скачать книгу бесплатно
где споткнулся амитин-шапиро
с сердцем сорванным шейман прилёг
ронабрамыч уснул за роялем
спирт рояль мы хлебаем из чаш
коль единственен и познаваем
мир поскольку и божий и наш
юный варвар сочувственным взором
на библейское бегство смотрю
авраамовых чад с триколором
россыпь звёзд и верблюжью зарю
вижу стяги усталого клана
и на них проступают слегка
кедр ливана берёза ивана
череп сакского боевика
безоглядная речка сбежала
вся взахлёб и от счастья слепа
в постановке эм что ли бежара
или эм как его петипа
вековое прогорклое зелье
в чёрных пальцах голодной вдовы
сладкий вкус проторившей ущелье
молодой удивлённой воды
Звездопад
жизни космической память
так далека в ДНК
божия пыль под стопами
хилый дневник двойника
как рассудить хромосомой
коль просфора нам пресна
молоха серп невесомый
тягостный молот христа
алчут безмозглые чада
в горькой хитиновой мгле
пастыря гиблого стада
молча мочить на земле
божья задумка где скрыты
инок икар пионер
слепоглухие термиты
грезят о музыке сфер
длится луна молодая
древнюю немочь тая
ищет во сне пропадая
пенициллин бытия
прошлому не помогайте
в небе кромешном как сон
плачет о нас Богоматерь
светит нам спутник-шпион
Археографика
И. В. Стеблевой
1
Погост забыт.
Но мы, имевшие к рожденью
бесправной радости касательство, стоим
у холмика земли под солнечною тенью,
где тесно одному и холодно двоим.
Подвалы мудрости, полны оглохшей пылью,
письмовники имён, божба календарей,
гербарии надежд, бесплодные усилья —
мекканец сумрачный и нервный назорей,
кашгарца долгий вздох, радения хайама,
плюс жертвенная кровь ржавеет на мечах,
взлелеянный чертёж разрушенного храма
и крылья ангелов, сожжённые в печах, —
вот, в принципе, и всё, что память заронила
в пустынях пламенных и виноградных снах,
что списком прозвучит в молчанье азраила,
воспоминанья сон,
неузнаванья знак…
2
Осточертевший круг.
Истлевшие однажды
напевы немоты – опять воскрешены,
опять погребены. Плоды лозы отжаты
и, старясь в погребах, не греют наши сны.
Чужое время молодеет с каждым веком,
сиятельный склероз стремительной весны
грозит дремотным чувствам и стеклянным венам.
У брошенных жилищ обрушились венцы.
Харизма древних ритмов, метры в мёртвом строе
извлечены из праха отшумевших строк.
Обугленный – дели: земное, неземное! —
к небесной выси не проросший черенок
не станет деревом. Изжить не приневолишь
свет, пепел, марево, осенний дым, погост…
Лишь меньше станет здесь одним – одним всего лишь! —
бездомным правнуком,
чтецом костей и звёзд.
Арест. Киргизия. 1952
караковые роковые гнут одинаковые выи
во тьме неначатой весны
стоят гнедые понятые подземной силой налитые
и делом ценным для страны
в глазах значительность и робость и длится молчаливый обыск
пока не кончен первый тур
анализа преступной страсти и дремлют аргамаки власти
хрустя овсом прокуратур
господь нейтрины и фотоны ниже пассаты и муссоны
ты шлёшь нам бедным прямиком
и дознаватель с ураганом играет ласковым наганом
великорусским языком
взгляд упыря скользит по твари он прям как девочка на шаре
он чувствует себя в седле
для родины и государя в рубинах звёзд очами шаря
несёт свободу по земле
беглец в чеченской кукурузе за городом по кличке фрунзе
подследственный благая весть
как ты здесь ночью оказался себе и Богу не сознался
и плохо помнишь кто ты есть
над инеем с чертополохом рубаху в пику всем эпохам
очухаешься застегнёшь
став мертвецом и скоморохом беги навзрыд не время вздохам
утрись от крови это ложь
лишь не нашли бы и в подвале опять впотьмах не убивали
ты уже видел этот фарш
родимый брат тропинки узки а хор турецкого по-русски
прошепчет вслед турецкий марш
очнись дорогою железной под панорамою прелестной
мазут и уголь и гудки
у века ушки на макушке кишка к кишке пешком до кушки
ночами небеса близки
тверской купец ничей подкидыш зубри верхненемецкий идиш
или пингвиновский лансмоль
авось найдётся атлантида тебя приныкает для вида
а дальше ты уж сам изволь
Новогодняя ода китайской водке со змеёй
в год Змеи мне в глаза заглянула Змея
стерва ведаю стёртая доля моя
но чтоб этак в глазищах кровавый пожар
трав и тварей морских многоцветный кошмар
в бесконечной улыбке разверстая пасть
не дрожи человечек ведь власть – это страсть
и не пялься в меня сквозь прозрачный сосуд
этот мир предсказанья мои не спасут
чтоб не сдохнуть бездомной бишкекской зимой
пей горячий ханшин и закусывай мной
но не тычь в меня вилкой в ночи по дворам
моё тело придворным отдай поварам
ибо слух усладит бесконтактная ложь
лишь коснётся меня императорский нож
и споют обо мне поминальный кошок
коль пронзит мою девственность электрошок
рассекут мне сращенья пространств и времён
в терпкой яви не тронув нефритовый сон
безымянный кромешный божественный яд
в средостеньях младенцев своих заструят
чтобы те навсегда с терракотой в груди
встали вечной шеренгой во сне хуанди
позабуду сухое лобзанье песка
и с эпохою менее стану резка
если в жизнь мою как в бессловесную тень
волосатую лапу запустит женьшень
и очнусь я русалкой в глубинной воде
саламандрой на вздыбленной сковороде
и собой обозначив великий почин
хрустну песней в зубах краснозвёздных мужчин
чьи колонны продлят дикокаменный строй
чьи надежды умрут там где каждый – герой
выше круч из которых звенели ключи
до начала времён на земле Урумчи
сказки ханьского лёсса где ведомый нам
плыл Парторг Поднебесной по жёлтым волнам
ты ж поклонник своей кислоглазой лозы
пей змеиную кровь и зубри Лао-цзы
Факелоносцы
Язычествует молвь на косогоре
реки, несущей воды в никуда,
пока неописуемое море
расхристанные топит города.
От копоти пространство почернело.
Чтоб неповадно было вдругорядь —
соборный свет гримасой печенега
накрыло и велело догорать.
И во главе подавленного гула
смерть голосит, что всем она сестра:
автофекальный томос истанбула,
канун перераспятия Христа.
На берегу три идола могли ведь
ещё надежду поберечь в тепле,
слепые очи девственница Лыбедь
дарует зрячей сумрачной толпе,
и на устах, что вымазаны кровью —
