Темный бог вечности. Червивое яблоко 2

Все время, прошедшее с момента памятного совещания у Координатора, он жил в совершенно сумасшедшем лихорадочном темпе. Сон урывками, еда на бегу, Задачи, которые возникали перед ним – причем, вдруг, разом, одновременно – были запредельной сложности, требовали сиюминутного решения и непременно с запредельным же напряжением сил. Между тем, все, что он услышал на этом совещании, все, чему стал свидетелем и с чем столкнулся уже в роли шефлаба, было жизненно важно и нуждалось в самом тщательном обдумывании, в немедленных решительных выводах. И вот сейчас, когда Генрику, наконец-то, удалось выкроить свободную минутку "для передохнуть", он шагал по пыльному коридору и спрашивал себя: та ли это жизнь, к которой он всею душой рвался в студиозные годы?

"Что имеем, не храним, потеряем – плачем…" В отношении него эта бородатая варварская мудрость была верна на все сто… что там сто, на всю тысячу процентов. Чем дальше, тем больше мучила его… да, именно что ностальгия. Тоска по той жизни, прежней, полуголодной, но такой веселой и беззаботной. Счастливой, как он теперь понимал. По жизни, в которой была надежда.

Он был умен, талантлив, удачлив, и еще в ранней юности дал себе слово, что судьба отца – наемного кнехта при провинциальном пакаторе – никогда не будет его судьбой. Тогда он еще и не подозревал, что судьба "слуги прогресса и достижений" – вот проклятый рекламный слоган, прилепился – не отодрать… да, эта судьба многим ли лучше? Во всяком случае, он и не представлял себе, какой ценой приходится расплачиваться за эту самую пресловутую "лучшую" жизнь. Роскошная жизнь верхов была ему по-прежнему недоступна… если по большому счету. Ему оставалось только работа. В том числе, и пресловутая "работа над собой".

Генрик еще с самого нежного возраста научился владеть оружием не хуже профессионального наемника-кнехта, что и доказал на деле, попав в столицу в качестве наперсника пакаторского сына. Сынок, "убояшеся мнозия премудрости", вскоре сбежал обратно под крылышко сердобольного папаши. А вот Генрик вдруг неожиданно для самого себя учебою увлекся и демонстрировал при этом такие способности, что обратил на себя внимание профессуры и даже самого декана естественного факультета. Декан, заламывая руки, закатывая глаза и обмирая от собственной смелости, удостоил его собеседования у некоей обаятельной личности средних лет с умными глазами и странным именем Грот. В конце собеседования – убиться веником! – из окружающего пространства вдруг материализовалась некая сверхважная, если судить по поведению, и сверхгневливая лысая особь в защитных очках, прикрывающих маленькие злющие глазки, речь которой состояла преимущественно из выражения "Черт побери", тиражированного бесчисленное множество раз. И тут же вся дальнейшая жизнь Генрика сорвалась с места и помчалась вскачь будто закусивший удила гипп.

На операцию вживления контакторов Генрик пошел без малейших колебаний, и окончилась она для него вполне благополучно. Работа, которую он имел, была предельно интересна и увлекательна, жизнь, которую он вел, была… тюремная это, в сущности, была жизнь. В гонке за успехом он опередил всех своих однокашников и коллег, забрался по иерархической лестнице так высоко, как это только было возможно для высоколобого из простолюдинов. Выше были уже только небожители. И что?..

Итак, пресловутая миллионы раз осмеянная "работа над собой"… да, над собой, да, работа! Рефлексия? А это какой смысл в слово вкладывать. Все, что открылось с высоты его нового положения, заслуживало самого серьезного и тщательного осмысления. И пусть счастливчик, которому не доводилось ни разу в жизни копаться в собственной душе и проводить ревизию шкалы своих ценностей, меняя плюсы на минусы и наоборот, позволит себе над ним, Генриком, хихикать и ржать… если рожи своей ему не жалко, конечно.

До совещания у Координатора Советники казались ему свободными, как боги вершителями судеб. Свободными, прежде всего, от любых внутренних запретов, любых табу, любой, даже самой куцей морали. Мироустройство казалось ему предельно простым: есть господа, и есть быдло. Весь жизненный опыт убеждал его, что мораль связывает по рукам и ногам лишь быдло, а господа делают все, что хотят, или, во всяком случае, что могут. И если ты принадлежишь к господам, то аморальность есть твое неотъемлемое жизненное право, с которым молчаливо соглашаются не только равные тебе, но и высшие… Ха! Ха-ха! Дулю вам с маслом, господа! Так что рабскую зависимость сэров Советников от Координатора он воспринял с огромным облегчением и даже с восторгом.

Раньше Генрику казалось, что двойной стандарт действует исключительно в отношении быдла. Что он есть следствие количественной ограниченности и, следовательно, труднодостижимости всякого рода жизненных благ. Эта ограниченность, думалось ему, с необходимостью делит весь мир на своих и чужих, то есть на тех, с кем ты готов благами поделиться, и тех, у кого ты их обязательно отберешь для себя… если сумеешь. Когда совесть принималась терзать его за, казалось бы, вполне рациональные поступки, он воспринимал это как атавизм, как отрыжку своего простонародного происхождения. "Смотри на Советника, – говорил он себе, – смотри и учись"… Но нет. Нет! Оказалось, что двойной стандарт вездесущ. Нет никакого деления на рабов и господ. Все низшие есть рабы высших. А мораль есть узда, которая надевается на всех рабов без исключения. Потому-то двойной стандарт и есть краеугольный камень человеческих отношений, что не-рабов просто нет! Не су-ще-ству-ет! Вообще!

От этих мыслей у Генрика закружилась голова, и грудь переполнилась восторгом. Свобода! – заорал он в полный голос и пнул стену коридора с такой силой, что ноге стало больно. – Ах, в-вы, сволочи! – орал он, непонятно к кому обращаясь. – Все вы рабы, все. И Советники тоже рабы. Но каждый хочет быть сувереном, а что такое есть суверенитет? Максимум твоей власти над другими, минимум власти других над тобой – вот что это такое. Значит, тащи одеяло на себя, загребай суверенитета, сколько сможешь удержать, и – да здравствует двойной стандарт! Если тебе мешает чужой суверенитет – ломай его, не можешь ломать – обманывай и делай, что хочешь, но только по-тихому. Главное – не попасться, потому что кто сожрал и не попался, тот и прав. Нет никаких сословий и нет никакой общечеловеческой морали. Обязанность соблюдать моральные нормы есть вектор, направленный всегда сверху вниз, и никогда наоборот! Каждый высший свободен от моральных обязательств по отношению к низшим. Но горе любому, кого уличат даже и в самых безобидных аморальных делишках по отношению к высшим.

– А как же Координатор? – спросил он себя, и, восхищаясь собственной смелостью, сам себе ответил: – А что Координатор? Тоже, небось, перед другими Координаторами расшаркивается с поклонами, сволочь, деваться-то некуда. Он у нас не один. Их аж целых шесть штук. Да и выборные они, пусть и пожизненно. А если вокруг есть равные тебе, твой суверенитет ограничен по определению. Позволить себе полную свободу от двойного стандарта может только единственный совершенный суверен – господь бог, только для него все прочие есть рабы.

Перспективы, которые раскрывались перед ним в результате этого осмысления мироздания в свете последних событий… – а что?.. именно осмысления и именно мироздания, как иначе скажешь? – были головокружительны. В его жизни появлялся некий несгибаемый стержень. Опора появлялась и фундамент, от которого можно было строить жизнь и взаимодействие со всем окружающим миром. Оставалось, правда, в этой стройной картине одно темное место: Рекс Азерски. Ну, никак не желала вписываться в новое Генриково мироустройство эта фигура.

Да, но все-таки, как же обстояло дело с этим самым коридором?

Прежний шефлаб, Грот, исчез из лаборатории совершенно неожиданно, и было в этом исчезновении нечто неправильное, непонятное. Грот, собственно, даже не передавал Генрику никаких дел, просто в один прекрасный день не появился на работе. А сэр Советник, с непередаваемым пренебрежением проигнорировав расспросы, уронил мимоходом: "С этого момента и до высочайшего утверждения… э-э… я хотел сказать, решения … словом, пока выполнять обязанности актуализатора в Проекте будешь ты, а там как Его Имперское Сиятельство решит".

Поскольку Генрик твердо знал, что Грот отнюдь не являлся первым руководителем лаборатории, за этими словами вырисовывался способ смены руководства, или "ротации", как однажды обмолвился сэр Советник. И способ этот наводил на неприятные размышления.

Мысль о потайных ходах со всею очевидностью выглядела глупо… и, тем не менее, она засела в его голове поистине как гвоздь. И тут Генрика осенило. Пришедшее в его голову соображение показалось настолько очевидным, что с глаз будто бы упали шоры. А что, если на том самом раннем периоде работ, который сэр Советник называет "романтическим", через этот коридор в лабораторию доставляли человеческий материал для экспериментов по инсталляции сознания? Дело-то было насквозь незаконное по любым меркам любого общества. Ну, да, возможно и потом, при случае…

Коридор наверняка не функционировал уже при Гроте, во всяком случае, в его, Генрикову бытность. Лабораторная санация свои тайны блюла свято, знаниями с научным руководством лаборатории не делилась никоим образом. К тому же сэр Заместитель по режиму вкупе с сэром ВБ покинули свои посты с похвальной поспешностью, все поведение сменивших их теолухов говорит о полном на этот счет неведении. Что касается прочих посвященных в тайну, то если таковые и имелись, то благоразумно держали, и впредь будут держать свои знания при себе. Во избежание, знаете ли.

Но отсюда следовал вывод, что его "коридорные" соображения все с той же очевидностью подлежали самой тщательной проверке… что Генрик интуитивно всегда и чувствовал. В конце концов, если он ошибся с мотивацией строителей, что он терял? Зато собственный выигрыш, обнаружь Генрик заброшенный тайный ход, был бы огромен. Во-первых, это помогло бы реализации на практике его неотъемлемого права на двойной стандарт. Там, за стенами лаборатории шла-себе нормальная человеческая жизнь. Университетская! Недоступная, и оттого вдвойне желанная. И было бы очень здорово не только работать всласть, но и жить в свое удовольствие, поплевывая с высокой звонницы WWW-храма на всяческие запреты и отчетности перед функционерами. Мало ли, что они тут запрещают? Брать можно и нужно не только то, что начальство тебе разрешает, но и все, что оно не может или не умеет запретить тебе взять. Уважаемый сэр административный актуализатор! Тебе понятен мой маленький корыстный интерес? Вот и прекрасно. Если ты мне не дашь желаемое мною, я возьму без спроса. Ты полагаешь, что я, попавшись, окажусь навечно у тебя на крючке?.. а вот дерьма тебе кусок!.. я уж постараюсь взять так, чтобы ты ничего вообще не заметил и не узнал, потому что я умнее.

А вот второй аспект проблемы, при всей своей "проблематичности" – о, приятный слоган получился, надо бы запомнить – был, пожалуй, и поважнее. Если "ротацию" руководства здесь проводили именно так, как Генрик заподозрил, знание тайных ходов становилось уже просто насущной необходимостью. От него могла зависеть жизнь. Конечно, смыться из лаборатории совсем не означало наверняка спастись. Тебя, естественно, будут искать и преследовать – с планеты так просто не исчезнешь! Однако искать и найти, как говаривал старый друг Кувалда, есть аж целых две большие разницы. Обоих шефов безопасности вон до сих пор ловят, а толку?

Отсюда со всей возможной неизбежностью следовало, что куда бы ни вел выход, по которому смылись силовики, но выход в Университет должен быть найден, и его, Генрика суверенное право на двойной стандарт реализовано. Хорошая работа – это хорошо, хорошая зарплата еще лучше, хороший быт это совсем прекрасно, но – главное! – это подготовленная нора, куда можно было бы при необходимости залечь. Оба теолога о такой норе явно озаботились заранее. А когда подойдет его собственный "час Ч", проинтуичить сэра Советника он, Генрик уж как-нибудь постарается. Да и гибель свою "случайную" для Его Темной Светлости можно будет инсценировать, заранее обзаведясь клонированным телом. И коли так, займется-ка он, Генрик поисками потайного хода из коридора при первой же возможности.

4

Реально она воспринимала себя Аной, иногда – когда особенно глубоко проникала в это блистательное тело и растворялась в нем – чем-то средним, Аной-Сурией, может быть. Во всяком случае, она постепенно привыкла воспринимать это имя как свое – какая, в конце концов, разница? Тем более что взбрыки с ее стороны пресекались шефлабом с предельной жесткостью. К этому типу, насиловавшему ее с завидной регулярностью, она начала даже против воли чувствовать вместе с ненавистью что-то вроде извращенного смутного уважения.

Сэру Советнику от науки она лгала. В этом новом прекрасном теле она чувствовала себя неуютно. Это тело пугало ее. Его запросы, желания… требования, да-да, требования!.. были смутны, неопределенны, она и рада была бы удовлетворить их, но как? Стоило ей задуматься, забыться, как оно начинало жить своей собственной жизнью и делать вещи, которые самой Ане и в голову прийти не могли. А ведь она всегда мечтала иметь именно такое тело.

Она чувствовала, что тело недовольно ею, тело аристократки входило в конфликт с сознанием плебейки. Все, чем она привыкла ублажать то, старое, этому телу было противно. Когда она совала в рот жвачку, оно корчилось от омерзения. От ракии начинала болеть голова. От тушеных слопсов и пива начинало пучить живот… В том теле живот тоже пучило, признаться, но у того шумное испускание газов вызывало, разве что, веселую ухмылку, а не превращало лицо в перезрелый помидор. Это тело не желало ложиться в постель, не приняв предварительно душ… И вообще, откуда оно знало, как надо обращаться со всеми теми причиндалами, что за долгие тысячелетия придумали люди для осложнения процесса принятия пищи? Это-то уж никак не могло быть заложено в генетическую память. Или могло? Нет, насколько, все-таки проще работать в обычном фантоме с псевдотелом из жидкокристаллического олигомера, но… такое тело – это же мечта, страстная мечта любой портовой девчонки… которой она и продолжала оставаться, несмотря на контакторы и все те знания, что они привнесли в ее жизнь. Приходилось признать, что проклятый Рекс был тысячу раз прав, когда сказал ей при той памятной их встрече… о которой сам-то уж и позабыл, небось, давным-давно, а ведь она предлагала ему себя, откровенно – да!.. бесстыдно – да!.. даже нагло… но ведь и с отчаянной надеждой, а он, сволочь, даже не соизволил этого увидеть… так вот, он тогда сказал, что знания – это одно, а образование и уж, тем более, воспитание – это совсем другое, это через контакторы в голову в готовом виде не вложишь, тут работать надо. Самой и над собой. Она для себя поняла это так: знания и деньги – прежде всего деньги! – сделают из тебя "гламур", но не "комильфо" – тут надобно воспитание… или самовоспитание, потому что комильфо это утонченный и рафинированный шик как образ жизни, а гламур это выставленная напоказ попсовая пошлость, почему-то вообразившая себя солью земли, пусть и богатая, но безвкусная и тупая.

Тело было нежным, мягким, и его очень хотелось любить. Теперь она понимала Рекса. Но ненависть к Счастливчику от этого не становилась меньше. Наоборот. Потому что это тело не было ее телом. И никогда не будет. Оно дано ей взаймы. На короткое время. Только для того, чтобы подманить к себе того же Рекса, потому что это тело он любит, такое тело любить легко, приятно и просто… а оно в тебя ядовитые когти, ты, высокомерная, самонадеянная, вежливая сволочь!

Приближалось время обхода, и сейчас он должен был к ней заявиться, тутошний актуализатор, хренов недоделанный супермен. "Зови меня просто Генрик, тигра, но помни, что я и есть твой укротитель…" – а сам такая же жертва системы, и полный ее, Аны, аналог в мире мужчин: безродный, оконтакторенный и изо всех сил карабкающийся наверх. В мужском понимании этого самого верха, естественно.

Она ненавидела его чуть ли не так же сильно, как Рекса. Еще бы, это был первый мужик, которому удалось одержать над нею верх и даже обломать… еще тогда, в коридорах подземки, он укротил ее мгновенно, причем используя именно то свойство, которое она ненавидела в мужиках более всего – мачизм. Грубая физическая сила – наглый символ мужского неоспоримого превосходства, профессиональные знания, плюс капелька интовской сообразительности … мачо хренов. Конечно, всегда есть альтернатива, свободный выбор между подчинением и смертью. Но отказаться от этого тела она была просто не в силах, пусть оно и дано ей именно что взаймы и, в сущности, на единый миг. А этот сукин сын – да что там говорить – абсолютно он ее затрахал, и в прямом, и в переносном смысле слова. Он насиловал ее чуть ли не каждый день, а то и по нескольку раз на дню, и как-то даже оттрахал в присутствии чуть ли не всего подотдела клонбоди в качестве назидания и примера того, что "разумный(!) человек(!)" спокойно может делать что угодно, не боясь воздаяния. Правда, назидания сотрудники отдела все равно не восприняли и сводили контакты с нею до самого необходимого минимума. Они со всей очевидностью не сочли себя "достаточно разумными" для более тесного и обстоятельного общения.

К каждому его приходу она придумывала какие-нибудь ядовитые слова, стараясь уязвить и задеть побольнее, искала, где же в нем слабина?.. должна же она где-то быть, людей неуязвимых не бывает. Но слабина находиться не желала. На все ее инсинуации он только скалился и облизывался, как кот в предвкушении сметаны, потом долго и обстоятельно снимал с нее всякие свои заумные параметры, потом долго и обстоятельно насиловал, напялив ей на руки тефлоновые рукавицы – всякий раз приносил с собой новенькие, предусмотрительный, сволочь – а потом снова снимал параметры и неторопливо качал головой с предельно умным видом, этакий задумчивый рассеянный ученый не от мира сего. Наверное, его хозяин, этот самый сволочной Советник от информации, так о нем и понимал, а вот поглядел бы он на этого "ученого" в разгар его экспериментов над нею. Вот на этом самом лабораторном столе, для удобства научных наблюдений. Чтобы к приборам поближе. Вот тогда сэр Советник что сказал бы, интересно? Хотя, может, и похвалил бы за находчивость. Все они, сволочи, одинаковые.

"Зови меня просто Генрик" вошел к ней необычно тихий и мрачный. Он сел на свое обычное место у приборов и принялся рассматривать ее с похоронным выражением на роже. Ана приготовилась выпалить заготовленные на сегодня гадости, но Генрик только махнул рукой и тихо сказал:

– Не надо.

– Попробуй заткнуть мне рот, сволочь, хоть бы своим … кстати, роскошная идея! Орального секса на мне ты еще не испытывал. Может, попробуешь, или боишься?

– Не надо, – повторил он так же тихо и мрачно. – Все. Хватит. Пальцем тебя больше не трону.

Это что еще такое? Только в телетаксерных сериалах тюремщики влюбляются в своих жертв и бегут с ними из мрачных санаторных карцеров Свободных Миров под сень струй столичных бродвейных фонтанов наслаждаться любовью признательной красавицы – камера наезжает, сцена полового акта минут на двадцать в мельчайших подробностях и во всех возможных ракурсах, даже и изнутри женского тела… Нет, что за штучки? В чем подвох? А он поглядел на Ану внимательно, пробормотал, что, мол, никакого подвоха, просто он, Генрик, теперь все знает не только про нее, но и про ее задание. И добавил тихонько, будто про себя: "бедняжка".

Тушите свет! Ана аж задохнулась от изумления: он что, заболел? Но тут с Генриком приключилась сущая истерика. Он орал, брызгая слюной, топал ногами и размахивал кулаками. "Сволочи, подонки, негодяи, подонки-и-и! Играли бы в свои игры сами и дохли сами, так нет, умирать в своих играх они предоставляют другим".

– Ты чего орешь? – сказала Ана ошеломленно. – Кому это другим? Я же не человек.

– А ты когда-нибудь видела, как умирают отложенные фантомы? Нет? Твое счастье. Я видел. Неоднократно. Вся боль мира перед этим ничего не стоит. Смерть – это, знаешь ли, всем стрессам стресс! Клонфильтр летит к черту, клон обретает личность разом, одним махом, и это само по себе сущий кошмар, и… я уже не говорю о твоем позвоночнике и всем таком, я хочу спросить тебя, ты понимаешь, что это такое – умирать в тот самый момент, когда становишься человеком, и понимать, что смерть – это навсегда? Навсегда!

Ана содрогнулась. Да, действительно, почему она об этом не подумала? В каком-то смысле она останется жива, но здесь смерть будет реальна, это будет ее собственная смерть со всеми теми ужасами – болью, кровью – что ее всегда сопровождают. В конце концов, мириады дураков верят в загробную жизнь, но это не освобождает их от смертных мук. Она закрыла лицо руками. Генрик обнял ее, прижал к себе и гладил по голове, утешая, как испуганного ребенка.

Ана толкнула Генрика руками в грудь, вырвалась из объятий и крикнула ему в лицо:

– Ну, что же ты? Обличай меня. Я знаю, что ты думаешь. Ну, говори мне о них, о тех, что я убила сама, своими собственными руками. Говори мне, что смерть в момент экстаза есть то же самое, что я получу заслуженное. Что ж ты меня не обличаешь? Начинай!

– Кто я такой, чтобы тебя судить? Ты убивала, потому что не могла иначе. Ты просто больной человек, которого надо лечить, а не использовать твою болезнь самым циничным и подлым образом, как это делают наши с тобой хозяева. Я и сам убивал, и ладно бы еще только на дуэлях, я убивал и по заказу. Нет, мне тебя не судить. Я гораздо хуже. Этот Азерски мне не сват, не брат и уж, тем более, не друг. Мне нет до него дела. Но та малость, что я о нем слышал, и те сведения, что я сам получил своими специфическими путями, говорят, что противник он страшный… хоть и очень мне хотелось бы встретиться с ним с палашом в руках, чтобы проверить, такой ли он прекрасный фехтовальщик, как рассказывают.

– Не смеши. У тебя не было бы ни единого шанса. У него это в генах. Говорят, его дядя ухитрился разработать какую-то хитрую методику генной инженерии. Что-то связанное с акупунктурой. Но этого никто не смог повторить. Кто пытался, умирал от перерождения клеток, от рака, искусственно вызванного, я знаю точно.

– К черту Азерски. Я хочу дать тебе шанс уцелеть. Хотя бы попробую. С этого момента я буду работать тебя сам, всерьез и никому не доверяя малейшей мелочи. Ты-то веришь, что тебе удастся выполнить задачу?

Ана чудовищным усилием воли заставила себя успокоиться. Она твердо посмотрела в лицо Генрику, красноречиво обвела взглядом стены и раздумчиво сказала:

– Провокация? Н-нет, не думаю. Не похоже. Да и смысл? В чем же фишка? Ты ведешь себя так, будто уверен, что нас не пишут.

– Нас и в самом деле не пишут. Считается, что сейчас я занимаюсь с тобой делами, знание которых очень вредно для здоровья. С операционистов взята соответствующая подписка. Кроме того, тому, кто обнаружит несанкционированно любопытных, обещаны такие блага, что в лаборатории все следят за всеми, и каждый мечтает каждого изловить и разоблачить.

– Очень хочется тебе поверить. Не знаю я, кто из нас более сильный инт. К тому же ты, я слышала, у самого Кулакоффа учился и под Гротом работал, а я самоучка. Так что разоблачить тебя, если ты врешь, шансов у меня, наверное, мало, а может, и вообще нет. Но есть в нашей с тобой ситуации пара-тройка о-очень меня успокаивающих факторов. Я не человек. И я хочу, я мечтаю выполнить это задание. И я твердо знаю, что удайся мне это дело, все дружно кинутся убивать меня в этом теле, и те, и эти. Я ничем не рискую, ты рискуешь гораздо больше. У меня, по крайней мере, останется сла-адкое воспоминание о том миге, когда мои ядовитые ногти…

– Ничего у тебя не останется. Ты хоть раз работала онлайн с тех пор, как попала им в лапы?.. нет?.. как думаешь, почему?.. то-то и оно. Твое родное тело уничтожено… прости… Твой матричный файл находится в компе у Координатора в так называемом "аду" или "чистилище", этого я точно не знаю. Не имеет связи с тобой твоя матрица, и никогда ничего она не узнает. Она и сейчас об этой тебе ничего не знает. Ее просто скопировали и инсталлировали в это тело. И получилась ты. Независимая и автономная. Пропадет в тебе надобность – прихлопнут походя, вот и все. Единственное мое желание по отношению к тебе – дать возможность остаться живой и стать человеком. Сделать это тело своим. И это значит, что у нас с тобой разные задачи: у тебя – смерть Азерски, у меня – твоя жизнь. Чтобы их обе выполнить, в твое тело надо заложить четкий алгоритм действий. И здесь тебе очень повезло, что я на твоей стороне.

К Ане разом вернулась вся ее недоверчивость. Она резко вскинулась и уставилась на Генрика подозрительным взглядом.

– Ай, да брось ты, в самом деле, сколько можно, – досадливо скривился он. – Я имею в виду именно то, что учился у Кулакоффа, и в его окружении наслышался о сэре комте Первой империи. Он среди господ пространщиков фигура легендарная, знаешь ли, и Сержу Кулакоффу ближайший друг. Я знаю Кулакоффа, и это значит, что знаю Азерски. Я знаю всю эту публику. Все вокруг, кроме Координатора, почему-то уверены, что он первым делом полезет тебе в психику, и тут же тебе настанет полный карачун пополам с крантами и всяческим бемсом. Так вот, ничего подобного не будет! Кулакофф – да, этот ни на секунду не задумался бы. Ему выпотрошить человека во благо науки – пара пустяков. А вот Азерски никогда ничего не сделает против твоего желания. Для успеха твоего дела нужно всего лишь, чтобы он тебя опознал по чисто внешним поведенческим признакам. Потому что если ты скажешь ему, чтобы он не лез тебе в душу, он твою психику – это совершенно точно, чем хочешь ручаюсь! – оставит в покое. У тебя есть шансы, и немалые… Главное, чтобы Рекс почувствовал, что сейчас же, немедленно, ты больше всего на свете хочешь близости с ним… а ведь это так и есть, верно? И чтобы по сугубо внешним признакам он опознал в тебе Сурию. Вот этим ты и займешься. У меня есть ее фант, далеко не весь, конечно, зато свежайший, с ним и будем работать. Изучи все, и главное ее реакцию на друзей и врагов, манеру выражаться, лексикон, излюбленные выражения, словечки, ругательства. Не бойся вводить что-то свое. Прошло много времени. Она, то есть, ты не могла не измениться. Хочу предупредить. У тебя будет суровый экзаменатор. Координатор где-то раздобыл ее старую подружку, и она ему служит не за страх, а за совесть. И еще есть эта самая толстозадая азерская крыса Фетмен. К счастью, все почему-то забыли, что он тебя знает с детства, а сам он сидит тише мыши, и никакой инициативы, чтобы лезть в мои дела, не проявляет – дурак он, что ли, в них лезть?