Хохот Демиурга. Мысли в моей голове

– Так сделайте первый шаг – Андрюша, открой доступ. Я пока не могу объяснить зачем. Я и сам толком не понимаю, но прошу… Даю слово, против тебя я зла не замышляю.

Андрюша посмотрел на Толика, тот развел руками, мол: «решать тебе».

– Какова вероятность, что у тебя получится? – Спросил он робко, покраснев.

– Сам-то как думаешь?

– Ну… У меня там мысли такие… И дурацкие мечты…

– Да не нужны мне твои мысли! Мне нужна картинка происходящего – внутрь головы я и заглядывать не буду.

– Только больше никому…

– Детский сад какой-то… Даю слово!

– Ладно…

– Моя жизнь тебе тоже нужна? – Толик предложил без колебаний, хотя уж он-то нажил поболее.

– Спасибо, нечего мне там делать.

Получив необходимый доступ, я сразу же направился в Храм Утех – где просматривал жизнь болезненного мальчика снова и снова. Частенько я делал паузы на определенных моментах и запоминал. Меня интересовало не все, но нельзя было упустить детали того, что могло быть по-настоящему важным.

Только когда начало смеркаться, я понял, что на сегодня хватит – пора возвращаться в мастерскую, чтобы ночное забвение не застало в Храме. Почему-то было даже немного жутковато забыться здесь…

И как там Том прожил свой второй день без помешательства? Наверняка завалит вопросами – надо бы что-нибудь придумать, от того, что расскажу правду, лучше не станет ни мне, ни ему… Правильно ли я поступил, что вернул ему сознание? Лучше ли ему сейчас, чем было в помешательстве? По крайней мере, его тоже согревает мысль о возмездии – если звезды сойдутся, вполне возможно, что он сможет отплатить в ближайшем будущем…

Что-то было не так в мастерской – слишком громкая тишина и воздух, которым не надышаться…

– Том? – Позвал я в надежде звуком голоса снять напряжение. – Ты здесь, дружище?

Сумерки за окном сгущались, но впервые за все время на небосклоне повисла луна – очертания предметов в ее свете становились контрастными и неправдоподобными. Чрез-чур неправдоподобными…

– Том? – Позвал я еще раз, медленно продвигаясь внутрь.

В глубине мастерской что-то зашуршало, закопошилось, застонало, а потом затопало в мою сторону. Предчувствуя недоброе, я приготовился обороняться, надо мной заморосил мелкий дождь: в бегущей на меня плечистой фигуре легко узнавались очертания Тома. Он подбежал ко мне, пока я прибывал в растерянности, схватил за плечи и пронзительно посмотрел в глаза – во взгляде читалась бесконечная тоска, а потом он рассмотрел мое лицо, испугался, отшатнулся и завыл. Не зная, куда бежать, он начал кружить, опрокидывая и ломая мольберты.

Уже отчетливо понимая, что в мастерской поджидает исчадие зла, я продолжил продвижение. У окна в кресле сидел Никита, на его коленях тихонько урчал Васька.

– Пойми, – начал Никита, когда убедился, что я его увидел, – вам невозможно победить… Вы все подвешены над адским пламенем на тонких нитях, которые держу в руке я. И что меня сдерживает не бросить вас в огонь? Если мне мерзко на вас даже смотреть – во всех этих отвратительных попытках бунтовать, предать меня. Что, я спрашиваю, сдерживает?! Уж точно не страх возмездия – вы, букашки! А знаешь что? Милосердие… Но мое терпение не бесконечно – наблюдать становится все противнее – вы словно бракованные, не понимающие добрых слов и жаждущие страданий. Все, что нужно было – это смириться и принять дарованный новый мир – мир, в котором вы могли бы жить, как в раю. Но нет – ваша же гордыня обратила мир, в который я вдохнул свою жизнь и любовь – в ад. Своей низменностью, завистью и мелочностью вы осквернили это место. И мое терпение подошло к концу…

Никита замолчал, будто ожидая моей реакции. Моросящий дождь иссяк, стало очень жарко, в горле пересохло. Я посмотрел на Ваську:

– Это ты… – Процедил я сквозь зубы, – предал?

– Опять ты за свое… – Вздохнул Никита, – все ищешь виноватых… До сих пор не можешь принять, что я вижу все, что происходит в моем мире? Я наблюдал за вами все это время. Да и не так много времени прошло, как вы думаете. Но как много интересного я успел увидеть – вы все до единого грешны, не исключая моего брата. Все! Содом и Гоморра! Ты думаешь, что сможешь обратить на меня свой гнев, Савел? Вскоре ты познаешь, что значит истинный, праведный гнев твоего Господа! А ведь мы могли быть друзьями – когда-то мне нравилось с тобой разговаривать – слушать и изредка делиться своими мыслями – ты ведь был талантливым художником – во что тебя превратила твоя гордыня!

– Ты превратил!

– Вот видишь, даже сейчас ты готов винить кого угодно, только не себя… А, помнишь, когда-то давно ты считал своей целью прислуживать гениям? Я вознес тебя даже выше мечты – ты мог бы прислуживать Богу. Но нет… Думаешь, мне доставит удовольствие наказывать вас? Взять хотя бы Тома – я был рад, что ему удалось вернуться, хотел поздравить, а он бросился на меня… Безумец! Безумцем ему и быть. Нет, никакого удовольствия от вашего наказания я не получу, но посуди сам – вы все сговорились и решили предать, когда посчитали, что я ослаб! А ведь я действительно не появлялся, потому что у меня возникли проблемы. Хочешь знать, какие? Да наплевать тебе – я же знаю… Но, разочарую, беды были связанны с тем миром, не с этим. Меня попробовали предать и там: из вас действительно вышла бы неплохая пара – два мерзких подлеца, норовящие ударить исподтишка. Что хмуришься, не понимаешь, о чем я? Так я сейчас расскажу: Вера – как выяснилось, я не был ей нужен! Ее интересует лишь твой портрет – через него она хочет доказать, что это я убил тебя. А знаешь, как я понял, что она врет мне и все разнюхивает? Она так же, как ты, будучи наивной в своей глупости, посчитала себя умнее всех. Мне позвонили из банка: оказалось, Вера выкрала у меня ключ от сейфа и пыталась попасть в хранилище – полагала, что одного ключа будет достаточно, сослалась, что мы вместе живем, и это я ее попросил. До чего наивно! Ну, а дальше, когда она была уличена, вместо того, чтобы извиниться, Вера закатила истерику и созналась, так же как ты – во всем обвиняя меня.

Представляешь? Она легла под меня, ради тебя – вод ведь шлюха! Беда в том, что я эту шлюху начал любить… Как тебе такой поворот? Я сам не заметил, в какой момент она заняла место в моем сердце. Признаю, сперва для меня это была азартная игра – завладеть тем, что увидел тогда на портрете, после это стало уроком для тебя, ну а потом – я привязался, захотел быть рядом всегда – полюбил… Да…

И пока вы строили козни, полагая, что я болен, или потерял контроль, мне попросту было не до вас – я пытался вернуть свою любовь, ее доверие. А она уперлась: покажи, что в ячейке. Надо признать, я сам дал маху, сразу не сообразил сказать, что, мол, нашел вора, раздобыл ради тебя, хотел сделать подарок… И теперь я в безвыходной ситуации – она даже донесла следователю – если у меня не развилась паранойя, что вряд ли. За мной приставлена слежка…

      В то время, когда я искал способ разрешить коллизию там, вы создали еще одну проблему здесь! Скажи, Савел, как мне поступить – стереть вас вместе с городом в порошок и отстроить все заново? Пересажать всех по камерам? Простить и оставить в желанном одиночестве, а самому возвести для себя новый город?

Можешь молчать – я вряд ли к тебе прислушаюсь… Размышляя над всем – я пришел к решению: и там, и здесь. Как тебе известно, во Внутренней Риге нет детей, кроме Андрюши; и до этого момента не было женщин… Но в скором времени появится еще одно исключение – возможно, ты даже будешь рад, встретив Веру. Да! Я дам ей шанс – подарю свой мир! И пускай она думает – принять божественный дар, или нет. Если смирится и примет – я дам ей право решать, что делать с вами, если нет – пускай катится к чертям с вами со всеми, как бы тяжело не было на такое идти!

Роковая встреча произойдет очень скоро – полагаю, что завтра я навсегда закрою вопрос там, а через три дня и здесь. А пока я оставлю вас… Что такое? Тебе жарко? Трудно дышать? Привыкай – это вы превратили мой рай в ад – Внутренняя Рига нагревается в моем гневе, и вскоре превратится в раскаленную сковороду, на которой вам жариться до самого судного дня.

Не говорю тебя прощай – надеюсь, что все у нас получится – помни, когда увидишь Веру, в твоих руках повлиять на нее – правильно распорядиться судьбами!

Никита испарился в прямом смысле этого слова. Пот тек градом, было тяжело дышать, но, пока еще сносно. Надолго ли? Сколько времени отвел Никита? На сколько посчитал нужным растянуть прелюдию к мукам? Максимум, что у меня есть – какие-то считанные часы; минимум – секунды…

      Нужно действовать – у меня есть одна, решающая и единственная попытка. С чего начать – не брать во внимание эту встречу и рисовать, как планировалось? А дальше? Я же ничего не успею подготовить…

Как душно! Ощущение, что нагревается не только Внутренняя Рига, но и я – изнутри… Нельзя сдаваться, не попробовав!

Значит, завтра он убьет Веру. Обречет ее на то же, на что обрек меня. Получит безграничную власть над ее душой. За что ей такое? А действительно – что он сказал? Она ради меня… Нет, не может быть… Глупец, опомнись! Разве могло быть иначе? Вспомни! Вспомни, как она тебя боготворила. Могла ли она предать? Конечно же… Конечно же она собралась собой пожертвовать… Глупая. Безумно глупая любимая Вера. Ну зачем? Его невозможно победить. Уж не такой хрупкой…

Ненавижу. Как же я его ненавижу. Не могу жариться здесь – пока он собирается ее убить там, в настоящем. Пора прекращать быть беспомощным! Иначе единственный человек, которого я любил, принесет себя в жертву моей слабости…

Поглощающий все вокруг, включая жару и мою ненависть, белый шум заполонил комнату – мысли рассеялись, будто загипнотизированный, я обернулся к источнику звука. Телевизор дяди Иманта работал и транслировал помехи, но в этот раз что-то странное было в черно-белом мерцании. Картинка будто бы наполнялась светом, теплым и уютным – в каждой мизерной светлой точке виделось настоящее пламя. Свечи – тысячи свечей.

Огоньки притягивали, успокаивали, выжигали дурное – мне тепло и спокойно, не страшно – я забыл о гневе, я забыл обо всем. Приятное свечение наполняло внутренний мрак, отгоняло холод.

Одна из этих теплых точек надвигалась, рассеивая черноту. Вот она уже совсем рядом, и я вижу пламя – едва колеблющейся на сквозняке огонек. Что за ветер его гоняет? Суета и мельтешение временного вороха переживаний?

Все проще…

Огонек отдаляется от меня, и я понимаю. Понимаю все… Единственное настоящее ощущение накрыло меня. Оно и не покидало никогда – зря я устроил сквозняк…

А потом я четко осознаю, откуда исходит пламя. Оно плавит воск тоненькой свечи – моей свечи. Свечи за меня.

Свеча горит среди десятка подобных перед образом распятого Христа. Свечу только что поставила Вера, а теперь она что-то беззвучно шепчет. Я вижу, как слезы текут по ее щекам. Я чувствую ее боль и одиночество. Мне хочется разделить с ней горе, но я не могу передать то, что чувствую сам. «Ты не одна. Я не один» – хочется ее успокоить: «мы вместе навсегда». Но пока нельзя – телевизионный экран нас разделяет.

– Прости меня… – Слышу я ее шепот.

И картинка теряет свое волшебство. Она не исчезает, но становится обычным телевизионным черно-белым изображением со множеством помех, будто антенна с трудом ловит нужную волну.

Моя внутренняя антенна тоже расстраивается – ощущение всеобъемлющей любви теряется в помехах, сотканных из всех душевных волнений – ненависти, страха, боли: словно ураган задувает мою свечу.

Воздух становится обжигающе горячим. Нужно было бы рисовать, пока не поздно. Но я пытаюсь удержать отголоски рассеивающегося чуда – сделать это невозможно, оно постепенно теряется, будто ничего и не было.

Я падаю в кресло и боюсь пошевелиться. Мысленно я пытаюсь ухватить видение, но оно от этого, словно пугаясь, убегает от меня быстрее. Сперва я злюсь на то, что меня опять оставляют в одиночестве, потом на свое бессилие, затем вспоминаю и о Никите.

Я понимаю, что надо действовать, иначе можно не успеть. Видение теряется, а с ним и все лирическое. Происходит что-то странное, будто похмелье приходит на смену душевному подъему:

– Поставь еще одну свечу. – Цежу я в обиде на того, кого в этот момент считаю истинным источником всех бед и несправедливости, – на то, что Бога нет! Потому что если Он есть – Он нас не простит! Ему нравится наблюдать и мучать! А я справлюсь без его помощи! Это я, не Он, верну тебя себе!

На колени запрыгнул Васька, свернулся калачиком и грустно заурчал. Я погладил его за ухом:

– Так это был не ты?

Кот оскорбленно замолчал.

– Извини тогда. Я правда подумал, что ты меня выдал Никите.

– Он и не думал спрашивать.

– Понятно. Вот только…

Том завыл громче прежнего, держась за горло.

– Как ребенок… Как думаешь, его можно вернуть еще раз?

– Он сильный телом, но слабый духом. Похоже, он не хочет возвращаться – ему тут не нравится.

– Если успею, я все же попробую. Но…

Я внимательно посмотрел на кота, доверчиво подставляющего холку:

– Если бы Никита все же спросил? Ты бы рассказал?

– Я никому не служу – ни тебе, ни ему. Но всегда говорю правду.

– Значит, рассказал бы… Кто ты такой, Васька, если по правде?

– Архангел.

– Что? – Несмотря на раскаленный воздух, да и вообще, развивающиеся не в мою пользу события, я сумел улыбнуться.

– Ну, или как там у вас считается? – кот немного обиделся, – сфинкс? Цербер? В общем, страж ворот. Любому загробному миру нужен проводник, страж и создатель.

– Значит, ты пропускаешь туда и обратно? А проводник тогда кто?

– Это все я. Я же тебе уже говорил, что это мой мир.

– А Никита?

– Он создал меня. Из обрывков сознания – я тебе уже говорил, ты невнимательно слушаешь.

– Никита же создал и Внутреннюю Ригу…

– Стечение обстоятельств открыло ему доступ в новое измерение, с которым он не знал, что делать. И тогда появился я – если есть мир, ему нужны законы, по которым он будет существовать. Я ввел эти правила и слежу, чтобы их придерживались.

– Ты и Никита – одно?

– Я нейтральная, третейская его сторона.

– Ты можешь изменять ход событий во Внутренней Риге?

– Тогда я нарушу свои же законы…

– Это ты пропускаешь сюда и не выпускаешь обратно?

– Я слежу, чтобы мир придерживался правил.

– Каких правил?

– Кто владеет всемогуществом, а у кого нет шансов.

– Никита рассказывал, что когда-то давно Андрюша чуть не уничтожил Внутреннюю Ригу…

– Я был молод, и для меня это было впервые – больше подобного не повториться.

Жара становилась невыносимой.

– Раз ты порождение этого мира, в отличии от нас всех – ты в нем можешь и умереть?

– Не люблю, когда жарко. Ты же хочешь проверить и это?

Тонкая шея доверчивого зверька хрустнула быстро. Стоило бы похоронить его рядом с дядей Имантом, но времени нет. Я приступил к портретам. За окном стемнело, наступила полноценная ночь, но Внутренняя Рига не погрузилась в забытье, словно сама забыла об этом…

V. Чужая земля

16. Жара

Кроме Януша, никто из присутствующих не скрывал своего волнения. Но у каждого оно проявлялось по-своему: Андрюша искал, на ком бы выместить злость, Толик пытался выглядеть спокойным, но не знал, куда деть руки, и они его выдавали – то он заламывал пальцы, то стряхивал с себя несуществующие пылинки, то ворошил волосы. Том (да, мы посетили Храм Утех и я снова его вытащил) молча сидел на скамье, схватившись за голову – походило, что он готов в очередной раз свихнуться в любой момент. Я же старался держаться молодцом и организатором, который знает, чего хочет.

А Януш? Ну, а Януш сидел на своем месте и пытался сделать вид, что нас не замечает…

Чтобы привлечь к себе внимание, я откашлялся:

– Мы собрались тут, потому что это касается каждого. Это наша общая проблема – даже Янушу никуда не деться от предстоящих мук. Да, хоть он и делает вид, что ничего не происходит, но надвигающееся бедствие коснется и его – кто знает, тот поймет, что одно дело быть сытым и в достатке, другое – прозябать взаперти. Это я про Чехова палату №6, Андрюша, тебе не довелось прочитать по известным нам причинам…

– С чего ты решил, что теперь главный? – Мальчик взорвался, – мы все попали в это из-за тебя! Это ты виноват, ты все разрушил!

– Разрушил что? – Том тоже не выдержал, – твое уютное существование? Власть над другими? Возможность мучать меня до очередного помешательства? Умолкни – иначе я лично вырву тебе кадык!!

– Давайте без этого. – Толик, должно быть вспомнив свое педагогическое прошлое, попытался вытянуть ситуацию, – не будем сваливать ответственность друг на друга, а… хотя бы послушаем, что нам предложат….

– Спасибо. – Я, как заправский оратор, учтиво кивнул, – я пытался сказать, что, если мы не объединимся, нас всех ждет общая участь. О которой мы все уже знаем, и вряд ли хотим испытывать мужество перенести.

Некоторые из раскалившихся плит с громким щелчком потрескались. Я поджал ноги, отдавая должное терпению пленных, которые пока что достойно переносили невзгоды.

– Время поджимает! Просто слушайте меня и доверьтесь! Каким бы абсурдным план не казался – это наша единственная попытка спасения. Если, когда я закончу, у кого-то будут идеи получше – с радостью возьмем их в оборот… Но пока – дайте слово. Теперь-то, когда у нас нет другого выхода… Никита значительно превосходит нас в силе – об этом знают все – поэтому, только вместе…

– Да рассказывай ты уже! – Толик сорвал с себя рубашку, – У меня вот-вот волосы задымятся!

– Если сразу к делу – я считаю, что сперва мы должны напугать Никиту, – довести его до состояния, в котором он пожалеет, что вообще создал Внутреннюю Ригу…

– Браво! – Андрюша зааплодировал, – гениально! Вот только пока боимся мы – может, сразу к следующей идее? Например, попробуем воззвать к моему брату и образумить?

Януш неожиданно для всех поднялся и невозмутимо заговорил в рыжую бороду:

– Этот парень, уж извини, не помню твоего имени, говорит дельно!

Тембр его баса вызывал доверие, как это только получается у манипуляторов?

– Страх приводит к смятению духа. Дух, до тех пор, пока не успокоит смятения, не сможет переродиться. А каждый выход – это перерождение. До тех пор, пока он не справится со страхом, он застрянет в игре, созданной эго – в подобной ловушке сейчас находитесь и вы все. Я призываю! Забудьте о «Я», позвольте времени течь сквозь пустоту. Иначе вы не достигнете блаженства, которое несет в себе ничто. Не отпускайте вожжи и не позволяйте страху править…

– Спасибо, Януш! Мы поняли, что надо забыть о «Я» и не упускать вожжи, позволь дальше мне…

Януш, уловив сарказм, умолк.

– Я считаю, что единственный способ победить – это посеять в нем страх! Внутренняя Рига уже не играет по надуманным им правилам – нет времени объяснять почему, но и он должен это почувствовать, прежде чем определить новые порядки. Он должен понять, что больше не в состоянии ей управлять, что она и для него стала опасна! Никита должен ощутить хаос, от которого ему лучше бежать…

– И тогда вы приведете еще одну душу к страданиям! Помните – это отразится на карме – каждый, причастный к преступлению будет…

– Том!! – Громко вступил я, – будь добр, если этот бородач, заботящейся о нашей карме, скажет еще хоть слово, сделай с его языком то, что Никита неоднократно проделывал с твоим!

Том, мгновенно откликнувшись, многозначительно кивнул. Краска залила лицо Януша – беда всех рыжих – небольшое волнение, сразу краснеют.

– Так вот, – в тишине я смог спокойно продолжить, – как ни крути, я понял, что не смогу справиться один. Да, в запланированном спектакле я возьму на себя роль режиссера и главного актера, но со второстепенными ролями вы мне должны помочь. Мне понадобится помощь каждого! Как бы патетично это не звучало, но это – правда: только вместе мы сможем спасти свои души. И да, я предлагаю объявить Никите настоящую войну, в которой лучшая оборона – это нападение…

– Позволь спросить… – аккуратно вмешался Толик, – в какой момент ты почувствовал себя полководцем? Дело в том, чтобы за кем-то идти – в него нужно верить. А в тебя, уж извини, веры нет. То есть, ты далеко не герой, уж не обижайся. По сути – с самого появления здесь – ты проявлял недовольство и, кажется, что-то пытался предпринять. Почему «кажется»? Потому что никто не увидел настоящего результата. Конечно, может это и не так, но то, что я видел и вижу… Разве Андрюша не прав – и все, что ты сделал – замутил воду? Что-то подобное в свое время делал каждый из нас – и каждый лично поплатился за бунт. У тебя же получилось поделить ответственность на всех, это, пожалуй, единственный видимый подвиг. И вот опять, вместо того, чтобы не лезть на рожон, и, действительно, попробовать умиловать Никиту, ты предлагаешь усугубить ситуацию. Готов ты смириться, или нет, но факты говорят, что Никита – Бог и Творец этого места, а что мы можем против Бога?

Я бросил заранее заготовленный мешок на пол. Он упал на плиты с таким грохотом, будто был набит валунами.

– Васька… – Прошептал Андрюша испуганно.

– Вот вам мой подарок и оружие – богов сбрасывали с Олимпа регулярно!

– Ой, вот лучше не стоит говорить мне про древнегреческую мифологию – не надо о том, чего ты не знаешь. – Мешок так и остался лежать нетронутым. – Видишь, в тебе очень много неоправданного апломба. Вообще, интересный типаж, выскочка и тихоня одновременно.

– И что ты предлагаешь? Сдаться и ждать милости?

– Скорее, молить о ней. Я понимаю, тебе тяжелее остальных, и даже не буду просить об этом, но, на мой взгляд, единственный верный выход – это уговорить поступить Веру правильно, когда она окажется здесь.

– Что ты имеешь ввиду?

– Ты знаешь… Но я понимаю, что ты не пойдешь на это, поэтому умолкаю. Но помогать тебе… Ты уж извини, но я не верю.

– Вот, значит, как… Андрюша, насколько я понимаю, придерживается того же мнения – если не критичнее. С Янушем понятно… Том?

– Я с тобой!

– Ты в меня веришь?

– Я готов пойти на гибель – это лучше безумия.

– Не то я хотел услышать… Понятно, значит, идея собрать вас – оказалась пустой тратой времени. Толик, сейчас я пропущу мимо ушей, но в скором времени ты пожалеешь о своих словах. Ты выбрал неправильную сторону – все, кто не со мной – против меня. А ведь у тебя был шанс!

– Не боишься, что я восприму угрозы через чур серьезно и попытаюсь реабилитироваться в глазах Никиты, выдав твои планы?

– Как раз этого я не боюсь.

– Вот как?

– Да. Я прекрасно вижу, что ты устал не меньше моего – просто в тебе давно угасла воля к сражению. Но ты будешь наблюдать до последнего. Ты сказал, что в тебе нет веры, но я знаю, что надежда все еще таится в уголках души. Ты боишься ввязаться в бой, но надеешься, что революция произойдет чужими руками. Ты желаешь увидеть героя не меньше, чем желал оказаться с мальчиком. Ты жалкий трус, участь которого дождаться, кто победит, чтобы тому подчиниться. И, что бы не говорил, ты чувствуешь раскол, и надеешься на исход в мою пользу, только боишься об этом признаться себе. Но, как я уже сказал, ты выбрал не ту сторону, и я не сделаю поблажки, даже понимая, что ты ведом трусостью.

– Замолчи немедленно!!

Андрюша даже затопал ногами, чем вызвал мою ухмылку. Но сам он не понял нелепость своей истерики:

– Еще раз повторяю – это ты все разрушил! Из-за тебя крахом идет целый мир! Ты хоть знаешь, сколько труда нами было вложено, чтобы немного оживить это место? Сделать его не таким пресным? Ты хоть понимаешь, что мы все здесь навеки – и если испортить, другого уже не будет? Никто не хотел здесь оказаться, но выбора не было – оставалось принять и пытаться облагородить. А ты все сломал! Уничтожил! Вот-вот мы поджаримся – и будем жариться вечно! Так что ли лучше? Теперь ты доволен? И не говори, что мир был добр только к нам! Он бы открылся и тебе – если бы ты принял, не стал упрямиться! И был бы ты волен менять и подстраивать его под себя. Но нет! Тебе же больше других надо – самый обиженный. И даже сейчас не готов признать своей ошибки. Ты ведь доволен, да?

– Ты несколько раз назвал это место миром… Какой же это мир? Мирок со своим божком и его поклонниками. Да, я доволен, что эта дыра уничтожает сама себя – лучше так, чем жить… нет, существовать в страхе, боясь сказать и даже подумать не то, что понравится Властелину, скрывать чувства, лизоблюдничать, утратить веру и надежду. Этот мирок и его обитатели жалки, и достойны уничтожения. В разы лучше свихнуться под вечными пытками, чем быть винтиком подобной системы. Лучше разом уничтожить душу в безумной боли, чем бесконечно наблюдать, как она гниет в духоте – и я сейчас не о раскаленных плитах и воздухе. Да, Толик прав, я уж точно не герой, но я не могу смириться. Пускай я и окажусь в очередной раз неправ. Но вас мне не жалко – нет. Нельзя жалеть тех, кто решил похоронить себя заживо. Хватит слов – вам остается ждать Никиту и его милости, а мне пора в последний раз попробовать что-то изменить. Том! Будь добр – не дай «этим» проболтаться – проследи – выиграй мне немного времени. Все разрешится раньше, чем искусственный день подойдет к концу.