Пляж

Солнце игралось на золоте куполов, постепенно, как ширму, снимая тень с величественных колонн.

Марта, его жена, ёжилась от рассветного холода, забившись в дальний угол лодки, почти слившись с дном.

Вскоре Андрей стал различать старый ветхий причал и крошечную фигурку, застывшую на самом краю деревянного мостика.

Человек в синем форменном мундире и фуражке стоял, вытянувшись по струнке, и отдавал честь до тех пор, пока края лодки не ударились о мокрые доски пристани.

– Ответственный начальник государственного порта местного значения капитан третьего ранга Егоров, – и добавил в усы – Ксан Митрич.

Конвоиры, повесив автоматы за плечи, расписались в документах и сдали ссыльных начальнику порта.

Только тогда Андрей заметил, в какую убогую деревню они попали. Покосившиеся, сросшиеся с землёй избушки жались друг к другу на берегу реки. Около каждого дома, кажется, был небольшой огород. Но все они настолько заросли травой и были захламлены брёвнами и телегами, что было очевидно: о них давно никто не вспоминал.

Дорогу, по которой они шли, назвать дорогой язык не поворачивался. В одном месте, например, лужа была настолько гигантского размера, что её надо было переплывать на лодке. Андрей удивился, что никому не пришло в голову выгрести из неё воду или вырыть канал. Вместо этого сколотили лодку и приставили к ней человека, чтобы эту лодку не украли.

Около ближайшего бревенчатого домика начальник порта Егоров остановился.

– Старый Басмеча повесился неделю назад. Дом освободился. Сюда, значит, и вселитесь.

А затем, напустив на себя строгость, добавил.

– Правила у нас, значит, такие. Все ссыльные должны каждый день ходить ко мне отмечаться. Вечером после девяти у нас комендантский час. В случае чего конвоиры могут и из автомата пощекотать. Раз в месяц приходит катер с Большой земли, привозит почту и продукты питания.

Марту, кажется, бил озноб, Андрей был спокоен.

«Чем хуже, тем лучше – думал он. – Тем легче мне будет построить новую жизнь. Трудности только закалят меня…нас – поправил себя Андрей, с жалостью взглянув на жену.

Жилище старого Басмечи было аскетичным. Почерневшие от печного дыма образа в красном углу, небольшая полка с книгами, массивный деревянный стол в центре комнаты, над которым висела на длинном шнуре одинокая лампочка. Чуть-чуть поодаль стоял большой скрипучий топчан со скомканным бельём, накрытый солдатской шинелью, и громоздкий сундук у изголовья.

Глава 2

Их ближайшим соседом был Иван Иваныч – так на Дальнем Севере называли всех интеллигентов. Тщедушный старичок, даже весной ходивший в жарком стёганом тулупе, сразу позвал Андрея пить чай. Смешно заикаясь и шепелявя неровным рядом чёрно-жёлтых зубов, он с порога представился.

– Посадили, как бельгийского шпиона. Потом сюда сослали. Имени, фамилии не помню. Прозвали Иван Иванычем – так Иван Иванычем и помру.

Суетливо ставя самовар, он приговаривал.

– Я разные травяные чаи люблю и вас попотчую. Правда, вот недавно заварил траву одну с болота – чуть не помер. Ничего, отошёл.

Андрей глотнул из алюминиевой кружки с оторванной ручкой что-то очень горькое, горячее, масляное. Но, чтобы не обижать хозяина, одобрительно кивнул.

По словам Иван Иваныча, в поселении обитали разные люди.

Было несколько счетоводов, как и он, в основном же – уголовники, бродяги. Многие из них общались, как тонко подметил Иван Иваныч, на «алкоголическом» наречии, забыв остатки языка.

Больше ничего добиться от старика не удалось, и Андрей понуро поплёлся домой. Около барака за столом в одном исподнем сидели игроки в карты, с ног до головы покрытые цветными пороховыми татуировками.

Мимо Андрея, переругиваясь матом и чуть не сбив его с ног, пробежала стая детей. Мальчики это или девочки – разобрать было совершенно невозможно. Кое-где виднелись сгорбленные силуэты. Кто-то точил пилу или рубил дрова.

Закипающая, злобная энергия как будто повисла на электрических проводах над головами.

Отворив калитку, Андрей обнаружил на крыльце незнакомого человека, который что-то исподлобья говорил его жене.

Марта, увидев Андрея, улыбнулась и поманила его рукой.

– Это Цвяга, наш сосед. Он просит сигарет. Говорит, что от местной махорки его кашель бьёт. У нас же есть сигареты с Большой земли?

Чувствовалось, что Марте было одновременно весело и непривычно произносить новые незнакомые слова: «махорка», «Большая земля».

Цвяга уставился на Андрея безумными глазами, пальцем показывая на Марту, как бы в подтверждение её слов. Высокий, с окладистой бородой, он был одет в несколько слоёв чего-то тёмно-серого. Отдельные элементы его одежды было сложно разобрать, бросались в глаза только начищенные кирзовые сапоги.

Передавая ему две пачки сигарет, Андрей, желая поддержать беседу, а, может, и завязать знакомство, спросил.

– Один живешь?

– С сестрой – борясь с желанием уйти с ценной добычей, промямлил Цвяга.

– А где жена?

– Её крокодил съел.

Цвяга смущенно отвёл взгляд.

– Крокодил?! Откуда здесь крокодил?

– Крокодил – твердил Цвяга – я сам не видел, мужики говорят, крокодил.

– Да они же здесь не водятся!

– А бес его знает, что водится в этих болотах…

Грязно выругавшись, Цвяга сразу как-то поник, сгорбился. Задерживать его дальше не было никакого смысла.

Несмотря на все тяготы первых дней, Андрей твёрдо решил, что именно сегодня вечером, не откладывая, возьмётся за огород.

Работа предстояла каторжная. Его участок был, пожалуй, самым заброшенным из всех.

Даже на самый оптимистичный и беззаботный взгляд, несколько дней потребуется только на то, чтобы убрать весь лишний хлам, из которого при желании можно было построить еще один дом.

Однако Андрей не унывал. Ещё впервые увидев участок, он решил разбить его пополам. На одной половине будет сад в английском стиле, вторую он подготовит для выращивания сельскохозяйственных культур. В этом ему помогут многочисленные книги по земледелию, оставшиеся от покойного Басмечи. Андрей бережно расставил их по алфавиту и сложил в отдельный ряд.

Сад, безусловно, будет олицетворять созерцание и размышление, которых у Андрея теперь будет предостаточно. Вторая половина будет символизировать благородный, всеискупляющий труд – одну из главных составляющих его новой, будущей жизни.

Несмотря на то, что работать Андрей закончил уже затемно, и огород его был совсем крошечным, результатов его труда по неизвестной причине было не то, что не заметно, их как будто не было вовсе. Как если бы он решил выгрести всю воду из моря, а зачерпнул лишь стакан, да и тот почти весь расплескал.

Еле волоча ноги, он вернулся домой. Ласково приобняв его сзади, Марта прошептала:

– Ты опять так поздно закончил работать. Я так горжусь тобой. У любого на твоём месте давно опустились бы руки.

Устало повалившись на топчан, Андрей вдруг заметил, какие перемены произошли с их домом.

Марта повесила на мрачные окна светлые, привезённые с собой занавески, соскоблила шваброй паутину с потолка, накрыла стол красивой кружевной скатертью. С точки зрения Андрея, всё это было лишним. Прежний облик дома лучше подходил его душевному состоянию.

Самодисциплина, график, ни минуты потраченного впустую времени – ещё в Ленинграде Андрей решил, что его жизнь отныне будет строиться и стоять на совершенно других основах. Не на гуманизме, милосердии и прочих глупостях, впитанных с молоком матери в прошлой, потерявшей смысл, не оправдавшей себя жизни, а на жёсткости, твёрдости и несгибаемой воле. Он поставил себе цель каждый день писать. Невзирая на усталость, боль и тяготы ссыльной жизни, он должен писать хотя бы страницу в день, чтобы рассказать людям о своём аресте, ссылке, оставить будущим поколениям хоть крупицу правды. Хотя бы для своего будущего сына, которого он мечтал воспитать с Мартой закалённым и сильным.

Он твёрдо вознамерился в ссылке учиться всему и у всех. Освоить любое ремесло, требующее ручной работы, и освоить в совершенстве. Много и с пользой читать. Книги составляли больше половины из привезённых им с собой на остров вещей. Он разложил их по полкам в той очерёдности, которую для себя избрал: философия, право, физика, астрономия. Кроме того, каждодневный, самозабвенный труд. Он ввёл для себя особую систему наказаний, которая, по мнению Андрея, логично вытекала из выбранного им пути самодисциплины. Его день должен быть расписан даже не по часам, по минутам. Если он что-то не успевает или сознательно избегает делать, задача автоматически переносится на следующий день, но с добавлением двух новых задач, в исполнении не менее, а то и более сложных.

Свой ссыльный опыт, все эти годы в отрыве от друзей и близких он должен обратить себе во благо. Он должен покинуть этот остров на окраине мира победителем, доказать, что полнота жизни, её непобедимая, нетлетворная суть способна взойти и дать плоды где угодно. Андрей чувствовал, что островная жизнь может и должна очистить его, вылепить, как из глины, нового человека, нового Андрея, а, когда глина высохнет, отколоть всё лишнее, налипшее, как грязь.

Глава 3

Утро омрачило неприятное открытие. Кто-то разбросал по огороду весь мусор, который Андрей так тщательно собирал вчера, тем самым лишив тяжелую, многочасовую работу Андрея всякого смысла. Кроме того, кто-то перерезал электрический провод, тянувшийся к дому, лишив их света.

Полный желания разобраться в случившемся и наказать виновных, Андрей отправился к начальнику порта Егорову. Тем более, что пора было отмечаться.

– Это Иван Иваныч, сосед ваш – обескуражил Андрея Егоров.

– Как, откуда вы можете знать?! – воскликнул Андрей.

– Профессия такая – всё знать, – хмыкнул в усы начальник порта. – Эти ваши счетоводы – самый подлый народец из всех. Другой бы просто дал в морду, а этот не поленился, встал спозаранку, напакостил и сбежал.

– Да за что в морду-то?

– Не любят вас в поселении – с досадой, как будто сочувствуя Андрею, сказал Егоров. – Комиссаром прозвали. Не пьёте, с женой душа в душу живёте. На других свысока смотрите.

– Так что же мне делать, с Иван Иванычем этим? – опустив голову, спросил Андрей.

– А, разбирайтесь сами – махнул рукой Егоров. – Моя бы воля, я бы его еще двадцать лет назад, когда он только появился здесь, к стенке поставил.

– Ну ладно, мне ехать пора – вставая и делая вид, что разговор закончен, сказал Егоров.

– Куда путь держите? – как можно доброжелательнее, даже в какой-то былинной манере спросил Андрей.

– В Чугуйск – сказал, как отрезал начальник порта.

– В город? – сам ещё не осознавая нахлынувших чувств, спросил Андрей.

– Город, скажете тоже. Так, городишко засранный, разве что к нам самый ближний. Но вам и туда путь заказан – непонятно, чему радуясь, важно произнес Егоров.

Глава 4

Кажется, прошло полгода или больше. За временем на острове никто никогда не следил. Каждодневные пакости Иван Иваныча, открытая, нескрываемая вражда с окружающими и новость о расположенном совсем рядом городе надломили Андрея.

Каждый день теперь он ходил на берег реки, откуда, если напрячь зрение, можно было разглядеть крошечную, едва заметную дымящуюся трубу – единственный след далёкого, манящего Чугуйска.

Почти всё время Андрей проводил, лежа в каком-то каменном оцепенении на провалившемся топчане. Он невероятно страдал от того, что почти не писал, выдавливая из себя иногда по строчке, иногда по слову в день, чтобы тут же скомкать и выкинуть написанное. Несколько раз он выходил во двор, чтобы осмотреть огород. Но при виде бросающего ему вызов, побеждающего по очкам запустения, его охватывала такая тоска, что, плюнув, он уходил ни с чем.

Его хандрой заразилась и жена. Марта, добровольно ушедшая за ним в ссылку, совсем перестала следить за домом и всё чаще стала прикладываться к бутылке. Она приводила в дом своих подруг – полублатных баб в необъятных шароварах и татуировках по всему телу.

Вскоре она стала говорить с ними на одном языке, и её речь запестрела блатными словечками, которые она произносила, закатывая глаза, с напускной хрипотцой в голосе.

Именно в это время и появилась Роза – хорошенькая, смуглая дочка цирюльника, жившего ближе всех к реке.

Андрей и раньше заглядывался на неё в его каждодневных походах на берег, но её отец, недовольно оглядываясь, звал её в дом.

Андрей пытался с ней заговорить, но она лишь бездумно, неприлично громко хохотала в ответ и упархивала, как бабочка.

Её дикая красота не отпускала Андрея по ночам, и он решил избрать более понятный ей способ ухаживания. Пользуясь отсутствием цирюльника, он прижал её в углу, ладонью зажав ей рот, но неизвестно откуда взявшийся в соседних кустах начальник порта Егоров погрозил ему пальцем, и Андрею пришлось её отпустить.

А затем Роза исчезла. Андрей ходил справляться к Егорову и даже, переступив через себя, наведывался к цирюльнику. Узнать удалось лишь то, что Роза в Чугуйске. Почему она уехала и скоро ли вернётся, было неизвестно.

Тогда в голове Андрея и созрел план побега. Чугуйск стал для него символом освобождения, и он не знал, чего было больше в его страстном, навязчивом стремлении покинуть остров – желания увидеть Розу или попытки убежать от самого себя, того, кем он постепенно становился здесь.

Он по крохам собирал у соседей и знакомых и так весьма скудные сведения о Чугуйске, подолгу задерживался возле карты в кабинете Егорова.

Наконец, в одну из безлунных, продрогших северных ночей он решился бежать. Ничего не сказав жене, он собрал небольшую сумку – всё, что потребуется на первое время. Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, он пробирался мимо молчаливых, погасших домов.

У выезда из деревни он услышал громкий шум. Далёкий свет факелов осветил две большие телеги, запряженные лошадьми, которые на полном ходу въезжали в деревню. Подобравшись поближе, Андрей увидел, что в обе телеги набилось огромное количество людей. Часть из них пела какую-то протяжную, плаксивую песню, сгрудившись вокруг лысого баяниста, другие просто сидели, обнявшись и что-то возбуждённо обсуждая.

На второй телеге две девицы, не выдержав, и вовсе пустились в пляс. Когда они поравнялись с Андреем, он с замиранием сердца узнал в одной из танцующих Розу. Она, смеясь, в сбившейся на затылок косынке кружилась на месте, иногда неприлично высоко задирая юбку и оголяя белые, как молоко, ноги.

Словно под гипнозом, не владея собой, Андрей вышел на свет, не сводя глаз с Розы. Однако первой заметила его не она, а вторая девка, танцевавшая с Розой под руку. Уставившись на него, она закричала.

– Комиссар! Смотрите, комиссар!

Телега приостановилась, и наконец его заметила и Роза. Раскрасневшаяся, пьяная, она ногой откинула бортик телеги и крикнула.

– Давай к нам! Места комиссару!

Кто-то ворчливо зашептался, но спорить с Розой никто не стал. Андрей неуклюже залез в телегу. Его переполняла благодарность и любовь к Розе, к этим людям, принявшим его, вытащившим его из этой холодной, беспросветной ночи.

Он сел прямо на застланное соломой дно телеги, а Роза, обняв его и прижавшись щекой к его лицу, в какой-то блаженной полудрёме устроилась рядом.

Мысли покинули Андрея. Глупо улыбаясь, он удивлялся какому-то тупому, идущему из нутра счастью и покою, его бросало в жар от ловких, бегающих по его телу пальцев Розы, он слышал её довольное сопение, он молчал, не отвечая на её нескромные, пошлые слова, которые бархатным шёпотом щекотали его ухо.

Они остановились у какого-то дома. Там тоже уже давно пили, рассевшись за большим деревянным столом, уставленным грязной посудой. Когда Андрей встал под лампой, чтобы все могли разглядеть его лицо, тёмно-серая живая масса перед ним замерла, замолчала.

В гнетущей тишине, откуда-то слева отчётливо донеслось.

– Хули фраер при шобле…

Вдруг костлявый, неестественно худой мужик вскочил с места и с налившимися кровью глазами, истошно закричал.

– Штрафную комиссару!

Роза ласково подтолкнула Андрея к столу. Ему налили стакан какой-то мутной жидкости, и он, обжигая глотку, выпил его залпом. Всё поплыло перед глазами, но в то же время почему-то всё стало отчётливее, яснее.

Стакан спирта – других напитков на Севере не признавали, – и смазливая, податливая баба: вот, что, оказывается, было ему нужно, с какой-то усталой радостью и облегчением подумал Андрей. Как всё ясно, просто, правильно. В жизни намного меньше граней и плоскостей, чем он выдумал. И, хотя что-то больно кололо в груди, а душа саднила и пульсировала, как затягивающаяся рана, и хотелось плакать, он прижимал к себе Розу, и она уже звала его за собой в крошечную комнатку наверху, где он тонул по-настоящему, погружаясь всё глубже и стараясь достать до дна, остаться там как можно дольше…

Глава 5

С Мартой, казалось, всё было по-прежнему. На словах он был добр и вежлив с ней, но чувство отвращения и раздражения по отношению к жене не покидало его ни на минуту. Андрей мирился с этим, пока однажды спьяну не избил Розу черенком от лопаты и, кажется, чуть не убил её. Испугавшись сам себя, он ушел из дома пить с мужиками. Там он и встретил Лилию – ещё один северный цветок. Красотой она, может, и уступала Розе, но была сильно моложе.

– Какая краля – сказал Андрей Цвяге, сидевшему от него по правую руку.

– Да – сально причмокнул Цвяга, и также сально причмокнули все остальные.

Андрей уже давно не пытался писать и только теперь в этой прокуренной, натопленной через меру избе вдруг понял с отрезвившей его ясностью, что больше никогда не будет писать.

Давивший на него груз закачался и с надорванным якорем рухнул вниз, разом освободив его от мучений.

Он может больше не писать, он может забыть об этом неблагодарном, капризном, бабском ремесле, которое раньше он ставил превыше всего.

Он может не изводить себя самодисциплиной, чёрт с ним, с огородом, трудом, хозяйством.

Почему ему раньше не пришло в голову, что он может всё это закончить, давно закончить, оборвать разом, что он сам расставил капканы и сам в них попался.

Какое простое решение и как много свободы, лёгкости оно дает. Не нужно ни о чём думать, пусть его носит, как пушинку, носит по ветру, куда вздумается, на все четыре стороны.

Жизнь Андрея наконец обретёт смысл, простой, грубый смысл. Сегодня он будет пить с мужиками, и завтра тоже. А потом будет Лилия, вся жизнь, которая никогда не будет прежней. На короткое мгновение всё сжалось в груди, глаза обожгли слёзы, и Андрей понял, впервые понял, что он счастлив.

Пляж

Стефан

Цепь случайных совпадений. Нет, не таких, конечно, в которые невозможно поверить, а самых обычных, но от этого не менее удивительных.

Они оба оказались на острове в начале мая, оба приехали сюда из Парижа. В Париже, как выяснилось, они жили на одной улице и запросто могли видеться, например, у газетного киоска на углу. Или завтракать спиной друг к другу в блинной, что совсем неподалёку.

Стефан совсем не удивился, когда, проводив Агату до дома, узнал, что и на острове они живут в одной гостинице, в соседних номерах. На её балкон можно было при желании без труда перелезть.

На острове они оба были уже две недели и не искали ни шумных компаний, ни случайных знакомств.

Ничего странного в том, что вечером в баре на пляже они решили заговорить.

Банально, да? Но после двух недель молчания нарушить его было приятно и ему, и ей. Тут и потянулась за нить цепочка совпадений, которые сначала так удивили Стефана.

Их разговор напоминал танец. Словесное танго. Стефан был в ударе, Агата легко поддавалась его натиску. Хотя нет, скорее это был фокстрот, поправил себя Стефан. В их знакомстве не было ни капли страсти, ни капли пошлого курортного флирта.

Лишь однажды Агата, удивившись очередному совпадению, томно сказала, что они буквально созданы друг для друга. Фраза звучала дёшево, и они засмеялись так, как будто одновременно сбились с ритма и запутались друг у друга в ногах.

Ночью на балконе Стефан провёл немало мучительных минут, прикуривая одну сигарету от другой и ожидая её появления.

Агата

Совпадения продолжались…

Они оба боготворили остров, для Стефана и Агаты эта поездка была чем-то вроде паломничества, и они оба искали здесь исцеления.

Палящее солнце, пепельного цвета песок, сухой ветер, через полчаса превращающий волосы в пакли.

Как хорошо, что на острове ещё так мало туристов. А на диком пляже, где они случайно встретились на следующий день, их было и того меньше.

Короткое, вежливое приветствие. Неловкая пауза. Гордо разойтись по разным углам или лечь рядом, как добрым знакомым?

У Стефана хватило храбрости выбрать второй вариант. А она пришла сюда с раннего утра, чтобы этой ситуации избежать. Так-так…

Всегда приятно чувствовать себя хозяйкой положения, наблюдать с невозмутимым видом, отвечать, а не спрашивать…

Когда молчание затянулось, они одновременно извлекли из пляжных сумок книги. У обоих был «Граф Монте-Кристо» Дюма, разве что разных изданий.

Вот это уже было любопытно. Как будто цепь совпадений для Агаты началась только сейчас. Она посмотрела на Стефана другими глазами. Перечитываете? Естественно. У меня Эдмон ещё в тюрьме. У меня уже сбежал.

Какой взрослый человек не постесняется взять с собой на пляж «Графа Монте-Кристо»? Понятно, что все на отдыхе предпочитают easy-reading, но всё же. Ох уж это литературное псевдоинтеллектуальное позёрство. Агата недавно видела телепередачу, что-то вроде викторины, где главному герою задали вопрос, какую последнюю книгу он прочитал. Он побледнел, покрылся испариной, но вовремя нашелся. Гордо напыжившись, он ответил: «Маркес. Сто лет одиночества». Ну что ж, в меру интеллектуально, в меру оригинально. Все довольны. Она бы без тени стеснения сказала: «Кожаный чулок» Фенимора Купера».

Без сомнения, «Граф Монте-Кристо» связал их куда больше, чем соседние номера или Париж…

Агате на миг показалось, что четыре стены крошечной парижской комнатки на время перестали сдавливать мир, а в тёмном захламленном коридоре уже не надо было ни через кого переступать.

Именно тогда Агата решила его испытать. Скромный, тактичный, правда, немного запоздалый вопрос: что вы делаете сегодня вечером? Умница, Стефан!

– Отправляюсь на яхту с новыми знакомыми.

– Как, у вас уже появились знакомые?

– Да, очень весёлая компания.

Это была победа. Агата мысленно себе поаплодировала. Какой у него жалкий вид. Телёнок с честными глазами, растерянно мотает головой. Какой же покорный взгляд у мужчины, терпящего неудачу. Волк, проигрывая схватку, подставляет шею противнику. Стефан пытается заглянуть ей в глаза.

Надо принять растерянно-глупый вид, который так любят мужчины. Будто хочешь остаться с ним, но ведь уже обещала. Пусть ненавидит её, пусть смотрит так затравленно-исподлобья.

Агата почувствовала, как влажная, горячечная злоба, не спрашивая разрешения, подступает к горлу, а четыре стены той комнатки уже захлопывают лазурный горизонт, искривляя пространство.

Стефан

Покой… Как же хорошо вот так просто лежать на кровати, не двигаясь и рассматривая потолок сквозь повисшие в воздухе облачка табачного дыма. Разве не за этим он сбежал сюда, на остров?

Его преследовали в Париже, он скрывался в других городах, его, как зайца, пытались затравить и там. На острове он дал себе слово собраться с силами и отдохнуть.

Но она заставила его снова бежать. Этим вечером он искал Агату, искал изо всех сил, искал так, как умеет только он, но вернулся ни с чем.

За стеной, в соседней комнате хлопнула дверь, и послышались шаги. Агата вернулась со своего вымышленного морского путешествия на яхте.

На этот раз она первой вышла на балкон. Сумерки, беспокойная тишина, на территории гостиницы никого нет, все на пляже, который играет огнями перед носом у застывшего тёмного моря. Отчётливая тонкая береговая линия, и город – единственный на острове, манивший их обоих уже давно.

– Как ваша прогулка на яхте?

– Мне было скучно.

– В пустой гостинице вам веселее?

– Поехали в город, прямо сейчас…

На острове они отвыкли от города, и шли, словно одержимые, от одного бара к другому, от одной неоновой вывески к другой. Что случилось с Агатой, Стефан до конца не понимал, но они буквально вцепились друг другу в руки, утопали в объятиях, как безумные влюблённые после долгой разлуки. Она гладила его по голове, стискивала пальцы, делая ему больно. С каждым выпитым глотком, с каждой серой, пыльной улицей, они становились всё ближе.

Это было похоже на бег, на лихорадочный танец эпилептика.

Окружающий мир сливался в линии: красные, зелёные, жёлтые, они пересекались, бежали со страшной скоростью, как электрические провода, тянулись по всему горизонту, сплетая паутину.