Темный бог вечности. Червивое яблоко 2

…Буквально через несколько шагов раздвоился первый ход. Вот так. Левое ответвление выходило на лестницу, ведущую вниз, правое вверх. Генрик хмыкнул.

– Ну, уж нет, – заявил он вслух, – Небеса нам ни к чему, нам не летать, нам бы ползать или – в лучшем случае – ходить. Скромнее надо быть, сэр шефлаб и Главный актуализатор науки, скромнее. И к земле поближе, на ней кабаки и девки, в небесах ни кабаков, ни девок нету.

Лестница была абсолютно темной. Генрик отстегнул от пояса фонарь и, перед тем как зажечь его, все так же иронизируя и насмехаясь над самим собою, вслух изрек:

– Да будет свет!

Свет вспыхнул, заставив его чуть ли не подпрыгнуть от неожиданности. Это надо же! – восхитился Генрик. Конструкторское решение показалось ему верхом рациональности и изящества. Ну, в самом деле, руки-то у людей, шмыгавших некогда по этому коридору, уж точно бывали основательно загружены.

– Тьма! – свет погас, и Генрик, бормоча себе под нос все ту же сентенцию о скромности, включил фонарь.

Фонарь высветил убегающие вниз марши лестницы, и он с удивлением обнаружил, что она была снабжена пандусами и явно приспособлена для перемещения каких-то тележек. Ну да, ну да, снова восхитился он собственной сообразительностью, тела же разумнее было возить, а не таскать.

Спустившись вниз, он оказался в крохотном зальчике. Зальчик был совершенно пуст, если не считать стоявшего слева у стены старенького стола, вид имевшего типично канцелярно-библиотечный. За этим столом полагалось сидеть какой-нибудь старой библиотечной грымзе в растянутой вязаной кофте и старомодных очках, однако стол, судя все по той же пыли, пустовал весьма давно. На столе стояли массивные допотопного вида часы, имевшие помимо двух стрелок еще одну, как у будильника. Часы шли и – что было уж вовсе поразительно – показывали верное время.

Пожалуй, все и понятно, – сказал он себе, – эта третья стрелка может, я думаю… ну-ка, ну-ка…

Стена перед ним бесшумно отъехала в сторону и вбок, перекрыв проход, через который он попал в зальчик, а сам зальчик оказался вдруг крохотным закутком большого темного библиотечного зала, сплошь заставленного стеллажами и шкафами. "Есть!" – сказал он себе и с ликованием потер руки.

Зал, как и следовало ожидать, обилием посетителей избалован не был. Совершенно очевидно, доступ в него должен был быть не то чтобы уж совершенно воспрещен, но вот что ограничен достаточно тесным кругом людей – это точно. Вокруг стояла противоестественная тишина, зал был темен, в нем горело всего несколько таких же светильников, что освещали циркульный коридор. В том, что это были именно светильники, теперь не оставалось ни малейшего сомнения. Умилившись собственному ликованию, "юное дарование" покрутило головой и выдало в свой адрес со всем отпущенным ему богом сарказмом ядовитое замечание: "Полдела сделано. Осталось только сообразить, как выбраться отсюда наружу".

Решив оглядеться, он медленно двинулся вдоль стен в поисках выхода.

Дважды он наталкивался на дверные проемы, но оба раза двери оказались заперты, причем замки были, к сожалению, не электронные, так что открыть их надежды не было никакой. В конце концов, перед ним снова оказался тот самый маленький проем со столом, с которого началось его путешествие по залу. И тут он боковым зрением уловил справа от себя между стеллажами какое-то движение. Он резко повернулся, сделал несколько шагов и нырнул за стеллаж. В тесном тупичке, прижавшись к стеллажу и загораживаясь от светильника здоровенным фолиантом, стояла прехорошенькая девушка и смотрела на него насмерть перепуганными глазами.

Все с нею было совершенно ясно, и он, изобразив на лице нечто предельно свирепое, грозно заявил:

–Ах, так вот это кто! Что ты здесь делаешь, юная леди, и, главное, ты как сюда попала?!

Юная леди сказала "ах!" и с невероятным изяществом упала в обморок.

Это распростертое на полу тело могло бы показаться очень трогательным, если бы не все тот же злосчастный светильник. Генрик вытаращил глаза и громко сглотнул слюну.

Девушка лежала на спине, раскинув руки и широко расставив согнутые в коленях ноги. Платье ее высоко задралось, чуть ли не полностью обнажив живот, ни белья, характерного для дворянок, ни нижней юбки, обычной для женщин из низших слоев общества, на ней не было. Однако "юное дарование" потрясено было отнюдь не этим, в свои студенческие годы, да и сейчас тоже, ему доводилось вдоволь налюбоваться обнаженными женскими животиками, многие из которых были ничуть не хуже. Однако такого зрелища он еще не видел никогда. Низ живота девушки был тщательно выбрит… но! Оставшиеся волосы представляли собой полоску в виде стрелы, острием своим приглашающе направленную в ее как-то вроде бы даже и ждуще приоткрытое лоно. Выше стрелки поперек живота крупными каллиграфически красивыми рунами было вытатуировано: "Вам сюда!"

Это было ошеломительно, как нокаутирующий удар, когда спасительное беспамятство еще не пришло, но руки – ноги уже отказываются повиноваться и… это было черт знает, что такое. Он повалился на это тело, смял его, сгреб под себя, вломился в него жестко, грубо, он терзал его, насиловал, и уже в последних содроганиях ощутил вдруг, что ее руки и ноги обвиваются вокруг его тела, губы впиваются в его ухо, и услышал жаркий прерывистый шепот:

– Вы… ты ведь не выдашь меня, правда?.. скажи… ведь не выдашь?.. не вы… вы… выдашь?..

Едва успев подняться на ноги, и даже не отряхнувшись от пыли, девушка принялась "выстраивать" отношения.

– Меня зовут Жанет, а тебя?.. Генрик?.. послушай, Генрик, ведь мы с тобой теперь друзья, правда? Правда? Мы будем еще встречаться? По-моему, эта… импровизация… у нас получилась очень даже мило, а?.. Как по-твоему?..

– Вполне может быть, и даже очень вероятно, что будем! – восхищенно воскликнул сэр Главный научный актуализатор проекта "Полигон", с наслаждением перевоплощаясь в именно что "юное дарование" – студиозуса Генрика по прозвищу Палаш, волокиты, некогда известного всему Университету вкупе с окрестностями оного. Он легонько пошлепал девушку по круглой попке.

– Сегодня же и встретимся, если ты мне разумно и внятно объяснишь, разумеется, как сюда попала и чем занималась.

Жанет обиженно надула губки.

– Ну, вот! Обязательно надо все испортить. Ладно бы, тебе не понравилось. А то вон из меня до сих пор вытекает. Ты уж в следующий раз будь осторожнее, так недалеко и… залететь мне совсем ни к чему.

– Это как раз пустяки, вот проглоти-ка облатку, – возразил Генрик, извлекая из кармана заветную коробочку, контрацептивы он имел с собою всегда, так, на всякий случай, мало ли… – Ну, рассказывай, я тебя очень внимательно слушаю.

Жанет схватила таблетку и уставилась на нее завороженным взглядом.

– Это то, что я думаю? Оттуда? – она показала глазами на потолок. – Где ты их добыл?.. Впрочем, что это я глупости спрашиваю, так ты мне и сказал. А почему ты дал мне всего одну? Не желаешь обо мне заботиться за других мужиков? Ну, ты и жлоб!

Генрик ухмыльнулся.

– Тебя, крошка, это удивляет? Благотворительность я оставляю www-монахам. Давай-ка, сюда ключи, и не увиливай от вопросов.

– Какие ключи?

– От входа.

– Ключи от хранилища запрещенных книг? Ну, ты даешь, парень. Откуда им у меня взяться? – искренно удивилась Жанет. – Их и деду никто не доверит, не то что бы мне, хоть он и Главный хранитель. Да и зачем тебе еще один комплект?

– Еще один комплект?.. Ах, ну да, конечно… А как ты сюда попала?

– Здесь есть старинная потайная дверца. Из мемориального музея.

– До сих пор не замурованная?

– Но о ней кроме нас с дедом никто, небось, и не догадывается.

– Прелестно! – иронически воскликнул Генрик. – Юная нимфоманочка почитывает запрещенные книжки. И что же за книжку ты тут раздобыла? А ну-ка, дай ее сюда.

Жанет грациозно присела, подобрала толстенный том, отлетевший в сторону во время их эротических кувырканий, но передавать его Генрику не спешила. Склонив к левому плечу свою очаровательную голову и плутовато надув губки, она, невинно хлопая ресничками и глядя на него взглядом непорочного младенца, проговорила с коротким смешком:

– Я думаю, тебе лучше этого не знать. А то вдруг я взяла что-нибудь такое, за что полагаются "полюса", одиночка в Черной башне, а то и вовсе виселица на Праттере… оно нам надо? Нет, конечно, если захочешь, так я отдам.

– Понятненько. Ну, так я захотел, – рассеянно сказал Генрик, забирая у нее книгу, и оглядел помещение уже значительно более заинтересованным взором. Хранилище запрещенных книг прямо у тебя под боком – это и в самом деле очень… очень интересно. На досуге имело смысл свести с ним и более тесное знакомство. Судя по словам Жанет, хранилась тут не одна только противоестественная теологическая занудь апокрифическая, которую человек, если он в здравом уме, а не свихнулся от схоластической учености, читать ни за что не будет… Отнюдь не только…

Генрик придвинулся поближе к свету, раскрыл том и чуть не ахнул. Это был знаменитый "Дневник пакатора" – книга, повествовавшая об истории заселения Темной, книга – легенда, о которой все слышали, но которую никто не читал. Нет, тома, томики и томищи с этим названием среди читающей публики имели хождение уже не один век, вот только ученые сообщества планеты единодушно считали их все позднейшими подделками. Однако в подлинности этого экземпляра Генрик не усомнился ни на секунду. Во-первых, книга была очень старой, даже ветхой. А во-вторых, напечатана она была не на бошском, франконском или каком-нибудь другом наречии планеты, а на древнем варианте космолингвы. Вот тебе и нимфоманочка. Девочка-то была с двойным дном. Непроста была девочка, совсем непроста. Ей не только было интересно, откуда есть-пошла Темная Земля. Она, оказывается, могла свободно читать на языке, которым на всей Темной владел отнюдь не каждый второй человек… а так же не двадцатый, двухсотый или двухтысячный.

– Вона, значит, как?

Жанет кокетливо улыбалась, но голос ее предательски дрогнул, выдавая тщетно скрываемое волнение.

– И что ты будешь делать? Не "на полюса" же меня отправлять? Ты, конечно, можешь, я понимаю, но… оно тебе надо?

– Брось чудить, – благодушно рассмеялся Генрик. – Я и сам тут не вполне легально.

– Кому ты репу за пазуху суешь? В другой раз хоть височки прикрой, а после уж гони пургу. А то – не вполне легально он тут! Или ты думаешь, что мы тут совсем в репу темные, и не знаем, что эти железки на человеческой голове означают?

Генрик уставился на нее тяжелым взглядом и молчал. Жанет уже не улыбалась

– Эй, эй, ты что это? – сказала она неожиданно севшим голосом, ее огромные темные глазищи смотрели на Генрика с тревожным ожиданием. – Ты это что такое?.. Я же с тобой по-честному. Кого другого я уж точно вокруг пальца обвела бы, но с тобой и пробовать не буду. Наслышана о вашем брате. Да и ты меня за дуру держать не станешь, дуры это не читают. Я и так изо всех сил не замечала твоих височков… сколько могла.

Генрик поймал себя на том, что прикидывает, как избавиться от трупа, и рассмеялся. Жанет подскочила на месте от неожиданности и умоляюще зачастила:

– Генрик, милый, не надо, а? Заметь, я ж тебе репу за пазуху не сую – кто, мол, ты такой, откуда свалился на наши головы… и вообще, это не мое дело. Не спрашиваю, не спрошу никогда, молчать буду, как рыба. И вовсе не потому, что меньше знаешь – крепче спишь, а потому, что ты мой шанс схватить за хвост удачу, пойми. Какое мне будущее светит, не знаешь? Быть мне женой сморщенного старого хрыча, университетского профессора каких-нибудь алхимических наук, а единственная радость, какую я смогу себе в жизни позволить – давать, давать и давать его юным студиозусам, пока сама не потеряю товарный вид, так что они меня уже и хотеть не будут. Нагляделась я на такое всласть. Генрик, поверь, мы друг другу очень пригодимся и нужны. Убьешь меня – ошибку сделаешь роковую, тыщу раз потом пожалеешь.

А ведь девка права, сказал себе Генрик, такой шустрый агент за стенами лаборатории совсем не помешает. Впрочем, он вполне отдавал себе отчет, какую роль в этом решении играют воспоминания его собственного тела.

– Все это прекрасно, – сказал он, изобразив на физиономии предельную степень удивления. – Одного не пойму, с чего ты взяла, что я захочу причинить тебе зло? Ты мне, извини, нравишься. Мне, извини, туда, – и принялся наглядно демонстрировать девушке, что именно он, Генрик имеет в виду.

Девчонка с судорожным всхлипом вцепилась в него обеими руками, повисла на его шее и отдалась с таким пылом и жаром, что все вытворявшееся ими в их первый раз показалось бы стороннему наблюдателю, случись вдруг таковой поблизости, невинными играми серых монашек.

Потом они сидели за тем самым столом с часами и мило беседовали. Настроение у Жанет поменялось самым волшебным образом. Она, похоже, меняла его легче, чем перчатки, те еще надо было стянуть с каждого пальца. Первые объятия для девочки, видимо, проходили по ведомству знакомства, зато вторые несли в себе смысл чуть ли не сакральный, и скрепляли устный договор крепче любой подписи и печати. Дальнейшая судьба явно перестала ее волновать.

Генрик все время прощупывал ее "психическое нутро" в поисках, как он это для себя определял, "заначки", то есть участков психики, закрытых от собеседника, но не находил их. Девочка смотрела на него чуть ли не влюбленными глазами, трещала без умолку и, похоже, не собиралась скрывать не только ни единого факта своей немудрящей биографии. Не только всего того, что знала – а знала она, как выяснилось, немало – она не собиралась скрывать от него и своих мыслей со всеми их оттенками и нюансами. Она относилась к их договору со всей возможной серьезностью, собиралась быть Генрику преданной душой и телом и – а вот это уже вообще не лезло ни в какие ворота – собиралась со всей решительностью порвать со своими нынешними интимными друзьями, которых только в ее активной сиюминутной памяти Генрик насчитал аж целых шесть или даже семь штук.

В беседе выяснилось великое множество наиинтереснейших разных интересностей. Это старое университетское здание было просто, ну, прелесть что такое. Кто бы мог подумать, что таинственный библиотечный зал, в котором он только что при столь приятных обстоятельствах познакомился с Жанет, находится рядом с мемориальным залом университетского музея… а там с незапамятных времен хранятся, точнее, пылятся артефакты, якобы принадлежавшие тому самому фотонному корыту по имени "Мейфлауер"… которое якобы после аварии умудрилось плюхнуться на пригодную к жизни планету… якобы имея на борту переселенцев… якобы аж с самой Земли! В самое ближайшее время Генрик был намерен установить, что в этих старых преданиях правда, а что муть туманная, потому и книгу он забрал себе, пообещав притащить Жанет копию на ближайшее свидание. Жанет охотно согласилась – копию она могла читать, не прячась и не конспирируя. Все равно, если кто и увидит, то ничего не заподозрит. В любой книжной лавке подобных фолиантов навалом.

Следует признать, что идея устроить доставку подопытных тел в подземелья лаборатории именно из этой связки помещений – хранилище запрещенных книг и мемориальный зал – была очень даже неплоха. В мемориальный зал даже ненормального человека затащить было невозможно, не говоря уж о нормальном.

Что же касается тайного входа в хранилище, то кто его устроил и когда – вопросы, конечно, интересные, но праздные, а зачем – еще и глупый. А чтобы попытаться залезть в хранилище запрещенных книг, мало было быть ненормальным человеком. Мало было быть даже чрезмерно любопытной внучкой Главного Хранителя Фондов. Для этого надо было еще знать единственную слабость старого хранителя, любившего перед сном отгородиться от остального мира крепко запертыми дверями и пропустить рюмку – другую… ну и, естественно, уметь этой слабостью пользоваться.

Все это, со всей приличествующей порядочной девушке скромностью потупив глазки и надувая губки, Жанет поведала своему новому знакомому. Вот только окружающая обстановка… полумрак… и все такое… Мысли "нового знакомого" то и дело устремлялись на ту самую уже проторенную дорогу, куда уговаривали свернуть путеводный указатель и пламенный призыв, начертанный в столь интересном месте. Поневоле приходилось отвлекаться. Так что, в конце концов, Жанет пришлось даже приложить некоторые усилия, чтобы заставить своего нового друга позволить ей показать ему, наконец, как устроена потайная дверца.

Глава восьмая

1

В реальной стоимости местных денег Фетмен разбирался все еще слабо. Не в смысле – что почем в соотношении с имперской валютой – хрен вам всем, тут-то он уж как-нибудь, тут его не надуешь – а в смысле сколько стоит та или иная сумма в глазах представителей разных групп глазастых лемуров. Вот здесь он пока еще плавал. Брандис советовал ему с девкою не скупиться, если понравится, конечно. А не понравится – выгнать так. Девка, с одной стороны, была уже не девственна, а с другой стороны, в постельном мастерстве ей весьма далеко было не только до имперских, но даже и до азерских профессионалок. Однако же в самой ее неловкости и неопытности оказалось столько неожиданного и непривычного очарования, что Фетмен, умилившись, предложил ей все же сумму, в его глазах совершенно ничтожную – девка, конечно, ничего не умеет, но уж больно свежа и трогательна.

Полученная сумма на бедняжку впечатление произвела совершенно убойное. У девочки явственно перехватило дыхание, и глазки вылезли на лоб. Расставаясь, она целовала его со всем своим неумелым пылом и лепетала что-то в том смысле, что если его милость вдруг, то она лично – всегда, совершенно немедленно, со всем возможным тщанием, и абсолютно неважно, будет она уже к этому времени замужем, или нет.

Брандис, на любопытный вопрос которого со стороны Фетмена воспоследовала самая исчерпывающая информация, хохотал до колик в животе.

– Как звали Вашу прелестницу?.. Гретхен?.. Поразительно, мою тоже. Так вот, дорогой друг и покровитель, это был мимолетный каприз. Таких Гретхочек мы с Вами в любой миг можем иметь целыми пачками хоть бы и для коллективных кувырканий, а уж за сумму, которую Вы ей отвалили, ейный женишок, стань он даже к этому времени мужем, с ейным же папашкою будут над вами заместо канделябров свечки держать.

– Кстати, – спросил Фетмен заинтересованно, – а мужики ваших пассий, что же, они всегда вот так уходят?

– Жить-то хочется, – смеялся Брандис. – Некоторые, впрочем, иногда взбрыкивают. Пакаторы хватаются за палаши, быдло за ножи. Всякое бывает.

Совещание у Советника почему-то все время откладывалось, надо понимать, не все у них ладилось с этим запуском на Трассу рексовой копии. Так сказать, Рекса-недоноска. А серый офицер Изегрим – оказывается, он имел в Сумеречном ордене ранг аббата – тип хитрый и пронырливый, который повадился ходить к Фетмену и набивался в друзья и конфиденты, все время вздыхал и стонал, что время уходит. Очень его почему-то беспокоила погода на Трассе.

Брандис советовал быть с этим типом поосторожнее. Выскочил Изегрим из полнейшей неизвестности относительно недавно, но уже успел занять весьма прочные позиции в иерархии тутошних силовиков, хоть он и лемур, причем – по слухам – происхождения самого сиволапого.

– Он и возле меня вертелся, выспрашивал, вынюхивал. Очень уж ему хочется знать, для чего вся эта история с Трассой затеяна? Кого это лично он, Изегрим, на ней выслеживает и ловит, и – зачем? Понять не могу, то ли он, и в самом деле, любопытствует, то ли хочет выслужиться и так неуклюже шпионит? Дурак, что ли? Я лично категорически не знаю и не хочу знать, что на этой Трассе делается и, тем более, зачем. Рассказывать начнут, так я уши заткну. Меньше знаешь, дольше живешь.

Фетмена, между тем, все больше занимала – и привлекала, что греха таить – та самая обладательница красивого филея, что была приставлена к его ночному горшку. Из осторожно проведенного расследования выяснилось, что является она бывшей женой провинциального пакатора, неким знатным покровителем за оказанные услуги особого свойства пристроенной ко двору, где по мере сил – немалых – и способностей – выдающихся – занимается сколачиванием состояния – серьезного. Оно и естественно, годы идут, а замужем за вахлачной пакаторской мелочью уже побывала.

Своего повелителя обладательница красивого филея поняла с полунамека и тут же объяснила, что сиюминутно соответствовать не может, поскольку по независящим от нее причинам вынуждена носить белье специфического свойства.

Впрочем, с известной натяжкой, к смене белья можно было попробовать примериться уже сегодня, так что дежурный шаркун тут же и получил все необходимые предписания.

Карты Фетману спутал все тот же вездесущий Брандис.

Прорвавшись в покои сэра заместителя Наместника несмотря на сопротивление шаркуна, совершенно необычным для себя серьезным и даже мрачным тоном он сказал:

– Сегодня, сэр Фетмен, Вы получите приглашение на полуофициальную трапезу к Наместнику… легкий ужин в компании, куда надлежит явиться при полном параде и непременно вовремя. Хочу Вас предупредить, что лица будут присутствовать самые, как бы это сказать, ответственные, в том числе и теневые. Мне в это общество хода нет, так что если хотите подготовиться, об этом следует позаботиться заранее. Я, конечно, полностью в Вашем распоряжении, – Брандис понизил голос до полной конфиденциальности, – но если Вы захотите воспользоваться мною… дворец не совсем подходящее место для такой подготовительной беседы. Не хотите ли пригласить меня прогуляться по городу? Прогуляемся по Праттеру, или вот Вы давно хотели взглянуть на университет. Где-нибудь там и отобедаем, за обедом и поговорим. В университетских тавернах вполне прилично готовят. Заодно, если придет такое желание, поохотимся на местных лялек, там встречаются прелестные и вполне себе доступные экземпляры – для наших денег или палашей доступные, разумеется.

Для этой прогулки пришлось переодеться в малинового гвардейца. Аристократ в сопровождении малиновых, по словам Брандиса, смотрелся бы в университете почему-то подозрительно. В другое время Фетмен все глаза бы проглядел и облазил все уголки, но сейчас ему было не до любопытствий. Тем более что перед самым их выходом из дворца посланец от Наместника явился таки и приглашение принес.

Для беседы выбрали кабачок при странноприимном доме, уютно примостившийся под самой стеной Капитулярия. Кабак был старый и невероятно уютный. Вокруг в обществе разномастных красоток буйно и весело гуляла студиозная братия, обсевшая составленные вместе центральные столы. Время от времени братия во все луженые молодые глотки орала тосты, к которым – в случае актуальности – с шумным энтузиазмом присоединялись окрестные пированты с соседних столов. То там, то тут студиозусы принимались петь, причем песни пелись далеко не всегда приличного содержания… то есть, чаще всего именно что неприличного, но – удивительно! – и по музыке, и по текстам, да и по исполнению тоже были, по мнению Фетмена, чудо как хороши. Насколько он мог судить, конечно. Вот и сейчас, сидевшая на коленях у развеселого студиозуса красотка в раздрызганном платье, за пределами любых приличий демонстрировавшем ее голые груди, выводила задорным голосом:

…пусть кому-то это странно, все мы девственно честны!

Полудевы, полудамы, не допустим мужу срама,

Не найдет жених изъяна, доступ только со спины…

Брандис на удивленное замечание Фетмена заметил рассеянно, что да, парадокс, чем примитивнее общество, тем красивее и – что характерно – осмысленнее в нем и песни, и стихи… а что касается грудок, то согласитесь, девочке есть что показать.

Брандис щелкнул пальцами, подзывая к себе полового, и поднял бровь. Половой, без слов понимая особенности заказа и поминутно кланяясь, мгновенно организовал для уважаемых гостей пару отдельных столиков в углу, дабы ни одна беспутная душа не могла помешать их приватной беседе.

– Ваганты. Студиозусы. – Брандис рассеянно пожимал плечами, обстоятельно обустраиваясь в предложенном месте. – Курсистки или подружки студиозусов, как эта, к примеру, которая поет. И они не певцы-профессионалы. А вот вы профессионалов, трубадуров послушайте. Это вообще что-то! Никакие имперские вопильно-инструментальные группы, самые что ни на есть продвинутые, им в подметки не годятся. Ни "Оушены рапанусы", ни "Рыла скривило", никакие. Да и ваганты от трубадуров, если честно, отличаются не качеством фьютов, а специфичностью содержания. У трубадуров все тексты мечтательно-возвышенные, а эти еще петь не кончили, как вам уже хочется хватать ближайшую девку и задирать ей подол. Да вот, хотя бы, послушайте.

Девица закончила свой фьют под восторженный свист и аплодисменты окружающих, а сидевший неподалеку студиозус в берете с пером и пакаторской бляхой вытянул из-за спины странноватого вида музыкальный инструмент и с предельно задумчивым видом пробежался пальцами по струнам.