Союз нерушимый: Живь

София Вереземская

Союз нерушимый: Живь

Пролог

От энтузиазма прокурор подплевывался.

– Не раз был уличен в самовольной трактовке приказов. Был повышен до должности второго уровня секретности. Без подачи официального заявления, в обход необходимых процедур самоустранился, то есть, дезертировал из службы магической разведки. Обладает данными, которые могут быть использованы во вред Союзу. Сторона обвинения просит суд избрать в виде меры наказания подсудимому Павлу Васильевичу Лагожину смертную казнь.

Тишина началась с хлопка изрядно поправившейся папки – ее так откормили за последнюю неделю. До этого в ней несколько лет лежали худосочные страницы биографии и подсчеты удачных миссий. Напротив проваленных командировок стоял незаметный на фоне свежих преступлений ноль.

На взгляд судьи адвокат ответил воровато поджатыми губами. Скамья подсудимых была пуста.

Чаши весов правосудия замерли за спиной Ольги еще до того, как она подхватилась со своего места. Ситуация была совершенно возмутительная. Коридоры Медной горы наполнялись негодованием верховной судьи, перед ней расступались, особенно когда стало ясно, чью дверь она грозится сорвать с петель.

– Ба, Ольга Феликсовна! – Меншиков вскинул руки в притворном удивлении. Конечно же, он ждал ее визита. – Дверку за собой прикройте.

– Извольте объясниться, Константин Григорьевич.

Он усмехнулся ее интонации. Меншиков не вставал, зная, что Ольга будет возвышаться над ним в любом случае.

– А весь зал суда в мой кабинет прибежит? – Он устало глянул на застывшего в проеме разведчика. – Да заходи ты, Тихомиров, что встал.

Свидетель обвинения подпер собой несущую стену и сложил на груди руки – открестился от своего участия.

– Где он?

– Кто?

– Подсудимый.

– А, Лагожин. – Меншиков лениво почесал под бровью. – В отпуске. Не сказал мне, куда поехал, чтоб я не завидовал.

– Прекратите паясничать.

– Не забывайте, с кем разговариваете. – Константин Григорьевич кивнул то ли на эмблему разведки, то ли на фамильный герб.

– Не посягайте на неприкосновенность судьи.

– Тихомиров, я посягал?

– Нет, Константин Григорьевич.

– Вот видишь, Оль. Садись.

Видавший виды пуфик все это время боязливо подбирался к ее ногам. Проигнорировав предложение, Бржезинская оперлась руками о стол светлейшего князя.

– Я не могу приговорить к смерти пустой стул, это нарушение судопроизводства. Мы говорим о жизни волшебника.

– Да ты думаешь, мне больно хочется разведчиками разбрасываться? Особенно такими. Вон, Илья у него командиром был, ты характеристики читала. Лучший за много лет набора. Ему все вольности прощались.

– А теперь ты хочешь, чтоб я заочно положила его голову к тебе на тарелку.

– Коровьев тоже был лучшим. Его головы я не дождался, но будем считать, что она растворилась в пространстве.

– Причем тут Коровьев?

– Мальчишка ему нравился. Фагот хотел его к себе забрать, но не успел, предательство родины стояло в расписании раньше. – Меншиков манерничал как на чаепитии. – Я все равно Лагожина на регионы поставил, решил Коровьева посмертно уважить, а он взял и ушел по-английски.

– Если у тебя есть доказательства пособничества Коровьеву, их надо было приложить к делу. – Меншиков не поменялся в лице: для него все аргументы были неубедительны. Ольга теряла терпение. – Я есть честный суд Союза магического народа республик и не собираюсь убивать человека по твоей прихоти. Я не буду выносить приговор без Лагожина.

Меншиков вздохнул и поднял на судью потемневший взгляд.

– Бог с тобой, Фемида во плоти. Будь все по моей прихоти, я бы уже вешал ему орден Екатерины Великой. Лагожин – неблагодарная сволочь, предатель, трус и дезертир. Ему даже обоссанный угол на Франца-Иосифа не полагается. Илья его разглядел, Коровьев его разглядел, думаешь, не разглядят и другие? Вот куда он подался? В Китай? В Халифат? Да он тобой за мгновение может обернуться и отменить любой приговор. Как думаешь, с какими почестями примут наши враги такого союзного разведчика?

Ольга отстранилась и села. Откинуться было не на что, пуфику спинка не полагалась. Пришлось сильнее расправить плечи: скрещивая мечи, уступать было не положено.

– Так найдите его. Найдите и посадите мне на скамью подсудимых. Или, – она усмехнулась, – хочешь сказать, что его найти сложнее, чем Коровьева? Сомневаюсь.

– А не стоит.

– Отправьте за ним того, кто нашел вам прошлого дезертира.

– Отава в Туркменистане, – ответил за начальника Тихомиров, – ее с миссии не выдернут.

Меншиков развел руками, Ольга жест не оценила. Он наконец прекратил ломать перед ней комедию:

– Оль, ты представляешь, что значит найти метаморфа? – Она молчала. – Ты даже если его найдешь, то хер поймаешь, у него понятие о жалости чисто словарное, он любого убьет, кто его попытается притащить к тебе в суд, голыми руками причем. Сколькими я должен, по-твоему, пожертвовать? Что, Тихомир его ловить должен? Илюш, поймаешь Ольге Феликсовне Пашу? – Судья перевела взгляд на разведчика, тот не выглядел особо воодушевленным. – Я не могу гарантировать президенту, что из-за Лагожина мы ненароком не встанем на порог еще одной войны. Но если вдруг ты можешь, оправдай его, – махнул рукой Меншиков.

Петли на двери главы магической разведки оказались достаточно крепкими, хотя эхо их скрипа замолкло только на подходе к залу суда. Привычной свободы выбора будто бы не осталось, вместо этого балом правил Константин Григорьевич Меншиков.

Черная масса воды обрушилась на чашу весов. Верховная судья объявила свое окончательное решение:

– Подсудимого Лагожина суд признает виновным и приговаривает к смертной казни.

Глава 1

De chacun selon ses facultés,

à chacun selon ses besoins

На майских, в восьмидесятом, Леночка с родителями впервые побывала у Камаевых в гостях. Была у них и люстра с хрустальными висюльками, и новенький видеомагнитофон «Хитачи», и заставленная Дюма, отцом и сыном, стенка. Чай они пили из гэдээровского сервиза, ели шоколадные конфеты и торт «Рыжик» с кремом на сливочном масле. Леночка это сразу распробовала, за щечкой не чесалось.

Камаевы в Рязань переехали из Татарской АССР. Мама у Ренаты пахла «мэйд ин франс» и работала в районной администрации. Папа, вроде как, был большим ученым и на людях появлялся редко. Ни с кем из соседей Камаевы не общались, а их позвали только потому, что Леночка у Ренаты была единственной подругой. Рано или поздно леночкина мать бы сама к ним напросилась. Просто из любопытства, узнать, сколько комнат нынче выделяют академикам.

Четыре. Пять, если с кладовкой, в которой Леночка согласна была поселиться, пока не доест дефицитные банки варенки.

В кабинет отца ход открывался, когда чашки меняли на пузатые рюмки с тонкими ножками. Доживали там свой срок книжки с поломанными позвоночниками и престарелые пергаменты, полные следов куриных лапок и острых колышков. Невозможно было даже представить, сколько макулатурных талонов было угрохано в это богатство. Рената выбирала самые симпатичные страницы, хитро улыбалась круглыми глазками. Леночка тогда натягивала панамку из шитья подальше на макушку и шептала про себя даждь нам днесь, как мать научила. В следующую секунду лапки брались с колышками за руки и начинали плясать.

Они пускались выписывать восьмерки сначала по ладошке, потом по полу, плясали и на потолке, и на висюльках люстры. Они добрались бы и до Дюма, отца и сына, если бы мать не начала кричать Леночку домой. Тогда лапки с колышками укладывались обратно на пергамент, как придется, заплетаясь в ногах, падали друг на друга. Отец потом порол Ренату – перевод с аккадского обошелся ему в полдиоптрия. Рената рассказывала, что у папы лапки с колышками не пляшут, у него они с маршем встают по своим местам и рассчитываются на первый-второй.

Леночке бы на это глянуть хоть одним глазком, но вот в чем дело – не положено. Ни ей, ни кому бы то ни было не положено было знать, что Камаевы – волшебники.

Товарищи-маги.

Зачем нужно было это скрывать, Леночка так и не поняла, но тайну эту охраняла очень ревностно. Узнай мать, что у Камаевой-матери, помимо ящика с импортными колготками, есть еще и магия, на месте б умерла от зависти. Залогом ее здоровья был Брестский чулочный комбинат.

Стоило начаться школе, Ренату определили в какое-то далекое и приличное училище. Леночка осталась в Рязани. На этом из ее жизни пропали и дружба, и магия. Осталась только наука.

На биофак в МГУ дедушка ее привел в седьмом классе через парадную. В его годы солиднее было рядом со своей фамилией иметь профессорскую приписку. Он был просто «доц.» – доц. М.А. Уклейкин. Докторскую в свое время дедушка так и не защитил, потому что терпеть не мог большевистскую бюрократию, но слава богу, разглядел академика в Леночке. Как только на горизонте замаячила возможность житья в четырех комнатах с кладовкой сгущенки, Леночке это очень понравилось. Воняло в корпусе папиросами и дохлыми курами, но доц. М.А. Улейкин знал, что стенка анатомических препаратов умеет влюблять в себя пытливые умы. На весенних каникулах того же класса с Леночкой случился Ленинград, а вот любови с ним – нет. Зато Кунсткамера расхристалась во все сердце. Там и обвенчались.

В Москву мать Лену не отпустила, пришлось остаться в Рязани. Замуж за кафедру анатомии провожала ее неохотно, этот брак она не одобряла. После свадьбы из Леночки пришлось сделаться Еленой, а потом и Еленой Александровной. Затянулась семейная жизнь на без малого восемь лет, в аспирантуре отпраздновали жестяную свадьбу, да и накрылось все медным тазом. Случился громкий развод.

На второй брак мать благословляла куда охотнее. Алексей был союзным прокурором. Елена не сразу выяснила, что Союз – не советский, а магического народа республик. К тому моменту привычнее было думать, что они с Ренатой были большими фантазерками. Верилось в это легко: о Камаевых в их доме не вспоминали, будто и не было их никогда. Не находила Елена их и в телефонной книге, да и в районной администрации мать Ренаты, как оказалось, не работала. Спросить было не у кого, и тут вот оно. Волшебный мир сам за ней явился и решил прибрать к рукам, раз уж она и без того о них знала.

В этом мире, расползшемся в границах СНГ, было все: свои министерства, свой президент, своя армия, свои школы. Возможно даже свои города, целиком населенные волшебниками, но в этом Елена не была уверена наверняка. Из Рязани ей пришлось переехать в Свердловскую область, под Екатеринбург – столицу Союза магического народа республик. Таким гражданством она теперь могла похвастаться.

Могла она теперь похвастаться и большим домом с отдельной библиотекой, мозаичным паркетом, пушистыми азербайджанскими коврами, тяжелыми бархатными шторами на каждом окне и дубовыми панелями, как на заветном биофаке в Москве. Могла похвастаться двойной фамилией через дефис и родовым медвежьим гербом, смышленым сыном и тем, что после родов не располнела, только именной табличкой на двери кабинета похвастаться не могла. И даже приписки «доц.» у нее не случилось.

Наука пала жертвой любви. Кандидатская так и не написалась, все отсрочки были просрочены, а вместо кладовой со сгущенкой у нее теперь была кухня, что готовила сама по наказу падчерицы Веры. Только Елена все равно предпочитала кукурузные палочки зеленой фасоли, особенно когда работала.

Онтогенез повторяет филогенез. Это ей вдолбил в голову еще дедушка, и с этой истины Елена начала свое исследование магии. Благо, что под рукой было сразу двое подопытных.

Тихону – пять, его магии два года. Оба родителя волшебники, воспитывается матерью и дедом в магической среде, с отцом не общается. Его домагическое развитие ничем не сдерживалось, поэтому магия после проявления быстро стабилизировалась.

Мише – три, магии пока нет. Мать неволшебница, отец маг, для него это поздний ребенок. Также воспитывается в магической среде; мать понятия не имеет, как стимулировать его домагическое развитие, и надеется, что оно произойдет без ее участия.

Больший интерес для исследования представлял старший мальчик. Его магия прошла путь от неконтролируемых вспышек до произвольного орудия забав. Примерно так же развивалась речь, но ее эволюцию можно было отследить по физическому изменению речевого аппарата. Развитие магии изменениями тела не сопровождалось.

В возрасте трех лет оба ребенка прошли полное антропометрическое исследование: Елена измерила их рост, вес, окружность головы и грудной клетки, жизненную емкость легких и мышечную силу. Различия были минимальными – Тихон был длиннее. Но магия у него была. У Миши в те же три года не наблюдались даже вспышки.

Задней мыслью Елена грешила на себя. Разбавила гены. Но у нее не было достаточно данных для того, чтобы делать такие выводы. Если быть до конца честной, у нее вообще не было права делать какие-либо выводы. От ненаучности рассуждений ее первый научный руководитель наверняка вращался в гробу, как турбина, и мог осветить собой всю Рязань. Сколько бы она ни просила Алексея ввести ее в научный круг, он только виновато пожимал плечами и отвечал, что союзные ученые таким не занимаются.

Вот в Пермском исследовательском институте магических инноваций занимались энергетикой – как Елена успела понять, магам не нравилось зависеть от добычи угля и нефти. А в Екатерининском НИМИ, куда даже Алексею не давали проходку, разрабатывали новое оружие. В общем, история собственного развития магов не интересовала. Они просто знали, что просвещенное колдовство к ним завез Петр Великий, а до него колдуны и ведьмы только и делали, что прятались от церкви.

Елена даже думала найти Ренату, помнила еще, что ее отец был академиком, но вряд ли шифровал колышками военные разработки. Они не виделись четверть века, Елена ничего о ней не знала. Может, и сама Рената пошла в итоге в науку? По стопам отца, как сама Елена за дедом. Но отчего-то ей было страшно спрашивать у Алексея, знает ли он колдунью Камаеву: вдруг не только ее магии, но и самой Ренаты никогда не было.

От долгого сидения на коленях у Елены затекла спина, она еле разогнулась. Все-таки, ей уже не двадцать лет, чтобы три часа кряду ползать по библиотеке от бумажки к бумажке. Она сама не заметила, как вылезла в коридор. Надо было что-то поесть. Калораж кукурузных палочек не покрывал работу нейронных связей.

Да и дети, наверное, есть хотели?

Она была уже на полпути к кухне, когда Алексей портировался в прихожую. Траекторию движения пришлось сменить.

– Здравствуй, дорогая. – Елена получила короткий поцелуй в губы и усталую улыбку.

Мальчики чуть не снесли его с ног, Алексей подхватил их обоих и понес в столовую. Для Тихона и Миши его приход всегда был праздником. В те времена, когда она сама еще была Леночкой, она также бросалась папе на шею, когда он возвращался вечером из мастерской. Ее отец был насквозь пропитан машинным маслом, от Алексея пахло каменной сыростью Медной горы.

– Я думала, вы вместе с Верой вернетесь, – сказала Елена, когда они расселись за пустым обеденным столом.

– У нее скоро суд с Олей. – Передав жене сына, он снял мундир и закатал рукава рубашки. – Пытается вытянуть непредумышленное причинение смерти.

– А оно непредумышленное?

– Зависит от того, с какой стороны посмотреть. – Алексей заулыбался. По велению его руки дипломат влетел в столовую и опустился на соседний стул. – Прокурорчик будет тянуть на максимальный срок, но Вера его с потрохами съест, еще не оперился.

– А что за дело?

– Вера расскажет, когда выиграет. Смотри, – он открыл дипломат и бережно вытащил перемотанную бечевкой бумажную папку, – у меня для тебя есть сюрприз.

Ни цветами, ни духами «мэйд ин франс», ни шоколадными конфетами фабрики имени Крупской или ее магической конкурентки – фабрики Виты Каллаур – Елену было не удивить. Алексей это знал и по мере возможностей баловал интересными бумажками до того, как их хоронили в закрытых архивах.

– Что это? – От запаха старины кружилась голова. Елена осторожно перекладывала ветхие документы.

– Свод указов времен Петра Великого. – Алексей завязывал фартук. – Это все про магов. Ты есть будешь?

– Потом.

Муж разливал по тарелкам суп, дети стучали ложками. Елена радовалась, что мать в детстве заставляла читать Псалтирь на церковнославянском, хоть сейчас от этого была польза.

Царским указом было велено разыскать колдунов и ведьм, чтобы те создали школу для обучения юных магов из дворянского сословия по подобию европейских академий. История становления института магии в Российской империи никак не помогала ей понять, откуда эта магия все-таки взялась. Восторг в ее взгляде медленно угасал.

– Петр I создал школу. – Елена разочарованно отложила бумаги.

– Лучшую школу! Хаптай-Агдун несколько веков выпускает самых сильных магов в мире. В сороковые кучка школьников в одиночку справилась с генералом магической армии Гитлера.

– И где они теперь?

Алексей поджал губы.

– Почти все погибли.

Елена печально усмехнулась. Ей очень не хотелось в одиночку перепахивать это научное поле, а встать на плечи предшественников не представлялось возможным. Предшественников не было.

Решено было стать первопроходцем.

Глава 2

Женские тела так сильно отличались от мужских. Изгиб от ребер до тазобедренных костей, полные икры, тонкий контур рамки яремной впадины и упавшая от смерти грудная клетка. Ольга всматривалась в снимки судмедэксперта уже глубокой ночью.

Светильник не щадил и резал по глазам. Ольга убавила яркость, свет подсветил бледное лицо. Спектакль давали в ее голове. Прописанной была лишь финальная сцена, жирная точка в замысле драматурга – убийство. А вот завязка и кульминация вышли смазанными и неубедительными, несмотря на грамотно выстроенную защиту Голицыной-Мартыновой. Адвокат настаивала на непредумышленном. Причинении смерти, конечно, как бы смешно это ни звучало.

Обвинение и защита в этот раз играли не на равных: у Боброва это был уголовный дебют, а Вера легко крутила фактами прямо перед его носом. Приходилось разбираться во всем самой, вплоть до каждой авторской ремарки. Заседание поставили на утро.

Сон садился на плечи, свешивал ноги и заставлял ниже склоняться над столом. Ольга опрокинула в себя стакан воды, магия внутри едва заметно отживела и потекла от горла к рукам, согревая замерзшие от полудремы пальцы.

Набрасывая поверх рабочего костюма чернобурковую шубу, Ольга думала о том, что действует вне законодательства и самовольно вмешивается в ход процесса. В этой постановке у нее должно было быть минимум реплик. Сказать честно, она была не против просто не мешать Вере делать свою работу. Таких подсудимых у нее было тринадцать на дюжину, но второму дню суда никто не возразил – в Медной горе дотошность судьи Бржезинской была делом привычным.

Привычным делом был и поиск правды. Она не могла позволить себе вынести неверный приговор. За эту ошибку приходилось платить: если не живым, то так мертвым. Иметь дело с последними было запрещено, вот только перед живыми они имели одно безусловное преимущество – мертвые никогда не врали.

От ночных портаций в Хаптай-Агдун предостерегали, особенно когда до жути хотелось спать – не вовремя прикрыв глаза, можно было так и остаться в вакууме пространства, а не попасть на другой конец страны. Вот только совет, пусть и директрисы – не закон, и Ольга легко могла себе позволить его нарушить.

На счастье, она не промахнулась и оказалась в какой-то деревне. В последнее время пошла мода называть это поселками городского типа, но стоящая перед ней халупа выглядела уж больно удручающе. Калитка висела на одной хлипкой петле, трухлявый забор держался из последних сил, а двор застыл в вечной стройке – в России, как известно, заканчивать ремонты было не принято.

Она выпустила перед собой шар света. Внутрь вошла, когда он облетел все комнаты. Было пусто, но не страшно. Только зябко. Ольга засунула руки в карманы: хоть регистраторы магии и сняли, когда стало понятно, что Федотову в любом случае грозит тюрьма, она бы не рискнула здесь серьезно колдовать. Магии в округе не было на много километров, даже жилище подсудимого отдавало ее духом едва-едва.

Внутри находиться было приятнее. Смертью в доме совсем не пахло, зато воняло раскатанной в три слоя эмалью с суриком. В материалах дела было сказано, будто Федотов так перепугался, что не только протащил девушку по свежевыкрашенному, допер до леса и закопал ее там, но и успел посокрушаться по поводу испорченного пола и быстро все исправить. Ольга внимательно вгляделась себе под ноги: крови тут никогда и не было.

Она с недоверием осмотрела заявленное место преступления. По показаниям подсудимого, он нанес жертве семь ножевых после того, как та заявила, что забеременела от него. Убитая, по меткому комментарию прокурора Боброва, была последней проституткой на деревне, а по неохотным свидетельствам односельчан – непроходимой тупицей, мозгов которой хватало только на то, чтобы брать еду в обмен на раздвинутые ноги. Своего жилья не имела, семьи тоже. Следователь по делу честно признавался, что был готов запрашивать ордер на извлечение показаний сразу из памяти, настолько сильно не хотели все местные бабки добровольно рассказывать об этой несчастной. Но в итоге выяснил, что девочку в полуторагодовалом возрасте оставили у местной церкви после неудачной попытки утопить, поп взял ее к себе на воспитание, а когда девчонка оформилась, сам же ее и оприходовал, сам же и объявил шлюхой, сам же и выгнал. С тех пор без малого восемь лет несчастная шаталась от порога к порогу, от мужика к сердобольной старухе, пока не обрела покой в той самой единственной на весь сруб комнате с косыми стенами и низким потолком. По крайней мере, так заявлял подсудимый. Также он заявлял, что каждое из семи ножевых ранений пробило насквозь по одной крупной артерии совершенно случайно. Ольга в такие случайности верить не собиралась.

Обходя дом, она едва дышала, прислушиваясь к сухой морозной тишине и собственным ощущениям. Ольга точно знала – здесь никого не убивали, но это не значило, что ее не найдут здесь убитые. Чужое незримое присутствие прошлось у нее холодком по позвоночнику. Она застыла, не решаясь обернуться.

– Ты можешь рассказать мне, что здесь случилось? – Вместе со словами изо рта выходили облака пара.

– Меня здесь любили, – ответил ей скрежет. Первое ножевое нанесли по горлу, связки были повреждены.

– Любили? – Слишком созвучно с «убили».

– Он был другой. Он не бил меня. Не издевался. Заботился.

– Он убил тебя? – Бржезинская не ожидала услышать оправдания.

– Я не знаю, в чем я провинилась. – Ольга скосила глаза: для той, кого убили так недавно, мертвая выглядела жестоко изуродованной. – Я сделала все, как он говорил.

– Что он тебе говорил?

– Что не надо бояться. – Блеклые очертания девушки, как рентгеновский снимок, которых Ольга насмотрелась на парах по судмедэкспертизе, пока училась на юридическом, бесшумно приближались, заставляя руки покрываться гусиной кожей. – Он говорил, что я вернусь.

– Откуда вернешься?

– Из леса. – Ольга напряглась: показания не сходились. – Он обещал, что я вернусь через три дня. И что я стану умной. И самой красивой.

– Расскажи, что он сделал.

– Он положил меня. Велел зажмуриться. Потом стало больно, вот тут. – Полусгнившей рукой девушка указала на горло, из раны, как штык, торчала сломанная гортань. – Я хотела кричать, но не могла. Потом он еще раз ударил, вот здесь. – Из солнечного сплетения в приветливых объятиях раскрывались ребра. – И тут. – Матка ошметком свисала из раны, Ольга невольно прикрыла глаза: физическое тело погибшей было в куда более лицеприятном состоянии. – Потом были плечи, – которые сейчас торчали круто вверх, напоминая вставшие на дыбы погоны, – и бедра. – Нервно сглотнув, Ольга заставила себя приглядеться: все тело девушки, казалось, было насажено на бедренные кости, как на колья, а выломанные назад колени придавали ей вид болотной птицы.

– Он это здесь с тобой сделал?

Убитая слишком глубоко погрузилась в воспоминания о своей смерти:

– В земле было тихо. Зачем меня вытащили?

– Ты можешь мне показать, где он с тобой это сделал?

– Верни меня обратно в могилу! – Бесплотные пальцы сомкнулись на руке Ольги весьма ощутимо, она вздрогнула от неожиданности. Обезумевшая от страданий душа смотрела на нее тупым стеклянным взглядом, с которым было бесполезно спорить.

– Веди меня к своей могиле.

Они шли против природы. Оставляя на рыхлом снегу факсимиле, Ольга следовала за убитой, в момент нарушая не только кодекс непредвзятого судейства, но и главную заповедь мира магов: дел с мертвыми не имей. Говорили, что Смерть играет со скрещенными пальцами, так что, даже приняв ее правила, можно было потерять гораздо больше, чем только свою жизнь.