Ильича, у него вдруг пропало всякое желание обсуждать с тёщей итоги прошедшего собрания на фабрике – мысленно сказав себе – что не стоит уподобляться той категории личностей, которые напрочь потеряли своё самолюбие и превратились в подобие поло-
вой тряпки. «В случае суда, – подумал Побрякушкин, – срок само собой намо- тают, но ещё и конфискуют имущество. Хоть и говорят, что бедность не порок, но жить в нищете после отсидки?!.. Нет!.. надобно всё наперёд тщательней обдумать…». Продолжая медленно снимать с себя верхнюю одежду, он ис- коса кидал недовольные взгляды в сторону тёщи, которая так и продолжала
стоять у порога входной двери, и наконец, когда он было направился в гости- ную, она вслед сказала:
– Я пойду в столовую накрывать на стол, а вы, Иван Ильич, переодевайтесь и приходите сразу туда; там, не откладывая в долгий ящик, вы мне всё и рас-
скажите…
– Не надо никакой стол накрывать!.. – сказал зять, явно измученным голо- сом, – мне что-то нездоровится. Я, пожалуй, пойду к себе в кабинет, там на диване прилягу. Так что извольте, Инесса Остаповна, не беспокоиться. Воз- можно, завтра, я и постараюсь вас ввести в курс дела…
Лишь только стрелки часов перевалили за полночь и стали показывать на циферблате час ночи, как в восточной части городишка Суконный, где на
огромной территории располагалась та самая «дунькина» фабрика «Красный вымпел», полыхнуло вначале взрывом дыма с огнём, а затем следом заполы- хали, заплясали уже языки пламени, озарив небосвод. В первые минуты вспыхнувшего пожара, город продолжал сладко спать; и лишь когда в небе дополнились огромные клубы дыма, сияющие внутри огнём, и ввысь устре- мились ещё несколько фейерверков пламени, послышались пулемётные раз- рывы стреляющего шифера, а вслед за этим вначале взвыла одна сирена по- жарной машины, а через время к ней стали подключаться и другие тревож- ные завывания спецтранспорта: пожарных, милиции и скорой помощи, и
лишь только тогда жители городка повскакивали со своих постелей. Улицы оставались пока что пустынны, но жители в одном нижнем белье, уже соско- чив с диванов и кроватей, прилипли к окнам, пытаясь разглядеть и опреде- лить, что и где так полыхает в ночи, заревом под небеса.
Инесса Остаповна, вбежав в кабинет зятя, открыла было рот, собираясь про- кричать, – караул, горим синим пламенем! Но увидев, что зять стоит у окна, в ту же секунду подавила в себе эти признаки нарождающегося, глубоко внут- реннего и личностного пожара, замерла на пороге кабинета с открытым ртом. А, Иван Ильич, тем временем стоя у окна и держа руки вразброс, уце-
пившись ими за раздвинутые оконные шторы и задрав по-волчьи голову кверху, протяжно и заунывно выл. И этот утробный звук напоминал стон ра-
ненного зверя. Представшая тёще картина, вначале ввела её в полный пара- лич, но в последующую минуту она перекрестилась целых три раза, что до
этого дня делала в редчайших случаях, а возможно и ни разу, и пытаясь тем самым защитить себя от всех предстоящих бед, она тихо промолвила:
– Иван Ильич, горит-то, я извиняюсь, что б мне вторую молодость ещё раз пережить, наша с вами фабрика, а вовсе не городская конюшня, которая сго- рела ещё в начале двадцатых годов. Это что ж получается?!.. кто-то хочет
спрятать концы в воду?!..
В эту минуту в квартире, разрываясь, зазвенели сразу три телефона: один в прихожке, второй в дальней супружеской спальне и третий прямо под носом, на столе в кабинете. Иван Ильич сделал пару шагов в сторону стола, но тёща, отрицательно махая рукой, первой подбежала к столу и схватив трубку, крик- нула:
– Да, я слушаю… Нет его!.. он в ту же минуту, как загорелось, выскочил, как угорелый из квартиры и понёсся в сторону фабрики… А я-то откуда могу
знать?!.. Там и ищите, где ярче и сильнее горит!..
Сказав последние слова и бросив трубку на аппарат, уже обращаясь к зятю, продолжила:
– Пока сиди и не рыпайся!.. там ты уже ничем и никому не помощник, но от- вечать будешь в качестве первого стрелочника. Что-то с тобой надо будет де- лать…
Неожиданно в прихожей надрывно и без пауз стал трезвонить звонок. Инесса Остаповна, покинув кабинет и прикрыв плотно за собой дверь, устре- милась к входной двери, а открыв её, увидела стоящего водителя служебной машины. Не дожидаясь от него вопросов, выпалила:
– Василь Павлович, извиняюсь, но он уже где-то там, на том проклятом по- жаре, понёсся, то ли попутной, то ли таксомотор его подобрал… Боюсь за него и что-то на душе неспокойно, как бы чего там с ним не случилось, и сон прямо в руку: ровно в полночь приснился, что мы его, можете себе предста- вить?.. я извиняюсь, прямо голого, в чём мать родила, да прямо без гроба!.. да прямо в сырую могилу, представляете?.. закапываем!.. к тому же все по- чему-то смеёмся, проснулась, а тут через полчаса и пожар полыхнул… Найдите его там, Василь Павлович, да присмотрите за ним, это моя личная просьба к вам…
Проводив водителя, Инесса Остаповна, словно разъярённая пантера, воз- вратясь в кабинет, строго, не допуская возражений, сказала зятю:
– Тебе надо собрать срочно вещи и уезжать куда-нибудь подальше от этого
места…
– Инесса Остаповна, о чём вы говорите?!.. Куда я могу уехать, скажите, на милость?!.. Куда бы я не уехал, везде найдут и много времени на это им не потребуется, ну разве что, куда-нибудь в глухомань таёжной Сибири и то, если через годик там не подохну, то и там найдут…
– Не найдут!.. – если сам своим глупым языком ботать не станешь!.. А ты что же хочешь?!.. Загубить жизнь своей дочери, не говоря уже о Фаине, а за меня так и вспоминать не стоит!.. Катенька только на первом курсе университета, да они всегда предлог найдут, но отчислят – за будь здоров, посчитают!.. Вы- швырнут и даже не скривятся! И что потом прикажешь ей делать?!.. Идти на панель?!.. Я тебя умоляю, Иван Ильич!.. не губи ты себя – это прежде всего, и, хотя бы немного пожалей ты нас, ради бога… А Фаине?.. ей что?!.. лишиться всего и в прачки податься?!.. Оберут же до нитки!.. выселят куда-нибудь на окраину города, в сталинский барак, или ты этого не знаешь?!..
– Так что же мне, пойти и удавиться?!.. Так что ли?!..
– Удавиться всегда успеешь, то дело такое, что с ним торопиться грешно, – уже спокойным голосом сказала тёща, – посиди здесь, успокойся. Слушай и делай всё, что я говорю, а я сейчас схожу к себе в комнату, кое-что поищу в своих загашниках. Только, если кто звонить будет, не вздумай поднимать
трубку!.. С этой минуты начинай привыкать к мысли, что тебя нет не только в этом городе, но и вообще на этом свете. Чем быстрее усвоишь это, тем лучше для нас всех будет!..
– Как это нет?!.. Куда же я делся?!.. – крикнул Иван Ильич уже в след, скрыв- шейся за дверью тёще.
В комнате установилась тишина. На комоде, чёрном как смоль и ещё ста- ринной работы, громко цокал будильник, вмонтированный в статуэтку ка- кого-то обнажённого атланта, стоящего среди острых скал, а с улицы, за ок- нами, в это время продолжал доноситься, какой-то непонятный гул, со сто- роны горящей фабрики. У Ивана Ильича в эту минуту состояние нервной си- стемы было: кажись, сквернее не бывает на душе у человека. В-прессовав- шись поглубже в объёмное мягкое кресло, с натянутыми жилами и нервами, подобно струнам на рояле, на бледном лице отразилась и замерла гримаса
взволнованности от услышанных из уст тёщи слов, в душе сменялась эйфория на жуткую панику. Он пока ещё находился в благоустроенной квартире, поль- зуясь по самому высшему разряду условиями бытового обеспечения, но во- ображение в его голове уже рисовало страшную картину предстоящих скита-
ний. Шайки-кучки отбросов общества, которые прозябали на самом дне со- циальной лестницы и к которым так или иначе предстоит и ему присоеди- ниться. В мозгу рисовались грязные и оборванные падшие женщины, скрю- чившись от холода или задрав подол в пьяном угаре – лежат, сидят, скособо- чившись – в холодных, сырых подвалах заброшенных строений. А тот живот- ный страх, перед блюстителями порядка, жгучей болью и нытьём рваной
раны отдавался в грудной клетке и под самой ложечкой. На смену человека в милицейской форме, в глазах будто живые восстали будущие его собратья по несчастьям, которые не моргнув глазом, до-полоумия упившись аптечными настойками на техническом спирте, в один из мрачных вечеров всадят ему
под рёбра нож, а спустя время вдруг обнаружив, что он ещё не подох, лёжа под мусорным ящиком, примутся его добивать ногами. От этих мыслей Иван Ильич передёрнул плечами, как будто бы взмёрз, потрепал зачем-то себя из стороны в сторону за бороду, словно пытаясь поставить в голове мысли на
своё место, тихо, пока в комнате нет тёщи, про себя, сам себе сказал: «Во- обще-то никогда не поздно, и правда, вот эту самую голову всунуть в
петлю…». Но, так и не домыслив, ибо в эту минуту на пороге вновь появилась Инесса Остаповна, и он, хриплым, дрожащим голосом загнанного в угол
зверька, спросил, чуть ли не сквозь слёзы:
– Как я полагаю, Инесса Остаповна, мне предстоит жизнь изгнанника и бро- дяги?!..
– Ну зачем прямо кидаться в крайности?!.. Мы люди не бедные и сможем, как-то так построить свою личную жизнь, минуя всякие мерзости, которые присутствуют в жизни каждого общества… Нищий бродяга – это та грань,
Иван Ильич, от которой остаётся всего четверть шага до края могилы, нам это ни к чему. Как говорил, наш великий вождь и учитель Владимир Ульянов, – мы пойдём своим путём, товарищи!.. Оставим на совести покойника, им ска- занное, а сейчас, Иван Ильич, несите мне на стол свои документы, ибо до утра осталось совсем немного времени, а утренней электричкой вы должны будете отправиться в Москву.
Инесса Остаповна уселась за рабочий стол зятя, расстегнув молнию на ко- жаной папке, стала выкладывать из неё содержимое. Наконец, она нашла то, что искала. Немного отстранив от себя из-за возрастной дальнозоркости и держа паспорт в руках, полистав его, сказала:
– Царство небесное моему должнику, безвестно сгинувшему в небытие… Придётся тебе, пропавший без-вести, уважаемый Куцанков Геннадий Антоно-
