Красные листья Гомбори. Книга о Грузии

Михаил Синельников

Красные листья Гомбори. Книга о Грузии

Рисованная открытка от Гаянэ Хачатрян

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

© М. И. Синельников, 2024

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2024

I. Стихи о Грузии

Из давних книг

Шарден в Тифлисе

Закрой глаза! Полнеба – за порогом,Вся в радугах подзорная труба.Ты слышишь, осушают рог за рогом,Торгуют богом и пекут хлеба.Татары, турки, персы и армяне.Дары волхвов. За облаком седым —Копытный цокот, музыки зиянье,Коленчатый, волнообразный дым.И мысль пойдет за каждым иноверцем,Скользнет, свиваясь в дымное кольцо.Там за углом… Балконы с красным перцем,Пугливое, прекрасное лицо.Но что твоя смешная серенада!Все это – ложь и серная вода.Я проведу тебя кругами ада,Подземные открою города.Глубокий погреб той грузинской речи,Где никнет хмель и глохнет лития,Уходят уплывающие свечиЗа цветовые пятна бытия.И в этом закипающем прибоеЕще сольются в пенный океанПерсидское лилово-голубоеИ серебро гиперборейских стран.Но есть у нас кузнечный цех и рынок.И под гербами Солнца и Луны —Семи стихий условный поединокИ меры веса, скорости, длины.Но есть еще истертая циновка,Упорный молот, огненная печь,Высокая бесовская сноровкаЛаваш и меч из пламени извлечь.Так вот они, искусства атрибуты,Под сводом вулканических небес…Теперь гляди, смотри, не перепутай,Удара тяжесть и удельный вес!

Октябрь 1971

Тбилиси. Балет

Вере Цигнадзе[1]

Запах сладкой мяты и забвенья,Розовое масло желтых роз,Трепетно-задумчивые звеньяЗолотых сцепившихся стрекоз.Может быть, растаяла от мукиИ давно в полете умерлаТетива, застывшая на луке,В воздухе висящая стрела.Неподвижность каждого движенья,Скорость света, ровный ход планет.Будущего головокруженье…Прошлого и не было, и нет.Как твое недолговечно счастье,Хрупкое Адамово ребро!И до устья кисти и запястьяВ три ручья струится серебро.Ветер славы мчится негодуя,Шевеля подвески потолка.И не может помнить поцелуяБалерины потная рука.

1972

Сумерки

С душой вечерней и прохладной кровьюБреду в московских сумерках домой.Но продвигаюсь мысленно к верховьюРеки хевсурской пенно-дымовой.Над головой что ни утес – то кубокС дымящим суслом дыбящихся гроз.Могучий дух! И крепости обрубокК туманности эпической прирос.Но в час, когда переселялся эпосВ лирические наши города,Торжествовала твердых рек свирепость,Жестокость камня и коварство льда.Закрыл глаза – стал горячей и звончеСырой напев гремучего ключа.И мчится речка хищной стаей гончей,Обламывая ребра и рыча.Кусается, прыжками сносит бревнаПарящего над пропастью моста.Ни в чем, ни в чем природа не виновна.Земля прекрасна. И река чиста!

1974

Пиры

Грузинских пиршеств пенье хоровоеГремит до помрачения ума.Ревет шашлык, спешащий с водопоя,А на холмах блуждает хашлама.Томится скот, утаптывая травы,И на губах баранов и коровЦветут и вянут пряные приправыБеспечных песен, будущих пиров.

1975

Фреска

Памяти Г. Д. Джапаридзе

Эта женщина с фрески сошла.Огляделась и вышла из фрески.Пели медные колоколаИ серебряные подвески.И, наверное, храм на гореБыл построен единственно радиЭтих крыльев в седом серебреИ суровой серебряной пряди.Столько света на гордом челе,Столько жизни и сдержанной страсти!Но серебряные запястьяКисти рук относили к земле.Разве ноша была тяжела?И в серебряном молнийном блескеТа, что с фрески грузинской сошла,Возвратилась в безмолвие фрески.Светлый лик я увижу во снеНа поблекшей гелатской стене.

1975

Джвари

Все взяли строители Джвари,Весь округ земли под ногой,Все небо в чудесном пожареОдели тяжелой дугой.Коснулись коленями пыли,За все получили сполна…И встали с колен, и забылиСвятые свои имена.Потом укрепили скрижали,Где ангелы вьются, трубя.И в самом холодном подвалеПоставили склеп для себя.

1975

Имя

В ревущей буре Куры, ликуя,—Водоворотов рукоплесканье…Под гул чонгури им вслед бегу яИ над лугами, и над песками.О, в этом сильном круговороте,Властолюбивом, крутом разбеге —Раздолье свежей покорной плоти,Блаженной смерти, звериной неги.О жизнь слепая, ты – отраженьеВершин и храмов, долин и хижин,То мир – в тревоге, в передвиженье,То вновь зеркален и неподвижен.Войди в теченье, смежая веки,В миг омовенья забудь мгновенье.Роняя руки в родные реки,Как дуновенье, прими забвенье.Давно, Халдея, твои коленаВ земле Колхиды свой плен забыли.И только пена, речная пенаЛетит сквозь время, как туча пыли.В огне и дыме родятся реки,Ведут пророков пути прямые!И только имя гремит вовеки:Иеремия!Иеремия!

1975

Оклад грузинской иконы

XVII век

Ираклию Абашидзе

Здесь виноцветная горит камея Рима,Изиды желтый лик, Ирана бирюза.И в образ врезалась так невообразимоСквозного образка блажная стрекоза.Китайский караван, к Дамаску шедший мимо,Здесь обронил нефрит. Сквозь образ в образаОн, застывая, вплыл буддийским сгустком дыма,Как будто в пыль дорог упавшая слеза.Так ясно-золотист был Бека Опизари[2],Но только годы бед быть рядом обязалиЗвезду и тусклый крест. Не зря прошла гроза.Все золото земли, крута и плодовита,Здесь оплела лоза и Вакха, и Давида,Орнаментом взяла грузинская лоза.

1978

Старый город

Р. Кондахсазову

Плавно-покатый, румяно-гранатовый,Вогнутый город с горой на груди,Далью оглядывай, небом окатывай,По затонувшим мостам проведи!Книгой зачитанной и недоконченной,Выцветшим сонником, темным, как сон,Сводчатый, дымчатый, многобалкончатый,Сам ты похищен и в ночь унесен.В ночь, что спросонья, ворочаясь лавою,Мечется, серной водой клокоча,В ночь, где хлопочет певуньей лукавоюИ гомонит, горячась, каманча.Сине-прохладный и знойно-сиреневый,Переплетенный закатом Тифлис,Перепиши ты свой свиток шагреневыйТам, где заставкою месяц повис!Гулкая улица, дряхлая странница,Сузившись, сжавшись, трясет головой,И по пятам ковыляет, и тянется,Словно застывший напев хоровой.

1978

Свойство города

Даже русских смягчает Тбилиси

1978

Озеро Палиостоми

Пустынны берега Палиостоми,Здесь рыбами покрытая земляДрожит и в смертной движется истоме,Хвостами исступленно шевеля.Так сердце, частым схваченное бреднем,Сжимая, нежат руки рыбака.Кто был у женщин первым и последним,Тот жил и жил, и умирал слегка.

1978

Рембрандт. «Даная»

В городе, где за тарелку супаПиршество на вывеске писали,Золото, отвешенное скупо,В сумраке повисло, как в подвале.На границе затеми и теми,На слиянье сна и сонной яви,Зыблется расплавленное время,Забродило желтое манави[3].Ждут суда заложники в Иране,Молится генсек в Афганистане,Созревает заговор в Багдаде.Золото клокочет в исступленье,Вязью очертя твои колени,Воздухом лучистым губы гладя.Золото устанет пить Даная,Родина окликнет ледяная,Жаркий день припомнится едва ли.Но зрачок влюбленно-удивленный,Золотом волнистым заслоненный,Волос золотой на покрывале…

1982

Цебельда

Под крепостью ЮстинианаБлестит Кодори в глубине,Воспрянув круто и багряноРастет скала, и речь бурьянаКузнечик переводит мне.Трав однолетних ропот робок,Уснула ящериц семья,И, словно первый слой раскопок, —День беспредельный, жизнь моя.Мелькнувшей жизни, жизни жалкойБлаженный морок, связный бред,Купель, затопленная свалкой,И мак над потолочной балкой,И матери на свете нет.Я вижу детство у границы,Провинции пустынный сон,Мозаик черные крупицы,Траву забвенья, прах времен.Всю явь любовью ставшей болиЯ с чистой горечью люблю,Цветка не трону в этом полеИ муравья не раздавлю.И только мысль готова взвитьсяВ такую бездну, где свелаИмперий медленная птицаМолниеносные крыла.

1983

«В том городе светоотдачи…»

Памяти Э. А. Фейгина

В том городе светоотдачи,Где долго день сиял и гас,Я полюбил еще горячий,Густой предсумеречный час.В час предвечерний, говорливыйКазалось, будут вечно течьИ жизни уличной приливы,И ветра медленная речь.Роился здесь счастливый случай,И, сколько лет ни проживи,Все той же прозы сон тягучийЖег ожиданием любви.Еще в предсумеречном светеЯ вижу ветхость милых лиц.Тянулись долго годы эти,И свету не было границ.Все звезды вспыхивали разом,Ночной Тифлис в наплывах мглыКазался выплеснутым тазомПечного жара и золы.

1982

Порфирий

Горы в тюле лиловом дыма,Беспризорного ветра свист.И Порфирий, проконсул Рима,Спит в гостинице «Интурист».Все с похмелья ему немило,Словно кесарь возник во сне.Вот и солнце взошло унылоВ застекленной голубизне.А вчера на подмостках театраВетеранам вручал венки.Улыбалась ему Клеопатра,Аплодировали царьки.Были храмы, торги, ремесла,Государственный интерес…За эфесской гетерой посланПрокуратора «мерседес».Патриархи сидят в папахахИ доносчики чинно ждут.Предстоящего пира запахПробивается там и тут.Нынче дань принесут аулы…Прямо в душу из красной мглыХмуро кесарь глядит сутулый,Чью-то печень клюют орлы.

1987. Тбилиси

Хоруми[4]

Напряженно-натужные хорыИ топочущий бешеный круг,И тушинские, пшавские горы,Из тумана шагнувшие вдруг.Их вершины глядят все угрюмей,И в ущельях рождается звук,Стих Важа[5], словно грохот хоруми,Тяжесть за руки взявшихся рук.

1987

Мечта

Победно и резко гремит «Марсельеза»,Скрежещущих кровель клокочет железо,И голуби тучей взмывают, звеня.И речь президента, и холод портала,И вялые залпы ложатся усталоВ горелое золото рыжего дня.И видятся смутно мансарды Тбилиси,Где жадно стремится к полуденной выси,Берется за кисти и лепит словаМечта о Париже, разлитая в зное,И жизнь прорезает движенье сквозное,В горячих дворах шевеля дерева.

1989

Воспоминания о Параджанове

Лишь в хаосе прекрасен Параджанов,На выставках он – средний коллажист…Бывало, на приезжих жадно глянув,Он становился ласков и речист.С печалью многогрешно-величавойДурил, мертвел, морочил, бредил славой,Метался, простаков сводя с ума.О каторге вещая благосклонно,Вдруг оживал, как черная икона…Но жуткий след оставила тюрьма.Какая-то запекшаяся рана…Он был во многолюдстве одинок.И полотном разорванным экранаСвисающий казался потолок.Какая цельность и какая груда!Обломки, драгоценности, цветы,Ковры, гранаты, бронзовое блюдо,Взгляд виноватый щедрой нищеты.Одно меня бодрило поученье,Когда в душе и в доме – сущий ад:«Всегда имей миндальное печенье,И ты – богат!»

1994

Хванчкара

Я думал о свойствах вина хванчкара,Какая в нем светится радость,Как нравится девочкам эта игра,Святая атласная сладость!Позднее полюбишь, как юность свою,Пронзительность кинзмараули,Как будто бы в ту же густую струюНемного печали плеснули.Потом в горьковатом и рыжем винеОценишь надежного друга…Но только зачем эти праздники мне,Когда начинается вьюга?Когда зацветает родная лоза,Вино прошлогоднего сбораВ кувшинах бушует, идет как гроза,Как пенье грузинского хора.И голос его, обжигая до слез,Мерцает в полях ледовитых,Где сорокаградусный русский мороз —Как национальный напиток.

1995

«Растрачены годы в потемках твоих…»

Растрачены годы в потемках твоих,Пропали в подвалах, в духане.В груди, колыхаясь, колотится стих,Подъемов твоих задыханье.Я видел: за пыльными стеклами шьют,Тачают, и чинят, и месят,И шел мне навстречу ремесленный людИ плыл заблудившийся месяц.Лазурь с пожелтелой, заблудшей лунойИ лиственный шум у порога.Родное окно горожанки одной,Излука небесного рога.Где вечные гаммы, терзавшие слух,И вскрики детей голосистых,И светлые лики юневших старух,Пленявших царя гимназисток?Всегда под хмельком и немного всерьезТы мне говорил о высоком.Твоих живописцев тяжелый психозВзирает всевидящим оком.Могу, улыбаясь, заплакать навзрыд,Кольцо отпуская дверное.В твоих переулках, порхая, паритСестра моя – жизнь, паранойя.

1996

Два века

Чтобы персидскую не забывали силу,Чтоб с русскими не спелись, —                                               на ногеВсем изнасилованным подрезали жилу.Так пожелалось евнуху Аге.Потом на Авлабаре[6] и в ХарпухиДесятилетия и до преклонных летВсе ковыляли смуглые старухи…Той памяти сегодня нет.Еще одна исчезла из империй.Как долгожительницы те,Речь русская бредет по Дидубе и Вери,Очаровательная в хромоте.

1990–1996

Отчет

А. Ц.

За двадцать лет, что ты лежишь в могиле,Большие перемены, старый друг!Не выжил мир, в котором все мы жили,Рассыпался и разбежался круг.Твой город пал в дыму кровопролитья,Твоя семья живет в другой стране…Ну а мои поступки и событьяНе описать, не перечислить мне.Возможно там, где траурные маршиВ ликующий мажор перетекли,Все знаешь сам… Теперь тебя я старше,Все тягостней видения земли.Лишь иногда тебе бываю другомВ постылой этой жизненной борьбе:Светящееся облако над лугомПорой напоминает о тебе.

1996

«Утро, полное нежной лазури…»

Утро, полное нежной лазури,И горит, и сияет Кавказ.Все запело под рокот чонгуриИ готовится кинуться в пляс.Может быть, в этом праздничном светеСнова юной окажешься ты,Не окончатся пиршества эти,И твои повторятся черты.То ли в чашах вино золотится,То ли шумный пошел листопад,И красавиц нетленные лицаИз темницы столетий летят.

1998

Фотограф

Д.Д.

Из черноты он брал глаза и губы,И часть руки, придерживавшей маску…Так вылеплено множество личин.И вот, пожалуй, чересчур правдивыМинистр самодовольный и продажный,Поэт-осведомитель и актриса,Как щука, проглотившая червя.Не раз пытались выкупить портретИ негатив такие персонажи.Покуда фото сохли на веревках,Варил фотограф дивные ликерыИз пряных трав и высохших сластей.И, наливая, все припоминалГимназию, где на последней партеСидел с ним рядом Берия Лаврентий.На сломанной тахте лежал старик,Кремлевского фотографа не вышло.Вернувшись с фронта мировой войныИ с Пуришкевичем сдружившись в Ялте,До Грузии добрался, но в БатумиВыл пароход. Семейство собиралось.Ночь проведя бессонную в каюте,Он выбросил на пристань чемодан.Да, Пекелис был брат Грегори Пека.Красив и в девяносто. Моложав.И женщины любили Агасфера.Как он был стар! Таким же старикомЕго и в детстве помнили старухи,А он их годы запечатлевал.Ликеров терпких выветрился дух.Сгорело все. Лишь на меня ночамиТбилисские глядят леонардески.

1998

Памяти фотографа

Д. Д.

Прекрасны точность, убедительность,Но благородней, богоданнееТаинственная приблизительность,Чем очевидность попадания.Лет шесть меня фотографировалИскусник нищий и великий,Моими лицами жонглировал,Во мгле выискивая лики.И ревность угадал тогда ещеИ выжидающую ярость,Души, при жизни умирающей,Необеспеченную старость.И эту душу он выматывал,Выхватывал из черной Леты…А в остальном права Ахматова:Умрешь – изменятся портреты.

2002

Праведник

А.Ц.

На четверть века, в общем ненамного,Я пережил того, кто жизнь моюУвидел всю из горнего чертогаИ отбывает новый срок в раю.Клиническую смерть уже изведавИ чуть помедлив, чтобы молвить мнеО том, что тщетна тяжба двух заветов,Он обращался к звездной тишине.Земные озабоченные лицаОн изучал, впадая в забытье.Не ведала грузинская столица,Что в путь собрался праведник ее.Немногословный, пил он ахашени…Иль в учрежденьи, где столкнемся мы,Подписку взяли о неразглашеньи,Как в юности в преддверии тюрьмы?

2000

«Там сейчас краснеют горы…»

Памяти Мориса Поцхишвили

Там сейчас краснеют горыИ до места торжестваПровожает за ГомборыУбежавшая листва.И туманная усладаВ откровении данаМолодого винограда,Несмышленого вина.И дорожные ухабыИ ложбины бодрых рекУтекли бы в чан, когда быВ душу не ушли навек.

2002

«Там грудь выкатывал старик одутловатый…»

Там грудь выкатывал старик одутловатый,Звук ухватив,И вторил статный круг молодцеватых статуйИ вел мотив.Гнал на закланье звук. Так по холму к терзаньюВедут овцу.Летали ласточки над грустной Алазанью,Крича певцу,Как с молодой женой прощался новобранец,Шел на войну…Был загустевший звук, упоевавший пьяниц,Сродни вину.Кувшины изнутри взрывала та же ярость,Напор вина,И юность, как река, впадающая в старость,Была пьяна.

2002

«Приехать бы опять в Тбилиси…»

Приехать бы опять в ТбилисиЛет в двадцать или в двадцать пять,Не суетясь и не завися,Немного раньше все понять!Не останавливая время,Но только медленней летя,Общаться бережнее с теми,Что сниться будут жизнь спустя!Но эти годы пролетели,Но эти выцвели цветы,Оставив привкус ркацителиИ прелесть яркой пустоты.

2002

«В этом городе помню балкон голубой, голубой…»

В этом городе помню балкон голубой, голубой,Как высокое небо над полем заглохшего боя.В доме Лермонтов жил. Слышал утренний гам, разнобой,Из волшебного сна выходил на балкон, в голубое.В этом городе знаю любой закоулок и дом,Я застал только вечер, но было тепло и лилово.Все читали стихи, все писали стихи, а потомНачалось избавленье от ига российского слова.Ортачала, Ваке, Авлабар, Александровский сад,Карусельный подъем[7] и одышка голодной свободы…Там теперь листопад, и повсюду с платанов летятЛистьев желтые груды, подстрочники и переводы.

2004

Когда-то в Грузии

Мне рассветная горлица пела,И, пока заливались звонки,Замечал я, как молодо тело,Как горячие ноги легки.Пробуждаясь под крики: “Мацони!”,Понимал я, что все впереди,И, покуда кряхтели засони,Свежий ветер толкался в груди.Новый день скрежетал тормозами,Начинался в авто головном,С виноградными длился возами…И закатная зыбь АлазаниНеизбывным казалась вином.

2005

Тифлис

Лиане Татишвили

Почти два века русской власти —Совсем не худшая пора,Грузинок узкие запястья,«Кинзмараули», «Хванчкара»Кинжалы славные Геворга,Сараджишвилевский коньяк,Упорный гул труда и торга,Туман хинкальных, бред зевак.Но помнятся дурные вехи.Ведь кто-то с ужасом смотрел,Как на ночь запертых в МетехиВозили утром на расстрел.Кровавый пир коварных берий,Чуть приглушенная молва,А дальше – участь всех империй,На шпалах первая трава.В дыму гудят духанов своды,Но, как с подносами кинто,В глухой подвал умчались годы,И все не так, и все не то.Идет Кура, сметая снасти,И только лермонтовский стих,Оставшийся от прежней власти,В просторном плеске не утих.

2005

«Строчками Галактиона…»[8]

Строчками ГалактионаТам объяснялись в любви,А в глубине небосклона —Звезды, огни, соловьи.Где же все это, о боже,Свет кахетинских костров,Холод восторженной дрожиОт возникающих строф?Эти стихи, разговоры,И размышления вслух,И восхищенные взорыДевочек или старух.И равнодушные к розам,Ими дарившие дам,Эти поэты с циррозом,С грустной привычкой к пирам.

2006

Памяти Пастернака, Тихонова, Заболоцкого…

Без вас белеют горы Гурии,Без вас бушуют на просторе,Безумствуют багряной буреюЛеса осенние Гомбори.Все это было неминуемо.Где нескончаемые тостыС бесчисленными поцелуями?Воздвиглись тусклые блокпосты.Во власти сумрака белесогоТбилиси мой… Кому признаться,Что сердце молнией прорезалаНочная улица Дзнеладзе!Что веют взлетами бывалымиТвои высоты знойно-синие,Где строятся над переваламиОборонительные линии.

2006

Бессюжетная новелла

Я ночевал в Тбилиси у флейтиста.Случайное знакомство в первый день.Я помню: было в комнате нечисто,Прибраться же и незачем и лень.Был грустен мой нечаянный товарищ,Перебиравший прошлое в уме.Уже немолод, нищ и многознающ,Он русский изучил на Колыме.А жизнь моя катилась пестрым комом,Я был незрел, наивен и нелеп.Но хорошо быть юным в незнакомомВеликом, странном городе судеб!Мы завтракали сохлым хачапуриИ об искусстве спорили, потомПростились в свежем утреннем сумбуре.Я позабыл его лицо и дом.Напутствуемый жалобой дудуки,Я, выйдя в переулок, полюбилВсе эти краски, запахи и звуки,Все, что теперь пошло в размол, в распыл.

2008

Грузии

В твой чёрный день грустна Святая Нина,И, как свеча в монастыре Ботбе,Горит душа, сливаясь воединоС твоей судьбой, и плачет о тебе.Кровавый мир страстей и прегрешенийВсех запятнал, всё сумраком занёс.Вот и тебя не уберёг твой гений,Твой крест, повитый золотом волос.И вновь мелькнёт дорога, убегаяВ грядущее, окутанное мглой…Люблю тебя, а ты уже другая,Не разлюбить и не вернуть былой.Но твой Сион, Гелати, Шио-Мгвиме,Самтавро, Джвари и вершины горОстанутся границами твоими,Где не иссякнут натиск и отпор.Всегда, всегда с тобой граничит небо,За пеленой твоих веков и днейОкружена Гергетская СамебаВсей синевой и совестью твоей.

14 августа 2008

«Вдоль красных и светло-лиловых…»

Вдоль красных и светло-лиловыхЦветов исчерпанного лета,Средь этих поколений новых,Учившихся чему-то где-то;Туда, где шьют, хинкали лепятИ, вопреки войне и дури, —На этот гам и тёмный лепет,На звук дудуки и пандури;Туда, где во дворах зелёныхЗамылились, забылись числа,С бельём и перцем на балконахУжалось время и зависло.По этим спускам и подъёмам,По улице родной и длинной, —Брести иным, полузнакомым,Сквозь пустоту и запах винный.

2009

Из книги «Пустыня»

(2014)

Тбилиси

Балконов щедрая увитость,Мацонщика тягучий зов,Тысячелетняя обжитостьТвоих деревьев и домов.Благословляю с чистым сердцемЦветы, веревки, простыниИ эти связки с красным перцем,Твои дворы, твои огни.Как очарованный мтиулецИли хевсур, сошедший с гор,Глотал я жадно гомон улиц,Окна с окном ворчливый спор.Жизнь продолжалась как привычкаИ продлевалась потому,Что не кончалась перекличкаИ что-то шили на дому.

«Он в сумерках фиолетов…»

Он в сумерках фиолетовИ розоват на заре…Но только не стало поэтовИ музыки в каждом дворе.Нет живописцев отменных,Видевших жгучие сны…Вялое солнце на стенахИ голоса тишины.Шорох столетий отцветших…Ни франтоватых зевак,Ни городских сумасшедших,Знавших, что будет вот так.

Тифлис

М.Нинидзе

В мире безмолвном и гулкомДнём и при полной лунеДревним пройди переулком,Словно в магическом сне!Там, где блеснёт в новолунье,Чтобы присниться не раз,Взгляд бесноватой колдуньи,Злобное золото глаз.Или красавицы юнойНежность тебя ослепит…Словно бы звук многострунныйВ городе этом стоит.В хоры, застолья, молебны,В страсти и в сон забытьяВходит хмельной и целебныйДух твоего бытия.

Батуми

Проходят волны в ровном шуме,Вдруг пробуждается душа…Гречанка старая в БатумиТак благородно хороша.Из лоджии, плющом увитой,В своё минувшее глядит…Отец, в урочище убитый,У церкви греческой зарыт.Сказать решившийся, что слабоПрикрытье западных рокад,Стратег бессонного Генштаба,Грузовиком задавлен брат.Ей снятся предки-мореходы,Но внятен плеск понтийских вод,И внук её чернобородыйОднажды в море уплывёт.Что в этих судьбах мне! Не знаю…Но вижу кружево перилИ листьев реющую стаю.Нас только возраст разделил.Как в Грецию уходят грекиИз говорливой пустоты,Уходит прошлое навеки,Горят и плавятся черты.Вот, словно в беглом коридоре,Столкнулись жизни и прошли,И лишь немолкнущее мореБурлит, как молодость, вдали.

Из книги «Перевал»

(2015)

Грузинское

Я думал о грузинке острогрудой,Но прежде чем её туманный лик,Над мглою лет, над их остывшей грудойГелатский купол в памяти возник.И предвещает страстное объятье,Свиданье там, где нет забот и лет,Твоих соборов каменное платье,Собой духовный облекая свет.Благая весть греметь не перестанет,Приосеняя зодчего мечты,И вечно сердце эта стройность ранитИ алчет небо этой остроты.

Ангел

Над городом странным,Где был молодым,С лиловым туманомСливается дым.Уже осветилисьДома и дворы,И тени явилисьНа берег Куры.Блеснула обительНа тёмной горе,И ангел-хранительУже во дворе.На лестнице шаткойМеж ранних огнейУлыбкою краткойРастаявших дней

В Мингрелии

Шествует походкой чиннойДикий кот, смурной на вид,И на выводок утиныйТолько искоса глядит.Отвернулся, хорошея,Стебли вяло шевеля…А уже ему на шеюНадевается петля.Он пленен рукою ловкой,Кинул взгляд… И в тот же мигЧерез речку шест с веревкойПротянулся и настиг.Так в Мингрелии и ловятКамышового кота…А кругом кувшины ломитЗолотая теплота.И в густой и синей высиС переливом камышаГолосистого Эгриси[9]Изливается душа.Эти хоры в небо канут,И столетья напролётТот, кто жизнью был обманутВ этих звуках отдохнёт.

Архоти

Пьющие в мертвой дремотеНочи густой темнотуДревние сакли Архоти,Вещие травы в цвету.Отпировали хевсурыИ погасили огни…Грубых утесов фигурыБражникам грузным сродни.Горные духи с похмельяБродят, не ведая снаИ половину ущельяЗаполонила Луна.Здравствуй, нагая Диана!Выхвачен властно из туч,Словно стрела из колчана,Тонкий, стремительный луч.Золотом бледным и томнымТускло горят светляки,Плеском прохладно-бездомнымВеет от горной реки.Этот языческий гомонГоды не может истечь,Всё подступает кругом он,Переливается в речь.