Странствующий оруженосец

Отец Фелот резко оборвал свою пламенную речь, и в неожиданно воцарившейся тишине стали слышны негромкие лесные звуки – щелчки падающих капель, сухой шорох ветвей, редкое птичье попискивание. Мишель стоял, запрокинув голову, и рассматривал проглянувшие в разрывах облаков звезды.

– Холодно уже, пора домой, спать, – проворчал отшельник. При слове «домой» Мишель вздрогнул, как будто его ударили. Нет теперь у него дома. Небо – неприветливо дождливое или чистое и голубое, лес – вечно шепчущий о чем-то древнем и неизведанном, дорога – разбитая колесами телег и лошадиными копытами, или заботливо вымощенная камнем, деревом – вот все, что будет его домом. А может быть, домом станет скалистая пустыня Святой земли, и красная земля навеки упокоит изрубленное тело погибшего в праведной войне с неверными за Святыни Господни странствующего оруженосца баронета Мишеля де Фармер…

– Пошли, – Мишель оборвал свои слишком далеко зашедшие фантазии и быстрым шагом направился обратно, к лесной хижине отшельника.

* * *

В открытом очаге трещали сухие поленья, дыма они почти не давали, но наполняли всю землянку приятным теплом, а терпкий аромат смоляных масел перебивал спертый дух дома, не знавшего сквозняков – окон в хижине отца Фелота не было. На ближнем к очагу конце длинной и широкой лавки, застеленной облезлыми волчьими и медвежьими шкурами, крепко спал Мишель, закутавшись в меховой плащ и отвернувшись к бревенчатой стене. Перед сном отец Фелот дал ему выпить горьковатый отвар пустырника, и теперь под успокоительным действием целебной травы да после нелегкого дня Мишель спал, как убитый, и не слышал тихого, неспешного разговора, который вели между собой Жак и отец Фелот, сидя за огромным, кривым столом. Отец Фелот потягивал эль из любимой деревянной кружки, сделанной в виде бочонка с золотыми, потемневшими от времени обручами – подарок барона Фридриха де Фармера, а Жак прихлебывал маленькими глотками горячий травяной отвар: от переживаний у него разболелось сердце, и он попросил заварить ему каких-нибудь лечебных травок, благо этого добра у отшельника имелось предостаточно – стены жилища были увешаны сухими пучками, гроздьями сморщенных ягод и перевязанными пенькой корешками.

– Нет, я никак не могу уразуметь, – горестно вздыхая, говорил Жак. – Ну, что ему дома не сиделось? Барон Александр ведь не держал его взаперти, глаза, можно сказать, закрывал на все его безобразия…

– Напрасно, – вставил отец Фелот. – Такого оболтуса только на цепи и держать.

– Такой умный мальчик, все книжки прочел, что у барона Александра были, и сам сочинял – бывало, зайду в его комнату к обеду звать, а он сидит со своей восковой табличкой и пишет что-то, пишет…

– Так уж он и сидел монахом-крючкотвором все дни… – усмехнулся отшельник, кивнув головой на сладко посапывающий предмет разговора. – Знаю уж, не понаслышке о том, как Мишель время проводит, когда не ест и спит. Прослыл драчуном и задирой на весь фьеф, да и окрестные тоже… Вот хоть возьми отряд его «рыцарский»: это ж надо было додуматься собрать самых отпетых деревенских лентяев, посвятить их всех в рыцари, себя назначить сюзереном и безобразия всякие чинить. Один раз возвращаюсь лесом из деревни, а они сидят возле костров, мечи вокруг деревянные валяются, плащи из бабьих тряпок, занавесок каких-то. Наш-то сокол, ясное дело, как положено одет, отцовский шлем старый, меч, кольчугу позаимствовал. Сидят, значит, и гуся на костре жарят. Краденого. У сарацинов, дескать, отбили обоз с провиантом… Разбойники! С окраинных домов стянули, перепугали всех насмерть, одна девка подумала, что конец света настал… Только меня увидели – врассыпную, один «сюзерен» остался, стоит, грех свой прикрывает… Гуся, имею в виду… Ну, я ему объяснял уж, объяснял, что рыцари и добрые христиане так не поступают, да не знаю, был ли толк. Уж не говоря о том, что негоже благородному с простолюдинами дружбу водить. Ну и что же – послонялся немного по замку, да и по бабам поскакал…

– Да, а сегодня вот обещал первого встречного рыцаря на поединок вызвать, – пожаловался Жак в подтверждение словам святого отца.

– Ничего страшного, – отмахнулся тот, – убивать его никто не станет, разве что украсят парой-тройкой шрамов девкам на радость. Они его любят, – ухмыльнулся монах, а Жак только досадливо рукой махнул. – Ничего, пусть по свету помотается, ума-разума наберется, опыт получит, а там, может быть, и к делу какому прибьется. Не все ж ему с деревенскими бездельниками по лесам таскаться – в крестоносцев они играют, хе! – да с девками на сеновалах кувыркаться. Раз уж не сидится ему на одном месте, пусть с пользой гуляет.

– Так-то оно так, да вот не кончатся ли для Мишеля эти странствия склепом семейным… – медленно проговорил Жак и отхлебнул пахнущий мятой отвар.

– На все Божья воля, – развел руками отец Фелот. – А нам остается только молиться. Ты уж присматривай за ним, особо не давай распускаться.

– Да разве ж будет он меня слушать? – воскликнул Жак и тут же покосился на лавку – не разбудил ли Мишеля. – Кто я такой? Слуга и все. Ежели он отца родного не слушается, что уж про меня говорить… Вся надежда на сира Рауля, может быть, он придержит его при себе да вразумит.

Оба старика помолчали немного, задумавшись каждый о своем. Отец Фелот встал, подлил себе эля, предложил Жаку еще отвара, но тот отказался – целебные травы возымели действие, и старый слуга чувствовал себя намного лучше. Вернувшись на свое место, отшельник некоторое время сосредоточенно глядел в свою кружку-бочонок, потом, вздохнув, сказал:

– Весна наступила…

– Да, пришла вот, – отозвался Жак. – Правда, дожди все идут… У меня от этой сырости все косточки разболелись, колени так и крутит. А тут еще ночевать не известно где придется…

– Я тебе мазь одну дам, будешь натирать ноги и прочие места больные. А если придется на земле ночевать – укрывайся потеплее, особенно спину. У меня тоже к плохой погоде косточки болеть начинают. Стареем…

Странный осторожный шорох неожиданно раздался в темном углу хижины, куда не доходил свет из очага и от зажженных свечей перед алтарем, который отец Фелот сделал своими руками – на залитой воском полочке лежало переписанное собственноручно Святое писание, и стояли перед распятием раскрашенные фигурки святых, тоже самодельные. Монах недовольно поморщился, схватил лежащую на столе ветошь и швырнул ее в угол. Из-за горы грязной посуды, сваленной там, послышалось недовольное урчание.

– Опять домовой буянит, послал его нечистый на мою грешную голову, – пояснил отец Фелот, а Жак, неодобрительно покачав головой, возразил:

– Нельзя так с домовыми. Мы для своего каждую ночь миску с кашей и плошку с молоком ставим в специальном месте. Ведь если не кормить его – озлится, воровать, чудить начнет – лошадей перепугает до колик, детям сны страшные навеет, куры нестись перестанут. А если с ним по-доброму, то он пользу приносить станет.

– Язычество все это, – мрачно определил монах. – Ты еще скажи, что богомерзким ложным божествам жертвы надо приносить, а то, мол, они рассердятся. Эпона лошадей уведет… – отец Фелот презрительно фыркнул. – А что, в деревнях кое-кто так и поступает – всю неделю языческих богов задабривает, а потом в воскресенье в церковь бежит, так и так, святой отец, отпусти грехи немалые…

– Не скажи, святой отец, совсем разные вещи это. Идолам поклоняться – грех, а полезную животину прикормить – благое дело. Вот где кошек повывели, так крысы завелись, и мыши, а домовой, он что кошка – дикий, а пользу приносит.

– И кошки твои – дьявольское отродье, особенно черные и белые. Только ведьмы с ними и водятся, а другой раз бывает ведьма и сама в кошку обратится. Знаю я, жила тут ведьма одна в лесу лет с десяток назад, так у нее было девять кошек черных и одна белая. Она черных кошек посылала по деревням за людьми следить да вредить, а белую за черными наблюдать отправляла, вроде соглядатая. Та ей потом докладывала, кто хорошо службу нес, а кто отлынивал – молочко лакал да у очага грелся.

Жак, чуть отодвинувшись в сторону от отшельника, несколько мгновений недоуменно глядел на него, а потом вымолвил:

– Что ж ты, святой отец, такую ересь-то городишь и Бога не боишься? Это где ж такое видано-то…

– Да я своими глазами видел, вот этими, – разгорячившись, отец Фелот ткнул себя двумя пальцами прямо в очи, – как эта стерва в кошку черно-белую обратилась, когда я святым распятием ее перекрестил да экзорцизм молвил!

– Ну да, вертится у нас на кухне одна белая кошка с черными пятнами. Так я от нее худа не видел, а мышей таскает гроздьями, одни хвосты у порога остаются, за день штук шесть, бывало, поймает, а то и больше, – Жак прищурился и, наклонившись к столу, заговорщицки прошептал: – А что, может это она и есть? Когда, говоришь, эта ведьма пропала?

– Да лет десять как… – еще не чуя подвоха, ответил отец Фелот.

– Точно она! – Жак легонько хлопнул ладонью по столу. – Десять лет назад пришла, а раньше в округе никто такой кошки не видал. Здесь все или черные, или серые, полосатые. А черно-белых не было. И живет вон как долго!

Монах лег животом на стол, и приблизил раскрасневшееся и потное лицо к ухмыляющейся физиономии Жака:

– Надо бы ее изловить да испытать. Петлю с камнем на шею привязать, в мешок посадить да в воду кинуть. Ежели всплывет – ясно, ведьма, вешать тогда или на костер, а потонет – значит, невиновна.

Тут Жак не выдержал и рассмеялся, держась рукой за сердце.

– Ну, насмешил святой отец! Образованный человек, современный, христианин, а такую чушь городишь. Уж на что я – простак простаком жизнь прожил, грамоте не обучен, а в ведьм всяких да оборотней не верю. Не много ли ты эля выпил?

– Ну и зря, – отец Фелот был заметно обижен, – про ведьм знать надо. Вот что ты станешь делать, если к тебе кто-нибудь подойдет да клок волос острижет?

– Да ничего не буду. Мало ли у кого какие причуды, а приставать начнет – барону Александру пожалуюсь или бальи…

– Так вот и здоровьем можно поплатиться, и жизнью. Попадут волосы твои, ногти или кровь ведьме, сделает она себе куколку восковую с твоими волосами и давай иголками колоть. А у тебя суставы крутит, сердце колет… А голову игрушке этой отвернет – и конец тебе. Вот так-то, – отец Фелот победно посмотрел на Жака и сделал длинный глоток. – Сильная ведьма так может целую деревню извести. Или вот вампиры…

– Ах, оставь, святой отец, не хочу я такие ужасы на ночь слушать, – запросил Жак, а монах злорадно ухмыльнулся:

– Страшно? Ладно, не буду тебя пугать, помни только, против этого дьявольского отродья одно средство есть – заступничество Святой Матери нашей Церкви. Один станешь с ними бороться – пропадешь.

– Все, все – замахал руками Жак. – Лучше налей-ка мне еще травок твоих чудесных, – и с усмешкой, правда, несколько натянутой, добавил: – Видать, кошечка наша куколку царапает коготками…

Отец Фелот, сияющий от удовольствия – все ж таки подействовало предостережение! – отошел к столу, заваленному посудой, и стал возиться там с котелками. Жак прикрыл глаза и уже начал незаметно подремывать, как вдруг в полусон ворвался оглушительный звон и последовавшая за ним нечестивая брань.

Разбуженный дребезгом упавшего медного котелка Мишель вынырнул из-под плаща, недовольно оглядел хижину, щуря глаза от света, и хриплым сонным голосом произнес:

– Сами не спите и мне не даете! А завтра у меня поединок…

* * *

Утро выдалось на удивление ясным и теплым. Проснувшийся ни свет, ни заря Жак, так и не сумевший толком уснуть после ночного разговора со святым отцом, нынче раскатисто храпевшим прямо за столом перед недопитой кружкой пива, вышел из дому и с радостью увидел прозрачное синее небо в легких разводах перистых облаков и просвечивающие сквозь ветки солнечные лучи. Разбуженный стуком топора – Жак решил нарубить дров в благодарность отцу Фелоту за кров и ужин, – отшельник, кряхтя и потирая затекшую спину, выбрался на двор, глянул в небо и пробасил:

– Ну, вот, слава Всевышнему – погода наладилась… Глядишь, и весна настоящая наступит.

Мишель, грозившийся с вечера вызвать на битву все рыцарство герцогства Нормандского, немного поостыл и за завтраком к радости Жака подобных намерений не высказывал. Более того, он четко для себя определил, куда собирается направиться в ближайшее время. Для начала – к дядюшке, погостить да осмотреться, а заодно распространить имеющуюся у него репутацию задиры и храбреца не только на ближайшие окрестности, но, желательно, на всю Нормандию, а то и на целое Королевство Английское. Оглашать во всеуслышание свои мысли он не торопился, внушая тем самым Жаку призрачные надежды на спокойное будущее.

– Жак, едем к сиру Раулю. По дороге в Аржантан заедем, – этими словами Мишель и ограничился, посвящая слугу в свои планы ровно настолько, насколько счел необходимым.

Задерживаться дольше у отца Фелота не было смысла, да и сам монах высказал намерение отправиться в какую-то дальнюю деревню, проведать тяжело заболевшего ребенка и утешить его мать. Сборы были коротки, не затянулось и прощание – отец Фелот небрежно и торопливо перекрестил Мишеля и Жака, пробормотал невнятное напутствие и, повернувшись к ним спиной, дал понять, что разговор окончен. Мишель, привыкший к причудам святого, даже и не подумал обидеться на такое обращение, а только мысленно прочитал короткую молитву собственного сочинения и выправил уже зашагавшую куда-то по своим делам лошадь.

Некоторое время путники ехали в молчании, наслаждаясь солнечным теплом, вдыхая грибной аромат опрелой листвы, слушая радостный гомон птиц. Лес будто очнулся от серого сумрака; деревья стояли прямые, вытянувшиеся в напряжении ожидания, расчертив небо тоненькой сеточкой веток – на фоне светло-голубого неба был отчетливо виден каждый отросток, каждая вздувшаяся почка; и все замерло, не двигаясь.

– Странные вещи говорил мне нынешней ночью наш святой отец, – осторожно заговорил Жак.

– На то он и святой… – рассеянно бросил Мишель и тут же добавил, заинтересовавшись: – А что такое?

Жак помялся, покашлял, подбирая слова, и, наконец, тихо сказал:

– Святой должен благие вещи произносить, а он вместо того меня ведьмами да вампирами всю ночь пугал…

Мишель развернулся, посмотрел на смущенного слугу и рассмеялся:

– Отец Фелот человек мудрый, Писание знает лучше меня, тебя и отца Дамиана, вместе взятых.

– Да если бы он Писание цитировал… – крякнул Жак и поерзал в седле. – А то ведь рассказывал, будто видал, как ведьма на его глазах в кошку обратилась, а потом предложил нашу кухонную, ну эту, как ее там девицы кликали… черно-белая такая кошечка… утопить!

– Это еще зачем? – удивился Мишель. – Ну, помню я эту животину – она мышей ловила и в дырку возле стены складывала про запас, наверное, – тут он прыснул со смеху, пригнувшись к лошадиной гриве и с трудом проговорил сквозь хохот: – Я как-то этих мышей в кухарку с помощницами швырнул, то-то визгу было!

– Шуточки эти, милость ваша… – проворчал Жак, не без содрогания припомнив, как стряпуха Эльза – здоровенная рыжеволосая деваха – целый вечер сотрясала кухонные своды проклятиями.

– Так что там святой отец задумал с кошечкой нашей сотворить? – напомнил Мишель.

– Испытать он ее хочет. Видите ли, объявилась она у нас ровно тогда, как та ведьма лесная в кошку превратилась, вот он и задумал утопить ее в мешке. С камнем на шее. Выплывет – ведьма, потонет – невиновна. Где ж это видано, чтобы над полезной животиной так измывались? Глядишь, и до домовых доберется!..

– Домовых трогать не дам, – серьезно сказал Мишель. – Они хорошие, я одного видал еще в детстве, это – на счастье. Еще бы услышать, как они разговаривают…

– Нашему Фелоту дай только волю – он и кошек передушит, и домовых изведет. Нечисть, мол, языческая, а все кошки – ведьмы, – продолжал ворчать Жак.

– Он святой, знает, что делает. Да и в Писании сказано: «Ворожеи не оставляй в живых»4. А домовые, может быть, они и вредные бывают, кто их знает…

– Вот-вот, – поддакнул Жак. – У него-то домовой как раз и вредный, станешь тут вредить, если тебя не кормят. А сегодня Фелот так и уснул за столом за кружкой эля, не оставил зверюшке допить.

– Ладно, не нам его судить, – отрезал Мишель.

Тем временем они уже выбрались из леса на руанскую дорогу и двигались в направлении деревни Сен-Рикье и дальше, к развилке на Аржантан и Руан. С одной стороны дороги остался лес, окружавший замок Фармер, с другой, перемежаясь с узкими перелесками, тянулись черные поля. Когда уже показались крытые соломой и дранкой крыши деревенских домов, они проехали мимо трактира «Серебряный Щит» – заезжать туда не было нужды, необходимая провизия на ближайшие дни покоилась в седельных сумках, а эля после вчерашних возлияний пока не хотелось.

Не задерживаясь, Мишель миновал деревню, пропустив мимо ушей робкие увещевания Жака навестить отца Дамиана и посетить полуденную мессу в церкви Святого Томаса – баронет счел, что вчерашней исповеди будет достаточно, и не стоит терять время ради нудной проповеди молодого деревенского священника. Жак остался весьма недоволен и на протяжении последующих двух лье стоически молчал, хотя Мишель и пытался пару раз завести с ним разговор.

Селение осталось далеко позади, когда Мишель остановил лошадь, соскочил с седла и произнес:

– Эль, кажется, подошел к концу… Сеньоры – направо, слуги – налево!

Потрескивая сухими ветвями кустарника, отгораживающего дорогу от поля, он услышал сдержанный смешок Жака. Тот, видимо, оттаял, оценив каламбур хозяина.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Я – ВОРОНА

«Дева, вы милы, пригожи.С дочерью сеньора схожиРечью – иль к себе на ложеМать пустила не мужлана;Но, увы, я девы строжеВас не видел: как, о Боже.Выбраться мне из капкана?»Маркабрюн

Сквозь сухой шелест веток до слуха Мишеля донесся приглушенный женский визг. Вытянув шею, он огляделся вокруг и заметил, что шагах в десяти кусты шевелятся заметно сильнее, чем остальные, продуваемые легким ветром. Мишель ухмыльнулся, представив, что там развлекается крестьянская парочка, но тут крик повторился, и в нем слышались возмущение и страх.

– Хм, похоже, удовольствие получает лишь один из двоих… Не люблю, когда непочтительно обращаются с девушками, пусть даже и крестьянскими.

Раздвигая руками спутанные ветки, Мишель решительно двинулся в ту сторону, откуда услышал крик. Он хотел было предупредить свое появление грозным окриком, как неожиданно прямо перед ним из кустов возникла растрепанная девица с развязанным наполовину лифом забрызганного грязью платья. Грудь и шея были исцарапаны и покрыты красными пятнами, будто ее пытались придушить. Едва увидев Мишеля, она кинулась ему на шею.

– Благородный сир, милостивый господин! Умоляю, спасите меня от этого… этого…

Она обернулась, цепко держась за рукав Мишеля, и издала оглушительный визг. Вслед за девицей появился огромный косматый тип, подпоясывавший на ходу веревкой перемазанную в мокрой земле полотняную рубаху.

– Ах ты шлюха! К благородному подлизаться надумала? Не выйдет! – зарычал мужик, тяжело дыша и сжимая огромные кулачищи. – А вам, господин, советую отправиться по-хорошему туда, откуда пришли. Мы уж сами между собой разберемся. А ну иди сюда, стерва!

Девушка снова едва не лишила Мишеля слуха своим воплем, отпустила его и, подобрав юбки, резво побежала к дороге, отчаянно продираясь сквозь цепкие ветки.

– Стой! – заревел мужик и кинулся было вслед, но Мишель решительно загородил ему дорогу.

– Как разговариваешь, скотина? – процедил он сквозь зубы и вытянул из ножен меч. – А ну пшел отсюда!

Громила некоторое время оторопело смотрел сверху вниз на Мишеля, оказавшегося ниже его на две головы и вдвое уже в плечах.

– Кому сказано! – прикрикнул Мишель и угрожающе замахнулся. Мужик невольно отпрянул, взмахнув руками, и отступил на шаг, но потом осклабился в отвратительной ухмылке, показав темную дырку на месте передних резцов, и упер кулаки в необъятные бока.

– Гы-ы-ы, – протянул он, окидывая Мишеля наглым взглядом. – Я же сказал вам, ваша милость, идите себе подобру-поздорову. Не благородное это занятие – потаскух всяких выручать…

– Ты мне не указывай! Не то я покажу тебе, кому следует убираться «подобру-поздорову», – Мишель уже не на шутку разозлился и с трудом сдерживал желание без лишних разговоров снести башку этому невеже.

Девушка, отбежав на несколько шагов, остановилась, убедившись, что ее никто не преследует, и молча наблюдала за развитием событий, которые не заставили себя ждать. С медвежьим рыком мужик набросился на Мишеля, желая подмять его под себя, но тот взмахнул мечом вверх, треснув мужика рукоятью в челюсть, а потом добил в грудь и свалил на землю. Громила ошарашено затряс головой, сплевывая кровавую слюну, а Мишель, собираясь убрать меч в ножны, самодовольно произнес:

– Что, вспомнил, как надо вести себя в присутствии сеньора, орясина?

Девица, прикусив губу и теребя растрепавшуюся темно-каштановую косу, подошла чуть поближе и робко сказала:

– Оставьте его, сир… Спасибо вам!

Мишель повернулся к ней и спросил:

– Ты уверена, что он больше не причинит тебе вреда? Может быть, мне отвести тебя домой?

Слегка зардевшись, девушка опустила глаза и пожала плечами:

– Спасибо, сир, я не здесь живу, но если вы не торопитесь… – она подняла голову и вдруг истошно завопила: – Ай! Сзади! Сзади!

Стремительно обернувшись, Мишель успел только увидеть огромную потную тушу, готовую накрыть его и придавить к земле. Размахнувшись, он наугад полоснул мечом и почувствовал, как клинок туго вошел в плоть. Брызнуло горячим, скользнув по виску, густо потекло по руке, сжимавшей рукоять меча, мужик сдавленно захрипел, наклонился вперед, и Мишель едва успел рвануть на себя меч и отступить в сторону, когда грузное тело тяжко рухнуло, подмяв под себя невысокий кустик. Баронет некоторое время молча смотрел на него, наблюдая, как алая лужа крови быстро впитывается во влажную землю, потом перевел взгляд на залитую кровью руку и лезвие меча и пробормотал:

– Сам напоролся… И поделом.

– Жан? – дрожащим голосом проговорила девушка, медленно опускаясь на колени перед бездыханным телом. Коснувшись пальцами широкой спины, она подняла голову и посмотрела на Мишеля, буквально прожигая его насквозь карими глазами. – Он мертв… Вы убили его, сир.

– Ну, убил, – Мишель, отведя взгляд, сорвал лист лопуха, обтер руку, затем принялся вытирать лезвие меча пучком сухой травы – Сам виноват, а остальным неповадно будет, так им и передай!

– Кому? – простонала девица, поднимаясь с колен, и, выпрямившись во весь рост, громко выкрикнула: – Каким таким остальным, ваша распроклятая милость? Он был… он был единственным моим другом!

– Другом?.. Ну, знаешь! – теперь пришла очередь возмутиться Мишелю. – Сама вопила, как резаная, о помощи просила, а теперь вот жалеешь. Раньше думать надо было, прежде чем с плачем на шею мне кидаться! Иди лучше, позови кого-нибудь, пусть тело заберут. Да скажи, чтобы передали вашему хозяину – баронет де Фармер заплатит за убитого мужика.

– Ненавижу! – взвизгнула девица, несколько раз исступленно ударила сжатыми кулаками Мишеля в грудь, упала на колени и разрыдалась. Мишель терпеть не мог женских слез, и потому, тут же перестав злиться, присел рядом с девушкой и обнял ее за судорожно вздрагивающие плечи.

– Ну, перестань, перестань. Было бы из-за кого убиваться – эдакий медведь лохматый.

– Да, – плаксиво пробормотала девушка. – Где я вам другого-то возьму? Да меня вся деревня вороной кличет… Вот только Жан один за мной и ухаживал… А вы его… мечом…

– Боюсь даже представить, как он за тобой ухаживал! – рассмеялся Мишель. – Ну-ка подними личико! – он обхватил ладонями мокрое от слез лицо девушки и приподнял ее голову. – Ну, какая же ты ворона, очень даже милая девушка!

– Правда? – порывисто всхлипнув, сказала она и быстро вытерла ладонью слезы.

– Конечно, – Мишель ласково пригладил выбившиеся пряди волос. В конце концов, почему бы не задержаться еще немного, если торопиться некуда… – Да ты просто красавица, вот разве что носик чуток великоват, – тотчас же Мишель пожалел о сказанном: глаза девицы сузились, она сильно толкнула его, так, что Мишель, не удержав равновесие, опрокинулся на спину, и резко вскочила.

– А вы, благородный сир, оказывается ничуть не лучше деревенских! Спасибо на добром слове и прощайте, – она принялась озлобленно стряхивать сор с платья. Со смехом вскочив на ноги, Мишель обхватил ее за талию, крепко прижал к себе и, положив ладонь на лоб, слегка откинул ее голову назад.

– Глупая, я же шучу. Очень даже миленький носик! – увернуться от размашистой пощечины он не успел.

Вернувшись к лошадям, Жак посмотрел в сторону, куда ушел Мишель и, увидев там непонятное движение и крики, поспешил посмотреть, не случилось ли чего с его хозяином. Он услышал женский плач, потом смех Мишеля и, выбравшись к пролысине между двумя куртинами кустов, удивленно воззрился на распростертое тело крестьянина в луже крови и Мишеля, обнимавшего растрепанную темноволосую девицу.