Умри вовремя

– Мне жаль, что Его Высокопреосвященство не смог лично прибыть сюда. Он отправился в одну из сект спасать души заблудших, но, как его секретарь, передам все пожелания…

–– Думаю, что богоугодное дело его несколько запоздало.

– Ради высшей цели нужно использовать и последнее мгновение …

– Поражен благородством Его Высокопреосвященства! Но к делу! Поручаю вашей пастве поучаствовать в сохранении детей, которых мы сегодня поместим в Ковчег. Одновременно в этом деле примут участие и рабочие отряды. Ваши отряды, господин коммунист, – поклон низколобому.

– И для нас это тоже…, – начал и не смог закончить секретарь-коммунист. – Но для чего меня схватили и силой доставили сюда?

–Наверное, у моих подчиненных не было выбора? – равнодушно произнес Президент. – Сейчас не время говорить о пустяках. Через два часа десятки автобусов привезут детей в Ковчег. Охранять их до места будет танковый полк. Как только он уйдет, а ему поставлена сегодня очень серьезная задача, прошу вас обоих с вашими людьми занять все подъезды к Ковчегу.

–А как же армия? – задал вопрос секретарь-коммунист. – Наша разведка давно доложила, что именно офицеры и их семьи должны занять места в …

–Я считаю, – перебив собеседника, понизил голос Президент, – что остаться должны дети, которых отобрали для этой цели.

–Так Вы идете против хунты?

– Не так громко, господин коммунист, – сурово произнес Президент. – Я смог совершить переворот только благодаря своим близким друзьям. Не ради собственного блага, но ради спасения будущего. Правда, признаюсь, поначалу своего будущего. Будущего своих семей. Но теперь, после долгих раздумий, мы, к сожалению, всего лишь ничтожная кучка из всех поддержавших переворот, пришли к выводу, что все наши дела будут вздорны и бессмысленны, если лишь на короткую жизнь мы оставим в Ковчеге себя и свои семьи. О своих сомнениях мы ничего не говорили остальным, чтобы не лишиться поддержки армии при строительстве Ковчега. Мы и бизнесменам пообещали спасение в плату за то, чтобы их заводы вырабатывали необходимую продукцию. И они поддержали нас только надеясь на сохранение жизни.

–И Господь ценен для нас спасением, – кротко заметил секретарь Его Высокопреосвященства.

– Вот и постарайтесь заменить Господа! Только на вас теперь вся надежда.

–Значит, обследование детей, разговоры о спасении человечества действительно были для хунты просто показухой? – не выдержал Поль.

–Только в начале! Теперь же этот сценарий становится настоящим. Остается совсем мало времени. И получилось так, что, кроме как вам троим, мне некому довериться. И предательства с вашей стороны я не ожидаю. Родители некоторых детей также присоединятся к вам. А уж они-то останутся у дверей до конца. Итак, дети заедут в Ковчег в восемь вечера. Вы все должны быть к этому времени там. Заезд же офицеров планируется после десяти. Я постараюсь сделать все, чтобы они не доехали. Ваша задача, не пускать внутрь никого, кроме внесенных в списки, утвержденные комиссией специалистов. Вывесите их на воротах.

Президент ладонью хлопнул по пачке бумаг, лежащей перед ним на столе.

– У нас тоже есть отобранные нами дети, – напряженно произнес секретарь-коммунист.

–Я осведомлен. Совершенно не принципиально, какие именно дети будут сохранены. Те, которых проверили специалисты, просто более подготовлены. Прошли карантин, я правильно информирован, доктор?

–Безусловно, – выпалил Поль.

–Поэтому эти дети будут иметь приоритет. К сожалению, пока никто не может предсказать события. Пусть и ваши дети будут готовы.

–Мы постараемся убедить вас…

–А вот стараться не надо! – жестом остановил секретаря Президент. – Замена возможна только по заключению специалистов, которые будут находиться рядом с вами у входа. Ваша же основная задача организовать охрану. Я не могу сказать, сколько еще желающих может появиться, чтобы спасти свои никчемные жизни. Ведь рядом целый город! В Ковчеге есть достаточно оружия для этого. Пусть ваши люди присматривают и друг за другом, чтобы ни у кого не появилась мысль… . А вы, доктор, должны будете объявить специалистам мою последнюю волю: быть до конца у входа в Ковчег. И уйти только тогда, когда… уже не смогут находиться там. Вы будете старшим над обеими группами вплоть до прибытия на место. Вот вам пропуск. Как специалисту вам будет больше доверия у внешней охраны. Надеюсь на вас.

На улице, куда трое вышли после завершения встречи, было ветрено и сыро. Поль был расстроен. Списки, отданные ему Президентом, жгли руки. Нужно было доставить их до ворот Ковчега. Таким образом, встреча с Еленой откладывалась на неопределенное время. Оказалось, что у секретаря-коммуниста нет машины, и его нужно будет отвезти на какую-то явку. Секретарь Его Высокопреосвященства, тоже прибывший на встречу не по своей воле, попросил подвезти его к храму. Сам не вернулся, лишь через некоторое время к машине подошел представитель и сказал, что монахи выедут в Ковчег на своем автобусе.

На явке секретарь-коммунист долго бубнил за закрытыми воротами приземистого дома, затем вошел в дом. Полю пришлось дважды прогревать салон, и он даже немного подремал, прежде чем из ворот вышел озабоченный секретарь и сказал, что его отряд также находится на развилке, там, где машины сворачивают к Ковчегу. Поэтому Поль должен будет отвезти его туда.

–Куда ведут эту колонну? – задумчиво произнес секретарь, ни к кому конкретно не обращаясь, указывая вниз от перекрестка, который они в этот момент пересекали, где в сопровождении автоматчиков шествовала группа Учителя, уже приблизившаяся к воротам порта. Поль, погруженный в собственные мысли, даже не взглянул в ту сторону.

У развилки их ждала группа человек в двадцать. Охрана у шлагбаума явно волновалась. Солдаты и даже офицер надели каски, автоматы двух солдат, стоящих у полосатой преграды, были наведены на толпу.

Поль подошел к знакомому по прежним посещениям Ковчега офицеру, кивнул, показал пропуск. Подпись Президента сразу изменила отношение охраны, автоматы были заброшены за спину, шлагбаум поднят.

–Для специальных работ сейчас прибудет еще одна группа,– предупредил Поль.

Оказалось, что не нужно было и предупреждать. Практически тут же подошел кладбищенский автобус с черной полосой. Монахи не выходили, солдату пришлось забраться внутрь и пересчитать их, хотя толку в этом не было. В пропуске было записано «…и люди, следующие с ним» без указания количества. В принципе в сторону Ковчега всегда пропускали беспрепятственно. Вот выход оттуда раньше был под строжайшим контролем.

Поль не был в Ковчеге последние сутки. И теперь увидел вход уже закрытый громадными металлическими воротами с сейфовой дверью в них для прохода людей. Списки «остающихся», переданные ему Президентом, он отдал офицеру охраны, однако тот, показав на прикрепленную к воротам еще пустую доску объявлений, сказал, что у него нет времени вывешивать списки. Только что он принял по телефону приказ самого Президента немедленно прибыть во Дворец вместе с оставшимися солдатами охраны у Ковчега и у шлагбаума, передав вход временно под охрану специалистам. А так как Рэда не оказалось на месте, то он передал Полю ключи от ворот, сказав, что Ковчег пуст.

Оборона Ковчега от мифического нападения не волновала Поля. Он понял лишь, что вновь не удастся вырваться в город. Он готов был бросить все, готов был к любым лишениям, лишь бы быть рядом с Еленой, которая была где-то там, за зеленой калиткой.

В сердечном томлении он стал ходить перед входом, поглядывая на серый неуютный залив под обрывом с одной стороны, и гору над Ковчегом с другой. Вход был закрыт от ветра, и здесь было теплее, чем на дороге. Поникшая от осеннего дождя трава поредевшими пучками свисала с обрывистых стен по бокам входа. Дальше, за огромным складом, тянущимся между заливом с одной стороны и горою с другой, вздымающаяся круто вверх осыпь обрывалась в залив. Весь склон выше осыпи был сложен из продольных слоев породы, окрашенных в цвета от серого до охры, и лишь на самом верху тонкий слой черного чернозема и уже пожухлой травки завершал картину. Тонкий слой жизни на толстой глыбе смерти.

Природа увядала, как стареющая мать.

В вагончике стоящем у входа, предназначенным для специалистов в последние два дня, оказался целый арсенал, и вскоре разношерстная толпа была увешана оружием. Импровизированная охрана, состоящая из самых разных, порой противоположных по убеждениям людей, как нельзя лучше в данный момент подходила для защиты Ковчега.

Уже начало темнеть, когда на дороге показалась длинная процессия. Впереди шли два танка. Они развернулись у входа, процарапав свежий асфальт, и встали, повернув дула пушек в направлении города. Один за другим подходили автобусы, разворачивались на пятачке между обрывом к заливу и входом, открывали двери. Из них медленно, с помощью редких взрослых воспитателей, выкарабкивались, одетые в одинаковые светлые платьица, маленькие девочки, строились в шеренги по двое и направлялись к широко распахнутым специалистами воротам Ковчега. Откуда-то появились музыканты. Приладили медь к губам и марш «Прощание славянки» понесся над заливом и горами, заглушая плач детей, Адамов и Ев будущего человечества, гул автобусов, слова команд. А когда ворота с шумом захлопнулись за последним ребенком, отошел последний автобус и оба танка громыхнули и отъехали в клубах сизого дыма, смолк и оркестр. Музыканты повернулись и ушли за машинами в сторону города, оставив вмиг осиротевшие инструменты у стены склада.

Низкие черные тучи как-то вдруг опустились на вершины холмов. Резко потемнело, и сразу наступила ночь. Вдали на холме над городом полыхало электрическое марево, подсвечивающее опустившиеся тучи, и сюда, в оглушающую тишину, до охраны доносились звуки площадных репродукторов со взрывами гомерического хохота. Затем началась стрельба в порту, легко определяемого по свету прожекторов на высоких мачтах. Вдруг огненный столб взметнулся над электростанцией и город, до того сиявший в веселых огнях реклам, исчез. Погас электрический свет в нем, но тут же со всех сторон громыхнули выстрелы пушек, и черный провал, оказавшийся на месте города, осветился яркими языками пламени. Огонь распространялся по кругу, охватывая город извивающимся кольцом. Вспышка следовала за вспышкой, и, наконец, звуковое сопровождение огненного смерча донеслось и сюда треском, шипением и гулом.

Добровольная охрана с ужасом глядела на то, как погибал их город, их дома. Глядела на огонь, в котором гибли их родные, их друзья, любимые. Их дети. И когда они встречались взглядами, то понимали, что и они мертвы.

БЕСЦЕННАЯ УСЛУГА

Как вышел он нагим из утробы матери своей,

Таким и отходит, каким пришел…

Какая же польза ему, что он трудился

На ветер?

/Екклесиаст, 5:14,15/

Над гаванью, на высоких мачтах, тревожно вспыхнули прожектора, заискрились тысячью бутафорских солнц.

И тут же из яркой молочной кисеи плотного тумана вдруг проявилась, как Венера из пены, длинная, увенчанная высокой тульей знакомая фигура.

–Что, заждались? – звучный, напористый голос разорвал глухое туманное одеяло, накрывшее понурые фигуры. – Ну конечно, обещал утопить и преступно тяну с этим приятным делом. Какая же я свинья, не так ли, господин коммунист! – как бы с дружеским участием похлопал Офицер по плечу поднимающегося с обломка камня Большевика. – Ты здесь, думаю, самый идейный! Не страшно ли и тебе умирать? Сам подумай, на кой будут нужны твои нынешние идеи протухшему куску мяса, в который ты завтра превратишься? Или, как вот эти юродивые в оранжевых одеяниях, надеешься жить раз за разом? И веришь, что твоя душонка вечно будет таскать за собою очередной труп?

Большевик молчал.

– Да, совсем выпустил из виду! Ты же материалист! Значит, веришь не в душу, а в возрождение тела. Этому, я слышал, учит ваш гуру? Ну и что нового ты ждешь от будущей жизни?

– Может способ размножения будет не так смешон.

– И только?– разочарованно отвернулся Богомол в сторону остальных. – Всем встать! Живо! Холодные камни противопоказаны милым дамам!

Солдаты, темной грудой проявившиеся из тумана, обступили разминающих затекшие ноги арестантов со всех сторон и толпою, по оставляемому для них свободному коридору, повели к берегу.

–Отведите подальше от стоянки катера, – указал Богомол. – Сержант, постройте арестованных вдоль берега.

Колонна вытянулась по кромке белесо отсвечивающего песка, прямо перед темным колышущимся омутом. Если у волнолома при входе в порт волны с грохотом разбивались о бетонные надолбы, то в заливе мелкая волна с трудом достигала ног ближайшей к воде шеренги и лениво откатывалась назад, не заработав даже на пену.

–Я думаю, на берегу расстреливать не нужно, – будто раздумывая, но нарочито громко, чтобы все слышали, говорил офицер. – Куда потом девать тела? Пусть зайдут в воду, немного отплывут, а там…

Солдат поднес черный ящик магнитофона. Поставил на песок, щелкнул. Звуки понеслись.

– Вивальди! – объявил Офицер. – А затем будет Моцарт. У нас всё отработано. Какое же погребение без похоронной музыки?

Затем не торопясь прошел вдоль строя по плотному мелкому песку, отутюженному волнами. Около Учителя остановился, жадно всматриваясь, перехватывая печальный взгляд.

–А ты что скажешь перед смертью?

–Думаю, ты заблуждаешься, брат мой, думая, что убиваешь только меня.

–И тех, кто рядом, тоже, – убедительно произнес Офицер.

–Ты убиваешь и себя. В нашем лице, – мягко добавил Учитель.

– Меня сбить с толку не удастся! И играть на публику не дам! Я каждый день вижу смерть. И мне смешны святые, пророки, и прочие погремушки бесцельной и бессмысленной жизни. Вот лишу тебя сейчас ореола мудреца! Сорву одежды, как мишуру с храма, чтобы всем был виден неприкрытый фасад, старье под позолотой! Посмотрим, что ты сможешь сказать тогда своей пастве. Без одежды вы все исчезните как личности. Прекрасная мысль! Ну-ка! – тут же возвысил он голос, обращаясь ко всему строю, – сбросьте с себя все тряпки и бросьте на песок, а то еще будут в воде накручиваться на винты. ТАМ одежда не нужна! Быстрее! Даю минуту, не то солдаты сдерут ее насильно.

Все произошло так быстро. Надежда на неумный, грубый розыгрыш теплилась еще, хотя последние сомнения должны были бы развеяться. Все увещевания Учителя, доказательства бесконечности бытия остались, несмотря на их логическую убедительность, лишь теорией, тогда как умирать приходилось на практике. От последних слов Богомола даже теперь, когда дрожь колотила все тело то ли от холода, то ли от тошного ужаса, Елена смутилась. Соседка с копной на голове, оказавшаяся рядом, покорно, с отсутствующим видом, будто во сне, сняла свитер, майку, расстегнула юбку. На песок падали куртки. Пиджаки. Разноцветные платья. И опускались полупрозрачные шафрановые одежды, крылья больших сказочных стрекоз. Елена, боясь выделиться, отстать и этим обратить на себя внимание, тоже начала быстро раздеваться. Письмо топырило карман, и она пожалела, что не выбросила его раньше, чтобы никто не нашел, не мог прикоснуться, осквернить. Бросила куртку карманом, в котором оно лежало, на песок. Музыка сопровождала, подгоняла каждое движение, темный залив был мрачным фоном стриптиза под ярким светом прожекторов.

–Все, все снимайте!

Мокрый песок холодил ступни. Вскоре два ряда голых тел, будто большая футбольная команда на ярком стадионе, понуро стояли на берегу, и туман, клубами поднимающийся от воды, игриво просачивался сквозь строй. Угрюмые скульптуры солдат маячили метрах в десяти выше по берегу. Ни замечаний, ни смешков. Оказалось, что это было самое страшное, самое неожиданное их поведение, уничтожающее последнюю надежду на игру, абсурдный спектакль.

Богомол прошел вдоль строя. Между обреченными и океаном. Между смертными и вечным. Длинные языки вкрадчивых волн, набегающих по вылизанному песку, смачивали задники его высоких ботинок. – Где здесь, среди животов, прикрывающих срамное и мосластых коленок представитель Бога на земле? Ау! Не видно! Как его метит Всевышний? Может нагнуться и посмотреть снизу?

Девушка с копной, так же как и Елена инстинктивно одной рукой прикрыв груди, а ладонью второй руки пах, зарыдала в голос.

–А где наш пророк? – продолжал офицер, не обращая на нее внимания. – Вот убийц, так этих видно издалека. Вот они, – остановился он вновь напротив Учителя, бледный силуэт которого просвечивал из первого ряда, – что стоят по обе стороны от тебя, даже без одежд выделяются своею отвратительной животной сущностью. Они погубили детей, которым, в отличие от вас, положено было жить. Впрочем, я уже говорил об этом. А ты, и твои ученики, их покрывали. Преступники воспользовались вашим благородством. И потому они виновны в вашей гибели. Не я! Я лишь вынужден выполнить свой долг, как бы сам хорошо не относился к вам.

–Зачем эти слова перед протухающими кусками мяса? – грубо вмешался в разговор стоящий рядом Большевик. – Видно у тебя сохранились осколки совести, и хотя они уже не препятствует злу, но все ещё мешают им наслаждаться. Хочешь убедить себя, что ты не убийца?

Богомол постоял немного, покачиваясь с носков на каблуки:

– Может быть, он и прав? – кивнул он в сторону Дзержинского, но глядя на Учителя. – Обычно исповедуются перед духовником, а мне приходится делать это перед умирающими. По крайней мере, тайна исповеди будет сохранена наверняка. Ха-ха! – дважды выдохнул он, имитируя смех. – Впрочем, я не театральный злодей. Я всего лишь исполняю свой долг.

Богомол помолчал.

–Впрочем, а почему бы мне не оставить тебя? – вдруг будто спохватившись, импровизируя, ткнул Богомол пальцем в Учителя. – Ведь ты не виновен. Ты, если я правильно понял, на голову выше всех здесь стоящих по интеллекту. Без таких, как ты, скучно на этом свете. Я только сейчас задумался, не охотник ли я, убивающий последнюю корову Стеллера? А может передо мною последний человек, помнящий Платона и Поликлета, знающий о постройках Акрополя и Кремля? Что останется на земле, если и тебя убью? Даже поговорить будет не с кем! Выходи из строя и иди!

Он постоял, раскачиваясь, заложив руки за спину, пристально глядя на Учителя.

– Пропустите его к воротам! – крикнул солдатам, истуканами просвечивающими сквозь туман.

– Но я никуда не пойду, – тихо проговорил Учитель.

– Если тебе неудобно перед остальными, так их не будет уже через несколько минут! Не перед кем будет…

– Понимаю. Но прошу меня оставить со всеми. И не только за себя, но и за остальных не ходатайствую.

Богомол взволнованно прошел два шага вдоль строя, вернулся, наклонился к Учителю, понизил голос: -Да пойми же! Вся эта толпа и без моего участия должна погибнуть этой ночью! Да-да, весь город погибнет! Его сожгут! Ковчегу спокойнее будет, если вокруг стен не будут метаться голодные толпы. Чтобы скрыть приготовления к предстоящему пожару, отвлечь внимание населения в городе включили свет. По радио, по телевидению идут юмористические программы. Эй!– крикнул он солдату у магнитофона, – переключи радио на юмор. Вот так, теперь и нам будет весело! – шутливо, как ребенку, потрепал он щеку Учителя под стонущие звуки хохота из репродуктора. – Вот вы стоите здесь, а к городу со всех сторон уже подбираются танки. Огнемётчики заняли места. Этот убогий деревянный городишко сгорит мгновенно! Так что я лишь помогаю вам избежать более страшной гибели в огне. Вы и так обречены, так разве это убийство? Спектакль, который я вынужден сыграть до конца!

Голые тела стоящих в шеренгах были мокры от туманного сеянца. Заплакал и кто-то из мальчишек, на него цыкали товарищи. Холодный ветерок грозил превратить стоявших в ледяные статуи. Ужасно было представить себя в ледяной воде.

Богомол сделал два шага в сторону. Вновь вернулся.

– Что я хотел еще сказать? Сегодня ночью офицеры хунты, и я в том числе, должны будем поселиться в Ковчеге. Вот они, эти офицеры – презрительно махнул он рукой в сторону города, – действительно преступники. Однако я и несколько моих друзей, запомни это, – поднял он палец, – не явимся на место сбора. Пусть наши места останутся для детей! Твои же соседи, – кивнул Богомол в сторону Большевика и Кардинала, стоящего позади Учителя и неустанно тихо молящегося, – коммунисты и церковники, на первое место ставят не человека, а свои идеи, ради которых одним не грех и убить нечистых, другим остаться вместо детей ради распространения своих обветшалых догм. Так что всем им грош цена! И убивая вас, я исполняю священный долг перед человечеством! Очищаю землю от бесчеловечных учений!

Последние слова он выкрикнул, зло и безнадежно махнув рукой.

– Не нужно оправдываться! – ровным голосом проговорил Учитель тихо, так что лишь Богомол, да еще несколько человек вокруг могли услышать. – Я благодарю тебя! Убивая нас в это безнадежное время, ты поступаешь морально. Мы лишние на земле. И не имеем права жить.

Богомол пристально смотрел на Учителя, стараясь понять… -Так ты издеваешься надо мной! –крикнул он, наконец, и с силой пнул ботинком по голой ноге Учителя.

–Ты не понял меня, – прохрипел Учитель, которого подхватили под руки с обеих сторон, уберегая от падения, Кардинал и Большевик. –И прости нас, брат. Ведь мы обманываем тебя. Ты уверен, что убиваешь нас навсегда, а на самом деле лишь помогаешь избавиться от одной из бесконечного ряда жизней, которая нам уже не по карману. Ты честно работаешь палачом, а мы лишь играем роль жертв. Нам, поверь, тяжело бороться с инстинктом, тяжело прятать внутрь страх смерти, но именно тебе всю боль, и нашу тоже, приходится выносить в своем сердце. Ведь это такая страшная судьба – убивать невинных! Прости нас за то, что мы есть, и что мы живы еще. И спасибо.

Говоря это, он медленно опустился перед Богомолом на песок сначала одним коленом, затем тяжело, с натугой, другим, и, со вздохом облегчения, склонил голову.

Богомол отступил, потрясенный, не понимающий, прохрипел что-то, не оформив в слова, мотнул головой, затем повернулся и быстро пошел, почти побежал вдоль строя, чтобы обойти, дать обреченным дорогу к воде. Солдаты, по его знаку, стали медленно подходить к колонне сзади.

Офицер стал сбоку голой шеренги.

– Посмотрели бы вы на моих солдат!– с укором возвысил он голос.–Нет у них к вам ненависти. Как у сердобольной старушки, вынужденной топить лишних котят, их лица перекошены от сдерживаемого рыдания, а в глазах светится нежность, любовь и прощение! Они готовы бросить оружие и бежать по домам, но долг повелевает. Долг превыше всего! А вам – фальцетом, перекрикивая радио, крикнул он, обернувшись к солдатам, – представится возможность поупражняться в стрельбе! Только пусть мишени отплывут немного. А потом по головам. Как в тире! Одиночными!

Голые, нерешительно переглядываясь, топтались на берегу.

«Почему я? За что я?» лихорадочно думала Елена, дрожа всем телом, оглядывая ставший ненавистным, желающий ей смерти, не могущий защитить её мир вокруг. Вот сейчас, в сию минуту произойдет нечто, и захлопнется дверь в жизнь. Исчезнет мир мокрого песка, рассеянный туманом свет прожекторов, голые худенькие ягодицы впереди стоящих мальчишек, плеск слабых волн. Никакого другого зла, кроме смерти, не существует! Соседка зарыдала в голос, закрыв лицо руками, отняв их от грудей и паха, так как стыд остался за чертой, отделяющей их от жизни.

–Вперед! – истерично, срываясь, прокричал Офицер. – Пошел! Ну, ты, царь иудейский! Указывай дорогу пастве!

Учитель тяжело поднялся с колен, причем Большевик и Кардинал вновь подхватили, помогли, и вся нестройная толпа, подталкиваемая прикладами, побрела. Уже кто-то вошел, звонкие звуки голых пяток о воду… Так и входили они, не согнувшись, с поднятыми головами Кардинал, с молитвой на устах, Большевик, с надменным лицом, и Учитель, со словами последнего напутствия.

–Милые вы мои девочки и мальчики! Не бойтесь! Вы даже ничего не заметите! – донесся до Елены его голос. Учитель первым вошел, первым сделал несколько шагов в воде. – Всего несколько мгновений до новой жизни! Радуйтесь предстоящему! Обнимите рядом стоящих, своих братьев! Улыбайтесь, встречая новую жизнь, которая обязательно будет! У каждого из вас! Уже в следующую секунду! И эта жизнь будет справедливее, счастливее настоящей! Поздравляю вас с ней…

Щелчок выстрела прервал речь. Учитель упал плашмя лицом вперед. С громким плеском.

–Радуйся! Ты попал в новую жизнь раньше других! Будь мне благодарен! – зло проговорил Офицер, опуская пистолет. – Вперед! Ну же, бараны!

По наитию взявшись за руки и этим уменьшая ужас одинокой смерти, вытянувшись цепочкой, расступаясь перед бледной тенью лежащего на мелководье, еле прикрытого водою трупа, обреченные вступили в непрозрачность тьмою подернутого омута, и туман бледным саваном колыхался над ними. Как ни странно, вода оказалась на удивление теплой. С каждым мгновением ожидая, каждой клеточкой тела своего предчувствуя выстрелы, чуть не срываясь в крик Елена, непроизвольно ускоряя движение и буквально таща за собою соседку, бросилась в воду. Строй распался. Теперь каждый был за себя. Елена привычным движением присела, оттолкнулась от дна и нырнула, стремясь как можно быстрее удалиться от берега.