скачать книгу бесплатно
2. Молоко – 24 копейки – 1 литр
3. Сахар – 78 копеек – 1кг
Итого: 1 рубль 18 копеек.
Оставшиеся деньги женщина возвращала отчиму вместе с листочком. Тот внимательно изучал список и забирал сдачу. Считал он каждую копейку. Но все-таки не за это мальчишка невзлюбил этого человека. А прежде всего за то, что тот стал распускать руки на мать, и при этом ругался матерными словами.
Однажды Колька, возвратившись с младшим братишкой с улицы, застал маму плачущей, рядом стоял Пантелеймон и громко кричал на нее, она в испуге закрывалась от него руками, по всему было понятно, что тот ее до этого ударил. Парнишка, поняв это, ринулся в комнату и оттолкнул от матери обидчика. В этот же момент он почувствовал, как его пальто сдавило ему горло: этот злодей схватил ребенка за воротник и швырнул на пол.
– Щенок, я тебе покажу, – со злобой крикнул он.
Мать подбежала к сыну, подняла его и разрыдалась. Колька сам с трудом сдерживал слезы, с нескрываемым гневом взглянул на своего обидчика и выскочил на улицу.
– Сынок, вернись, – услышал он за спиной голос матери.
Уже оказавшись во дворе, мальчишка дал волю своим чувствам. По щекам потекли слезы, и он заплакал навзрыд.
Такое у него было впервые, никто и никогда с ним так не обращался. Внутри кипела обида из-за своего бессилия и злоба на отчима.
Вообще, с приходом этого человека в их дом мать очень изменилась, и сын это замечал. Раньше она была жизнерадостной женщиной, часто улыбалась, работая по дому, пела песни. С ним мать стала другой, чувствовалось, что она зависела от него и боялась его. Женщина перестала петь, стала задумчивой, во всем старалась ему угодить. Вечерами, когда тот после ужина ложился с газетой на диван отдохнуть, в доме воцарялась тишина, мать сыновьям грозила пальцем, если они громко разговаривали. И не дай бог, помешать отдыхать отчиму, за это можно оказаться в темном чулане. Вначале, правда, он за любую провинность детям раздавал оплеухи, но видя, что этот метод воспитания мало помогает, старшего он стал закрывать в темном чулане. Чулан был действительно темным и мрачным: окон там не было, а свет отчим выключал. Отсидеть в нем, в темноте, нужно было минимум полчаса, а затем попросить прощения, тогда он выпускал.
Поначалу Кольке было страшновато. Там лежали разные старые вещи, да стояли два мешка с мукой и с зерном. Мыши чувствовали себя в чулане как дома. Иногда даже пробегали мальчишке по ногам, от чего становилось жутко, и он тихо бормотал:
– Простите, я больше так не буду.
– Не слышу, говори громче, – требовал Пантелеймон.
– Я больше так не буду, – уже громче повторял Колька.
Некоторое время помедлив, тот разрешал:
– Выходи, будешь знать.
Постепенно Колька привык к чулану и чувствовал себя там неплохо. Глаза быстро приспосабливались к темноте, мыши поняли, что они теперь не одни и уже обходили его, скреблись где-то по углам. Колька мог и час, и два спокойно высидеть в темноте, прощения просить не хотелось. Он сам тихо выходил из заточения, услышав храп, и ложился спать.
Тогда отчим решил ужесточить наказание.
Как-то осенью вечером в дверь постучали. Все были в это время дома. Новоиспеченный хозяин тоже уже вернулся с работы. Мать открыла дверь. В избу зашел хромой сосед, звали его Петрович.
– Милая, ты своего Кольку прижучь, – начал он, обращаясь к матери. – Пацаны яблоки из сада у меня воруют, твой там тоже средь них был. Догнать его не мог. Накажи проказника, милая, одну яблоньку они мне сломали, – поведал сосед и вышел.
Пантелеймон все это слышал. Схватив Кольку за ухо, он потащил его в чулан.
Там, взяв горсть зерна из мешка, рассыпал его на пол.
– Становись на колени, – крикнул при этом.
Ухо у парнишки горело, от боли из глаз потекли слезы. Мальчик зажмурился, опустился коленями на зерно, лишь бы этот варвар отпустил его ухо. А тот громко захлопнул дверь в чулане и, как всегда, выключил свет. Наступила кромешная темнота, в ушах звенело, боль с уха опустилась вниз, в колени. Они горели, было больно, но прощения просить язык у Кольки не поворачивался.
Вдруг дверь приоткрылась, отчим проверял: не встал ли наказанный с колен.
– Сынок, попроси прощения, – услышал шепот матери. Ей было жалко ребенка.
Прошло около часа, мальчишка понял, что, если не двигаться на зерне, стоять можно.
Через некоторое время дверь в чулан опять приоткрылась.
– Иди ложись, – тихо произнесла мать.
Слышно было, как храпел его истязатель. Мальчик встал, почувствовав при этом боль. Стряхнул зерна с коленок, некоторые из них остались. Мать аккуратно их убрала, на месте зерен остались небольшие красные ямочки.
– Ложись спать, – повторила она, тихо плача.
И вот уже, лежа рядом с братишкой и ощущая, как ноют коленки, Колька впервые серьезно задумался. «Почему их родной отец не с ними, почему он их бросил?! Чем они провинились перед ним?! Почему у всех его друзей родные отцы, а у них с Витькой отчим?! Был бы отец рядом, было бы все по-другому. Вырасту, я этому извергу все припомню», – со злостью думал мальчишка, лежа с открытыми глазами, которые блестели от слез. Рядом крепко спал Витька, а из соседней комнаты доносился храп Пантелеймона.
Не знал тогда Колька, что пройдет десять с небольшим лет, и Бог совсем по-другому распорядится за него по отношению к этому человеку, и ненависть к нему куда-то исчезнет, останется только жалость.
Когда Николай служил в армии, у отчима случился инсульт и его парализовало: левые рука его и нога не двигались, лицо перекосило. Передвигаться он мог с трудом – и то с помощью матери, говорил очень плохо.
После демобилизации, вернувшись домой и увидев совсем беспомощного человека, вся обида и зло, накопившиеся в детские годы, у парня куда-то подевались.
Николаю даже стало жалко его, видя с каким трудом тот передвигается, парень понял, что простил ему и подзатыльники, и темный чулан.
Проработав год на заводе, куда устроился после армии, он где-то через друзей приобрел инвалидную коляску.
– Сам теперь можешь передвигаться, – сказал Николай, усадив в нее больного.
Тот вдруг весь затрясся и зарыдал, вытирая слезы действующей рукой, при этом с трудом выговаривая слова сказал:
– Спасибо! Прости меня, Колька!
Николай кивнул. Рядом стояла мать. Глаза ее блестели от слез.
Ангара
Никите в ту пору было девять лет. Повез его отец на период летних каникул к бабушке с дедушкой в деревню Налюры, которая располагалась у самого берега реки Ангары. Добирались туда очень долго. Вначале поездом, потом ехали на попутной машине, стареньком самосвале.
– Все, дальше дороги нет, дальше на лошади или пешком, – сказал водитель.
Им повезло: в их село направлялась почтовая лошадь с телегой. Почтальон с радостью взял попутчиков.
– Мигом доставлю, – пообещал он, обращаясь к отцу.
На вид мужчине было лет пятьдесят. Добродушное небритое лицо почтальона светилось улыбкой. В зубах дымилась самокрутка из газеты, на голове кепка с засаленным козырьком, на плечах защитный плащ, на ногах видавшие виды кирзовые сапоги.
– Семёном меня кличут, а вы кто будете? – спросил он скрипучим голосом, дыша на Никиту едким дымом махорки.
– Мы Саватеевы, – ответил отец.
– Ну как же, знаю, в Налюрах Саватеевых полдеревни, – оживился возница.
Отец сел с ним рядом, мальчик расположился в конце повозки на свежем пучке сена. Почтальон тряхнул вожжами, ударив слегка ими лошадь, и прокричал:
– Но-о, но-о, но-о-о!
Та медленно тронулась, телега заскрипела. Никитка улегся поудобней, дорога свернула в лес. Стоял июль месяц, день выдался теплый и солнечный, над ним качались верхушки деревьев, сквозь которые проглядывалось нежно-голубое небо.
Отец с Семёном о чем-то разговаривали, а мальчик погрузился в свои мысли. Лес его всегда завораживал, это был своеобразный живой мир, разный и неповторимый во все времена года. Летний лес был самый живой и звонкий. Отовсюду доносился щебет птиц, в воздухе жужжали комары, под колесами иногда трещали сухие ветки. Никита с жадностью вдыхал лесной воздух, насыщенный ароматами трав и хвои. Ко всему этому аромату примешивался неуловимый тонкий запах чего-то для мальчишки нового, обдающего чистотой, свежестью и прохладой. Тогда он еще не знал, что это запах Ангары и они к ней приближались. Лежа в покачивающейся телеге, опьяненный лесными благоуханиями Никитка заснул.
Проснулся, когда солнце уже стало садиться. Лес они давно уже миновали. Воздух вокруг был наполнен какой-то звенящей свежестью. Мальчик приподнялся и вдалеке увидел реку. Это была красавица Ангара. Раскаленный шар солнца касался краем ее воды. По воде шли алые отраженные блики. Картина была неповторимой. Они приближались к берегу реки. Красавица Ангара совсем рядом несла свои чистые голубые воды, издавая легкий шум и обдавая округу свежестью. По мере приближения становилось прохладней. Дорога пошла вдоль берега реки. Семён что-то говорил отцу, показывая на Ангару. Картина, представшая их взору, поразила своей величавостью. Ярко-алое солнце медленно опускалось в бирюзовые воды Ангары. В месте касания солнца с рекой образовались яркие оранжевые лучи, которые озаряли водяную поверхность и делали ее сказочно красивой. Алый цвет стелился по всему берегу, поля заалели, лошадь стала алой с ярко-золотистой гривой. Никита подумал, что эта красота исходит от слияния двух волшебников – реки и солнца.
– До деревни уже недалеко, – сообщил Семён.
Дорога повернула влево и стала удаляться от Ангары. Начало смеркаться. Справа слышно было, как работал трактор. Одна дверь у трактора была открыта. Луч от его фар ударил в глаза. Мальчик зажмурился, ослепленный ярким светом. Почтальон попридержал лошадь, и она остановилась.
– Однако, допоздна работают, – удивился возница, при этом слегка ударил вожжами животное, и они вновь тронулись.
Дорога теперь уже свернула вправо, и через некоторое время Никитка увидел небольшую деревню. Дома в ней все были деревянные, почерневшие, с покосившимися заборами огородов. Некоторые из них были совсем ветхие, вдоль изгородей тянулись длинные поленницы дров. Когда они въехали в деревню, стало совсем темно. Телега остановилась у дома с приоткрытыми воротами. Во дворе залаяла собака.
– Молчи, шельма, – услышали прибывшие старческий голос.
Собака сразу умолкла. В воротах показался совсем седой и старый человек. Это был Никиткин дед, звали его Денисом. Следом за ним с лаем выбежала крупная собака.
– Фу, фу, свои, – крикнул громко дедушка.
Собака, повизгивая, завиляла хвостом. Дед и отец обнялись.
– Пойдемте в хату, дорогие гости, давно ждем вас, – сказал хозяин, обращаясь к гостям.
– Семён, и ты давай к столу, распрягай коня, – добавил он.
– Я мигом, – засуетился почтальон.
Уже в сенях их встретила баба Нюра, со слезами на глазах она обняла и поцеловала отца, а, заметив внука, всплеснула руками.
– Никитка-то какой стал!
– Ну, давайте, давайте в дом, – подгонял дед.
Посреди большой комнаты стоял стол, накрытый бабушкой. Семён тоже не заставил себя долго ждать. Уже через несколько минут он зашел в избу, вытирая только что помытые руки.
До глубокой ночи не умолкали голоса в доме. Старики рассказывали о своем житье-бытье, при этом успевая расспрашивать отца о жизни в городе.
– Никит, я тебе постелила, пойдем провожу, – сказала бабушка, видя, что внук уже давно наелся и стал засыпать за столом. Она отвела его в комнату, которую называла спаленкой, там стояли две кровати.
– Вот сюда ложись, – показала она на одну из них.
Мальчик разделся, лег, укрылся одеялом и тут же уснул.
На следующий день утром проснулся он от громких детских голосов. Открыв глаза, увидел троих белобрысых мальчуганов, как потом выяснилось, они являлись ему двоюродными братьями. Самого старшего из них звали Лёнькой. На вид этому мальчику было столько же лет, как и Никите. На нем, кроме трусов, из одежды ничего не имелось, впрочем, как и на остальных. На лице Лёньки красовались веснушки, нос обгорел на солнце, а кончик его выделялся красным пятном, и кожа на нем шелушилась. Братья были похожи друг на друга своим одеянием, грязными босыми ногами и взъерошенными на голове светлыми волосами. Второго звали Витькой, он был года на два младше Леньки и выглядел немного смуглей. Третьего – Иваном, тот меньше всех ростом и по годам младше своих братьев. Ванька в упор смотрел на Никиту своими голубыми глазами, брови его и ресницы казались совсем белыми.
– А ну, шпана, давай к столу, чай пить будем, – скомандовал дед.
Лёнька с Витькой быстро подсели к столу, Никитка тоже успел одеться и сел на свободный стул у окна.
– А я не хочу чай, – сказал маленький Ванька, потупив глаза и руками теребя свои трусы.
– Ну а пироги бушь? – спросила бабушка.
Ванька глянул на нее, улыбнулся и кивнул.
– Тогда все бегом мыть руки, – вмешался дед.
Братья один за другим выбежали во двор, Никита следом за ними. На дворе стоял солнечный летний день. C реки отдавало свежестью. Лёнька с Витькой обливали друг друга холодной водой с рукомойника. Ванька уселся на крылечко, наблюдая за братьями, и вовсе не собирался мыть руки. Никита чуть не вскрикнул, смочив лицо ледяной водой из рукомойника, она оказалась ледяной. Витька же, набрав ее в ладони и взбежав на крыльцо, вылил на голову Ваньке. Тот, вскрикнув, вскочил как ужаленный. Лёнька с Витькой забежали в дом, Никита тоже последовал за ними. Все уже сидели за столом, когда в избу зашел Ваня. Волосы у него были мокрыми, а на носу висела капля воды.
– Хорошо умылся? – спросил дед. Ванька кивнул.
– Ну, садись тогда за стол.
За завтраком братья не терялись. Насытившись и уже выходя, каждый из них прихватил с собой по пирожку. Лёнька махнул Никите, приглашая с ними. Тот тоже встал из-за стола.
– Наелись, ну, идите, робяты, день хороший на дворе, нече в избе сидеть, – сказал дед.
День стоял действительно чудесный, небо было безоблачным, пригревало солнышко. В воздухе, щебеча, парили стрижи. Они облепили все электрические провода. Птиц было так много, что на проводах не было свободного места. Одни взлетали другие, тут же занимали их место. Лёнька поднял руку и направил палец куда-то вверх.
– Ну что, поохотимся? – крикнул он и проскочил в дырку ветхого забора.
– Куда он? – спросил Никита.
– За рогаткой, – хором ответили братья.
Через некоторое время Лёнька появился, держа в руках самодельное оружие. Стрижи были непуганы и смирненько сидели на проводах, не обращая никакого внимания на пацанов, они даже не подозревали, что им угрожает опасность.
– Давай за кучу, – скомандовал Лёнька, и, как бывалый охотник, залег за гору высохшего навоза. Все последовали его примеру. Первый выстрел был неудачным. Несколько птиц лишь взмахнули крыльями, но не взлетели – камень пролетел рядом с ними. Столбы были невысокими, надо было только хорошо прицелиться, что Лёнька и сделал. Прицелившись, он выстрелил второй раз, камень угодил в самую гущу стрижей. Один из них, не раскрыв крыльев, камнем упал вниз.
– Есть, – закричал Лёнька.
Птица ударилась о землю и лежала неподвижно. Остальные же как будто ничего не заметили и также смирно сидели на проводах. Лёнька вошел в азарт, последовал второй выстрел, и снова упала птица на землю. Тут и у Никиты появился азарт охотника.
– Дай я попробую, – попросил он.
– Держи, – Лёнька протянул ему рогатку.
И вот уже Никитка сбивает стрижа, остальные пернатые только слегка взмахивают крыльями, но остаются на месте. После нескольких промахов мальчику удается сбить второго стрижа. Тут уже не выдерживает Витька, он выхватил у Никитки рогатку, только было прицелился, как все услышали громкий крик за спиной:
– Ах вы окаянные, вам бы камнем по голове, ишь чего удумали, неужели птичек не жалко, что они вам плохого сделали?!
Это была тетя Рая, мать светловолосых братьев.
