скачать книгу бесплатно
чужой молитвы бессловесный рык:
в пути от православья к празднословью
отвергнут христианнейший язык.
Они идут, свергая храм за храмом
и капища надстраивая ввысь,
где их отцы под прапором багряным
всё предали, что защищать клялись.
Страшна дорога к храму и горбата
растоптанная толпами тропа.
Но тягостный бесплотный гром набата
с востока слышат в Лавре черепа,
он нарастает, встречный вал смертельный,
и, сам уже не властвуя собой,
в тела, как нож, вонзает крест нательный —
и демоны за ним идут гурьбой,
и Саркофаг пронизывает трепет,
и птицы молча рвутся в вышину,
и снова – и уже навеки! – Припять
берёт в себя днепровскую волну.
Прощанье в Туркмении
Ночь, уходя, мне смотрит в спину…
Махмуд аль-Кашгари
Ушёл ты, сердар песков, чёрных, словно икра
остроулыбчивых рыб, чей запрещён отлов.
Закончилась игра. Беспамятные ветра
карты смели со столов наследников и послов.
Огуз-намэ, Шах-намэ оборачиваются вослед
упавшей птице Рух: завершился круг —
испуганными словами весьма искусно воспет
кометы кровавый след. Хотя бы один был друг…
Шёлковые пути выбелили виски,
гул подземный на миг затих в незримом огне.
Где тот старый масон, видевший сквозь пески,
ведавший всё в веках на петербургском дне,
собравший под тюбетейку остатки надежд и волос? —
не вынес хитрый мудрец утраты божества.
Всё это твой уход: сколь многое прервалось,
безмолвьем отозвалось в миг скорби и торжества.
Под эхом согдийских звёзд с тобою погребена
эпоха твоей мечты, какою бы ни была:
в ногах у тебя лежит задушенная жена —
доверчивая страна, в её устах – удила.
Пали великие кони, сошли с атласных страниц,
в серебряных ошейниках, в начельниках из грёз,
властители погони, дороже библейских цариц:
удобрит барханы рая их царственный навоз.
Издохли пятнистые псы – хмурые пегие львы,
хранители серой мглы, искатели горькой воды,
поводыри овец, слушатели молвы:
и наши дети всё чаще видят волчьи следы.
Выцвели и рассыпались – не прячься, нетленный прах! —
орнаменты прежних вселенных, сакральные миры,
из чёрных рук мастериц расцветшие сквозь страх,
чудесные, беззащитные, бессмертные ковры.
Погас изумрудный город – пламенных окон нет,
враз загоравшихся, имя затверживавших мольбой,
где золотой человек и вечный солнечный свет
не расставались и ночью, заклятые тобой.
Живы еще, сердар, заказанные враги,
проплаченные либералы, надкушенные толмачи,
уподобившие себя Махтумкули Фраги,
между Исой и Пророком ползающие в ночи.
Уже не взломает хакер вкладов твоей мечты,
поскольку вместе с тобой ушла и мечта твоя,
а банковские счета ведаешь только ты:
ах, если б ты так же верно знал коды бытия…
Сердца не рвёт теней безглазая череда,
в руке телохранителя не вспыхнет оскал небес —
с вешних иранских холмов льнёт к тебе Фирюза,
льёт бирюзовых всплесков лживый женственный блеск.
И только одно осталось за гранью всех прочих смут —
землетрясенья хрип, немота термитных ночей:
древняя смерть приходит в час, когда все уснут,
когда ни Бога, ни дьявола, и ты – один и ничей.
Отстраняется саксаул от поцелуев стрекоз,
в тысячелетней мгле тоскуют глазницы могил,
волосяной аркан сплетён из маминых кос,
вот и вернулся час, и ты его не забыл:
вновь, с безнадежной верой, на вздыбленной земле
хранит священный бык отрока на спине! —
но Ад улыбается молча, крышка дрожит на котле.
И дремлет город мёртвых – и вздрагивает во сне.
На ранних поездах
Какая ширь! Какой размах!..
Б. Пастернак. «На ранних поездах»
В вагоне, из тех самых, ранних,
что в путь нелёгкий собрались,
стоят —
глухонемой карманник и деревенский гармонист.
Стоят, не видя и не зная
один другого,
и для них
железных рельс река живая —
живой, спасительный родник.
Тиха украинская мова.
Скользя по мутному стеклу, упорный взгляд глухонемого
упёрт в глухонемую мглу.
Смыкая даль горизонталей в двухмерной плоскости стекла,
толпу неслышимых деталей размазывает молча мгла.
И длятся – дольше жизни целой —
на полустанке часовой,
винтовки взор оцепенелый над предрассветною травой,
улыбка трактора-фордзона,
дыханье чьё-то у лица,
настигшее в конце вагона отступника и беглеца.
Красивый, двадцатидвухлетний,
отец мой в тамбуре стоит
и эхо родины последней в себе, не ведая, таит.
И на ремне его двухрядка на стыках голос подаёт
как эхо высшего порядка —
и будит 33-й год.
С фальшивой справкой сельсовета и эхом выстрела в ушах
он промотал свои полсвета,
с эпохой соразмерив шаг.
Он полон юности целебной, что очень скоро пролетит,
он верует, что Город Хлебный его, изгоя, приютит,
и молча сжалится,
и скроет
в степи без края и конца,
в огнях периферийных строек
отступника и беглеца.
Чем громче оклик паровоза,
тем молчаливее вагон,
и дыма огненная роза чадит и стелется вдогон.
Молчит толпа.
В тужурке чёрной опять на станциях конвой,
он ходит, словно кот учёный
с тысячеглазой головой.
…О, только б не избыть сегодня
надежд безумье,
сумрак, страх,
кровь, грязь, бессилие Господне
на тех,
на ранних поездах…
Украина. Гнездо аиста
«Лелеко, лелеко! До осенi далеко…»
Дмитро Бiлоус
«Аист, неба око! До осени далёко…»
Господи, опять никому не верим,
и Тебя не видим мы, Свете тихий,
аист ладит дом, ветер верен перьям,
ангелы беседуют с аистихой.
Снежная столица в печатном шаге
оглядит пространства с державным гневом:
должно Карфаген привести к присяге
прочим в назидание карфагенам.
Площадь с тюркским именем, с чёрным дымом,
матерь городов, что родства не имут:
зря, панове, съехались с Третьим Римом,
не в пример нежней европейский климат!
Хаммеры библейской толпой пасутся,
издали всем лыбится оклахома,
в боевых объятиях камасутры
пользует хохлацкого охламона.
Не болей душой о чужих юропах,
ешь тушёнку родины, рашен воин:
полстраны отцов, век назад в холопах,
полстраны других – оплели конвоем.
Бесы точку тронули на экране —
упокоен боинг на звёздном танке,
побратайтесь, добрые громадяне,
лётчицы, наводчицы да вакханки!
Рвётся ярый огнь из несытой пасти,
загасить бы тостом – ан выпить не с кем:
с новым годом, родичи, с новым счастьем,
уж кого – с луганским, кого – с донецким.
Сыну мать прошепчет: дай, кровь замою,
ты простись со мною, с судьбой обидной,
вознесись, безвинный мой, над землею —
красносинебелой, жовтоблакитной!
На доске разбросанные фигурки,
