Введение в общую культурно-историческую психологию

Через двести лет Василий Розанов даст такое определение разума и науки: «Так как деятельность разума неизменно направляется к пониманию и в нем же одном состоит как процесс; и далее – так как это понимание, не будучи промежуточно, но конечно в его (разума) деятельности, естественно стремится стать неподвижным, то правильным и полным определением науки будет следующее: она есть неизменное понимание неизменно существующего, в стремлении и в способности образовать которое раскрывается природа человеческого разума» (Розанов, 1886, с.1–2).

Неважно, насколько Розанов ближе к истинному определению того, что есть разум. Уже присутствующая в его определении невнятность, не позволяющая создать однозначный образ «разума», который он определяет, говорит о том, что это определение еще далеко не последнее. Важно другое – в этом определении ощущается влияние заговорившей о процессах психологии конца прошлого века. Если основной вопрос Декарта, как его видит великолепный знаток картезианства Куно Фишер, это: «Как из мышления выходит з н а н и е?» (Фишер, 1906, с.287), то определение Розанова, это уже некая попытка ответить на этот вопрос.

Но тогда встает другой вопрос: а что ощущается источником определения Декарта? Из какой среды оно вышло, с его попыткой определять разум через способность рассуждать? Когда я вчитываюсь в него, мне видится Платон с его исследующим рассуждения Сократом.

Можно ли говорить о Декарте как о последователе платонизма? Только не исходя из фактов его биографии! Если почитать его собственные высказывания о Платоне, то никакой связи между двумя философскими системами нет даже и близко. Декарт сделал все, чтобы никогда не могли сказать, что у него были предшественники. Однажды в Голландии, когда заехавший к нему гость попросил разрешения посмотреть его библиотеку, Декарт показал ему анатомируемого им теленка со словами: «Вот моя библиотека!» И хвастался этим впоследствии.

Чтобы это стало очевидно, приведу выдержку из его «Правил». Она показывает путь рассуждений, приведший Декарта к отказу от опоры на предшественников. Это Правило № III, которое к тому же поможет нам понять его метод.

«Касательно обсуждаемых предметов следует отыскивать не то, что думают о них другие или что предполагаем мы сами, но то, что мы можем ясно и очевидно усмотреть или достоверным образом вывести, ибо знание не приобретается иначе.

Следует читать книги древних, поскольку огромным благодеянием является то, что мы можем воспользоваться трудами столь многих людей как для того, чтобы узнать о тех вещах, которые уже некогда были удачно открыты, так и для того, чтобы напомнить себе о тех остающихся во всех дисциплинах вещах, которые еще надлежит придумать. Но при всем том есть большая опасность, как бы те пятна заблуждений, которые возникают из-за слишком внимательного чтения этих книг, случайно не пристали к нам, сколь бы мы тому ни противились и сколь бы осмотрительными мы ни были. Ведь писатели обычно бывают такого склада ума, что всякий раз, когда они по безрассудному легковерию склоняются к выбору какого-либо спорного мнения, они всегда пытаются изощреннейшими доводами склонить нас к тому же; напротив, всякий раз, когда они по счастливой случайности открывают нечто достоверное и очевидное, они никогда не представляют его иначе как окутанным различными двусмысленностями, либо, надо думать, опасаясь, как бы не умалить достоинства открытия простотой доказательства, либо потому, что они ревниво оберегают от нас неприкрытую истину.

Так вот, хотя бы все они были искренними и откровенными и никогда не навязывали нам ничего сомнительного в качестве истинного, но всё излагали по чистой совести, однако, поскольку вряд ли одним человеком было сказано что-нибудь такое, противоположное чему не было бы выдвинуто кем-либо другим, мы всегда пребывали бы в нерешительности, кому из них следует поверить. И совершенно бесполезно подсчитывать голоса, чтобы следовать тому мнению, которого придерживается большинство авторов, так как, если дело касается трудного вопроса, более вероятно, что истина в нем могла быть обнаружена скорее немногими, чем многими. Но хотя бы даже все они соглашались между собой, их учение все же не было бы для нас достаточным: ведь, к слову сказать, мы никогда не сделались бы математиками, пусть даже храня в памяти все доказательства других, если бы еще по складу ума были способны к разрешению каких бы то ни было проблем, или философами, если бы мы собрали все доводы Платона и Аристотеля, а об излагаемых ими вещах не могли бы вынести твердого суждения: ведь тогда мы казались бы изучающими не науки, а истории» (Декарт, Сочинения, т.1, с.82–83).

Что эти слова – не случайность, не к слову пришлись, показывает то, что Декарт вставляет это рассуждение и в другие свои сочинения. Например, в «Разыскании истины посредством естественного света» обнаруживаем:

«Однако я вовсе не стремлюсь исследовать, что знали другие или чего они не знали; мне довольно заметить, что если бы даже вся наука, какой только можно желать, содержалась в написанных книгах, все равно то хорошее, что в них есть, перемешано с таким количеством бесполезных вещей и беспорядочно раскидано в такой куче огромных томов, что для прочтения всего этого потребовалось бы больше времени, нежели нам отпущено в этой жизни, а для выборки полезных истин – больше ума, нежели требуется для самостоятельного их открытия.

Это позволяет мне надеяться, что вы охотно усмотрите здесь более легкий путь, и истины, кои я изложу, будут хорошо вами приняты, хотя я и не заимствовал их ни у Аристотеля, ни у Платона» (Там же, с.155).

Наверное, это было поветрие времени. Мыслители начала XVII века чуть ли не в голос предлагали отбросить весь прошлый научный хлам и переоткрыть все заново с помощью разума или метода. Например, Френсис Бэкон, пришедший к идее нового метода почти одновременно с Декартом, но выпустивший свой «Новый органон», где этот метод излагается, на полтора десятилетия раньше, в 1620 году. Стоит привести его обоснование нового подхода: «Наш <…> способ столь же легок в высказывании, сколь труден в деле. Ибо он состоит в том, что мы устанавливаем степени достоверности, и рассматривая чувство в его собственных пределах и по большей части отбрасывая ту работу ума, которая следует за чувством, а затем открываем и прокладываем разуму новый и достоверный путь от самых восприятий чувств. Без сомнения, это понимали и те, кто такое же значение придавал диалектике. Отсюда ясно, почему они искали помощи разуму, относясь с подозрением к прирожденному и самопроизвольному движению ума. Но слишком поздно прилагать это средство, когда дело уже загублено: после того как ум уже пленен привязанностями повседневной жизни, ложными слухами и учениями, когда он осажден пустейшими идолами. Итак, это искусство диалектики, поздно (как мы сказали) становящееся на защиту разума и никоим образом не поправляющее дело, скорее повело к укреплению заблуждений, чем к открытию истины. Остается единственное спасение в том, чтобы вся работа разума была начата сызнова и чтобы ум уже с самого начала никоим образом не был предоставлен самому себе, но чтобы он был постоянно управляем и дело совершалось как бы механически» (Бэкон, т.2, с.7–8).

По сути, Бэкон призывает к очищению ума от мышления и созданию машиноподобного инструмента думания, который Кант впоследствии назовет «чистый разум».

Скорее всего, Декарт не был знаком с этой работой, когда ему пришел образ его метода. Но даже если бы он и читал «Новый органон», он вряд ли бы признал Бэкона своим учителем или даже предшественником. У Декарта нет предшественников, он отринул само понятие школы, отринул схоластику, а вместе с ними и все, что написано до него. Можно сказать, он отринул все связи с миром памяти и истории. Есть метод и с его помощью проще все открыть самому! И этот метод был ему подарен богом через озарение! Признавать после этого хоть кого-то, кроме Бога, своим учителем, значит немало потерять в своей исключительности. Найти у Декарта хорошее и нефальшивое слово о ком-то из предшественников так же сложно, как и у Аристотеля. И все же!

В «Письме автора к французскому переводчику “Первоначал философии”» обнаруживаются примечательные слова о Платоне. Однако, прежде чем их привести, надо сделать отступление и немного рассказать об этом озарении.

Не случайно Мераб Мамардашвили считал все творчество Декарта медитацией, смысл которой не в написании книг, а достижении иного состояния сознания.

Однажды еще совсем юношей получив озарение, Декарт понял, что истина доступна человеку только с помощью разума. А разум – это определенный способ вести рассуждение и проверять его на соответствие действительности. Можно сказать, что разум и есть способность вести рассуждение определенным образом. Это было первое великое открытие, совершенное Декартом.

Ничего особенного в этом вроде бы не было. Вряд ли то, что я только что сказал о разуме, хоть кого-то потрясло. А Декарта потрясло и захватило на всю жизнь. Это значит, что он не услышал, не поверил, не запомнил, а сам понял! Понял на уровне видения образа действия разума. Подобные переоткрытия давно известного бывают с каждым. И они всегда потрясают. Привычная вещь из памяти вдруг становится твоим откровением только потому, что ты понял ее сам. Сила потрясения Декарта была столь велика потому, что он увидел в тот миг: все, что сделано в мире для достижения истины, сделано этим орудием. Никто не применял ничего другого! При этом многие, даже применяя его, всего лишь делали так, как их учили, в общем-то даже не осознавая то, что используют! И он понял, что, если поставить себе такую задачу, то можно перепроверить все, что сделано, а еще лучше, просто переоткрыть это все заново просто походя, на пути к полному описанию мира. Орудие позволяет. Нужны надежные начала, первоосновы, зацепившись за которые, можно шаг за шагом развернуть весь образ мира. Нужно только одно – не ошибиться с отправной точкой. Вот этой ошибки Декарт боялся, поэтому он и отдал поиску первооснов десятки лет. Ради них он стал философом – можно сказать, вынужденно. Его интересовала не философия, а именно первоосновы. Но философия – это наука о первоосновах. Именно здесь мы обнаруживаем хорошо скрываемую им связь с платонизмом.

Впрочем, если не понимать, что Декарт многое скрывает, и воспринимать его лишь по открытой парадигме, то может сложиться впечатление, что он очень плохо относится к философии.

Вот что говорится о ней в «Рассуждении о методе», опубликованном в 1637 году:

«О философии скажу одно: видя, что в течение многих веков она разрабатывается превосходнейшими умами и, несмотря на это, в ней доныне нет положения, которое не служило бы предметом споров и, следовательно, не было бы сомнительным, я не нашел в себе такой самонадеянности, чтобы рассчитывать на больший успех, чем другие. И принимая во внимание, сколько относительно одного и того же предмета может быть разных мнений, которые могут быть поддержаны учеными людьми, тогда как истинным среди этих мнений может быть только одно, я стал считать ложным все, что было не более чем только правдоподобно.

Далее, что касается других наук, то, поскольку они заимствуют начало от философии, я полагал, что на столь слабых основаниях нельзя построить ничего прочного» (Декарт, 1953, с.14–15).

Все это отнюдь не отказ от философии вообще – как раз наоборот. Через несколько лет, в 1644 году, Декарт напишет собственные «Первоначала философии». И то, что это отнюдь не внутренняя непоследовательность, показывают слова о том, что философия – это наука о началах или первоначалах всего. Следовательно, и метод Декарта невозможен без философии. Его не устраивает не философия, его не устраивает плохая философия! Философию надо иметь очень основательную, потому что именно она позволяет выбрать основания. Все остальное – дело метода. Все остальное – дело почти что механическое, говоря словами Бэкона, даже особой одаренности не нужно, это Декарт постоянно подчеркивает. Метод все сделает сам, только не отступай от него. Человек среднего ума, владеющий методом, добьется большего, чем более одаренные.

Но как не ошибиться в основаниях?

Я считаю необходимым остановиться подробнее на том, как Декарт приходит к своей философии. Он рассказывает об этом в предисловии к «Началам философии», которое называет «Письмом автора к французскому переводчику».

«Прежде всего я хотел бы выяснить, что такое философия, начав с самого обычного, а именно с того, что слово философия обозначает занятие мудростью и что под мудростью понимается не только благоразумие в делах, но также и совершенное знание всего, что может познать человек; это же знание, которое направляет нашу жизнь, служит сохранению здоровья, а также открытиям во всех искусствах (arts). А чтобы оно стало таковым, оно необходимо должно быть выведено из первых причин так, чтобы тот, кто старается овладеть им (а это и значит, собственно, философствовать), начинал с исследования этих первых причин, именуемых первоначалами. Для этих первоначал существует два требования. Во-первых, они должны быть столь ясны и самоочевидны, чтобы при внимательном рассмотрении человеческий ум не мог усомниться в их истинности; во-вторых, познание всего остального должно зависеть от них так, что, хотя основоположения и могли бы быть познаны помимо познания прочих вещей, однако эти последние, наоборот, не могли бы быть познаны без знания первоначал» (Декарт, Сочинения, т.1, с.301–302).

Это, пожалуй, одно из принципиальнейших достижений Декарта – так просто изложить этот подход к первоосновам научного поиска. И как это узнаваемо – это же Сократ, который всю жизнь посвятил выявлению таких вещей, которые познаются в итоге долгого рассуждения далее ничем уже не определяются. Мы можем назвать их понятиями или эйдосами. Но они первоосновы человеческой способности познавать. Подход видится единственно правильным, но в его первой части, в первом требовании таится возможность ошибки: «они должны быть столь ясны и самоочевидны, чтобы человеческий ум не мог усомниться в их истинности», то есть соответствии действительности, тому, что есть.

Мы опять сталкиваемся с «очевидностями разума». А это значит, что у нас не может быть уверенности ни в каких основаниях, которые может предложить наука, пока не будет дан ответ на вопрос, что такое разум и что такое его очевидности. Да, пожалуй, еще и как он их сличает с действительностью. Иными словами, постановка Декартом вопроса о первоначалах философии есть задача чисто психологическая. И пока она не будет решена психологически, все философствования будут «системотворчеством», как, к примеру, характеризуется беспочвенная часть философий Канта или Гегеля.

«Затем надо попытаться вывести знание о вещах из тех начал, от которых они зависят, таким образом, чтобы во всем ряду выводов не встречалось ничего, что не было бы совершенно очевидным» (Там же, с.302).

Далее Декарт переходит к образу науки как таковой. И это его рассуждение опять вторит Сократу, значит, и Платону: «Нет для государства большего блага, как иметь истинных философов. <…> Неразумные животные, которые должны заботиться только о своем теле непрерывно, и заняты лишь поисками пищи для него; для человека же, главною частью которого является ум, не первом месте должна стоять забота о снискании его истинной пищи – мудрости. <…>…высшее благо, как показывает даже и помимо света веры природный разум, есть не что иное, как познание истины по ее первопричинам, т. е.мудрость; занятие последнею и есть философия. Так как все это вполне верно, то нетрудно в том убедиться, лишь бы правильно все было выведено.

Но поскольку этому убеждению противоречит опыт, показывающий, что люди, занимающиеся философией, часто менее мудры и менее рассудительны, чем те, кто никогда не посвящал себя этому занятию, я желал бы здесь кратко изложить, в чем заключаются те науки, которыми мы теперь обладаем, и какой ступени мудрости эти науки достигают. Первая ступень содержит только те понятия, которые сами по себе настолько ясны, что могут быть приобретены и без размышления. Вторая ступень охватывает все то, что дает нам чувственный опыт. Третья – то, чему учит общение с другими людьми. Сюда можно присоединить, на четвертом месте, чтение книг, конечно не всех, но преимущественно тех, что написаны людьми, способными дать нам хорошие наставления; это как бы вид общения с их творцами. Вся мудрость, какой обычно обладают, приобретена, на мой взгляд, только этими четырьмя способами. Я не включаю сюда божественное откровение, ибо оно не постепенно, а сразу возвышает нас до безошибочной веры. Однако во все времена были великие люди, пытавшиеся подняться на пятую ступень мудрости, гораздо более высокую и верную, чем предыдущие четыре: они отыскивали первые причины и истинные начала, на основе которых можно было бы объяснить все доступное для познания. И те, что проявили в этом особое старание, получили имя философов. Никому, однако, насколько я знаю, не удалось счастливое разрешение этой задачи. Первыми и наиболее выдающимися из философов, чьи сочинения дошли до нас, были Платон и Аристотель. Между ними существовала только та разница, что первый, блестяще следуя по пути своего учителя Сократа, простосердечно убежден, что он не может найти ничего достоверного, и довольствовался изложением того, что казалось ему вероятным; с это целью он принимал известные начала, посредством которых и пытался давать объяснения прочим вещам, Аристотель же не обладал такой искренностью. Хотя он и был в течение двадцати лет учеником Платона и принимал те же начала, что и последний, однако он совершенно изменил способ их изложения и за верное и правильное выдавал то, что, вероятнее всего, сам никогда не считал таковым. Оба этих богато одаренных мужа обладали значительной долей мудрости, достигаемой четырьмя указанными выше средствами, и в силу этого стяжали столь великую славу, что потомки предпочитали придерживаться их мнений, нежели отыскивать лучшие» (Там же, с.302–304).

Понимал ли Декарт Платона – тема отдельного исследования.(Биографы рассказывают, что он не только любил читать древних, но и очень хорошо подражал им сам. А для этого какое-то понимание необходимо.) Но то, что он его неплохо знал, очевидно. Более того, при внимательном чтении Декарта постоянно натыкаешься на куски, которые прямо вторят Платону иногда по содержанию, а часто и по внешней форме. Это значит, что его собственный разум ощущал соответствие платонизма действительности, даже если Декарт и не смог или не захотел выразить это словами. Для нас же это означает наличие действительной преемственности между этими творцами парадигм, как бы ни были они несхожи. Парадигма науки нового времени рождается как творение критического ума, который хорошо знал парадигму Платона и сверил ее с окружающей его действительностью. Действительность отличалась, и новая парадигма родилась иной, вроде бы совсем не схожей с материнской. Но что-то очень важное, именно основное, в них едино. И это надо бы исследовать отдельно и со всей возможной тщательностью.

Пока же я ограничусь намеком, извлеченным из «Картезианских размышлений» Мамардашвили:

«…наша обычная психика – довольно нелепое создание природы и чаще всего находится в хаотическом или вялом состоянии. Она мертва, если не существуют какие-то точки (она не одна), вокруг которых происходит интенсификация нашей психической жизни.<…>

Допустим, такой фиксированной точкой является смерть, в той мере, в какой мы размышляем о ней. Если размышляем, она меняет наш режим жизни. Это и есть точка интенсивности. Таких точек немного. Бог – такая точка. И казалось бы, они излишни, бесполезны. В них нет никакой утилитарной пользы. И в этом смысле они избыточны. Но оказывается все же, что должны быть такие избыточные точки. Бессмысленная в своей избыточности интенсивность вокруг них меняет смыслы нашей жизни. Смыслы нам доступны и понятны, а сами эти точки недоступны и непонятны. Скажем, что бы мы ни думали о Боге и как бы ни размышляли о смерти, они остаются для нас столь же непонятными, как и в начале размышления. Но что-то случится с нами. Или – такой же точкой является точка “безразличия”. Попасть в нее очень трудно. Часто, на словах, вглядываясь в Декарта, который проделал подобный опыт, мы можем об этом говорить, но поди сделай это сам, без Декарта.

То есть я хочу сказать, что Декарт, который проделал опыт медитации, сам, как человек, проживший необычную жизнь, является проблемой философии. Есть несколько таких философов. Например, к ним относится Сократ. Этот счастливый и нас осчастлививший философ ничего не написал, и, слава Богу, нам не нужно ломать голову над его текстами, но зато мы ломаем голову над его жизнью и смертью. Ибо факт его жизни, безусловно, является проблемой философии. Так же, как и жизнь Декарта. В истории философии, вообще, есть странные циклы, нечто вроде игры соответствий.

Ну, скажем так, греческая философия началась ведь, в сущности, с Сократа, и почему-то всегда, когда философия начинается снова, она начинается Сократом. В нашем случае просто под другим именем – Декарт» (Мамардашвили, с. 32–33). Соответствий в образе жизни и мировоззрении, которые далее перечисляет Мамардашвили, действительно немало.

Тем не менее, продолжу собственное исследование. Где найти первоначала? Отец естественнонаучной парадигмы должен был обратиться за ними к тому, что сейчас называется физикой, что в древности было стихиями, или к чему-то подобному. Так ожидается. Куда пошел за первоосновами Декарт. Это будет особенно интересно психологам. И я считаю, что психология обязана Декарту не его психофизиологическими рассуждениями, а именно определению места, где надо искать первоосновы науки.

Глава 5

Психология Декарта

Историки психологии частенько говорят, что современная психология началась с Декарта. Об этом написано достаточно много и очень научно. Я не хочу этого повторять, поэтому, только лишь чтобы доставить удовольствие читателям, приведу краткое перечисление заслуг Декарта перед психологией из «Современного словаря по психологии», написанное классическим тайным языком науки:

«Декарт Рене (1596–1650) – выд. франц. философ и естествоиспытатель, кот. заложил фундамент детерминистских идей-концепций поведения и интроспективной концепции функций-актов сознания; детермин. Концепция была реализована им в понимании рефлекса, как закономерного двигательного акта человеческого организма на экстерофизичекие раздражители; исследуя проблемы “страсти души”, Д. считал, что наряду с рефлексами они представляют телесноматериальную (духовно-телесную) субстанцию, кот. gодчинена, практически, тем же законам, что и вся физическая природа; для этого он использовал модус универсального сомнения, кот. основополагал в себе отвержение всего того, в чем можно усомниться; разрабатывая эти принципы, Д. выдвинул проблему точки отсчета как движущего фактора для построения науки новой модификации (экстеро-мир, собственное тело индивида); знаменитое изречение “Я мыслю, следовательно, существую” Д. эксплицировал как достоверно-очевидный постулат, доказывающий, что для каждого индивида субстанциональным феноменом являются актомодели его мышления; а ментальные-мыслительные акты сам Д. понимал как целесознаваемую субъектом психическую активность-деятельность; согласно одной из аксиом Д., тело и душа индивида находятся в постоянном взаимодействии, а само взаимодействие обеспечивается третьей субстанцией – Богом; при самом воздействии внешних раздражителей-объектов и возникает по Д. впечатление о них, кот. коррелируется путем конституирования-образования ассоциаций, не дающих, в свою очередь, рационального знания; кроме этих принципов Д. эксплицировал нематериально-протяженную субстанцию-сознания индивида как непосредственное знание субъекта о том, что происходит в нем самом, в его Эго, когда он сам совершает гностические или ментальные акты; по своим воззрениям Д. стоял на позициях дуализма и считал, что душа мыслит, а тело, которое движется и должны быть управляемы-киберноизируемы самим Богом».

Оставляю оценки читателям, но хочу сказать, что, на мой взгляд, есть в психологии Декарта нечто, что естественнонаучная история психологии упустила. И это нечто очень близко культурно-исторической психологии.

Как помните, метод приходит однажды в озарении, а вот за верными основаниями приходится отправиться в двадцатилетнее путешествие. Декарт, как он пишет, отправляется «изучать нравы других людей», причем предпочтительно практиков, а не кабинетных ученых, потому что «в кабинетных соображениях образованного человека, не завершающихся действием», имеется «единственное последствие, а именно: он тем больше тщеславится ими, чем дальше они от здравого смысла» (Декарт, Сочинения, т.1, с.255…).

Этот поиск мог бы стать предметом культурно-исторического исследования, потому что понятия «здравого смысла», как и нравов, относятся исключительно ко второй парадигме психологии и полностью обусловлены обществом. Однако Декарт находит неожиданное и мощное решение, он подымается над эпохой до невозможной тогда высоты: «После того, как я употребил несколько лет на такое изучение книги мира и попытался приобрести некоторый запас опыта, я принял в один день решение изучить самого себя и употребить все силы ума, чтобы выбрать пути, которым я должен следовать» (Там же, с.256).