Союз нерушимый: Живь

Оправдать себя Ольга могла лишь тем, что мертвые сами ее находили. Разрешения они не спрашивали; не планировавшие попадать под руку убийцы или несчастного случая находили ее и дома, и в Медной горе, и даже в скверах Екатеринбурга. И все, как один, для упокоения просили правосудия и справедливого наказания. Задать вопрос по-достоевски было некому, поэтому Ольга сама разрешила себе не отказывать тому миру в просьбах.

Рентгеновский силуэт блек в полутени голых веток. Чем дальше они уходили в лес, тем сложнее узнавались места с фотографий следователя. Ольге было не по себе. Убитая не собиралась останавливаться, хотя тот овраг, что в деле числился местом захоронения, уже остался позади. Они спускались с высокого берега вниз, огни деревни давно потонули за горизонтом, путь освещал лишь тусклый могильный свет бесплотной тени.

Деревья стали редеть, земля вязко проседала под шагами – неподалеку слышался тихий ход воды. Мертвая застыла посреди прогалины, неотрывно глядя себе под ноги.

– Тут, – хрипло произнесла она, указав распухшим от гниения пальцем на землю.

Ольге пришлось приглядеться. Чернозем был весь в неглубоких, но четких рытвинах. Их не засыпал снег, не размыла грязь, в них не набежала вода. Каракули по почве будто расчертили спиртовыми чернилами. Судья присела на корточки и, сняв перчатку, растерла между пальцами землю. Для такого плодородного района она была слишком сухой, рассыпалась в мелкую крошку и пахла так странно, но так знакомо, что натянулись все жилы. Ольга поднесла ладонь ближе к лицу: тяжелый железистый запах залепил ей пощечину, она резко выпрямилась и вытерла руку о брюки.

Несколько верхних рытвин сложились в кривой ромб. Ольга разглядывала его, как в галерее, каждый мазок, каждая светотень была важна для понимания замысла художника. Она поняла, что ходит по начерченному кругу. Это значило лишь одно – Бобров был недалеким полудурком.

Здесь провели ритуал.

Ольга подумала об этом слишком громко. Мертвая скрипуче повернула шею в ее сторону, но ничего не сказала. Она молча легла навзничь, макушкой и большими пальцами ног касаясь линии – диаметр круга был точно выверен под нее. Все рытвины неожиданно тоже приобрели свое значение. Гортань, плечи, солнечное сплетение – вершины четырехугольника, матка и бедренные кости соединялись в куриную лапку какой-то руны. Пульс замедлился сам собой. Ольга дышала ртом и вдыхала в себя речной туман, он оседал на верхнем небе. Вода делилась с ней памятью, вкус у нее был однозначный. Вкус смертной казни за практику некромантии.

– Ты видишь? – Мертвая приподнялась. – Могила не принимает меня. Почему я не могу вернуться назад? – Полупрозрачными ладонями она долбила по земле. – Я хочу за ворота. Отведи меня туда!

– Я помогу тебе. – Слова застряли в пересохшем горле, но были услышаны.

Мертвая замерла – глаза у нее некогда были тускло-синими, а вот тупой взгляд всегда смотрел в никуда – и кивнула. Обдав холодом сквозь мех, она проковыляла мимо, к реке, и слилась с наваристым туманом.

Хотелось осесть наземь, но еще больше хотелось выпить что-нибудь горячее, разогнать застывшую от страха кровь. Привыкнуть к мертвым не получилось даже за несколько лет. Почему они приходили именно к ней, Ольга не знала. Она училась на Воронах, как и все там, черпала силу из неживого. В один момент неживое само стало тянуться к ней. Списать это на стихийную магию не удавалось. Неволшебники такое называли талантом, а маги поддакивали лишь с той оговоркой, что этот талант сидит внутри с самого рождения и проявляется с первой попыткой колдовства. Ольга в детстве играла с водой, а мертвых не видела, не то бы спросила у матери, как обратить на себя внимание отца. Она стала судьей – тогда они и пришли.

За свой то ли талант, то ли фантасмагорию умирать не хотелось, вот Ольга и молчала. Некромантия нарушала все мыслимые законы мироздания, вмешиваться в ход вещей не имела права даже директриса де Руа, хотя многие считали, что она за этим ходом и следит, его и останавливает по собственному желанию. Баек вокруг ходило много, но правду не знал никто. Искать дорогу в тот мир позволялось исключительно заядлым теоретикам в научных институтах, ученым с особым разрешением, типом магии и только под надзором министерства образования, службы магической разведки и президента лично. Все остальные тоже могли постичь тайны смерти, вот только поведать о них не успевали – их лишали магии и казнили.

Выносить приговор по обвинению в некромантии было верхом лицемерия, хотя Федотов, вне всяких сомнений, заслуживал казни. Надежда была только на то, что Бобров выбьет у Голицыной-Мартыновой предумышленное убийство, и пожизненных каникул в тюрьме будет достаточно для того, чтобы бедная девушка успокоилась. Но, судя по тем материалам, что ей предоставили перед судом, прокурор грозился проиграть дело совсем всухую, а душа несчастной – так никогда и не найти упокоения. Судья Бржезинская не любила заключать сделки с совестью. Сейчас иного выхода у нее не было: даже если она не могла вменить в вину некромантию в силу невозможности предоставить доказательства, то, по крайней мере, она могла заставить подсудимого глубоко пожалеть о том, что он вообще решился пойти на это.

***

– Протестую, к материалам дела не относится.

Бобров выглядел жалко, но судье пришлось поддержать адвоката.

– Протест принят. – Голицына-Мартынова сияла, будто именинница. Любую попытку прокурора свести дело к предумышленному убийству она разбивала в пух и прах, Ольге даже придраться было не к чему. – Марк Борисович, если у вас кончились существенные доказательства, я передам слово стороне защиты.

– Прошу прощения, ваша честь. – Боброва трясло, но вряд ли от гнева, скорее от отчаяния. Сил на то, чтобы испытывать к нему жалость, у Ольги не было. – Сторона обвинения предоставление доказательств закончила.

– Для предоставления доказательств со стороны защиты приглашается адвокат подсудимого.

Вера, конечно, была очень похожа на своего отца, и Ольга на каждом совместном суде сокрушалась, что старшая из дочерей Алексея выбрала другую сторону. Таких прокуроров им не хватало. Голицына-Мартынова поднялась со своего места и подошла к столу Боброва. Ольга невольно отвернулась: смотреть на то, как разорвут на кусочки прокурора, ей совсем не хотелось.

– Сторона защиты в качестве доказательства представляет запись свидетельских показаний. – Папка, которую Вера держала в руках, отправилась в свободный полет на стол судьи, освобождаясь от стесняющих ее застежек. – Гражданка Смолякова А.И., 1940 года рождения, соседка подсудимого Федотова. – Судья надела очки и пробежала глазами по протоколу беседы следователя со свидетелем.

– Принимается. – Вера кивнула, и зал заполнился хриплым голосом старухи:

– На эту шалаву? На эту шалаву заявление о пропаже писать?

– Да.

– Да все рады были, когда ее три дня не видно, не слышно было, прости Господи. Ментов вызвали и то потому, что кому-то примерещилось, что он там деньги закапывает, ну.

– В деревне ее не любили?

– Эт токмо городские блядей любят.

– А сами с погибшей как давно говорили?

– Говорила. Недели за три до всего этого.

– И о чем говорили?

– А о чем с ней говорить-то можно, дружок? Пригрел на груди своей Герка шалаву, я ей и сказала: «Недолго музыка играть-то будет, милая, надоест – выгонит, ток если не залетишь».

– А она что?

– Да ничего, что. Оскалилась, мол, «он не такой, не такой». Да какой не такой, как будто от тебя есть другой толк, на то только и годилась всем кобелям, чтоб тебя трахать.

– А про Федотова что сказать можете?

– Да жалко его. Хороший мужик, рукастый, помогал мне часто. А тут…

– Ну, ежели рукастый, так и что, убить не мог?

– Да отчего ж не мог, Герка с характером.

– Это что значит?

– Да я малым его помню, к бабке его свозили, чтоб в городе не мешался, дрался со всеми, хоть ты ему слово поперек скажи. Вот и эта, видать, довела, не рассчитал. Слушай, его ж посадят, наверное?

– Да уж, наверное.

– Вот зря он с ней связался, я ему говорила…

– Спасибо, гражданка, очень помогаете…

– Ваша честь, материалы не имеют отношения к делу! – Бобров отдышался и собрался брать реванш.

– Протест принимается. Адвокат, обоснуйте причастность материалов.

– С удовольствием, ваша честь. – Голицына-Мартынова повела рукой, и материалы из увесистой папки поднялись в воздух, готовые ассистировать. – В данном фрагменте свидетель Смолякова упоминает два крайне важных для торжества справедливости факта. Первый – подсудимый Федотов с раннего детства отличался вспыльчивым характером, показания свидетеля подтверждаются справкой из начальной магической школы №2 по московской общине, где обучался подсудимый, а также свидетельствами классных руководителей Федотова периода его обучения в доме Коней в стенах Всесоюзного училища основ колдовства и высшей магии имени Н.К. Крупской. – Документы по очереди подлетали к глазам Бржезинской, после чего лениво лавировали до стола Боброва и возвращались обратно в папку. – Уже по этим свидетельствам без дополнительной экспертизы суд может сделать вывод, что подсудимый Федотов крайне склонен к неконтролируемым вспышкам гнева…

– Протестую, ваша честь! – Марк вскочил так резко, что опрокинул свой стул. – Апеллирование к состоянию аффекта невозможно в силу характера орудия убийства, мы говорим о волшебнике!

– Протест отклонен, дайте адвокату закончить мысль.

– Спасибо за замечание, господин прокурор, я как раз собиралась переходить к этой немаловажной детали. – Вера повернулась, со стола взлетел большой кухонный нож, заявленный в качестве орудия убийства и признанный таковым экспертизой. – Прокурор Бобров совершенно справедливо заметил, что мы говорим о волшебнике, но я подчеркну, что мы говорим о волшебнике, который отказался от своего магического гражданства, живет в обычном немагическом поселении и ведет обычную немагическую жизнь.

– Протестую, к делу не относится!

– Протест отклонен. – Ольга не на шутку раздражалась. – Прокурор, прекратите протестовать в каждую паузу на вдох и на выдох. Вера Алексеевна, продолжайте.

– Спасибо, ваша честь. Марк Борисович, спасибо и вам тоже, так мило с вашей стороны предоставлять мне дополнительные доказательства невиновности моего подзащитного. – Ольга покосилась на Боброва: его цвет лица с багрово-томатного сменился на пепельный. – Для нас с вами, кто родился и вырос в магической среде, более естественно откликаться на внешние раздражители своей магией, что и сделали вы, Марк Борисович, прямо сейчас, когда обдали меня волной своей гневной энергии. Но мой подзащитный, – теперь Вера обращалась непосредственно к Ольге, – родился в смешанном браке, рос без отца-волшебника, его воспитывала мать, которая не была колдуньей, и все по тем же свидетельствам из учебных учреждений нам известно, что подсудимый Федотов с самого раннего детства был более склонен к проявлению физической, а не магической агрессии. Так что, господин прокурор, ваша честь, тот факт, что подсудимый совершил убийство гражданки Ушаковой при помощи обычного разделочного ножа и без посредства своей магии, является прямым доказательством непреднамеренности его действий. Сторона защиты ходатайствует о переквалификации действий обвиняемого и прекращении уголовного дела.

– Ваша честь! – Ольга уже боялась, как бы ее собственная магия не вышла из-под контроля, но ограничилась строгим взглядом поверх очков. Бобров застыл на полуслове.

– Ну?

– Ваша честь, я протестую. В представленной записи свидетель Смолякова сообщает, что подсудимого в детстве часто отправляли гостить к другой родственнице, значит, его воспитанием занималась не одна мать. – Бржезинская перевела взгляд на Веру, та еле заметно улыбалась.

– Благодарю за вопрос, Марк Борисович. Действительно, в возрасте с четырех до семи лет подсудимый часто бывал у своей бабушки по отцу – Федотовой Прасковьи Макаровны.

Перед глазами у Ольги встало свидетельство о смерти двухлетней давности. Краем глаза она заметила очередное шевеление за столом прокурора, но даже ее терпению был предел:

– Сидеть.

Бобров вжал голову в плечи под ее шипение и решил не рисковать. Вера продолжала:

– Прасковья Макаровна, как и ее внук, магического гражданства не имела, даже его не получала. Единственным свидетельством того, что бабушка подсудимого была колдуньей, является запись из начальной магической школы №7 по московской общине. – Очередная бумажка всплыла перед Ольгой, но она уже не имела сил в них всматриваться, победа Голицыной-Мартыновой в этом раунде была очевидной. – В училище колдунья Федотова не обучалась, так что нет ни единого основания полагать, что она могла привить внуку привычку использовать волшебство в повседневной жизни. В доказательство этому предположению можно привести отсутствие свидетельств соседей о каких бы то ни было странностях в поведении и быту Федотовой или ее внука.

В зале повисла махровая тишина. Бобров нервно зыркал на Ольгу, но та молча рассматривала материалы адвоката, сжимая пальцами виски. Заседание нужно было переносить.

– Вера Алексеевна, вы говорили, что в записанном фрагменте свидетель упоминает два важных для процесса факта.

– Так и есть, ваша честь.

Вера верила в свою победу и имела на это полное право. Чего таить, если бы Ольга не знала наверняка, она бы давно решила удовлетворить ходатайство стороны защиты. Но она знала, как и знала, что если вынесет приговор по заявленной прокурором статье, да еще и даст Федотову полный срок, ее судейская карьера на этом может закончиться. Она кивнула Голицыной-Мартыновой, та продолжала.

Вторым важным для процесса фактом, по мнению Веры, был пустой лист экспертизы энергетических следов. Эту экспертизу обычно назначали в бракоразводных процессах, когда подозревали одного из супругов в измене, или в делах о сексуальном насилии.

– На что я смотрю? – Бржезинская недоумевала. – Здесь ничего нет.

– Так и есть, ваша честь. – Вера выдержала паузу, позволив Боброву ознакомиться с материалами. – Потому что между моим подзащитным и убитой Ушаковой не было сексуальной связи.

– Изъясните свою мысль, Вера Алексеевна. – Ольга хмурила брови, Бобров за своим столом сидел в полубомороке.

– Ваша честь, если позволите, я бы хотела перейти к допросу подсудимого. Это позволит суду лучше понять значимость представленных доказательств.

– Сторона обвинения не возражает? – Марк покачал головой, пялясь перед собой в одну точку. Уже смирился с позором. Короткий удар молотка о подставку заставил прокурора выйти из оцепенения. Ольга поджала губы: Боброва она знала со студенческой скамьи, но даже не подозревала в нем такую бестолочь.

Федотов Герасим Трофимович из Липецкой области, село Горлово, был угрюм, под стать своему имени. Его допрос забрал у Ольги последнюю надежду на обвинительный приговор: в день убийства Федотова уволили с работы, на аванс дали пакет мясных обрезков, денег не было, рвал и метал, напился. Неужто несчастная и правда неудачно попала под руку?

– Нарвалась она. – Ольга с трудом не верила в его слезы. Так хорошо врать не умел даже Меншиков, но она точно знала, что Федотов врал. Или не врал? – Не хотел я.

– Герасим Трофимович, что было между тем, как пришла гражданка Ушакова и тем, как вы нанесли ей первый удар?

– Вы же знаете про Олесю? – Федотов поднял на судью свои тяжелые бетонные глаза. – Ее ж мать утопить пыталась, не смогла. А она это… ну, в общем, слабоумная выросла. Доверяла всем, за чистую монету все. Ее и пользовали, кому не лень было. Хоть кормить кормили, мрази.

– Протестую, ваша честь, подсудимый не отвечает на вопрос.

– Протест принят. Федотов, отвечайте на вопрос адвоката.

Герасим тряхнул головой.

– Гражданка Ушакова пришла где-то к часу, хотя я говорил ей, чтоб она не шастала ночью. Журить начал. Ну, – подсудимый облизнул губы, – ладно, орать начал. Последняя капля уже была. – Федотов ни на кого не смотрел, не искал поддержки у Веры, не заискивал перед Ольгой. Бржезинская такой взгляд в себя хорошо знала, но если обычно он ей красноречивее всех речей защиты говорил о невиновности, сейчас этот взгляд лишь сильнее запутывал. Мертвые ей никогда раньше не лгали. – Ну, я сказал ей, что раз она не может ради крыши над головой, еды и нормальной жизни одно простое правило исполнить, то пусть катится на все четыре стороны. А она возьми да и ляпни, что того… что беременна. Ну тут я с катушек слетел, говорю, «а ну веди, что за мразь тебя?», нож сжал, думал, урою мудилу. Уж сколько она от них бед натерпелась, еще этого не хватало. А Олеська… гражданка Ушакова, простите, она возьми да и ляпни, что от меня. Как громом к земле прибила. Я заревел. Замахнулся рукой, а в ней нож. Ну и в горло. – Герасим умолк и замер. Ольге было не по себе: она верила в его слова, но что-то не давало ей верить в раскаяние. Он говорил об убитой, но дрожь в голосе адресовалась будто бы не ей.

– Что было потом? – Голос судьи прозвучал слишком резко, Федотов вскинул на нее голову и смотрел так, будто первый раз видел.

– Она повалилась, а меня как с цепи сорвало. Я ее одну, бедную… ее за всех бил. А когда понял, что натворил, уже поздно было. Из нее крови, как из поросенка натекло. Мертвая была уже. – Мужик хлюпнул носом и утер щеки.

– Герасим Трофимович, почему слова о вашем отцовстве вас так разозлили?

– Да потому что не спал я с ней. Ни единого раза. А она, небось, испугалась, что залетела от кого-то из этих, шакалов, а ей сказали, мол, не теряйся, скажи Герке, что его, он тебя и не выгонит. – Подсудимый ощутимо злился от этих рассуждений. – Да только дуры, старухи эти. Они-то, стервы, думали, что она у меня как подстилка живет, а я ее не трогал ни разу. Научили на ее голову, а я сорвался…

Избыток вкуса убивает вкус. Ольгу мутило от лжи, настолько густо приправленной настоящими чувствами, что даже она не учуяла запаха гнили. Федотов лгал, ей следовало принять это за аксиому, и тем отвратительнее была эта ложь, чем искуснее он выдавал ее за чистую правду. Тишина паузы чрезмерно затянулась, убийца поднял глаза на судью и, видимо, увидел что-то на дне ее взгляда, что заставило его испугаться. По-настоящему испугаться. Но уже в следующее мгновение наваждение рассеялось, Ольга смотрела в по-прежнему глухие и шершавые бетонные глаза, полные скорби и раскаяния, но теперь она была уверена – эта скорбь была не по убитой, не в ее смерти Федотов раскаивался, а, значит, отмстить ее могла лишь высшая мера наказания. Молот взметнулся в воздух и опустился на подставку:

– Суд откладывает заседание, так как дело не может быть рассмотрено в текущем процессе.

К ней тотчас ринулись оба – Вера и Бобров.

– Ольга Феликсовна, в чем дело? – Голицына-Мартынова явно рассчитывала уже сегодня почивать на лаврах. Судья наспех выдумывала причину:

– В материалах ничего не было о слабоумии Ушаковой, и экспертизу энергетических следов проводила только одна сторона. Не стоит думать, Вера Алексеевна, что если вы Боброва можете подловить на незнании процессуального кодекса, то это сработает и со мной.

– Да я не думала…

– Уведомление о новой дате отправлю вам обоим вечером. – Вера была ошарашена, и Ольга понимала, почему – дело было кристально чистым, зачем рассматривать его еще день, было неясно. Никому, кроме самой Ольги. – Бобров, у тебя три минуты, чтобы занести в мой кабинет материалы по делу.

Едва дверь закрылась, Ольга опрокинула в себя целый графин воды. Ей полегчало: удушливая тошнота отступила, сердце перестало сдавленно биться о дно желудка, и мысли снова текли в голове размеренно и ровно. Лицемерие или нет, но Федотов убил человека. Ольга никого не убивала. Ни сама, ни за себя, ни для себя, только для них. И сейчас одна из них нуждалась в справедливости, вероятно, больше, чем кто-либо другой на ее памяти. Это дело она спустить не могла.

– Ольга Феликсовна? – В дверной проем влезла модная стрижка Боброва. – Извините, задержался. – Прокурор аккуратно водрузил на ее стол все папки, но верхняя все равно сползла и стремглав полетела к полу.

– Садись. – Ольга поймала на лету папку и отправила к остальной башне. Дверь послушно закрылась, щелкнул замок.

– Я хотел поблагодарить вас, Ольга Феликсовна. – Марк нервно растирал потеющие ладони. – Если бы не вы, она бы меня совсем размазала…

– Бобров, я не ради тебя это сделала. – Он прикусил язык. – Это не суд сегодня был, это позор. Твой позор. Понимаешь? – Зеленые глаза прокурора поникли за стеклами прямоугольных очков. – Ты где учился, Бобров?

– Тут. – Марк сутулился, пытаясь занимать как можно меньше места. – На курсах при министерстве.

– И все? – Он кивнул. – А лет тебе сколько?

– Двадцать девять. – Бржезинская с трудом представляла, насколько ужасный у него сегодня день, и насколько еще более ужасным она сейчас его делала. Этот урок должен был пойти ему на пользу. Но сейчас он всеми силами стремился плотнее скукожиться в своем пиджаке.

– Куда ты там в пол вжимаешься, все равно не провалишься.

– Извините.

– Бобров, ты когда получал это дело, ты хоть что-нибудь дальше первой строчки читал? Ты знал, что у тебя Голицына-Мартынова оппонентом будет?

– Знал.

– И что, петух не клюнул, что готовиться надо?

– Да мне дело простым показалось, я не думал… – Он пожал плечами.

– Вот именно. – Бржезинская расстегнула ворот мантии. – Ты не думал. А Вера думала. А еще Вера училась в МГУ на юрфаке, а потом еще в Гарварде, а потом еще здесь на курсах. А еще Вера наизусть УПК знает, а еще каждый вечер за чаем с отцом сложнейшие процессы разбирает. Кто ее отец ты хоть знаешь?

– Министр юстиции наш, – промямлил Марк. – Генеральный прокурор, Алексей Петрович.

– Спасибо на этом. – Ольга налила себе еще стакан воды и откинулась на спинку кресла. – Так что ты не удивляйся, что она тебя раскатала. Ты лучше соберись и думай, как тебе дело выиграть.

– Да никак, видимо.

– Чего? – Ольга даже поперхнулась.

– Да он ее, кажется, правда не специально убил. Непредумышленное, все-таки, чего тут давить. Человеку жизнь портить.

– Бобров. – Ольга пыталась подобрать цензурные слова, но ей на это потребовалось почти полминуты. – Ты не Бобров, ты Дятлов. Голову свою четланскую включи уже. У тебя улик – во, – она показала ему ноготь мизинца, – а у Голицыной-Мартыновой материалов – во. – Марк без энтузиазма осмотрел руку судьи от плеча до кончиков пальцев. – Но что-то мне подсказывает, что дело не в том, что больше доказательств вины нет, а в том, что ты их не искал. Ты что про Федотова знаешь?

– Учился на Конях, восемь курсов окончил, – изучал некромантию, добавила про себя Ольга, но не озвучила, – в Перми жил, – второй магический центр Союза, – потом от гражданства отказался, в свою Липецкую область переехал, бабку выхаживал.

– И что, прям просто взял и от гражданства отказался? И случайно «забыл» зарегистрироваться как гражданин СССР? – Бобров нехотя пожал плечами. Он даже не задумывался, как это дело попало к ним в суд, если Федотов уже не был гражданином Союза, убил неволшебницу да еще и обычным ножом. – Значит так, Марк Борисович. Я ставлю заседание через десять дней. Это значит, что через неделю ты должен принести мне все, что нароешь. Начиная с того, с кем Федотов в детском саду дружил, заканчивая анализом почвы на его болотных ботинках. Прочеши всю деревню, весь лес, всю реку. Ханжина подними, чтобы везде с тобой ходил и записывал.

– Ханжин пошлет…

– Ханжин следователь, Бобров, а ты – прокурор. Он тебя по званию послать не может, понимаешь?

– Понимаю. – Он поднялся, но мешкал выходить. – Ольга Феликсовна, а если Вера права?

– Если Вера права, то ты докажешь то же самое, что и она. – Об этом прокурор вряд ли подумал. – У вас одна цель, Марк, найти правду. Иди давай, Бобров, грызи землю.

– Хорошо, Ольга Феликсовна…

– И со мной сразу свяжись, если что-то отроешь.

– Понял.

– И не смей никому взболтнуть, что я тебе помогаю.

– Понял, Ольга Феликсовна, спасибо. До свидания.

Бобров откланялся, и Ольга позволила себе уронить голову. Воспаленные бессонной ночью глаза саднило, но стоило их прикрыть, как тотчас перед ними вставал образ изувеченной души гражданки Ушаковой. Сил о ней думать у Ольги уже не было, так что было решено вернуться к этому делу, когда Бобров достанет хоть какие-то стоящие улики. Судья плотно зажмурилась, по темноте поплыли пятна. Мысленно сфокусировав внимание, Ольга позвала своего секретаря: