Странствующий оруженосец

«Ну, вот, начинается»… – промелькнула у Жака мысль, но в тот же момент девушка отвесила сеньору звонкую оплеуху, вывернулась из его рук, и Жаку осталось только возмущенно всплеснуть руками:

– Ваша милость, сир Мишель, что же это такое? Да вы никак прикончили этого бедолагу!

– Да, это он, он убил Жана! – капризно заявила девица, надеясь, что хотя бы слуга посочувствует ей.

– Да черт с ним, – махнул рукой Мишель. – Он к девице этой приставал, она кинулась со слезами мне на шею – спасите да спасите! Ну, я и спас! А ей теперь обратно его подавай!

– Что ж теперь делать-то? – бормотал Жак, склонившись над могучими телесами убитого мужика и брезгливо касаясь кончиками пальцев замызганной рубахи. – Ведь он, поди, уже ко фьефу барона де Бреаля принадлежит… Вот что. Беги-ка ты, красавица, в свою деревню да предупреди, что так, мол, и так, несчастье приключилось, барон де Фармер возместит вашему хозяину убытки.

– Не побегу, – тихо, но твердо проговорила девушка.

– Это еще почему? – нахмурился Жак, а Мишель вдруг подумал, что строптивая девица меняет настроение и вместе с ним само лицо, точно наряды – когда он увидел ее впервые, в глазах ее горел животный ужас и мольба о спасении; потом она заливается слезами по своему звероподобному дружку, вдруг доверчиво глядит в глаза, просияв от доброго слова, и тотчас же «одаривает» звонкой пощечиной. И вот теперь помрачнела, отгородившись от всего мира непроницаемой стеной. Забавно!

– Они убьют меня, – коротко ответила девушка, скрестила на груди руки и отвернулась, не желая продолжать разговор, но Жак, взяв ее за плечи, развернул к себе лицом.

– Это еще почему? Кто убьет?

– В деревне. Скажут, я загубила, – она приподняла плечи, пытаясь высвободиться из цепких рук Жака.

– Это мечом-то, который и поднять не сможешь, не то, что насмерть рубануть? – Мишель для убедительности вытащил оружие из ножен и взвесил его в руке, недоверчиво покачивая головой.

Девица глянула на него искоса и совсем тихо произнесла:

– Много вы знаете, господин, что я могу, а что нет…

Жак легонько встряхнул ее и строго сказал:

– Ты мне тут не бормочи под нос, а делай, что говорят!

– Не пойду! – девушка скривила губы, готовясь расплакаться. – Пусть твой хозяин решает.

– Оставь ее, Жак, – приказал Мишель. – Не хочет – не надо. Сделаем лучше так. Езжай прямо сейчас домой, доложи отцу про все…

Жак на несколько мгновений потерял дар речи, а потом сорвавшимся голосом вскричал:

– Хорош же я буду! Вчера только отъехали, а сегодня – нате вам, мужика зарубили! Ну что барон Александр скажет-то? Как я ему в глаза смотреть буду?

Мишель сжал губы, двинул желваками и процедил:

– Если очень понадобится в глаза смотреть – я приеду и посмотрю. А тебе трястись нечего, ты никого не убивал. Скажешь правду, как было дело: мужлан один над девицей беззащитной насилие совершить вознамерился, а я помешал. Он напал на меня сзади и сам на меч напоролся. Ясно? – последнее слово он сказал таким тоном, что Жак, махнув рукой, резко развернулся, собираясь уйти, но Мишель остановил его: – Оставь мне деньги. Все.

– Зачем же все-то? – оторопело посмотрел на него Жак. – Я ж на день уезжаю!

– Я сказал все! – и Жак нехотя отцепил с пояса кошель, протянул его Мишелю, потом коротко поклонился и быстро направился в сторону дороги.

– Я буду ждать тебя в «Серебряном Щите»! – крикнул Мишель ему вслед, потом вздохнул, подумав, что слишком уж сурово обошелся со старым верным слугой – Жак ведь и вправду все его проступки всегда переживал, как свои собственные, и краснел перед отцом за десятерых, в то время как он сам с независимым видом отмалчивался. – Скажи хоть, как тебя звать, дикая красавица? – обернулся Мишель к притихшей девице.

– Я – Ворона, – грустно усмехнулась она, потом, смешавшись, опустила глаза и тихо добавила: – Мари мое имя. Позвольте, сир, я пойду. И вы идите своей дорогой. Нам не по пути, вы же знаете.

– Ничего не знаю, – помотал головой Мишель. – Ты, кажется, согласилась, чтобы я проводил тебя…

– Я в лесу живу… – нерешительно сказала Мари, кивнув в сторону темной полосы леса за полем.

– Ну, и что? – пожал плечами Мишель. – Что, думаешь, меня волки съедят? Да я эти леса вдоль и поперек исходил, чем ты меня запугать-то хочешь?

Когда они выбрались на дорогу – Мишель решительным шагом впереди, Мари – позади, словно раздумывая, не сбежать ли, Жака уже и след простыл, только глубокие конские следы, отпечатавшиеся в раскисшей дорожной земле, свидетельствовали о том, что расстроенный и обиженный слуга не стал долго раздумывать, а сразу же отправился назад, к замку Фармер. Фатима, навострив уши и втягивая воздух расширенными ноздрями, беспокойно кружила шагах в двадцати от того места, где Мишель оставил ее. Заметив хозяина, она звонко заржала, широкой рысью приблизилась к нему, ткнулась носом в ладони, а потом, настороженно всхрапывая, обнюхала Мари.

– Фатиме надо познакомиться с тобой, она чужим не доверяет, может и укусить, – сказал Мишель, оглаживая кобылу, чтобы успокоить. – Вот, угости ее, – вынув горсть сухарей, он протянул их Мари, но девушка, спрятав руки за спиной, проговорила:

– Она меня боится. Вдруг укусит?

– Это ты ее боишься! Эх ты, а еще деревенская… Дай-ка сюда руку, – Мишель взял Мари за запястье, расправил сжатые пальцы, высыпал сухари и, держа ладонь девушки поверх своей, протянул лошади ее любимое лакомство. Фатима собрала мягкими губами сухари и аппетитно захрустела. Мари рассмеялась:

– Ой, как щекотно!

– Ну вот, теперь она тебя не будет бояться, – тоже засмеялся Мишель, резко поднял взвизгнувшую от неожиданности девушку и, усадив ее боком на холку лошади, вскочил в седло сам. Фатима прижала уши и недовольно затопталась на месте, не желая двигаться дальше. Подчиниться все же пришлось, потому что Мишель натянул повод, осаживая ее, и, подражая Виглафу, когда тот объезжал подросших жеребят, зычно выкрикнул какое-то короткое слово, значение которого не знал, а спросить все было недосуг. Повернув присмиревшую кобылу к лесу, Мишель погнал ее рысью.

Они пересекли поле, где Фатима несколько раз провалилась в ямы между бороздами едва ли не по колени, окатив седоков брызгами грязи, и въехали в лес. Мишелю пришлось обнять Мари за талию и прижаться к ней, и он чувствовал, как девушка напряглась, стараясь по возможности отстраниться от него, видел побелевшие пальцы, накрепко вцепившиеся в лошадиную гриву, а когда, покачнувшись, он нечаянно коснулся ее груди, она вздрогнула и наклонилась вперед. Странная девица… то на шею кидается, то монашку из себя корчит. Если так, то зачем согласилась, чтобы он проводил ее? Будто вчера родилась…

– Далеко ли до твоего дома? – спросил Мишель, желая разбить тяжкое и становившееся постепенно враждебным молчание. Он перевёл лошадь на шаг, справедливо полагая, что девушка устала с непривычки от тряской рыси на холке.

– Не очень, – ответила Мари, тщетно пытаясь скрыть дрожь в голосе. – Пока мы едем правильно.

– А с кем ты там живешь? – Мишель задал этот вопрос с опаской, боясь, что девушка совсем смутится и чего доброго спрыгнет с лошади на ходу.

– Одна, – прошептала Мари. – Тут дальше бурелом, ваша милость, лучше пешком идти, лошадь ваша ноги поранит… – еще тише добавила она.

– Да приучена она к лесу, – возразил Мишель, прекрасно понимая, что не забота о благополучии лошади движет Мари в ее просьбе, а нечто другое, пока не понятное.

– Мне неудобно так сидеть, – жалобно проговорила девушка. – Ну, пожалуйста…

– Эх, ладно, – Мишель остановил кобылу, спешился и снял Мари, но, прежде чем опустить ее на землю, задержал немного в объятиях, пристально глядя ей в глаза. – Что-то не пойму я тебя, красавица. Зачем ты ведешь меня к себе домой?

– Я не просила вас, – пролепетала Мари, упираясь ладонями в грудь Мишеля. – Вы сами…

– Ах, вот как! – баронет разжал руки, и девушка спрыгнула во влажную листву, устилавшую лесную почву. – Значит, по-твоему выходит, что я, злодей эдакий, увязался за честной девицей, ну просто-таки благочестивой монахиней и возжелал силой лишить ее… А знаешь, иди-ка ты домой сама. У меня есть дела поважнее, чем провожать простолюдинок в их хибары, к тому же таких, из-за которых я теперь имею неприятности. Так-то ты меня отблагодарила.

Мишель, сплюнув с досады – поймешь этих девиц! – схватил Фатиму под уздцы и решительно развернул ее.

– Стойте! Не так все, не так! – отчаянно закричала ему вослед Мари. – Ну, подождите, ваша милость, пожалуйста!

– Что еще тебе? – холодно спросил Мишель через плечо.

– Я знаю, я все испортила, но я подумала, будто вы… будто вам… – Мари склонила голову, запутавшись в словах. – Если бы не вы… Ведь меня и за человека-то не держат, полоумной считают, а Жан не дразнил меня и не гонял, как все, а просто разговаривал, помогал… Теперь-то я поняла, что ему нужно было на самом деле… Скорее всего, он просто поспорил на меня… И сейчас мне показалось, что вы тоже… вам тоже… Подумала сначала, вы – другой, благородный, ведь заступились за меня, оберегать взялись, а потом вдруг поняла, зачем все это… А теперь вижу, что все не так… не знаю…

Она замолчала, задохнувшись неотступным плачем. Мишель, повернувшись к ней и забыв злость, вновь выстроил ряд личин этой странной женщины: маленькая робкая девочка – недотрога, лицемерная кривляка – запутавшаяся в собственных чувствах, запуганная, гонимая отовсюду… Отпустив повод, он подошел к ней и бережно прижал к себе.

– Непонятная ты какая-то… Говоришь одно, а думаешь другое, и наоборот. Считаешь, что у всех мужчин одно на уме? Ты хоть и крестьянская девушка, а я – сын барона, но я не люблю заставлять людей делать то, что они не хотят, тем более женщин. Не бойся, пальцем тебя не трону. Отведу домой, как и обещал, и никому слова про тебя не скажу, раз уж ты так людей боишься. За что же такую милую девушку деревенские не любят?

– Не знаю… – всхлипнула Мари, не отнимая лица от груди Мишеля. – Говорят, что я порчу навожу…

Внезапно она резко отстранилась от него, отступив на пару шагов.

– Хотите, я вам правду скажу, кто я такая? – глаза прищурены, коса растрепалась, и пряди волос перечеркивают бледное лицо.

– Говори, – спокойно сказал Мишель, чуть откинув голову назад.

– Я – ведьма!

Такого поворота событий Мишель никак не ожидал. И к чему бы это разговор с Жаком об отце Фелоте, убеждавшем слугу в существовании ведьм, превращающихся в кошек? «Ворожеи не оставляй в живых». Бред. Что еще наплетет эта девчонка?

– Подумать только, какая неприятность! – усмехнулся Мишель. – И что мне теперь с тобой делать? В озере топить?

Мари тоже не ожидала подобной реакции, растерялась, сильно смутилась, и вновь глаза ее наполнились слезами.

– Я правду говорю, – и жалобно повторила: – Я – ведьма.

– А говорила – ворона! – Мишель с удовольствием развивал смешную и нелепую ситуацию. – Ты умеешь превращаться в ворону? А в кошку? А ну покажи!

Мари на самом деле стала похожа на загнанную в угол взъерошенную кошку.

– Смеетесь? – прошипела она. – А зря – я ведь не вру!

Мишелю пришлось облокотиться о широкий ствол бука, под которым они стояли, потому что ноги стали предательски подрагивать от сдерживаемого хохота. Поборов очередной приступ, он выдавил:

– Ты что, угрожаешь мне? А я вот крестное знамение сотворю, что ты тогда делать будешь? В кошку превратишься, или, может быть, в ворону?

– Угрожать – не угрожаю, – с хитроватой улыбкой сказала Мари. Распознав, наконец, игру Мишеля и заразившись его беззлобным весельем, она решила повернуть ход игры в нужное для себя русло. – А показать кое-что могу.

– В ворону… кхм, ну, показывай, – проговорил Мишель, состроил торжественно-серьезную мину и выпрямился, точно в ожидании важной церемонии.

Мари огляделась, задержала взгляд на прошлогодних листьях, заполнивших ложбинку между выступавшими корнями бука, прислонясь к которому Мишель наблюдал за ней, и сказала:

– Смотрите, – она присела и прижала ладонь к земле. Губы ее беззвучно зашевелились, и когда она приподняла руку, из-под темных листьев показался белый венчик ветреницы. – А вот еще! – и вновь из-под ладоней Мари, легших на скользкие круглые листья, возникли два белых цветка с желтой сердцевиной. Мишель присел и осторожно коснулся пальцами тонких зеленых стебельков – живых, настоящих. Чудо… Ему вдруг стало страшно поднять взгляд от земли и посмотреть по сторонам. На миг показалось, будто лес пронизан невидимыми, ждущими воплощения чудесами, которые даже и представить невозможно, и Мари ничего не стоит движением руки или одной только мыслью оживить их.

– Хотите, целый букет соберу? – Мари склонила голову на бок и лукаво взглянула на Мишеля, погрузившегося в мрачные размышления.

– Не надо, – сказал тот. Веселье как рукой сняло, остался неприятный осадок. – Пойдем лучше.

Он пощелкал пальцами, Фатима послушно подошла к нему и зашагала рядом, низко нагнув шею и выискивая травинки.

Лес был по-прежнему светел и свеж, и страх понемногу забылся. В конце концов, что может быть зловещего в обыкновенных подснежниках, и какое коварное злодейство может совершить эта испуганная девчушка? Скосив глаза на Мари, он увидел ее настороженное лицо, – от нее явно не ускользнула его внезапная мрачность.

– Ты, небось, думаешь, что я тебя до дому доведу, там запру да приведу сюда бальи и деревенского священника, дескать, вот вам колдунья, вершите Божий суд над ней? – сказал Мишель, и Мари, порывисто вздохнув, честно ответила:

– Это ваше право, что я могу сделать…

– Будь честна со мной, только и всего, – ответил Мишель. – Расскажи мне все про себя, почему ты такая… многоликая, что ли – я это сразу заметил, почему ты одна, где твои родители, за что тебя ненавидят, что ты им сделала.

– А зачем это вам? – осторожно спросила Мари, не смея поднять глаза, но чувствуя, что Мишель пристально смотрит на нее.

– Интересно, – просто сказал он. – Сейчас я не вижу смысла в том, чтобы выдавать тебя, потому что не понимаю твоей вины.

– А если поймете – выдадите священнику?

– Глупая, дался тебе этот священник, – засмеялся Мишель. – Забудь о нем, и вообще о какой-либо власти. Здесь только я и ты, и даю тебе слово: ни одна душа не узнает твоей тайны. Я знаю, как трудно держать в себе что-то, не имея возможности поделиться. Я делюсь своей тайной с бумагой, и она еще ни разу не предала меня. Представь себе, что я – лист пергамента, на котором ты напишешь свою историю и я же – огонь, который скроет написанное от посторонних глаз навсегда.

– Хорошо, – шепнула Мари.

«Почему я с ней так говорю, с простой крестьянкой? Кто она такая? Почему в ней видится какая-то глубина, и каждое слово падает в нее, словно в колодец с водой, присоединяясь к чистому роднику? Откуда она взялась?»

– Вот мой дом, мы пришли.

Покосившуюся бревенчатую избушку, стоявшую на небольшой лесной опушке и скрытую высокими кустами бузины, Мишель разглядел не сразу. Чем-то домик напоминал жилище отца Фелота, разве что изначально он не задумывался как землянка, просто со временем деревянный четырехугольный сруб опустился в землю на четверть, и сухие стебли касались двух глубоко посаженых окон, прорубленных в противоположных стенах дома. Почерневшая от сырости, покрытая разноцветными пятнами лишайников дверь настолько искривилась, высохнув и растрескавшись, что едва прикрывала дверной проем, тем не менее была аккуратно закрыта на деревянный засов, как будто это могло оградить дом от непрошеных гостей.

– А говорила одна живешь… – сказал Мишель, с недоумением оглядывая следы свежей дранки, которой заделали дыры в крыше и сложенные возле стены ровной поленницей нарубленные совсем недавно дрова. – Это кто ж тебе крышу починил и дров нарубил? Жан этот, что ли?

– Да какой там Жан! – махнула рукой Мари, отодвигая деревянную плашку. – От него ничего путного не добиться… было.

– А кто же тогда? Только не говори мне, что сама – тут видна мужская работа.

– Все верно, – уклончиво ответила Мари, отворила глухо заскрипевшую дверь и протянула руку в приглашающем жесте. – Проходите, сир, коли не боитесь.

Мишель, презрительно хмыкнув, вступил в полумрак избушки. Пока глаза привыкали к потемкам, Мишель вдыхал острый травяной аромат, горьковато-приторную смесь пряных, смоляных и цветочных запахов. Этот запах напомнил ему мамин сундучок, где она держала разноцветные стеклянные пузырьки и глиняные посудины, наполненные целебными снадобьями. Незаметно проскользнувшая мимо него Мари чиркнула в темноте кресалом, запалила лучину, свет которой выхватил из темноты ее лицо и руки, зажгла масляные лампадки, висевшие на крючках, вбитых в стену – две медные чашечки с чеканкой.

Глазам Мишеля предстало небольшое помещение, один из углов которого был отгорожен старой, но бережно заплатанной во многих местах занавесью. Посредине находился квадратный стол с гладко выскобленной столешницей, по сторонам которого стояли четыре круглые трехногие табуретки. Над столом с крюка, вбитого в поперечную балку, свисало на толстой цепи обитое железом деревянное кольцо, усаженное удивительно красивыми коваными чашами в виде повернутых головками вверх колокольчиков – еще одно, вместе с лампадами и табуретами, несоответствие бедному жилищу. В ближайшем к двери углу притулился небольшой столик на двух ножках, приколоченный к стене, на нем аккуратными горками стояла нехитрая посуда – несколько начищенных медных блюд, глиняные плошки, закопченный котелок, бронзовая ступка с пестиком; вся стена там была увешана травяными пучками и корешками. Над узким окном, затянутым бычьим пузырем, тянулись длинные полки, плотно заставленные разнообразными пузырьками, горшочками, кожаными мешочками и деревянными бочонками. Вид этой знахарской или колдовской утвари вновь напомнил Мишелю отца Фелота, но, не в пример неряшливому жилью монаха, здесь все было чисто вымыто, подметено, начищено, залатано – сразу видно, хозяйничает в доме прилежная и опрятная женщина.

У стены напротив входной двери Мишель углядел совсем уж вопиющую несуразность – сложенный из ровных отесанных камней небольшой камин с уходящей под крышу конической трубой. Чуть правее в стене была прорублена низенькая дверца, ведущая, скорее всего в сарай или хлев, пристроенный к задней стене дома.

Нелепость обстановки вновь разбудила подозрения. Уж не силой ли волшебной были занесены сюда эти неподходящие друг другу по рангу предметы, будто вельможи, посаженные в бедняцкую лачугу? Казалось, каждый предмет едва успел набросить привычные очертания, чтобы спрятать от вошедшего чужака свое истинное обличье, и кое-что в спешке перепуталось. Стоит Мишелю отвернуться, как за его спиной все закружится в безмолвной пляске, и в мгновение ока вернется на свои места, когда он снова посмотрит.

Словно в подтверждение мыслям Мишеля, нечто показавшееся поначалу ветошью, брошенной в угол, зашевелилось, разноголосо запищало и обернулось серой полосатой кошкой с пятью котятами – четырьмя серыми, такими же, как и мать, и одним черным с белыми отметинами. Котята остались сидеть на месте глазастой шевелящейся кучкой, а кошка потянулась, выгнув тонкую спинку и вытянув вперед лапы, сладко зевнула, показав маленькие острые зубки, уселась, аккуратно обернув лапы темным хвостом и уставилась ясными зелеными глазами на Мишеля. М-да, только кошек тут и не хватало. Одно слово, ведьма!

– Вы, может быть, пообедать желаете, сир? – Мари без труда угадала, что такое обращение будет более всего приятно благородному гостю. – Так я мигом!

– Откуда у тебя все это? – Мишель обвел рукой светильник над столом и очаг, в котором Мари уже успела разжечь огонь.

– Наколдовала! – хихикнула Мари и выскользнула наружу. Еще раз оглядев загадочным образом собравшиеся в одной убогой избушке разномастные предметы, Мишель вышел во двор и принялся расседлывать Фатиму. Мари сновала мимо него в дом и обратно с запотевшими кувшинами, горшками и плошками, которые извлекала из погреба, расположенного где-то за кустами, окружавшими дом.

Вернувшись в дом, Мишель сложил у двери седло и сбрую, снял пояс с мечом и прислонил к стене.

– Послушай, а у тебя есть хоть чем лошадь напоить-накормить? – спросил он девушку, быстро, но без суеты управлявшуюся у камина.

– Пойдемте, сир, покажу.

Она повела его за дом, и там обнаружилась еще одна небольшая полянка, служившая огородом, – ровные грядки словно зеленым пушком, были покрыты первыми ростками каких-то посадок. Из небольшой пристройки, прижимавшейся к стене, доносилось кудахтанье кур и глухой перестук чьих-то копытец. Мари взяла из рук Мишеля ремень недоуздка и завела лошадь вовнутрь. Лицо обдало теплой волной запаха навоза и перегнившей соломы. На насестах, покрытых толстой белесой коркой помета, сидело с десяток пестрых кур в компании петуха с мясистым розовым гребнем, скошенным набок. Там же обитала коза и две грязно-белых овцы. В углу, за высокой перегородкой было свалено сено, которое занимало большую часть сарая. Подцепив вилами добрый клок, Мари кинула его в ясли и, бесцеремонно пнув потянувшуюся к сену козу, подвела Фатиму.

– И как же ты управляешься одна со всем этим хозяйством? – недоверчиво спросил Мишель, когда они вернулись в дом. Кошка запрыгнула на лавку и сидела там, зорко следя за своими детьми, которые бесстрашно разбрелись по полу.

– Привыкла уже, – пожала плечами Мари, расторопно прислуживая Мишелю за столом – налила луковую похлебку, положила под руку деревянную ложку, наполнила козьим молоком глиняную чашку. Один из котят – черно-белый, с маленьким темным пятнышком возле носа, подобрался к ноге Мишеля, резво вскарабкался на колено и уселся там, будто солдат на отвоеванном при штурме крепости бочонке с вином. – Вы уж не обессудьте, сир, еда у меня простая…

– И очень вкусная, – буркнул Мишель, с удовольствием прихлебывая душистый суп; на самодовольно урчащего котенка он не обращал внимания. – Стряпаешь ты отменно. А вот кто тебе, все-таки, дрова рубит, крышу латает, сено возит и светильники кованые дарит?

Мари, сидевшая напротив него и по мере надобности отрезавшая ломти хлеба, будто пропустила его вопрос мимо ушей.

– Мы же с тобой договорились, – потребовал Мишель, но сердце его невольно сжалось. Он боялся услышать то, о чем думал непрестанно. Не силы темной, прислуживающей ведьме, не страшного обличья дьявольского, а самой этой правды. Боялся удостовериться, что Мари – ведьма. – И потом отвечай, когда тебя господин спрашивает!

– Сено Жан привез… А остальное – Виглаф, – нехотя ответила Мари, и Мишель, не донеся до рта, вылил похлебку обратно в плошку.

– Какой Виглаф? – настороженно переспросил он, держа пустую ложку на весу.

– Из замка, – не понимая, что так поразило Мишеля, сказала девушка. – Старый конюх. Он приходит ко мне, помогает по хозяйству, выполняет разную мужскую работу, которая мне не по силам. И раньше помогал, когда мама еще была жива, и до меня. Я его всю жизнь помню – огромный такой, высокий с белыми волосами и бородищей… Он мне как дед… – жалобно закончила она.

Мишель, опустив ложку, принялся постукивать ей по столу. Ухватив намеревавшегося попробовать похлебку котенка двумя пальцами за шкирку, ссадил на пол. «Других Виглафов, да еще двойников нашего, в округе не водится, это точно… Хотя… ну конечно, он же говорил, что у него в дальней деревне живет то ли племянница, то ли еще какая седьмая вода на киселе, ходил туда с узелками, бывало, оставался на несколько дней… Так вот она, племянница-то! … Вот это колдовство!»

– Что такое? – испуганно глядя на Мишеля, проговорила Мари. – Я что-то не так сказала, сир?

– Да так, ничего, показалось… – рассеянно сказал Мишель и постарался побыстрее перевести разговор на другую тему, чтобы рвущийся наружу смех над собственной трусливой мнительностью не испугал Мари еще больше: – Расскажи мне лучше о своей матери.

– Что, прямо сейчас? – замялась Мари, опустив глаза и мусоля в пальцах хлебный катышек.

– А почему бы и нет? – Мишель начал догадываться, если он будет настаивать и требовать, тем труднее девушке рассказывать свою, скорее всего, безрадостную историю. Поэтому он допил остывшую похлебку прямо из миски, встал из-за стола и, оглядевшись, устроился на лавке, подстелив свой плащ. Заложив руки за голову, он сказал:

– Я тебя слушаю.

Котята затеяли возню под столом, то и дело прыская из-под него в разные стороны.

Некоторое время девушка молчала, водила кончиком косы по губам, собираясь с силами или подыскивая самые трудные слова начала, и, наконец, заговорила.

– Сколько помню себя, я жила вдвоём с мамой здесь, кто был моим отцом – понятия не имею, никогда не видела его и ничего не слышала о нем от матери.

– А кто была твоя мать? – снова спросил Мишель, чувствуя, что Мари теряет желание продолжать беседу.

– Ее считали колдуньей, – медленно произнесла девушка. – Как и меня…