Умри вовремя

Гэмфри прекрасно знал свой собственный план. В течение последних месяцев он изучал возможность продолжения добычи камня для постройки мола, от которого, естественно, теперь пришлось отказаться, и ему не раз приходилось с местным знатоком катакомб уходить далеко вглубь горы.

– Нам, биологам, нужен весь Ковчег, – сразу начал молодой специалист с красивой черной аккуратно подстриженной бородкой. В его очках отражалась единственная электрическая лампочка, подвешенная на проводе за крюк, вбитый в стену, и Гэмфри не мог разглядеть его глаз. – Для сохранения жизни животных и растений требуются создание самых разных условий. Это невозможно выполнить в одном зале.

– Естественно, для постельного клопа нужна как минимум постель, – ехидно заметил грузный нескладный человек с рыжим ежиком на голове и рыхлым красным лицом. Гэмфри узнал Энергетика, почувствовал и постоянно сопровождающий того густой пивной дух, которым теперь пропитывалось все помещение.

–Разнообразие живого велико, около 10 миллионов видов,– мрачно повторил Биолог, совершенно не принимая шутливого тона. – Понимаете! 10 миллионов! Только перечень их, напечатанный на машинке, занял бы всю эту комнату. Вся Земля была им Ковчегом, а наш, в отличие от библейского, не вместит и тысячной доли.

В его голосе слышалась такая горечь, что все замолчали.

– Вам, дорогой Энергетик, лучше подумать над надежной системой энергообеспечения, а не думать о клопах, – кивнув на временами тускнеющую лампочку, добавил один из присутствующих.

– Не беспокойтесь, – вмешался в разговор офицер безопасности, принявший замечание и на свой счет, – у нас подготовлены уже несколько танкеров с нефтепродуктами, да еще два на подходе. На двадцать лет жизни в Ковчеге хватит с лихвой. Уже завтра начнем повышать температуру воздуха, а то рабочие заболевают от холодных сквозняков.

– Нам нужен холодильник, где в жидком азоте будут храниться споры растений, сперма животных и человека, продукты питания. Нужно помещение для криогенной установки. – Слова эти произнес второй бородач, точь-в-точь похожий на Биолога. Даже очки у них были одинаковы, отметил Гэмфри.

– Нужно разместить скот, который будет хотя бы первое время, пока достанет сена, обеспечивать обитателей мясом и молоком, – вмешался третий специалист.

– Думаю, что скот можно будет держать вне подземелий, просто под крышей построенного рядом здания,– ответил Гэмфри.

– А где выращивать траву для коров?

– А нам нужен тот зал внизу, который сообщается с океаном и имеет внутреннее озеро. Там можно будет разводить рыбу, а также ловить океаническую.

Часа через два, когда Гэмфри, развалившись в старинном кресле, очевидно вывезенном из какого-то музея, отмечал крестиками на схеме Ковчега залы, в которых необходимо было первым делом укрепить потолки, к нему подошел человек в форме капитана. «Химик» было написано на его пластинке.

–Вы не поможете мне рассчитать концентрацию аэрозолей в воздухе?

–Молодой человек! – сняв очки и обратив на него сощуренные подслеповатые глаза, произнес Гэмфри с достоинством, – я могу рассчитать все. Давайте условия задачи.

–Нужно распылить в воздухе жидкость, которая кипит при температуре свыше трехсот градусов, и при этом достичь определенной концентрации.

–С помощью какого прибора?

–Авиационного реактивного двигателя.

–Но его нельзя использовать в помещении!

– Мы должны распылить аэрозоль наружи, на воздухе.

–В таком случае задача усложняется. Необходимо знать летучесть вещества, географию местности, температуру воздуха, примерную скорость ветра и его направление…

– Это будет в русле пересохшей реки. Со всех сторон его окружают холмы. Вот фотография этого места.

– А для чего это нужно?

– Мы обработаем животных от паразитов. Если нужно, я могу показать это место. Из Ковчега туда есть проход.

– Мне достаточно схемы, – устало проговорил Гэмфри.

Первый рабочий день в Ковчеге начался.

ВСТРЕЧА В КАФЕ.

“Смотри, диск солнечный задернут

мраком крепа.”

/ Ш. Бодлер/

Мрачная ночь переворота без следа растворилась в свете дня. Отгрохотала похоронная медь оркестра, и все было забыто. Только возле Дворца еще лениво бродили солдаты.

Залитый солнцем город привычно бурлил среди благоухающих цветов под бирюзовым небом. Протянувшиеся почти от ворот порта по обеим сторонам улицы лавочки кишели людьми. Горожане готовились к близкому празднику, к ежегодному карнавалу в честь дня Освобождения.

Сюда, в гущу толпы, из порта, прямо с катера, после отдачи распоряжений о выгрузке оборудования прибывшему из Ковчега с кучей солдат и грузовиками молоденькому врачу, бросился Поль. Он был рядом со всеми. И был чужим. Тайна глухой стеной отделила его от окружающих. Все пережитое за последние часы отравило восприятие. Его не радовали буйные тропические краски, не воспламеняли стройные островитянки, оставляли равнодушным изумительные запахи. Ибо он видел дальше всех. Пустынный океан и далекие замерзающие страны за тонкой накипью оживленных ларьков на берегу. Жуткое безмолвие кают за расцвеченными бортами и палубами белоснежных лайнеров, качающихся на лазурной глади залива.

В то же время Полю невыносимо было быть одному. Он ничего не сделал ради спасения людей. И как ему теперь жить? Толпа снимала с него часть вины, ибо это и для её блага он участвовал в убийствах. Только что произошло страшное, алюди беспечны и веселы. Значит, ничего особенного не произошло! Убийства были необходимы, он не мог остановить их, и ни к чему угрызения совести. Он только исполнял роль, которую обязан был исполнить на его месте любой другой.

Солнце было в зените. Время обеда. Теплый летний ветерок колыхал листья пальм. Обычный день с традиционными заботами.

Через некоторое время Поль уже снисходительно поглядывал на глупую суету вокруг. Он знал больше, чем остальные, и горделивое сознание тайны возвышало его над толпой. Все эти красивые лица вокруг лишь раскрашенные маски. Мгновение – и они пыль!

«Но та же участь и мне!» обдала холодом тоскливая мысль.

Он оглянулся вокруг уже с вновь испорченным настроением. И обостренные чувства стали отмечать неуловимые для неискушенного глаза перемены. Еле уловимый сбой произошел в природе. Чем пытливее он всматривался в окружающее, тем больший ужас испытывал.

Беда была близко, но только ему были понятны ее чуть заметные знаки. Он различал еле заметный коричневый круг возле светила, но что до этого было прохожим? Видел полоску тумана там, где океан сливался с небом. Чувствовал тончайшую кисею, сквозь которую проходили еще жаркие лучи. И на этом фоне кощунственным казался беспечный визг детворы на качелях, непристойными и тягостными игривые взгляды девушек, неуместным теплый, плотный от запахов моря, горячей пыли и испарений зелени ветерок. Потому что все вокруг кружилось, веселилось и благоухало, в то время как, припав к земле, уже можно было различить стон бывших существ, мучимых непривычным усилием, жалобными голосами возвещающих беду, предупреждающих этот праздник, тщетно пытающихся вмещаться в шумную какофонию готовящегося карнавала.

–Поль!– Возглас как гром среди ясного неба. Его никто не мог знать, не должен был знать, ибо невыносимо быть узнанным в такую минуту.

–Ну конечно это ты!– радостным голосом, волоча за руку бледную черноглазую девочку лет семи, приближался, лавируя между прохожими, товарищ первых его дней пребывания на острове, худенький как подросток переводчик и гид Пак.

–О, да передо мной член очередной хунты!– тронул Пак пластинку на груди Поля. – Может, зайдем в ресторанчик, отметим? Чем занимаешься? Как здоровье? Ты такой бледный.

Пак, как всегда, тараторил без умолку, но Поль знал, что того совершенно не интересуют ответы.

–В-все хорошо,– вставил, наконец, он невпопад, чувствуя, как сам собою растягивается в улыбке рот. Рядом с непоседливым шалопаем на веселой и красочной улице пережитое вновь отодвинулось и затаилось в укромном уголке души.

–А я теперь не работаю. На всем острове ни одного туриста. Агентство закрыто. Как ты думаешь, надолго? Что вообще творится? Утром везде солдаты. По радио одни распоряжения. Говорят, на материке все погибли,– зашептал он, наклонившись к Полю,– ты не знаешь? Что там было? Война? А я вот гуляю с сестрой, вечером ведь не выйдешь, вплоть до праздника освобождения объявлен комендантский час. Посмотри, какая девчонка,– чуть не задохнулся он от восторга, указывая Полю глазами в толпу,– хочешь, сейчас оглянется. Ты же врач, отгадай, почему они все обязательно оглядываются, если сразу не рассмотрят тебя хорошо?

–Я тороплюсь,– смущенно остановил его Поль.

–Пойдем к нам, поговорим и пообедаем,– загорелся Пак,– знаешь, какая у меня добрая мама! Ты увидишь. Она очень любит угощать.

–А вы знаете, до каких пор заяц убегает от охотника в лес?– вдруг прервал их разговор звонкий голос девочки.

Она давно уже порывалась что-то сказать. Черные бусинки её глаз озорно поблескивали.

–Как ты ведешь себя?– трагическим голосом проговорил Пак, стараясь подавить улыбку.

–Н-не знаю,– опешил Поль.

–До середины!– восторженно вскричал маленький бесенок и, не выдержав, выпалила, не дожидаясь необходимого вопроса, – ведь от середины он будет выбегать из леса!

–Она задает эту задачку сегодня уже пятому,– прервал триумф сестренки Пак, которая тут же отвернулась и демонстративно надулась.

–Взгляни, вон там, у консервного завода наш старый деревянный домик. Ты как-то подвозил меня. Там еще зеленая калитка, – продолжал настаивать Пак.

–Я зайду. На днях.

–Нет, я не могу отпустить тебя просто так. Столько времени не виделись. К тому же все равно делать нечего. Хорошо, что пока есть деньжата. Зайдем сюда, кофе пахнет одуряющее! – он потянул Поля за рукав к столикам под навесом.

–Давай зайдем внутрь, – попросил Поль, не желающий пить кофе на глазах зевак, беспардонно разглядывающих металлическую пластинку на его груди.

Они окунулись в приятную кондиционную прохладу.

–Пак, иди к нам! – тоном, не терпящим возражения, произнес один из трех молодых людей, сидящих за столиком, стоящим в самом углу кафе.

–А мы зашли выпить кофе! – радостно объяснил Пак, за рукав подтаскивая к троице Поля и ведя девочку другой рукой.

–Закажи и нам еще по чашечке. А твоему другу еще и аперитива, – тем же тоном добавил длинный худой с небольшими усиками и острой бородкой молодой человек в облезлой черной кожаной куртке. Он кого-то напоминал Полю, но кого, вспомнить не удавалось.

–Я заплачу, – шепнул Поль Паку.

–Ну, на кофе-то у меня еще найдется, – тряхнул тот головой, подвинул три стула к столику с компанией, отчего прежним пришлось потесниться, усадил на стул сестренку, совсем притихшую среди взрослых, и отошел к стойке.

–Мы друзья Пака, коммунисты, – представился человек с бородкой, и это упоминание о коммунистах позволило сразу вспомнить, на кого он похож. Чистый высокий лоб, ясные глаза, острая бородка. Конечно, вылитый Дзержинский. Видный коммунист. Как их еще звали – Большевик! Поль видел его портрет в одной из популярных книжек, когда сразу после школе увлекся было коммунизмом.

–Очень рад, – растерянно ответил Пол.

–Вы, я вижу, работаете врачом у пришедшей к власти хунты, – то ли утверждая, то ли спрашивая, сказал Большевик, разглядывая металлическую бляху на груди Поля.

–Нет сомнения, он многое знает о происходящем, – подал голос сосед Большевика, короткий, очень полный, с круглым лицом. – Да вы не бойтесь, от нас никакие сведения никуда не уйдут! – успокаивающе проговорил он, проводя рукою по лысине, похожей на тонзуру.

–Я пока ничего и не рассказал,– невольно улыбнулся Поль.

–Мы о многом можем догадаться сами, – вставил Большевик. – Ясно, что вы не можете говорить с посторонними о принятых хунтой решениях. Мы учтем ваши интересы. Вы можете лишь поморщиться, в случае, если я окажусь неправ. В результате вы ничего не скажете, а мы подтвердим свои догадки. Идет?

–Что ты пристал к человеку,– воскликнул вернувшийся между тем с небольшим подносом Пак.

–Речь идет о судьбе человечества и о самом смысле и направлении нашей борьбы, так что пусть твой товарищ и потерпит немного.

–Борьбы с чем? – не понял сразу Поль, залпом выпивая противный аперитив. Уж очень давно не читал он коммунистической литературы.

–Не с чем, а с кем, – поправил его Большевик. – Мы боремся за освобождение рабочего класса от угнетения капиталистами. И должны соблюдать интересы рабочего класса при любом повороте событий на острове.

–Никакого секрета не выдам, если скажу, что на совещании об этой борьбе не было сказано ни слова.

–Естественно! Хунта не затем пришла к власти, чтобы думать о социальной справедливости. Следовательно, мы должны разгадать ее замыслы, чтобы использовать их в своих целях, на пользу народа! Думаю, вы не против?

Поль не был против социальной справедливости. Он мотнул головой.

–Ну и прекрасно! Пейте кофе, пока не остыл. А я буду рассуждать.

Большевик думал некоторое время, вертя чашку с кофе в руках. Рядом ерзала на стуле сестренка Пака. Толстяк внимательно поглядывал на всех маленькими масляными глазками. Пак со скучным видом глядел в окно на жаркую пестроту улицы. Третий коммунист, как и Большевик завернутый, несмотря на жару, в черную кожаную куртку, но куртку новенькую, нарядную, с множеством металлических заклепок, пряжек, какие обычно бывают у молоденьких мотоциклистов, повернул к Полю тонкое аристократичное лицо, но смотрел холодно, оценивающе.

–Это наш Комиссар, – заметив взгляд Поля в сторону кожанки, представил последнего Большевик. Комиссар сухо наклонил голову.

–Итак, продолжим! Единственным действием совершенно неожиданно пришедшей к власти хунты является строительство убежища якобы для пребывания в нем населения острова в течение двух-пяти дней на случай выпадения радиоактивных осадков. По крайней мере, так было объявлено по радио. Причем на работы брошена вся армия. Десятки грузовиков практически с момента переворота вывозят строительные материалы в сторону холмов, собирают книги из библиотек, технику, продовольствие. Впечатление такое, что строится помещение на века, а не для временного пребывания. И ради строительства бомбоубежища не стоило совершать переворот. Не так ли?

Поль пожал плечами.

–Вот и отлично! – Большевик довольно потер руки. – Будем считать, что вы подтвердили мои выводы. Но для чего же, в таком случае, строится подобный объект? Если бы оно действительно предназначалось жителям, то власти постарались бы убедить всех принять участие в спасение собственных жизней. Однако нет же! Все делается в каком-то секрете. Значит, нам грозит что-то более опасное, и хунта строит убежище для избранных.

Большевик внимательно посмотрел на Поля. Тот вновь пожал плечами.

–Кто же эти избранные? – задумчиво произнес Большевик.

–Скорее всего, члены хунты, – не задумываясь, ответил Комиссар. – Я не могу поверить, что военные будут захватывать власть лишь для того, чтобы облагодетельствовать других. С детских лет в среде капиталистов не наблюдал…

–Вы можете быть предвзяты, – остановил его толстяк.

–А я думаю, он прав! – Большевик по-прежнему в упор смотрел на Поля, который не знал, как реагировать. Ему вообще не нравился допрос, и только из-за Пака он сидел и выслушивал эти рассуждения. Зачем ему проблемы с хунтой? А если кто-нибудь подслушает их здесь? А если все это вообще подстроено, чтобы испытать его?

–Убежище предназначено для сохранения детей! – стремясь оправдать свое участие в делах хунты, представить в благородном свете деятельность военных воскликнул Поль.

Некоторое время все молчали, пораженные неожиданной новостью.

–А что же будет с остальными? – обиженным тоном проговорил, наконец, толстяк.

– Если все делается для спасения детей, то все остальные, и мы в том числе, должны погибнуть, – спокойным голосом заключил Большевик

–Эти вояки будут спасать детей богатеев, – первым опомнился Комиссар. Ни тени мысли о собственной судьбе не услышал Поль в его голосе.

–Что же делать? – спросил толстяк.

– Мы должны произвести отбор детей пролетариев и оставить их в убежище вместо отобранных хунтой! – убежденно выпалил Комиссар.

–Это мысль! – поддержал его Большевик. – Нужно подобрать детей из северных районов, чтобы до поры сохранять наши действия в тайне.

–Только нужно отбирать детей в точном соотношении с процентным соотношении национальностей на острове, – заметил толстяк. – Мы относимся к национальности пролетариев равнодушно, но нельзя забывать о чувствах обывателей.

–Я думаю, попы тоже захотят протащить в Ковчег своих представителей,– заговорил Комиссар, – потому нам нужно предупредить их желание отравлять сознание будущего человечества поповскими бреднями. Необходимо подготовить партийную литературу и оставить среди воспитателей одного из наших агитаторов, чтобы идеалы свободы трудящихся, борющихся против несправедливости, за равенство и братство людей, были залогом будущей счастливой жизни.

«Неужели вот такими же официальными фразами они думают и про себя? Или только когда собираются больше трех», думал Поль, допивая кофе и не чувствуя его вкуса.

–Ты как, поддерживаешь наши взгляды?– тихо, обернувшись к нему, спросил Пак.

–В любых взглядах есть доля истины, – уклончиво ответил Поль.

–Кто не с нами, тот против нас,– жестко проговорил толстяк.

–Значит, даже небольшое несогласие превращает человека во врага?– удивился Поль. Очевидно, аперитив подействовал, Полю стало легко и приятно. Он совершенно не чувствовал обычной для него скованности в чужой компании.

За столом воцарилась тишина.

–Вы не так поняли,– примирительно произнес Большевик. – Враг только тот, кто отклоняется от генеральной линии.

–Значит, где-то есть книга, в которой огненными буквами выгравирована генеральная линия, с которой необходимо сверять любую мысль?

–Нам не до философских рассуждений,– заговорил толстяк. – Будете ли вы помогать нам, если только офицеры захотят использовать Ковчег для себя?

–Я не слышал о подобных планах,– уклончиво ответил Поль.

– А на каком языке будут общаться эти дети подземелья?

Все уставились на Поля.

– Каждый ребенок будет говорить на языке матери, ведь это естественно. И чем больше языков останется жить, тем большее разнообразие культур, необходимых для нормального развития общества, сохранится.

–Наверное, как и разнообразие полов, – вставил Большевик с улыбкой. – Думаю, вы и дальше будете сообщать нам новости из Ковчега, – нагловато добавил он.

Поль резко поднялся: – Боюсь оказаться неучтивым, но сейчас я тороплюсь!

–И на том спасибо,– сказал Большевик с неудовольствием, – а ты возвращайся, – обратился он к Паку, ринувшемуся было провожать, – мы еще поговорим о предстоящем празднике.

–Ты не думай, они неплохие ребята,– говорил Пак уже на улице. Он остановился прямо у входной двери, порываясь вернуться назад, к оставленному ребенку. – В их рассуждениях присутствует некоторая надрывность и аскетизм, но они искренне верят в возможность помочь человечеству. А ты здорово возражал. Я что-то не замечал у тебя бойцовских качеств.

–Наверное, аперитив был очень крепким,– отшутился Поль.

Досадуя на Пака, из-за которого был втянут в опасный разговор, оставшийся в конце концов голодным Поль не торопясь прошел вдоль призывных ларьков, протянувшихся вдоль променада, направляясь к ресторану, в котором обычно обедал. В одном месте он остановился. Высохший старичок с жалкими остатками седых волос и пейсами, торчащих из под старой черной шляпы, сидел среди птичьего гомона под пестрым пологом. Раньше, вспомнил Поль, возле него постоянно толпились туристы, рассматривающие разнокалиберных пташек, теперь же он понуро глядел по сторонам, стараясь перехватить равнодушные к его товару взгляды островитян.

– У нас есть все необходимые карантинные сертификаты для вывоза птиц с острова! – выбежал старик из-за прилавка навстречу медленно бредущему Полю.

– Нет, нет! Я никуда не уезжаю! Я местный, – поспешил его разочаровать Поль.

– Таможня ни разу не останавливала мой товар! – настаивал старик, взяв Поля за рукав, просительно заглядывая в глаза, – Вот вчера я продал парочку…

– Но я действительно никуда не уезжаю, – уже недовольно произнес Поль.

– Так и здесь каждому нужны птицы. Они так скрашивают одиночество. К примеру – моё! – грустно проговорил старик.

–Может быть, и я совсем скоро приду сюда. К вам. Скрасить одиночество, – пробормотал Поль про себя, удаляясь.

В ДЕТСКОЙ БОЛЬНИЦЕ.

…И если умирает человек,

с ним вместе умирает первый снег,

и первый поцелуй, и первый бой…

Все это забирает он с собой…

(Евгений Евтушенко)

Детская больница располагалась на окраине, у подножия одного из тех насквозь зеленых, в вечной дождевой дымке холмов, которые, амфитеатром окружая обращенные к морю яркие цветы улиц, превращают приморские городки в законченный периферийной зеленью букет.

Несколько угадываемых среди деревьев заросшего сада красных черепичных крыш составляли больничный комплекс. Вблизи романтичная тайна пышного холма распадалась на разбитую дорогу, кипу сухо шелестящих ильм, пыльный чертополох возле старого, вросшего в землю грязно-желтого здания времен колониализма из пиленого известняка с помпезными, изъеденными ливнями колоннами. Парочка трахикарпусов оловянными солдатиками стояли на посту с двух сторон от входа главного корпуса. Оглушенные зноем под ними лежало несколько кур. На импровизированной стоянке под большой веерной пальмой, укрывшись в её изменчивой ребристой тени от послеполуденных лучей, дремала печальная, со скошенным передом, старенькая малолитражка. Ирвин приткнул свой вызывающе яркий лимузин в остатки тени и прошел внутрь мимо треснутой мраморной доски с заносчиво выпяченным названием и бесполезными календарными подробностями.

–Главный врач смотрит больного в другом корпусе. Скоро подойдет, – сухо буркнула сидящая в пропахшем карболкой вестибюле перед стойкой с разложенными глянцевитыми журналами завернутая в белое мумия медсестры. Тишина, прохлада. Сухая черная рука длинным когтистым пальцем указала вглубь, – Его кабинет дальше по коридору. Можете пройти и подождать там.

Ирвин обрадовался отсрочке разговора. Он прошел по высокому сводчатому коридору вдоль окон с одной стороны и закрытых безмолвных дверей с другой. Унылая выцветшая табличка на приоткрытой, очевидно из-за сломанного замка, четвертой дверью указывала на директорский кабинет. Тишина, лишь гугнивый голос в каком-то из дальнейших по коридору кабинетов глухо бубнил однообразное, да вторил ему в промежутках слабый детский голосок.

Кондиционный холодок оправдывал плотно закрытую двойную раму обращенного на улицу окна. Между рамами билась о стекла, падала и расправляла крылья для следующей обреченной попытки невесть как попавшая туда муха. И так же беспросветно билась мысль Ирвина, стараясь построить будущий разговор с врачом. Можно ли убедить его делать то, на что не должен бы пойти ни один врач на свете. Конечно, если ему все рассказать… Но как раз объяснения требовалось избежать. И листок из школьной тетради с написанным мелким почерком Рэда поручением жег кожу сквозь карман пиджака.

–Вы ко мне? –тронул его за плечо незаметно подошедший низенький, пухленький, с ласковым бездонным взглядом за биноклями очков пожилой человечек в белом халате.

–Я к главному…

–Проходите, проходите…, – всплеснул ручками, суетливо подбежал к двери, распахнул, указал.

–У меня к вам несколько вопросов,– сразу, в лоб, не придумав ничего стоящего, пробормотал Ирвин, опускаясь в старое кожаное кресло у края современника здания – громоздкого потемневшего стола с ископаемой гранитной чернильницей во главе.

– Но они чисто служебные, – добавил он и покосился на дверь.

–Понимаю, понимаю,– подбадривающе протянул доктор, привычным движением ощупывая кресло под собою, прежде чем присесть.

–Ваша клиника должна обследовать около трех тысяч детей.

–Простите, а кто вы и от кого даете поручения? Вы уж извините…

–Ах, да… – Ирвин вынул из пиджачного кармана вначале носовой платок, затем оттуда же металлическую пластинку и показал её доктору, неумело держа за припаянную сзади булавку.

–Да-да, все понятно, – сник доктор. – Простите, а на предмет чего нужно обследовать детей?

–Они должны быть совершенно здоровы, вы понимаете! Ну, к примеру, как для очень длительной увеселительной прогулки по морю.

–Для прогулки никогда не проводят…

–Может быть, я неправильно выразился? В конце концов, это не принципиально. Вы должны будете выяснить, нет ли у детей генетических заболеваний, которые могут проявиться позже; хронических инфекций, заразных болезней. После обследования дети будут помещены в карантин в освобождённом для этой цели отеле «Океан». Только не спрашивайте, для чего это нужно. Тайна не моя.