скачать книгу бесплатно
На предчувствие моё налетело вороньё,
Над моею головой заголосило.
Славянин, хазарин, галл – каждому Господь воздал,
Но полна она антихристовой кровью,
Эта страшная страна – эта вечная война,
С её ненавистью, страхом и любовью.
Горю минуло семь лет, я состарилась, мой свет,
И с ума сошла от горя и утраты,
Шла я с нищенской сумой за тобой, любимый мой,
Но не встретила и самой малой правды.
Что ж, Господь тебя храни, гаснут дальние огни,
Очи выплакала – и пусты глазницы,
Канул разум мой во тьму, в ту безглазую тюрьму,
Где надежда не окликнет, не приснится.
Ты просил меня: живи! – но ты зря хрипел в крови,
Без тебя жить я обета не давала,
За младенцем нашим вслед мне покинуть этот свет
Богоматерь, знать, незримо помогала.
Ты прости меня, мой друг, что не вынесла я мук
И сойду теперь под землю за тобою,
Что сдержаться не смогла, что дитя не сберегла.
Видно, я удела лучшего не стою.
Но и в свой последний час помню только лишь о нас —
Нет ни матушки, ни батюшки, ни Бога,
Когда юность мне пронзил возглас твой: авек плезир! —
И последняя привиделась дорога…
Репортаж
Труп в кресле. Телевизор голосит. Бегут года. У двери глаз косит.
Старуха мёртвой хваткой чашку с кофе
пустую держит – и глядит в экран.
Функциональной скорбью обуян, навис над телом полицейский-профи.
Кого-то беспокоила? – о, нет,
взломали дверь – вокруг прошло пять лет,
закончились на счёте сбереженья,
банк вскрыл судьбу, но мумия гостей
проигнорировала без затей,
как бы сказав: остановись, мгновенье! —
естественно, остановился мир, ночной зефир струит ночной кефир,
но так, чтоб жажде быть неутолённой,
покуда нам небесная труба не возвестит последний день труда.
Из кресла ей, заметно утомлённой, уже не распрямиться и в земле,
чтоб встретить Бога в санитарной мгле —
так, словно сдать на будущность экзамен.
И ангел, удручён самим собой, миг помолчит над скрюченной судьбой
и выдохнет единственное:
– Amen…
Степень родства
От блокады до блокады – облака да облака,
Нас история лукаво в современность облекла.
Будущее очищенье, века нежная трава? —
Боль и холод отчужденья стали степенью родства.
Стоило ли с ног валиться, хоть усталости не жаль? —
Позади боброк волынский, впереди – бабрак кармаль.
Наша вещая природа не почует в нас беды —
Ждали мы кола брюньона, но пришёл кола бельды.
Что же, если ты мужчина, боль прими и не сморгни,
Облик хана тэмучжина – лику дмитрия сродни.
Жизнь твоя не отмахнётся каламбуром: нищий – мот,
Днище каждого колодца – наизнанку небосвод.
Не судьба с судьбой лукавит, а мы сами лжём себе.
Всяк свою дыру буравит, всяк ответит на Суде.
Всё, что было, снова с нами, скажем – плоскость, выйдет – грань.
Хоть цвета меняет знамя, но пощупай – та же ткань.
Круг замкнувшийся греховен, скажем – профиль, выйдет – фас.
Боже, кто же тут виновен? Ну а кто же, кроме нас!
Человек меняет кожу, робко в форточку стучит:
– Боже, что ж я подытожу? Но вселенная – молчит.
Молитва на могиле Богоматери в Сельчуке
Всё, Мария, я сделал, как научили:
свечку зажёг и поставил – и попросил о прощенье,
встал на колени на коврик потёртый. Глаза остыли:
слёзы сглотнул – без них всё равно плачевней.
Всё, Пречистая, сделал я, как подсказали:
руки омыл и лицо из Твоего колодца.
Правда, вода была воплощена в металле:
нажмёшь на кнопку – и благодать прольётся.
Не было мне знаменья, Богородица Пресвятая,
ничто не открылось душе, что было сокровенно.
Птаха в мандариновой роще что-то мне просвистала
на влажных Твоих серпантинах под колёсами ситроена.
Всё, Богоматерь, я сделал: и крестик купил у турка,
правда, к нему прибавил ятаган двуострый —
эфес у него эфесский, на таможне придётся туго,
но таможня и горняя сфера – родные сёстры.
Всё я сделал, Марьям-Ана, в этот вечер,
хадж свой, убогий духом, у могилы Твоей завершая,
и если на зов ответить мне больше нечем,
то, значит, дошёл и я до предела, до края.
Я всё это вижу – и спокоен при этом,
по фигу мне, что будет со мной и страною.
Что ж так больно мне, будто Тебя я предал?
Холодно, грустно, стыдно – но не пред Тобой одною.
Матерям, чьи могилы разбросаны по вселенной,
трудней, чем их детям, чьи могилы они потеряли.
Турецко-греческий ветер, непримиримо солёный,
воплощается молча в ветхом мемориале,
но сирота всё ищет отца – и Отца обретает,
и ноша мира, взваленная на хрупкие плечи,
как эти масличные листья, не облетает,
вечнозелёная.
Но матерям – не легче.
В защиту свидетельств
Эпохами отобедав,
этносы прут без цурюков
от пассионарности дедов
к транссексуальности внуков.
Немного, видно, рубруков
в толпе меж гуннов, венедов,
у очевидца кредо – в
том, чтоб сгинуть без звуков.
Полчища в ритме торжищ
сочтёшь, впотьмах подытожишь —
чужак, сирота, историк! —
ведь всё, что циник набрешет,
поправить мечтает стоик
до того, как зарежут.
На старых раскопках
будто жалуясь тихо кому-то
голос юн а напевы стары
безутешная дочка комуза
фраза с воза осколок струны
безымянная речка бежала
камни скользко вприпрыжку с горы
абрамзона иль скажем бернштама
за спиною оставив шатры
чем ей быт археолога ветхий
не понравился коли и в нём
нижний мир человечней чем верхний
перечёркнутый льдом и огнём
правил в тихом еврейском кочевье
манускриптов берцовый уклад
пелись песни качались качели
и печали таились в углах
юрт с пяток будто роща грибная
потянулась в дожде к небесам
непонятное напоминая
ибо старый пророк написал
что кромешную землю покинув
проблуждают в созвездьях иных
сыновья кочевых бедуинов
иль кого-то ещё кочевых
из теснин ленинградских и прочих
ищут пламенный смысл поскорей
пионеры и дети рабочих
в украшеньях согдийских царей
ты в иных но не в этих цепочках
преисполненный груза наук
круглоокий и в круглых очочках
бедный ближневосторженный друг
был карниз над привычною бездной
наркотропкой в иные миры
жизнь прошла в хляби возленебесной
но не выйдя из местной дыры
роксоланы или андромахи
тьму невнятных речений тая
языки что иссохли во прахе
вот заветная доля твоя
нервной руною камень изранен
Был
Летел
Побеждал
Умерщвлён
заблудившийся измаильтянин
альфа дней и омега племён
вот и грустен кочевник двуострый
книжной мудрости всей вопреки
в суете многоцветной и пёстрой
прах стремлений надежд черепки
бедный идол посредник меж Богом
и его контингентом земным
голь пизанская в крене убогом
камень в землю и Небо за ним
тень от ветра цветок от кувшина
весь матрикул богатств и скорбей
смерть отца величание сына
те же повести гор и степей
где всеобщее солнце слепило
где молился грозе мотылёк
