скачать книгу бесплатно
– Ты бы про себя что-нибудь, старый, рассказал.
– Расскажу и про себя обязательно, в моей жизни много чего было. Было веселое, и грустное было, но веселого все же было больше.
– Повезло тебе старый! – задумчиво сказал Иван.
– А тебе-то что жаловаться, истории-то больше с тобой случались веселые. Это только ты сам с виду грустный.
– Ох и трепач же ты, дед.
Иван взял ведра и не спеша пошел к своему дому.
– Однако пора, и мне пора ночевать – засобирался дед Егор.
Через месяц после своего отпуска я позвонил родным в деревню. Трубку взял Иван Денисович, в конце расспросов о житье-бытье, я спросил его:
– Дядя Ваня, у тебя после фляги уши долго болели?
После продолжительной паузы услышал:
– Набрехал все-таки старый. И когда только успел?
– Как у него здоровье? – спрашиваю.
– А че ему будет, жив и здоров старый брехун, небось, и сейчас с кем-нибудь на лавочке языком чешет.
Обреченная Лучиха
Лето в тот год стояло теплым. Солнце землю прогревало, и дожди ее в меру поливали. По всему было видно, быть богатому урожаю. Только вот мало кто этому радовался. Деревня Лучиха располагалась у самого берега Ангары и по расчетам попадала в зону затопления при пуске ГЭС. Еще весной сюда приехали уполномоченные из Иркутска и оповестили местных жителей о том, что до пятнадцатого августа необходимо всем покинуть населенный пункт. Семьям переселенцев, которые разбирали и перевозили свои дома, государством выплачивалась денежная компенсация, а тем, у кого они были ветхие, предоставлялось новое жилье.
Только вот никакая денежная компенсация и никакое новое жилье не покроет все то, что свалилось на головы местных жителей. Больше половины изб уже перевезли в соседнюю деревню, которая находилась от Лучихи на расстоянии более тридцати километров и не попадала в зону затопления. Дома разбирали на бревна и потихоньку перевозили. Везли не только бревна, доски, брус, шифер, но и все то, что было нажито нелегким крестьянским трудом. Транспортировали лошадьми, запряженными в телеги. Привязанная к повозкам скотина шла следом. Кудахтали куры, взлетая на кочках, лаяли собаки, подгоняя коров. Невеселая то была картина. Уезжали со слезами на глазах, осознавая, что покидают навсегда родные сердцу места и вернуться сюда они уже не смогут.
Подводы одна за другой медленно двигались. Одна из них отстала и стояла у самой окраины деревни. В телеге на куче пожиток сидели пожилой мужик Никифор и его жена Дарья, державшая в руках рыжую пушистую кошку. Слышно было кудахтанье кур, они тоже находились тут же в больших сплетенных из ивы корзинах, прикрытых рогожей. По всему было видно, люди прощались со своей малой родиной, тяжело им было покидать ее. Мужчина грустными глазами смотрел на Ангару, а женщина утирала слезы, глядя на уголок земли, где прошла вся их жизнь, и приговаривала:
– Как же это? Что же это делается-то?
Муж молчал и думал о своем. Дом их был уже довольно ветхим. Строил его дед Никифора, но он простоял бы еще немало лет, служа им верой и правдой. Конечно, пришлось бы кое-что подлатать, да ведь то не трудно, и сделал бы это нынешний хозяин с радостью, если бы не беда, грозившая Лучихе. Разбирать и перевозить его мужик не стал, да и сил у него таких уже не было. В Покровке, куда они перебирались, государство построило несколько бараков, похожих один на другой, для таких, как семья Никифора.
– Ну, что сидишь-то? Погоняй! – услышав голос жены, муж глянул на нее глазами, полными слез, и громко крикнул, обращаясь к лошади:
– Но… но… но, родная!
Кобыла резко дернулась, телегу тряхнуло, одна из кур с кудахтаньем взлетела и, приземлившись в метре от повозки, как ошпаренная, понеслась к дому. Мужчина притормозил подводу, соскочил с нее и было уже побежал за курицей, да вдруг остановился.
– Домой ведь вернуться хочет рябая, – тихо произнес он и добавил: – Сам бы сейчас убежал.
Сев рядом с Дарьей, слегка ударил лошадь вожжами. Телега тронулась, увозя их навсегда из родной деревни. В душе каждого было смятение, боль, горечь от потери родного крова. Дарья что-то шептала и всхлипывала, а Никифор, повернув голову, смотрел на удаляющуюся деревню, свой дом, который уже едва был виден.
Невыносимое это дело – прощаться навсегда с родным местом. По щекам неизбалованного жизнью мужчины текли слезы. Он уже и не помнил, когда последний раз плакал, а сейчас так защемило на душе, что сдержать этих слез уже не мог.
Вдруг, спохватившись и покосившись на жену, он выпрямился, вытер быстро рукавом мокрые глаза и крикнул:
– Но, но, но, окаянная! – и ударил сильно лошадь вожжами.
Та рванулась. Дарья от неожиданности повалилась спиной на узлы с вещами.
– Полегче, пожалей животину-то. Пошто так хлесташь невинную? – упрекнула она мужа. Тот виновато потянул вожжи, успокаивая испуганную лошадь. Кобыла снова пошла медленным ровным шагом. Впереди виднелось еще несколько подвод, идущих одна за другой. Ехали молча. Многие женщины, сидящие на телегах, утирали платками слезы. У мужиков вид был мрачный.
– Как от немца бежим, бросили Лучиху, дома отцов своих.
– Нехорошо все это, – громко говорил старик Афанасий, сидящий с зятем да с дочкой на впереди идущей повозке. Никто ему не ответил, только и слышно было, как скрипели колеса.
– Это же надо додуматься, чтоб им пусто было, – не унимался дед.
– На дне реки будет деревня наша, ведь надо ж было именно ее выбрать! Там ведь не только избы, там ведь могилки родных наших. Придумать такое могли только нехристи! – после короткой паузы изрек он.
На подводах молчали, а мысли были те же, что и у старого Афанасия, только он их выражал вслух.
– Сжигать будуть все после нас, избы наши. Нехристи! Знают ведь, у людей-то на енто рука не подымится, родной-то дом палить, гэсы затеяли, тьфу, – старик смачно плюнул и замолчал. Повозки медленно двигались, коровы, привязанные к телегам, шли, мыча и отгоняя хвостами назойливых оводов. Вдруг собачья свора с лаем ринулись вперед. Навстречу им неслась лошадь с телегой, в которой то и дело на кочках подпрыгивали два человека.
– Корневы, Иван с Сенькой, сын да внук Данилы, – отметил неугомонный Афанасий, когда подвода с грохотом промчалась мимо, обдавая их пылью.
– За Данилой, видать, молодежь поехала. А он то, старый хрыч, что удумал? Остался ведь один, решил никуды не уезжать, утопнуть вместе с деревней решил, старый дурень, – добавил не менее старый Афанасий, провожая их взглядом. А телега Корневых, оставляя после себя столб пыли, быстро удалялась, приближаясь к Лучихе.
Деревня пустовала, почти все выехали. Она была непохожа на себя – доживала свои последние дни. На месте разобранных домов зияли только ямы, когда-то служившие людям погребами. На месте заборов кое-где торчали оставленные подгнившие столбы. Пустые ветхие избы сиротливо стояли то там, то тут среди всей этой разрухи. Ни людей, ни живности не было. Лучиха вымерла. На все село осталось два доживающих свой век человека, дома которых находились в разных концах. Это почти совсем глухая бабка Нюра, которую должна была забрать дочь в Иркутск, да старый Данила, решивший не покидать родные места.
Дед сидел на лавочке у своего старенького жилья у самой Ангары и угрюмо смотрел на реку, думая о чем-то. Ему этим летом уж девяностый год пошел. Старик немало повидал за эту жизнь. Вся она была связана с родной деревней. Здесь он родился, встретил свою любовь, красавицу Марию, родившую ему четверых сыновей. Отсюда ушел на войну, сюда вернулся, награжденный за храбрость крестами. Тут похоронены его предки, да и Марьина могилка здесь. Сюда во время войны с немцами были доставлены одна за другой похоронки на трех сыновей. Красавица Ангара всегда рядом несла свои воды. Никогда в мыслях у Данилы не было, что эти воды заберут родную деревню. Перебираться в другое место он даже и не думал. Было предчувствие у старика, что век его кончится вместе с Лучихой. «Другого конца и не надо», – думалось ему.
Топот копыт и стук телеги, мчавшейся к его дому, отвлекли старого человека от тяжелых раздумий.
– Здорово, дед, – услышал он голос внука Сёмки.
– Что ж мерина-то не жалешь? Смотри, как взмылен, – возмутился Данила.
– Привет, бать! – поздоровался Иван, присаживаясь рядом.
– Ну что, собрался? Мы за тобой.
– А я, родные мои, давно уже собрался, только вот жду, когда река Лучиху приберет, глядишь, Бог и меня захватит.
– Старый, ну ты совсем из ума выжил, что говоришь-то? – растерянно произнес Иван.
– А ты молод ешо меня уму разуму учить-то, – посуровел отец. – Говорю, знать знаю, что говорю. Никуды я отсель не поеду.
– Здесь помру, вот об чем вас попрошу: похороните меня на Волчьей горе.
– Вот, придумал! – разозлился Сёмка. – Живого, что ль, тебя похоронить?
– Тихо ты, – прикрикнул Иван на сына.
– Недолго мне осталось, в аккурат успею, – продолжал старик. – А вот насчет Волчьей горы, так это мое последнее слово. Не затопит ее, думаю я, вода туды не дойдет.
– Так там скала, дед, – озадачился Сёмка.
– Ну и вы не слабаки, в аккурат справитесь, – отрезал Данила.
Сын с внуком переглянулись и одновременно посмотрели в сторону Волчьей горы, которая находилась в двадцати километрах от деревни. Она была довольно высокая, со скалистой верхушкой. Когда-то ее облюбовали волки, говорят, там жила целая стая. По ночам даже до деревни доносился их вой. Люди боялись этого места и обходили стороной. Со временем часть серых хищников истребили, а остальные покинули гору. Но название – Волчья – так и осталось…
– Нельзя ведь там хоронить, не спросивши, – тихо возразил Иван.
– А оне нас спросили, когда деревню нашу затоплять решили, спросили, говорю?! Вот и их нече спрашивать! Ванька, ты пошто такой-то? Я сказал же вам, что это мое последнее слово, а последнее слово человека, хошь не хошь, а выполнять надо, – разозлился на сына Данила.
– Дед, не рано ли ты умирать собрался? – улыбаясь, спросил Сёмка.
– Цыц, малец! Еще материнское молоко на губах не обсохло, а тоже туда же, мне видней, когда помирать! Ваше дело – мое последнее желание исполнить, – резко оборвал его дед.
На следующий день Иван с сыном уехали ни с чем и сильно озабоченные. Обоим понятно было, не шутил старый Данила. Через пару дней приехала бабки Нюры дочка из Иркутска. Приехала утром, а уже вечером уехала с матерью. Дочь на ночь побоялась оставаться в мертвом обезлюдевшем месте. Остался старик совсем один в родной деревне, твердо решив не покидать ее.
Умер Данила в конце августа. До этого дня Иван каждый вечер ездил к отцу, не теряя надежды увезти его. Но старик остался непреклонен. Умер он, сидя на лавочке у своего дома, прислонившись спиной к стене. Похоронили старожила на Волчьей горе, на самой вершине. Сверху Лучиха была как на ладони, примостившись на берегу Ангары. А еще через неделю деревня превратилось в страшное пепелище. Уже ничего не напоминало о том, что еще несколько месяцев назад здесь жизнь била ключом. После проведенной, так сказать, санобработки смотреть на то, что осталось, было невозможно: давящий ком стоял в горле от увиденного, мешая дышать. Грустная до слез была то картина.
В сентябре 1961 года пущена Братская ГЭС, перегородившая Ангару. Было затоплено более ста больших и маленьких поселений, располагавшихся по берегам реки: Мока, Громы, Астафьево, Зерма, Лучиха, Налюры, Большая и Малая Мамырь, Малышовка… На месте их сейчас – Братское море. Под воду ушли необыкновенной красоты места, были затоплены плодородные земли. Волею судьбы мне пришлось быть очевидцем и участником этих событий. Тогда я был еще мальчишкой и до конца не понимал, что переживали в тот момент мои дед с бабушкой. А пережить такое было не так просто.
К Волчьей горе вода подошла вплотную и остановилась. С ее скалистой верхушки с могилкой старого Данилы было видно то место, где когда-то красовалась Лучиха с ее стройными кудрявыми березками, плодородными полями, богатыми сочной травой лугами. Где когда-то жили люди, на лугах пасся скот. Здесь влюблялись, справляли свадьбы, рожали и крестили детей. И вдруг в одночасье и совсем не по воле Божьей, она канула под воду навсегда, как будто и не было никогда этой ангарской деревни.
Пацаны
Стоял жаркий июльский день. На голубом небе не было ни единого облачка. Только иногда легким ветерком прохлада доносилась с реки. Лошадь, запряженная в телегу, медленно двигалась по проселочной дороге, идущей вдоль свекольных полей, на которых работали женщины. На повозке рядом с металлической бочкой с водой сидели два мальчугана лет десяти да старый дед, которого в деревне звали Макар-водовоз. Бабы, увидев водовоза, потянулись ему на встречу.
– Семёныч, спаситель наш, давай быстрей, родной, помираю, – крикнула молодая краснощекая девка Варвара, улыбаясь и смахивая ладонью пот со лба. Она первой подошла к телеге и, отвязав привязанный к бочке ковш, набрала в него воды. Напившись, передала ковш другим женщинам, сказав при этом:
– Хороша водица ангарская! Что бы мы без тебя делали, Семёныч?!
– А-а, померли бы все тут на поле от жажды, – ответил дед, улыбаясь, и добавил:
– Пейте, бабоньки, пока водица холодненькая.
Один из мальчишек, который был посветлей, встал на телегу во весь рост, взял ковш и, зачерпнув его полным воды, подал женщинам.
– Молодец, Петька! – подбодрил его дед Макар.
Второй парнишка, звали его Ванька, видя, что некоторые женщины, работая на поле, не заметили, как они подъехали, крикнул:
– Вода, вода! Подходи, кто хочет.
– Ну, пацаны, вы сами справитесь, а я пока разомнусь, – сказал водовоз, спрыгнув с телеги. Он пошел по полю, на котором только что работали женщины. Увидев свеклу, Семёныч наклонился, рассматривая ее, ковырнул двумя пальцами мягкую землю и произнес:
– Будет нынче хороший урожай: свеколка-красавица.
– Конечно, будет, дед, не зря же мы здесь паримся, – раздался звонкий голос Варвары.
– Вы только, пока мы тут полем, не забывайте нас водицей поить, – добавила рыжеволосая Антонина.
– Ну, за это, девоньки, мы ручаемся, – сказал старик и, глядя на мальчишек, добавил:
– Не подведем ведь, пацаны?!
– Не подведем, – хором заверили Ванька с Петькой.
Утолив жажду, женщины снова принялись за прополку.
– Петровна, давай сюды, какие есть у вас, ведра, водой наполним, – обратился дед Макар к пожилой бригадирше в красном платке. Та, держась за поясницу и морщась, выпрямилась, огляделась вокруг и, увидев пустые ведра, сказала, обращаясь к мальчишкам:
– Ребятишки, вон ведра у дороги стоят.
– Живее, пацаны, нам еще на морковку водицу везти, – скомандовал дед.
Наполнив несколько пустых ведер до краев холодной водой, водовозы отправились на морковное поле. Старая кобыла по кличке Купчиха медленным шагом двигалась по пыльной дороге, идущей вдоль колхозных полей. Дед Макар любил Купчиху и сильно ее никогда не погонял. Кобыла шла медленно, слышно было, как поскрипывала телега, в бочке плескалась вода, иногда брызгами вылетая наружу. С полей доносился неповторимый запах – запах земли и букета разных трав. Громко стрекотали кузнечики. Большие стрекозы, шелестя крыльями, летали над бочкой. Купчиха, не обращая ни на кого внимания, не останавливаясь, прямо на дорогу справляла нужду, при этом слегка приподняв свой хвост.
– Как же не быть урожаю, когда и кобыла старатся, землю удобрят, – констатировал дед. – Лучшего удобрения не быват, – добавил он. Мальчишки переглянулись и рассмеялись.
– Зря смеетесь, а то будто сами не знаете.
Знали про это Ванька с Петькой, а смешно им было другое. Дед Макар, поучая мальчишек, с наслаждением вдыхал запах конского удобрения, как будто цветы нюхал.
– Воды-то хватит нам морковников напоить? – спросил старик ребят.
– Хватит, еще и останется, – ответил Петька.
– Да тут еще больше половины, – доложил Ванька, заглянув внутрь бочки.
– Ну, вот и мы с вами, пацаны, подсобим колхозному урожаю, – тихо сказал Семёныч.
– Какая в таку жару работа без воды? – добавил он, немного помолчав.
Солнце припекало. На морковном поле их уже ждали.
– Притомились, родные мои? Пейте, девки, пока вода холодненькая, – крикнул водовоз, чтобы всем было слышно.
Теперь на раздачу воды встал Ванька. Шустро черпая ковшом воду, он с улыбкой подавал его работницам.
– Макар, помощники-то у тебя какие славные, – отметила седоволосая женщина лет пятидесяти, глядя на мальчишек, и добавила, обращаясь к ним:
– Там, в кустах, фляга пустая стоит, налейте в нее водицы, пожалуйста, а то нам тут еще до заката траву полоть.
– Сделам, Клава, мы за тем сюды и приехали, – заверил ее дед.
От морковного поля до деревни было километров семь. Кобыла шла медленным шагом, оставляя на пыльной дороге четкий след от копыт. Дед Макар сидел молча, приспустив вожжи, задумавшись о чем-то своем. Мальчишки некоторое время тоже молчали.
– А ты был на старом кладбище? – вдруг спросил у друга Петька.
