скачать книгу бесплатно
в памяти накоротке
песни казачьи язычество ёрничество
девичий смех вдалеке
творчества золотое затворничество
утро
синица в руке
юное непобедимое зодчество
будущим хищным обглодано дочиста
слово предлог и глагол и наречие
ликованье воды в арыке
гор безначальное надчеловечие
на неземном языке
отрочество
то бишь первопроходчество
иго несбыточного пророчества
след на песке
«Ночь августа…»
Ночь августа.
В примолкнувшие травы,
прочёркивая чёрный небосвод,
монеткой брошенная для забавы,
звезда неназванная упадёт —
нечаянная чья-то там утрата,
осколок взора, уголек в росе,
бездомная, последний вздох заката.
Ей в унисон в серебряном овсе
вдруг перепёлка прокричит спросонья.
И – далеко видны, освещены
пожарищем всплывающей луны,
прекрасные
начнут свой танец
кони…
Еtnographica
Дотлевает в плошке керосин.
Чей залив закатом обрамлён —
Николай Михалыч Карамзин иль Саул Матвеич Абрамзон?..
К сходству, жизнь, легко не торопи, но и задержаться не моги
у славянско-аглицкой степи,
у киргиз-кайсацкия тайги.
Наважденье, что на берегу бег лавины гиблой укрощён,
что Семёнов племенем Бугу взят да и Тянь-Шанским окрещён.
Наважденье, что чужой язык примет голос твой в чужих ночах:
конь к чужому строю не привык,
не согреет нас чужой очаг.
Правда то, что властный комиссар прорычит по тройке корешам —
и рыгнет в приёмной есаул: – Возвращайся в свой аул, Саул!
Каждый здесь утратил, что обрёл.
Гаснет разгорающийся свет —
и чугунный рушится орёл, треплющий оливковую ветвь.
Николай Михалыч,
гражданин,
то ль Пржевальский,
то ли Карамзин,
поддержи беззубого орла!..
Нет!
Уже надежда умерла.
Ваши позабудут имена
и стряхнут наитье племена,
предаваясь вековой мечте в радостно-прекрасной барымте.[4 - Набег с угоном скота (кирг.).]
Что же толку было – годом год поверять, чужую грязь месить? —
незачем врастать в чужой народ,
двух стволов, Мичурин, не срастить!
Катит на наместника народ, тянет на Мазепу – Кочубей.
Что ты рвёшься к скифам, Геродот! —
дома те же скифы, хоть убей.
Меркнет юрта, врезанная в склон, прозреваем ложь своей любви.
Позже это объяснит Леви —
Стросс. Но то совсем иной резон,
ибо двуязычные слова, дар очередному палачу,
прячут – русско-аглицкая Чу
и киргиз-кайсацкая Нева…
Киргизская охота
Срубленная, пала в разнотравье
Солнца золотая голова.
Сворой разномастною затравлен,
Волк искал последние слова —
Те ли, что вначале были Словом,
Или что-то, может быть, ещё? —
В мутном мареве солончаковом
Смерть дышала в спину горячо.
Кони от плетей осатанели,
В их глазах был красный волчий свет,
И на склонах отшатнулись ели,
Ибо смерти не было и нет.
Каменный обрыв – конец ущелья,
Каменный мешок сухой реки:
На чужом пиру творись, похмелье
Боя – боли, жизни и тоски.
Серой грудью пав на серый вереск
В миг, когда живому всё равно,
На закат малиновый ощерясь,
Зверь дышал протяжно и темно.
И камча, что лошадь кровянила,
Шевельнулась, подавая знак,
И тотчас же в сторону аила
Поскакали известить зевак.
Спешились и двинулись неспешно,
Ибо злобе в мире места нет:
Всё, что совершается – безгрешно,
Лишь в глазах – тот красный волчий свет.
Равнодушен перед псовой ратью,
С пьяным ветром сглатывая кровь,
Волк молчал —
И смертный свет во взгляде
Был уже бесплотен, как любовь.
Ночь сквозила сумеречной тучей,
Скоро обещая холода.
Плакал, бился родничок в падучей,
Первая прорезалась звезда.
Жизнь кончалась, серая и злая,
Знающая, что она – права.
И тяжёлой кровью, догорая,
Пропиталась жёсткая трава.
…Для того ль моя – бурлит по жилам,
Чтобы в горле вспоротом моём
Где-то, за каким-нибудь аилом
Плач и песня хлынули огнём?!.
Время и любить, и ненавидеть,
Умереть, когда тебя казнят.
Мне бы только их глаза увидеть —
Красный свет, малиновый закат.
У памятника Семёнову-Тянь-Шанскому
Рыжий Лось и Олень золотистый
от века стоят на рассветных холмах,
ноздри вздрагивают – в них вползает заря
дикокаменной эры.
И за дымкой ущелий,
возлежа на своих пестротканых полях,
в смуглом золоте зноя Хива
протянула к ним нежную лапу пантеры.
Виноградный Коканд стал игрушкой в руке кочевой —
беки режутся лихо, усмешка в прищуре манапов.
Но и принц, и дехканин —
одинаково нищи над горной рекой:
жизнь прошла,
и ложится соха на траву, и скипетр падает на пол.
– Отрешимся от русских! – надсадно кричит Калыгул.
Что ж, будь им, я бы те же слова, словно соль,
сыпал светлым ущельям в разверстую рану.
Пусть сдерут с меня кожу,
я так же кричал бы в лицо Ормон-хану!..
Но хозяин тотема прищурился жёстко —
и мира я не всколыхнул.
Это – правда твоя:
что с того, что, поэт Калыгул,
ты проспорил тогда? —
все ошибки политика в прошлых и прочих эпохах —
прозренья поэта.
Ах, кому это нужно…
Кремнистых столетий шальная вода
истощит ледники, всё нам скажет поэт,
но последняя песня – не спета.
Скачут всадники редкой цепочкой.
Посольство?..
В дремоте – манап,
в средоточии юрт – средоточье родов,
и для племени – времени бег не имеет значенья.
Спрыгнул с лошади стройный поручик Семёнов —
он духом не слаб,
он ещё наречётся Тянь-Шанским, сенатором станет,
но это не вспомнят кочевья.
Бесконечная Азия счёт своим дням не ведёт,
век не движется, ибо бессмысленно это движенье.
Всё вернется на прежние тропы.
Мирозданья невидимый ход,
кочевая звезда – кочевого костра отраженье.
Кто постиг бормотанье весенних ручьёв
и свободы осмысленный свет?
Кто дробящий напев табунов
провожал под струны перебор затуманенным взглядом?..
Вы ошиблись, правитель родов и сановный поэт!
Ну и что? – где ошибка, где истина…
Нет её, да и не надо.
Это время гремит, низвергаясь, но нет перемен,
ибо все неизменно —
плач ягнёнка, призыв жеребца и смех молодухи.
Молчаливый старик оглядит, не привставши с колен,
весь свой мир —
и увидит забытые руны, затекшие руки.
Что – союз государств?
Мимолётных влечений игра
в древней пляске за власть – лишь младенчество краткого ига.
О, певец Калыгул, пусть подули иные ветра,
