Красные листья Гомбори. Книга о Грузии

«Истерзанное женскою изменой…»

Истерзанное женскою изменойИ частым пьянством до потери сил —С улыбкою и мукой неприменной —Больное сердце он в груди носил.Тогда я был не чуток и не зорок.По чьей-то просьбе мы автомобильЗакатывали с гиком на пригорок.Он задыхался. Оседала пыль…А, впрочем, и тюрьма его сгубила.В культурно-воспитательную частьС лесоповала зазывало било,Поэзии добавилась напасть.

«Нелёгкую Господь послал судьбу…»

Нелёгкую Господь послал судьбу.Из мёрзлой зоны выйдя хилым, квёлым,Болезненным, красив он был в гробу,И сумрак озарился ореолом.Иль с теми так случается всегда,Кого полюбят, несколько жалея?Вот протянулись долгие года,Но с ними этот облик лишь светлее.С годами лишь роднее стали мы,Теперь понятно странное дотолеПрямое предпочтение тюрьмыСтоль неизбежной лживости на воле.

«Всё времени не различаем…»

А.Ц.

Всё времени не различаем,А ходит метла, шелестя…Ночные беседы за чаемПрипомнишь полвека спустя.И утренних шумов докуку,И жар набежавшего дня,И чуткость к блаженному звуку,Который ведь был у меня.И речи о чём-то высоком,Звучанье излюбленных строк,И знанье его, что за срокомДругой образуется срок.Молчанье о лагерной жизниИ драмы домашней печаль,И нежность в самой укоризне,Меня провожающей вдаль.

«Метро тбилисского inferno…»

Метро тбилисского inferno.Хмельная в обликах ленца.И подземелья воздух серныйТечёт до самого конца.Вот путь до кладбища в Навтлуги,Где все застыли времена,И память о покойном другеСухой листвой занесена.В дни угасанья часто к звёздамОн устремлял пытливый взгляд,И что сулила эта роздымьДесятилетий пять назад?Он спрашивал ночного гостя:«Как будешь дальше жить?», и тыКак будто уменьшался в ростеОт многозвездной темноты.Был всплесками всезрящей мощиТвой путь овеян и повит…Он, может быть, из райской рощиС упрёком на тебя глядит.

«Осела сакля лет за сорок…»

Осела сакля лет за сорок.Хозяин в городе, и с горНа кровлю гулкий сходит морок,И это демонов раздор.Здесь бесы развелись повсюдуИ заселили пустоту,И, в их кругу подобна чуду,Белеет яблоня в цвету.Единственная в той теснине,Мне в одиночестве онаВсё вспоминается доныне,И длятся года времена.А вот и яблоко опалоИ кто-то поднял… Эту вестьДоставит эхо с перевала.Для кровной мести повод есть.

Горная дорога

Мгла. Ущелья воздух звонкий.Свист и грохот без конца.То стреляют амазонки,Жёны старого жреца.Муж в отъезде. Злые нравы.Духи гор со всех сторон.И цепные волкодавыВоют путникам вдогон.Долог путь в реке по горло,Путь в камнях, по глыбам льда.Нам дорога ноги стёрла,День и ночь вела сюда.Вот, однако, эти сакли,Где толпа с утра пьяна.Вот мы сели и обмяклиОт ячменного вина.И похищенной невестеПоздравленья шлём, отпив.От преданий кровной местиКрасный в сумраке отлив.

Из новых стихов

Руставели

Весна родная, млечно-алычовая,Монастыри на кручах, облака…Твоей души владычица парчёваяВошла в твои реченья на века.Созданье сберегут священножители,И образ твой, столетьями храним,Окажется сокровищем обители.Не зря пришёл ты в Иерусалим.И в святости твой облик увеличится,В твою державу превратится храм,Где твой кумир, царица и владычицаК твоим припала праведным стопам.

Галактион[20]

А ведь настолько невзлюбил собратьев,Уж так их презирал, что напоказ,Давно брезгливость прежнюю утратив,Мог выпивать с расстрельщиком не раз.Потом с усмешкой слышал разговоры.Грустил об Ольге и не прятал слёз.В ломбард однажды после пьяной ссорыПиджак с высоким орденом отнёс.Всё снился голос предрассветно-ломкий,И в двери стук, и револьверный ствол.Он всё собрал и, завязав тесёмки,Две пухлых папки положил на стол.В одной – «Стихи», в другой – «Стихи для этих»;По толщине одна другой равна.И знал, что будет жить в тысячелетьях,В них вывалился, прыгнул из окна.

Ираклий[21]

В мой сон через метель утратИ декорации спектаклейПришёл поэт-лауреат,Герой труда и друг Ираклий.Ну, да, при нём я не тужилВ безумстве жизни, шедшей кругом,И переводчиком служил,И был советчиком и другом.Он едок был и так угрюм,Но широка была натура,Любил я этот хищный ум,Меня угадывавший хмуро.Вот входит через много лет,Такой суровый и бывалый.Ещё с лица не стёрся следВремён террора и опалы.И вспыхнули в душе моейГода его карьеры ранней —И разрушение церквейИ неуклонность покаяний…И в сердце – юный непокой,Как будто жизнь ещё в начале,И долгий разговор такойС тем, кто на звездной Ортачале[22].

«Привык я пить вино…»

Привык я пить вино,Внимая их рассказам.От бывшего давноУм заходил за разум.Бурлили в той далиПиры всё изобильней,А судьбы протекли,Как виноград в давильне.За семинарский бредИ матери побоиИм всем держать ответПришлось перед тобою.И уточнялся счёт,Как схимника минея,А время всё течётИ всё поёт, пьянея.Всё заплатил сполнаТот город под горою,И полная лунаСтояла над Курою.

«Там были души женские поглубже…»

Там были души женские поглубже,Они гостей прочитывали тут жеИ знали, кто и для чего пришёл.Покуда муж звал за накрытый столИ в тостах изощрялся балагуря,Ломилась в дом невидимая буря.Глаза спешили (хоть чужому – пусть!)Свою тревогу высказать и грусть,Не выразив ни тени своеволья…И длился разговор среди застольяС хозяином – горячий и живой,И молчаливо-искренний – с женой.

Местный колорит

Цветы, верёвки бельевые,Детей крикливая играИ связки перца огневые,Всё это – в тесноте двора.Судьба, лишившая простора,В кругу соседского теплаЗавмага, опера и вора,И живописца собрала.Обед. Несут вино, закускуНа общий стол со всех сторон…А там девчонка гладит блузку,И солнцем высвечен балкон.И к ней-то, нежной и воздушной,Летит над смесью голосов,Над перебранкой добродушной,Влюблённого призывный зов.И вот сбегает по ступенямОна, желанна и легка,Овеянная нетерпеньемАвтомобильного гудка.

Звиад

И по лицу большие слёзыРазмазывавший кулаком,С экрана он, лишённый дозы,Вещал, что с истиной знаком.Вопил, что лучше этой властиНе будет в мире ничего,Был даже искренен отчасти,И время вынесло его.И на одном из первых сборищ,Суливших голод и отстрел,Шептался с дамою, злословящ,И зорко в сторону глядел.А мы в толпе стояли рядом,Он быстро головой повёл,Меня обдал скользящим взглядом,И этот помнится укол.

«Изнурённый ненужной интригой…»

Изнурённый ненужной интригойУходил я в иные круги,Где кричали попутчики: «Прыгай!»И велел провожатый: «Беги!»Я, изведав отвагу и негу,Над провалом бежал по бревну,И, скатившись по вечному снегу,Прожил жизнь за минуту одну.Пусть в долины пришлось возвратиться,Но уже до скончания днейЭтих горцев гранитные лицаНад дорогой склонились моей.И ничто эти страсти и страхиПеред ведьмой, во мраке ночномОсвещенной коптилкою пряхиИ с проклятием рвущейся в дом.

«Кузнечики во мраке стрекотали…»

Кузнечики во мраке стрекотали,Жемчужные мерцали светляки,И в темноту вошла богиня ДалиС победоносным рокотом реки.И то была Диана и Пленира,Белым-бела и вся обнажена,Одним рывком обнявшая полмира,Полнеба охватившая Луна.И ты испил неведомой отравы,И всё припоминаешь вдалеке,Что этой ночью нашептали травыНа сокровенном древнем языке.И, может быть, с крутого перекатаВ последнем сне, предсмертном, колдовскомЕще туда вернёшься, как когда-тоПо леднику скатившись кувырком.

Рукопись

А. Ц.

Он руку опустил в дуплоИ вынул рукопись оттуда.Её трухою занесло,Но буквы целы, это чудо!Счастливый случай. Но ведь нетСлучайного в чаду сансары.И повесть эта столько летЖдала, суля судьбы удары.И, может быть, к нему воззвав,Тысячелетья год от годаВ ней Варлааму ИосафТвердил о радости ухода.

Гомбори

По обе стороны хребтаЛесов осенних густота.О, как они гормя горят!А воздух напоён вином,В долинах давят виноград,И горы в мареве хмельном.О, как тогда бушует, пьян,Листвы багряный ураган!И по дороге мчится вслед,И нагоняет столько лет.

Верхняя Хевсуретия

Вернуться ль путем небывалымВ расселину между мирами,Туда, где прикованный к скаламСтрадал Прометей-Амирани?Цвели эдельвейсы на кручахИ ржавые цепи свисали.В разрывах туманов текучихВиднелись дороги спирали.Пролёг по высотам КавказаПуть демонов и скалолазов.Ночами текли многоглазоНад Грузией груды алмазов.Страна под громадной Селеной,Богиней охотников Дали,Казалась особой вселенной,Земных в ней властей не видали.

«В ущелье дарят бурку…»

В ущелье дарят буркуИ наливают эль,И девочку-хевсуркуКладут тебе в постель.Смеющиеся лицаБлагословляют дочь.Пытаясь отстраниться,Ты выбегаешь в ночь.И длится гул… О ком онГласит в годах былых?В нём горных духов гомонИ говор водяных.И входят в сон оттудаРазгневанная речь,Напиток Робин ГудаИ крестоносца меч.

«И Маяковский, бормотавший что-то…»

И Маяковский, бормотавший что-то,Когда его зарезав без ножа,В любви соединялись два сексотаИ хаяли, на привязи держа.Кляли его, и становился тише,Пока совсем в стенаниях ни стихТеперь пригодный только для афишиТонический имеретинский стих.Он жалок был, но в недрах сокровенныхЕго души, во мгле его тоскиВращались очертания вселенных,Пылающих миров материки.

Галактион Табидзе

Арест жены припоминая,Он, пьяный, шёл, куда вела,Петляя, бабочка ночная,Туда, где чуть светлела мгла.Вбегая в чью-нибудь квартиру,Кричал: «Пришел Галактион!»И горько жаловался миру…Несли вино со всех сторон.Порой, решив коллег обидеть,Льстецов презревши волчью сыть,Любил с расстрельщиком он выпитьИ с прокурором пошутить.

«Грузинскую отроковицу…»

Грузинскую отроковицуПо скалам пронесли в аул,И этот облик нежнолицыйВ чертах абрека промелькнул.Во исполнение заказаНемало выкрали невест.Роднились стороны Кавказа,Перенимая взгляд и жест.Теперь терпи и брань, и ласки,Наречье чуждое учиИ помню, как в заздравной пляскеСтучали франкские мечи.… Пришедший к позднему застолью,Ты здесь минувшее нашёлПрисыпанное сванской сольюИ прахом выселенных сёл.

Тифлисское

Д. Кондахсазовой

И там корзины с виноградомКинто[23] в руках носили на дом,Взвалив на плечи бурдюки…Сион и кирха были рядом.Затем, от них недалеки,Армянский храм и синагога,Мечеть суннитов… Выбирай!Различные жилища Бога,А здесь земной тифлисский рай.Жаль, Сталин невзлюбил шиитов,Он их узорную мечетьИз бирюзы и лазуритовС лица земли велел стереть.Потом сатрап, опившись чачей,Разрушил славный мост Ишачий.А ведь когда-то – не совру! —Там Лермонтов, с ревнивым княземБорясь, его швырял то наземь,То прямо в буйную Куру.Застал в прощальном запустеньеЯ этот город, но затоВ мой сон еще врывались тениВдогонку мчавшихся кинто.

Старо-грузинское

И две грузинские красавицы —Одна брала подругу под руку —Прогуливались, где понравится,И снились старику и отроку.При Николае и при БерииТянулись шествия державные,Но оттеняли гнёт империиПрогулки эти своенравные.И, отлетая в холод Севера,Смущая сон Великороссии,Звучали шелестенье веераИ пения многоголосие.

«Красавица мелькнувшая тревожит…»

Красавица мелькнувшая тревожитИ жизнь спустя… Такую красотуЗавоевать случается, быть может,Да только не удержишь на лету.Но пируэт запомнишь стрекозиный,Потом отлёт… Когда-нибудь пойму,Что красота, как говорят грузины,Принадлежать не может одному.

«Улицы эти – подъёмы и спуски…»

Улицы эти – подъёмы и спуски,В тучах луна,В этих дворах разговор не по-русски,Запах вина.Хоры, танцоры, горластые дети,В дымке холмы.Припоминанье о пламенном летеВ буднях зимы.Бедность и бред старика-живописца,Прелесть швеи,Праведник, с властью решивший погрызться,Ветра струи.Скука сатрапа, блаженство гуляки,Споры, пирыИ ожиданье подруги во мракеПосле игры.Гул декламации в недрах подвала,Эти годаЖизни в легенде… Как это пропало?Скрылось куда?

«Снится клёкот в тех теснинах…»

Снится клёкот в тех теснинах,Где когда-то в гору шёл,Где над мглой руин старинныхБодрый носится орёл.Башен рушащихся – выше,На поток бросая тень,Над скалой, где в тесной нишеЗамер розовый олень.Над молчанием суровымГромоздящихся высот,Над твоим имперским словом,Что теченьем унесёт.

«Уж не взойти на перевал…»

Уж не взойти на перевалИ не увидеть с крутизныМир, где когда-то побывал,Куда порой уносят сны.Внизу одно селенье есть,Чей камень вихрями продут.Там кровную лелеют местьИ кровника полвека ждут.Там он кому-то в грудь вонзилНеистовую сталь свою,И осыпается кизил,Роняя красную струю.

«Поездки в октябре к долинам…»

Поездки в октябре к долинам,Где толпы топчут виноградИ переполнен духом винным,И долог хоров звукоряд.Так, созревая в общем гаме,Растёт гармония, онаБосыми создана ногами,От Диониса рождена.И неизбывен воздух пьяныйВ том заколдованном краю,Где я бродил, торгуя праной.Теперь остаток отдаю.

«Покуда шла торговля праной…»

Покуда шла торговля праной,Легко усваивались тамОт яств и зрелищ привкус пряный,И воли не было мечтам.Ведь приняли тебя всецелоИ угощали так тепло,Но превращалось то и делоТвоё искусство в ремесло.И старый лагерник, встречаяТебя подобьем чифиря,Той незабвенной чашкой чая,Гневился, стало быть, не зря.Лишь он испытывал досадуИ всё же верил, зоркий страж,Что сочинишь ты «Илиаду»,Под вечер «Сумерки»[24] создашь.

Март-апрель

Вновь вино в грузинской грузной бочкеЗабурлило пенною волнойОттого, что новые росточкиПоказались на лозе родной.Старенькое деревце лимона,Что зимой томилось взаперти,Несколько помедлив церемонно,Всё-таки решилось зацвести.

Лоза

Лоза крепка и плодовита,И мускулиста, и сильна.Кистями спелыми покрыта,Рожала много раз она.Ещё возникнут эти гроздиИ за столом сойдутся гости,Так будет до скончанья дней…А под землёй в тяжелых, длинных,Давно закопанных кувшинахНеистовствует мысль о ней.

Арагва

Казалось, не забыть всего,Что видели в горах вы,Но вот уж спуск и торжество —Звенящий гул Арагвы.Она бежит меж берегов,Взрываясь от досады,И в тесном русле – жемчуговВорочает громады.Раскатом грома станет гуд,Прервётся рокот струнный,За белой пеной побегутРевнивые буруны.И эта встряска, этот плясПод бубны и диплипит[25],Весь долгий путь, томивший вас,Забвением засыпет.

Гомбори[26]

В странах кунжута и рисаВсё-таки не позабудьОсень в краю Диониса,Красный в Кахетию путь.К сёлам, что радостным винамДарят свои именаИ, проходя по долинам,Воздух поит допьяна.Путь оборвётся, и вскоре,Но посылаются вследКрасные листья ГомбориИз убегающих лет.

II. Переводы

Бесики (ХVIII в.)

Черные дрозды

Два дрозда в черной клетке, эти черные двое,Два дружка, однолетки, столь проворные двое,Оба голосом чистым, пересвистом кериба[27]Сразу сердце умеют ухватить за живое.День весны двухголовым, звонким встретивши зовом,Этим ирисам, розам и фиалкам лиловым,Носят радостно вести о цветенье все новомДвое в бархате черном, двое в блеске суровом.Неразлучные вьются два старательных братца,К одинокому сердцу всё не прочь привязаться,Озирают дорогу, непрестанно грозятсяИ, вселяя тревогу, вперебой веселятся.Приходите, решите, в чем их честь и заслуга!Двое равных, чей траур – знак беды иль недуга,Два нескучно поющих, два смеющихся друга,Два манящих, зовущих, льющих слезы ашуга.

Стройный стан

Стана стройностью, зыбкой знойностью сердце ранила!Чудо-локоны с плеч потоками побежали вы!Крутобровая – мгла суровая взгляда карего!Уст коралловых, алых, лаловых блеск и марево!Кликни милого, луноликая, хоть когда-либо!Глаз нарциссами, их ресницами губишь, мучая!Шея чудная, змея чуткого чернь гремучая,Робость родинки в поле розовом – боль горючая.С апельсинами двуедиными – нежность жгучая.Горю вторючи, длится горечи вкус миндалевый.Вскинет вó поле ветки тополя, двинув дланями.Чье объятие благодатнее, благоданнее?Глянь, пригожая, все прохожие – словно в пламени!Лишь оглянется – жизнь растянется – обмираньями…Душу вынула! Милость минула государева!Уст касание несказаннее роз цветения,Мнится, блазнится мне проказница – сновидение.Жар пылания… Что желаннее, где сравнение?Строгость вызову – сразу высохну, как растение.Лишь лукавица сердцу нравится, хоть ударь его.Вспоминание – угасание лика месяца.Что осталось мне в жизни жалостной – гибель грезится.Сердце выжжено, разве выживет кто так бесится?Над возлюбленным, зло загубленным, плачь, любезница!Жизнь превратная, невозвратное жизни зарево!

Александр Чавчавадзе

«О – любовь, не дашь ты воли ни единому созданью…»

О – любовь, не дашь ты воли ни единому созданью,И тебе людские вздохи отдаются шедрой данью.В рабстве – царь, мудрей – в безумстве, и душа летитк свиданью.Соловей взывает к розе, нет конца его страданью.О любовь, твоей державе все на свете покорится,Все твое исповеданье примут, чтоб в слезах молиться.О любовь, твой трон – повсюду, ты – всевластная царица,Все сердца тебе покорны, и, как все, моё томится.О, никто уйти не может и не хочет снять оковы!..Ты – мучения источник, ток блаженства родниковый.Все черты твои прекрасны и всегда свежи и новы,Вместе с тьмой и жгучей болью мы тебя принять готовы.

Илья Чавчавадзе

Молитва

Когда неверья демон, бес лукавый,Соблазнов чашу, полную отравы,Наполненную лести беленой,Душе протянет, слабой и больной, —Прости, Господь, нам прегрешенья наши,Не дай плениться хмелем едкой чаши,И, если можно, отведи ее,Не дай отведать демонов питье.Но, если сила высшая решилаТак душу испытать – швырнуть в горнило,Пред голосом Твоим умолкну я,Да будет воля, Господи, твоя!

Свеча

Передо мною свеча, что сначалаКомнату щедро мою освещала,Та же свеча, чье горячее пламяМрак разгоняло перед очами.Но, уменьшаясь, в смутной печалиМеркнет свеча, чуть мерцает в шандале.Пламя увяло. Но, словно светило,Вновь из шандала прянуло, взмыло.Борется, смерть одолеть захотело,Где же боец для подобного дела?Стал, ослабев, полумглой голубоюСвет, ударяясь во тьме головою.Комнату легкие тени одели,Луч до стены достает еле-еле.Вот и погасла, – и тело нежарко…Что же осталось? Обломок огарка.Так вот, померкнув под черною тучей,И человек исчезает могучий:Вместо венца, вместо цели творенья —Только пыльца на пределе горенья.

Голос сердца

Простерла надо мной дуброваЗатишье лиственного крова,И о любви из тьмы ветвейЗапел безумный соловей.Я долго, долго слушал в чащеТот голос, вещий и манящий,Что из груди моей исторгУдары сердца и восторг.Глазами я обвел поляну,Но нет певца, куда ни гляну;Так, значит, пел в груди моейБезумствующий соловей.

Элегия

Бледный свет полнолунья залил небеса,Землю родины всю изузоривая.Горы дальние… Белая их полосаИсчезала в просторе лазоревом.Не послышится зова в ночной тишине!..Не откроются детям родители.Лишь усталый грузин вдруг простонет во сне.Видно, днём его горько обидели.Одиноко стою… Только тень крутизныСнова нежит страны сновидения.Боже! Сны не кончаются, тянутся сны,И дождёмся ли мы пробуждения?!

На берегу Мтквари[28]

Л. Магалашвили

Вновь мчится Мтквари гул грохочущий,Шумом родимым я снова мучим.Вновь мое сердце в той же горечиК волнам взывает, мутным, певучим.Вновь привычными схвачен думами,Разбередившими горе злое,Нáд валами плачу угрюмыми,Словно похитившими былое.Время блаженное! Пылью высушен,Стерся твой след, сметен легче пыли.Выслушай, Мтквари, мой стон, выслушай,Боль передай тем векам, что были!

Акакий Церетели

Поэт

Не для того, чтобы, как птица,Петь вчуже отчие краяИ в звуках сладостных излиться,На землю небом послан я.И на земле воспитан строгоЯ, вестник неба, сын высот,Затем, чтоб вопрошал я БогаИ за собою вел народ.В груди бушует пламень божий,Святого жертвенника пыл,Чтоб я, народ родной тревожа,Беду и радость с ним делил;Чтобы моею стала ранойНарода рана; чтоб душаЖила тревогой непрестанной,Его тревогами дыша…Тогда лишь искра с небосводаВсю душу опалит мою,И слезы скорбные народаЯ осушу и – запою!Акакий ЦеретелиОдной женщинеВ волосах ее сияла розаС мотыльком на лепестках…Мотылек, над розой рея,Пил дыханье светлолицей.В мире нет ее милее,Средь цветов она – царица!Созерцателей веселымОпьяняла ароматом,Но язвительным уколомОтвечала нагловатым…И ревнивые – печалиПредавалися унылой,Распаленные вздыхали:«О, счастливчик легкокрылый!»А меж тем, кружась вслепую,Словно мотылек в метели,Проклиная судьбину злуюБезутешный Церетели.

Григол Робакидзе

Ртвели

Скользким драконом, исторгнутым топями,Встала давильня. Дурманно и весело.Мутно-хмельные давильщиков профили,Щиколки красные, буйное месиво.Стиснуты прутьями, сжаты соломою,Кисти – в корзинах, черные с желтыми.Черепом тыквы[29] с носом изломаннымЧерпают дети сок свежевзболтанный.Блещет янтарь под зарею рубиновой,Лозы взвиваются черными змеями,В темных глубинах мерещится киноварь.Пологов лиственных зыбкое веянье…Звук бездыханный, ветром волнуемый:«Ты! Ты – моя! Не упрямься…» ПокатитсяШепота шелест меж поцелуями:«Да, я – твоя! Да, я – твой!» И – невнятица.Юношей песня «Одела дилано!»[30]Прыгают краски, везде разбрелись они…Тихо! Откуда приблизилось дивное:«Эгей, Диониси, эгей, Диониси!»?

Амазонка Лонда

Сонет – вышедший из берегов

Гомон. Сумятица. Пляски… Заздравные звонкиТосты. Меж тем в круговом азарпеша[31] пути.С сыном Филиппа так жаждут войны амазонки,Но светлоликая Лонда… Ей места себе не найти!Кажется зверем угрюмым, напрягшимся в гонке…Дерзко промолвила: «Наша царица, прости!Александра хочу! Хоть нá день он – мой… О ребенкеЯ умоляю… Хочу от него понести!»Вот уж три дня амазонка лежит с Македонцем,Тешится с ним среди лоз виноградных под солнцем.Он говорит ей: «Престолы я взял мировые!Судьбу обуздал, но бессмертие – из твоегоНеутолимого тела первым – пью и – впервыеС тех пор, как пояс я снял золотой с него!»

На Верийском мосту[32]

Вот поет косматый ветер на мосту Верийском ночью…И метели мчатся тени, снегопада свищут клочья.На мосту Верийском воя, ветер сказкой веет втайне…Вот! Зловещее, глухое ведьм все громче бормотанье.Ветер на мосту Верийском, как помешанный, бушует…Ведьма голосит и скачет, беглый бес на беса дует.С диким криком ветер прянул прямо с моста в кипень                                                              Мтквари…И ворвался с моста в сердце крови призрак в дымной хмари.Ждет свиданья пьяный ветер на мосту Верийском ночью,Это – буйство пьяной степи, снега свищущие клочья.

Валериан Гаприндашвили

Ночные листья

Ночь странная бежит, как черный пес,Цветения вынюхивая запах,Ей – до зари среди незримых розПерелетать на вытянутых лапах.Дрожаньем туч затóчена луна.Безмолвна, недвижима, бездыханна,Лежит на блюде дымчатом онаОтсеченной главою Иоанна.Распятье одиночества влачу,Молюсь лишь ночи. И, подвластен чарам,И проклят всеми, я вослед лучу —В глубь черноты – лечу Элеазаром!

Мамиа Гуриэли[33]

Умолкшие стихи – я в желчном их дурмане;Кутила Мамиа – дивлюсь его мечтам.Вот – собственный его и вечный макадам,Судьбинный и глухой, смертельный Балахвани[34].Здесь оргия была, и все размылись грани,И в серой хижине в рассветный тусклый мигНеспящий человек печален, бледнолик,И тающая плоть милей алмазной дани.Чахотка в дом вошла, и принимает грезаПоэта в свой пожар из рук туберкулеза,И кашель громовой – как отблески костра.На помощь не спешит в пустыне голубица,Придет закрыть глаза Верленова блудница,Его зловещих язв ужасная сестра.

Али Арсенишвили

Юность, неужто прошла ты, промчавшись бурливо,И молодыми не будем?.. Далёко, далечеЭта Москва и студенчество, книги и пиво,Лирика – снег, осыпáвший двух ангелов плечи.Милый Али! Я уверен – все в памяти живо!Зимние улицы, стужа, случайные встречи.Власть одиночества, жизни неведомой диво…Но вдохновенье венчало и споры и речи.Разве забуду твою комнатенку на Пресне,Сладость бессонницы, жар чаепития с хлебом!В море стихов мы качались, носили нас песни!Сажей подернутый, был этот мир или не был?Нет, помни все… Поцелуи в снегах, осиянныйБронзовый Пушкин, Неждановой голос желанный.

Тициан Табидзе

Мессия для тебя – измученный Пьеро.Подобен стих-джейран шута лихой проказе.Сонетом увлечен, ты предал мухамбази,И, как пиявка, льнет к поэзии перо.Купели грезящей лазурь и серебро —Созвучий слезы льешь, ваяешь ты в экстазеРукою женственной лозы лиловоглазье.А на душе – огня ордынское тавро.В зерцале огненном твоя встает Халдея.Взирает на тебя из дыма твой двойник.И караван теней приблизился, твердея.И поколений сонм у жарких скал возник.Прародину окинь всей синью глаз, мечтая,Чтоб сказка не ушла, сияньем залитая!

Праздник Офелии

Верико Анджапаридзе

Лишь один хочу я праздник праздновать отныне —День Офелии – манящий призрак неотступен.Станет осенью белесым этот воздух синий,Дивным ликом озарится небосвода бубен!Дочь дождя, она печальна, горестно-невинна.С ливнем в мир слетает ангел, Гамлета подруга,И ее с восторгом примет сизая стремнина,И слезами оросится лик замшелый луга.Празднуйте со мной, поэты, этот день рыданий,Пред невестой бедной принца преклонив колено!Потекут людские толпы к новой Иордани:Эту женщину поднимем из пучины пенной!