скачать книгу бесплатно
– Угрожал. Хочет, чтобы я выведал для него какие-то сведения.
– Какие?
– Не важно. Они к Gateway не относятся… Почему ты заподозрила OpenMind в шпионаже, если, говоришь, действовали любители?
Она снова подозрительно посмотрела на меня.
– По-твоему, в OpenMind корпоративный шпионаж поставлен на профессиональную основу?
– Понятия не имею, говорю же. По логике, если уж заниматься чем-то, то серьезно, без баловства. OpenMind – серьезная профессиональная компания…
– И какие у OpenMind есть профессиональные средства шпионажа?
Я перестал жевать.
– Откуда я знаю? Я там не работал никогда, и знакомых у меня там нет!
Дженнифер смотрела пристально.
– Ну, знакомые, положим, у тебя там есть…
Я отложил вилку.
– К чему ты клонишь? И что вы вообще пристали ко мне с этим OpenMind’ом?
– А кто еще приставал? Макфолл?
– Интересно, – усмехнулся я, – почему ты его давеча обозвала человеком в халате, если знаешь фамилию?
– Думала, что ты не знаешь… Ну так, кто из твоих знакомых OpenMind’овцев нужен Макфоллу? Гроссштейн? Фрайд?
Я опустил голову и стал ковыряться вилкой в остатках томатов.
– Артур, ну что ты молчишь? – произнесла Дженнифер дрогнувшим голосом.
Я поднял глаза. В ней что-то изменилось. Она смотрела на меня с мольбой, как будто от меня зависело что-то важное. Опять я вспомнил слова Деева о доверии к ней и что сегодня уже обидел ее напрасным допросом.
– Знаешь, зачем я приехала сюда? Потому что мне стало страшно!.. Потому что ты ничего не рассказал о своих давних делишках с OpenMind и Фрайдом! А сейчас ими занялись и копают подо всех, кто хоть как-то мог быть в этом замешан. Мне на днях звонили друзья по SP, которые давно не работают ни в SP, ни в OpenMind, и просили замолвить за них словечко. У них в квартирах уже были обыски! Едва до задержаний не дошло!
– Я уже сказал, – проговорил я медленно, – что давние дела ни при чем. Там все улажено. Полный порядок. Нас подозревали, но необоснованно. Все дела закрыты окончательно и бесповоротно.
– И сколько всего их было? – спросила она так, как спрашивают о бывших любовницах.
– Четыре. Два закрыты за недостаточностью доказательств. Одно дошло до суда, вынесли оправдательный приговор, который был обжалован, но оставлен в силе. Еще на одно вообще забили, там и состава преступления сформулировать не смогли; недавно его закрыли за истечением срока давности. Всё.
Она смотрела пристально и злобно.
– Ты так ловко не вдаешься в подробности…
– Потому что я не хочу в них вдаваться! – сказал я безапелляционно. – Дела эти ни тебя, ни даже Gateway не касаются. Формально… А компетентные органы давно в них разобрались.
– Да, видно, серьезные были дела… раз у твоего теперь гриф «А»!
Я протяжно вздохнул.
– Этого дела я не видел, у меня такого доступа нет. Зачем ему засандалили гриф «А» – понятия не имею. Но все, из чего оно могло быть сформировано, я тебе озвучил. Не знаю, зачем так сделали… Может, засекречивают связанное с OpenMind, кто знает…
Не отводит взгляда. Чувствую, как рассматривает каждый мускул моего лица, будто мы в покер играем.
– Темнишь, – заключила она, откидываясь на спинку стула.
Я посмотрел на нее укоризненно, но она, взяв бокал, отвернулась. Встал, прошелся по комнате. Тягостно длилось молчание и скрипели половицы. Наконец, меня прорвало.
– Дженнифер, вот ты тоже темнишь! Хотела выяснить у меня одну конкретную вещь, а устроила какой-то цирк! Выследила меня, заигрывала тут… Думала споить меня, чтобы я все рассказал? – усмехнулся я, – Что я, дитя малое?
Она сжала губы, глаза ее увлажнились.
– Я не заигрывала, – сказала она почти шепотом. – Мне от тебя ничего не нужно. Это тебе нужна моя помощь, только ты этого не желаешь понимать!.. Ну и иди к черту.
Она встала из-за стола и прошла мимо меня в кухню. Перед носом пронесся аромат ее духов, столь несоответствующий деревенскому кухонному фартуку, запаху тушенки в комнате, и вообще всей окружающей обстановке.
Я подался за ней. Она стояла лицом к окну и, заломив руки за спину, пыталась развязать тесемки фартука.
– Все-таки у тебя сегодня обыск? – спросил я утвердительно.
– Да, но тебя же это не касается, – проговорила она отрешенно. – «Формально». У тебя же все дела закрыты…
– Слушай… Ну неприятно это, согласен. Меня самого, честно говоря, выбило из колеи твое предостережение…
– Неприятно, ага… Неприятно – это выслушивать твой ор по телефону. За который ты даже не извинился… А внутренняя безопасность Ассамблеи, прости за откровенность – это не неприятно, а до чертиков страшно!
Узел не поддавался. Она принялась рьяно его растаскивать и рвать ногтями.
– Я… Ну… – запнулся я. Слова извинения никак не подбирались, всяко выходило или унизительно, или неискренне. Пауза затягивалась, я тронул ее за плечо и продолжил: – Послушай, Дженнифер. До тебя никто не докопается. Ты у нас и трех месяцев не работаешь… Ничего страшного они с тобой не сделают, ты же не шпион, арестовывать тебя не за что. Будут допрашивать – расскажешь, что знаешь, а ты толком ничего и не знаешь. Свалишь все на меня или Деева, что выполняла наши указания… Забавно, что ты приехала прятаться ко мне, – усмехнулся я. – Я ведь, по твоей логике, главный источник опасности.
Она, наконец, стащила с себя фартук и обернулась. В великолепных глазах ее стояли слезы. Прическа растрепалась, пока она освобождалась от лямки, лицо было бледным. Смотрела она куда-то в сторону.
– Не главный… Я думала, ты прольешь свет на причины… – сказала она безразлично и направилась к входной двери. – Да и выбора, куда ехать, у меня нынче негусто.
– А как же твои друзья из SP и OpenMind? – спросил я и тут же понял, что вопрос прозвучал с ехидством.
– Они не мои друзья, а моего парня… бывшего… И я и так их уже подставила с этими обысками.
Пока она поправляла прическу перед пыльным зеркалом, я набрался наглости и спросил:
– Давно вы расстались?
Она помолчала.
– На той неделе. Два года жизни – в мусорку, – отчужденно сказала она. – Но тебя это не касается.
Она стояла в дверях с сумкой наперевес.
– И куда ты сейчас поедешь? – спросил я, подойдя ближе.
Дженнифер стояла передо мной в своем неуместном деловом костюме, как заблудившаяся гостья из даунтауна. После долгого дня, в помятом пиджаке, с большой сумкой, тяготившей плечо, похожая на растерянную командировочную, которая пропустила обратный рейс. Она смотрела стеклянным взглядом, потому что мысли ее теперь занимал лишь вопрос о ночлеге: куда податься, чтобы до утра до нее не добрались паки. Я ее больше не интересовал. В моем доме ей убежища не нашлось. Она попробовала наудачу, но все опять закончилось допросом.
– Не знаю, – сказала она. – В гостиницу за наличные… У тебя есть сколько-нибудь наличных взаймы? Мне своих впритык хватит.
Я машинально полез в карман и вытащил кошелек. Потом вдруг осенило: какого черта я делаю?.. Протянул руку и просто взял с плеча ее сумку. Дженнифер покорилась, но продолжала стоять у двери. Мне вдруг захотелось ее обнять, я даже сделал движение (и, кажется, она его заметила), но остановился. Никакая она не царица зверей… Возвели ее в этот ранг Деев с Опаляном, купившись на бесподобный взор и твердые речи, а она – обыкновенная женщина. Известно же, слабость Опаляна – властные женщины, Деева – красивые женщины, а Эйзенберг просто трус…
– Оставайся. Больно уж вкусно ты готовишь макароны с тушенкой, – сострил я, чтобы разрядить ситуацию. – Пойдем, хочется их доесть…
Не поменявшись в лице, она покорно поплелась за мной в гостиную и села на свое место за столом. Я налил вина в бокалы почти доверху.
– Давай, чтобы все у нас обошлось, – сказал я тихо, мы чокнулись и хорошенько отхлебнули. Я принялся доедать спагетти с показательным аппетитом. Дженнифер тоже ела, медленно, без энтузиазма.
– Ты уже познакомилась с Витой Портман и Сьюзан Морт? – спросил я, чтобы не давать тишине снова нагнать тоску.
Она помотала головой. Стараясь вспомнить побольше смешных деталей, я рассказал про фундаментальщиков, про их странности, какао и тусовку у фонтана. Для увеселения пришлось пожертвовать наиболее безобидными историями препирательств Деева с Виточкой. Она спросила, всегда ли Деев так себя вел в отношении слабого пола. С первого дня, заверил я, но к этому давно привыкли все, включая Опаляна. Она покачала головой, сказав, что служебные романы ни к чему хорошему не приводят. Я уточнил, что у Деева служебных романов не бывает, бывают только служебные перепихи. А вообще, да, дело нехорошее, и, видимо, с ее приходом жизнь Деева перестанет быть медом. Она рада была бы сейчас заняться чьим-нибудь романом, поскольку это, хоть и смертельно скучно, но так привычно и не страшно, в отличие от разбирательств с ПАК. Тут у меня возникло наготове сразу несколько историй моего периода в Гвардии…
Беседа кое-как налаживалась. Дженнифер слушала и отвечала все охотнее, смеялась шуткам. Я чувствовал себя обязанным во что бы то ни стало выправить положение, в которое сам нас загнал. Совестно было за срыв, стыдно, что довел до слез женщину, которая ничего плохого не сделала, хотя и приехала с не совсем форматной просьбой… Замешано ли тут «что-то личное», о чем говорил Деев?.. Вот был бы на ее месте, скажем, сам Деев… а лучше не Деев, а, допустим, Джорджик; в такой же ситуации, с угрозами и грядущим обыском. Разве не приютил бы я его переночевать?.. Или, скажем, была бы это Виточка… Меня передернуло. Переночевать бы дал, но точно не стал бы с ними обоими ужинать, тем более открывать десятилетнее бордо. Джордж бы своей бородой тут все извозил…
Я рассказал забавную историю о том, как в нашем лагере в Центральной Африке Крег однажды ночью в одних трусах, обвешанный пятью автоматами, спросонья выбежал из палатки и стал стрелять в воздух, объявляя тревогу, а потом выяснилось, что его разбудило пронзительное кряканье какой-то птицы, которое он принял за аудиогранату. Дженнифер смеялась, сильно откидывая голову назад. Едва закончив рассказ, я спохватился – закат.
Вскочив из-за стола и бросив Дженнифер короткое «Пошли!», я потащил ее на выход, на лужайку, где стояли наши оверкары. В бурьяне было выкошено несколько дорожек, и теперь он напоминал старинный английский лабиринт.
Солнце висело, уже наполовину погруженное в гребенку далекого леса, придавливая своей массой и делая его черным, как уголь. Казалось, солнцу ничего не стоит проглотить, сожрать и кромку леса, и крохотное, в считанные километры, холмистое поле между лесом и моим забором. На горизонте солнечный диск раздувало раза в три-четыре шире, чем он был днем, вися высоко в небе. Превращение повторялось изо дня в день, всю мою жизнь и сотни лет задолго до нее, но никак я не мог привыкнуть; каждый раз подбирался червячок страха, что оно вот-вот взорвется и подожжет землю, и нас вмиг разметелит на элементарные частицы. Врач приемной комиссии в ПАК назвал это гелиофобией, и Крег надо мной всегда насмехался, а вот Фрайд – нет. Фрайд порой впадал в куда большее созерцательство, когда наблюдал закат.
Увидев эту апокалиптическую картину, Дженнифер освободилась от моей руки, медленно пошагала по извилистой дорожке и встала у самого забора.
Солнце медленно катилось вниз. Движение было заметно глазу. Сердце у меня замерло. Я вспомнил, как в детстве меня завораживали огромные поезда, которые на полном ходу проносятся мимо тебя, стоящего на перроне. Или – мимо столбов линий электропередач, когда ты высовываешься из окна вагона. До последнего момента волнуешься, что эта громадина снесет тебя, снесет столб, домик смотрителя или заденет вагон соседнего состава. Вместе с тем логикой понимаешь, что рельсы проложены с учетом габаритов вагонов, платформ и столбов; поезд никуда не свернет и благополучно проедет. Животный страх и логическое успокоение боролись до того самого момента, пока состав, наконец, не настигал свою цель, и с ней ничего не происходило… С солнцем щекотало то же ощущение: необходимо проследить, как оно провалится за горизонт, иначе вдруг оно неожиданно повернет и пойдет прямо на нас?
*
Когда последний луч исчезает за лесом, Дженнифер оборачивается, а на ее лице – умиротворенная улыбка. Она возвращается по дорожке и гладит ладонями верхушки колосьев моего бурьяна. Она изменилась. Кажется, что теперь мы с ней старые друзья и знаем друг друга сто лет. Мне становится уютно.
– Так ты дашь, во что переодеться? – произносит она, подойдя ко мне, и ежится.
Я забираюсь на второй этаж, куда не ступала нога пылесоса дольше любого иного места в доме, и с опаской открываю дверцу шкафа. Открывается она с облаком пыли, из шкафа тянет сладковатым запахом протухшей влаги и столетнего мебельного клея. Внутри аккуратными стопками лежат старые вещи, мои и Мари. Поколебавшись, я вынимаю с полки Мари ее рубашки в поисках более-менее приличной. Потом отыскиваю ее старые джинсы и застиранную толстовку на молнии. Кое-как вытряхиваю вещи от пыли и несу вниз.
Рядом с одежным шкафом стоит второй, заваленный сверху донизу полиэтиленовыми мешками с зимними куртками, теплыми штанами, шерстяными свитерами и шарфами – их мы привезли еще из Твери и так и не разобрали. В этот шкаф невозможно и руку просунуть, мешки лежат плотными штабелями, будто зацементированные камни. Именно туда, внутрь двойной задней стенки я когда-то захоронил все, связанное с «зоной 81», как ее назвал мой сегодняшний телефонный собеседник.
Дженнифер с удовольствием принимает добытую одежду и уходит в гостиную переодеваться. Ей же надо выделить спальное место, спохватываюсь я. Мой верный робот отправляется пыхтеть наверх, чистить одну из гостевых спален.
Я возвращаюсь вниз, а там Дженнифер уже щеголяет в широких потертых джинсах и небрежно заправленной клетчатой рубахе с подвернутыми рукавами. Рубаха сверху расстегнута, из-под нее виднеется голубой бюстгальтер с кружевным краем. На ногах Дженнифер старые кроссовки Мари, которые она сама отыскала где-то в прихожей. В сочетании с наполовину полным бокалом вина в пальцах с безупречным маникюром, весь ее расхлябанный вид кажется стильным и даже утонченным, будто бы эти крестьянские лохмотья – отнюдь не лохмотья, а со вкусом подобранные модные вещицы.
– Здесь ночью прохладно, да? – замечает она, и я тотчас вспоминаю про камин и бегу его растапливать.
Усевшись в огромные кресла перед огнем, мы разливаем по бокалам остатки вина из бутылки. Камин занимается неохотно, приходится подкладывать сосновые щепки. Они трещат и стреляют искрами. Дженнифер подбирает под себя ноги.
Окружив горящий шалашик толстыми поленьями, я утапливаюсь в кресло и наблюдаю, как ими медленно овладевает огонь. Маленькие, осторожные языки пламени множатся и сменяются крупными, охватывающими всю толщу полена. Вскоре щепки прогорают, и остается лишь ласковое, музыкальное потрескивание да басовитое гудение воздуха. Такое знакомое, будто буквально вчера сидел так же, смотрел на огонь, грелся и слушал, как он гудит… Словно минуты, пролетели годы.
– Этот дом ты построил сам? – спрашивает Дженнифер.
– Нет, он старый… Я лишь переделал кое-что.
– Почему ты сюда так редко ездишь? Здесь же здорово…
– Из-за Мари, – отвечаю я, не сводя глаз с пламени.
Пламя преломляется и искривляется круглыми стенками бокала. Искривление пространства… В этом я теперь мастак! А когда мы с Мари сиживали перед камином, я чаще смотрел, как языки пламени отражаются в поверхности вина. Они были похожи на колышущиеся кровавые разводы и внушали мистические смыслы и значительность. Волновали воображение, казались удачным художественным символом… С тех пор, как Мари не стало, я не пил красное вино поблизости от огня, а если и пил – никогда не смотрел, что там в нем отражается. С тех пор мне безразличны символы и отражения, а интересны лишь искривители…
– Лучше бы ты ездил сюда, – произносит Дженнифер. – Выкинул бы старье… Дом ваш был бы живой, а сейчас он едва дышит. Мне кажется, ей бы это понравилось больше.
– Откуда ты можешь знать, что бы ей понравилось больше? – спрашиваю я, сердясь на ее фамильярность. Она остается абсолютно спокойной.
– Если бы с моим любимым мужчиной произошло такое, как с тобой, я была бы очень рада, что он смог меня отпустить, – проговаривает она, глядя на огонь.
– Теоретизировать легко. Только ты не на ее месте. И не надо вот… Ты жива, здорова, и слава богу…
– О, хотела бы я теоретизировать… Знаешь, почему я стала безопасником?
– Почему?
Она молчит, собираясь с духом.
– В первый год после института был у меня роман с одним замечательным мальчиком. После Ярослава, с которым мы как раз расстались, он был как глоток свежего воздуха…
Дженнифер говорит ровным, мягким голосом. Пронзительная история в ее исполнении звучит, словно пересказ газетной статьи о ком-то постороннем. Самые острые и эмоциональные моменты истории звучат нарочито ровно и серо. Так, как она хранит их в памяти. Так, как единственно возможно хранить их в памяти: серыми, непримечательными, банальными. Помнить такое событие, прикасаться к нему, рассказывать о нем малознакомому собеседнику было возможно, лишь представив, что его вовсе и не было, а была только газетная заметка, прочитанная много лет назад.
Было им по двадцать три года, жили они оба в Казани и возвращались как-то вечером домой после ресторана. Подворотня, глухой темный двор, трое молодчиков преградили дорогу и стали выдвигать требования. Они чуть было не разошлись полюбовно, отдав грабителям свои кошельки, но тут подонкам приглянулась сама Дженнифер. А парень у нее был не из трусливых. Молодой, честолюбивый лейтенантик. Когда Дженнифер стали лапать, он рассвирепел и бросился душить одного из нападавших. Дальше все произошло очень быстро. На него накинулись, у кого-то был нож, и парнишка получил несколько ударов в живот, а в довершение ему разрезали горло. Дженнифер отчаянно завизжала. В замкнутом дворе и подворотне крик ее неожиданно отразился столь громким эхом, что гопники, не готовившиеся, в целом, к мокрухе, решили смотаться подобру-поздорову. А она, бросившись к лежащему телу, помнила, что нужно зажать рану, но ран было столько, что она не знала, к какой приложить руку… Она кое-как схватила парня за горло, пытаясь остановить хлещущую фонтаном кровь, но рана была слишком широкой.
Кто-то из жильцов вызвал скорую. Дженнифер не помнит, что делали врачи, помнит лишь, что скорая приехала и тотчас уехала, и тут она все окончательно поняла. За скорой приехала полиция, оторвала ее окровавленную руку от шеи, упаковала парнишку в страшный черный мешок и увезла на страшной черной машине. Ее саму привезли в отделение, но вскоре отпустили. Следующие дни и недели она помнит несколькими картинками. Одно помнит хорошо, что никак не могла смыть с рук кровь, и потом ей долго казалось, когда она мыла руки, что вода стекает красного цвета.
Найти никого не смогли. В камеры наблюдения никто из отморозков не попал. Кого-то потом отыскали по координатам телефона, но оказался не тот. В некоторой степени эта трагедия обусловила выбор профессии Дженнифер, ибо по образованию она совсем не безопасник. Она закончила факультет общей информатики Казанского политехнического института и хотела идти в маркетинг. Впоследствии, в своей первой службе безопасности, куда ее устроил отец и где у нее появились первые завязки в ПАК, ей удалось протолкнуть дело об этом убийстве на уровень выше. Из полиции его передали в ПАК и возобновили расследование. Там оно тоже прогрессировало неспешно, однако они вышли на след троих подозреваемых. В одном они были уверены точно; состоялся суд, на котором подсудимый присутствовал заочно, поскольку уже сидел за вымогательство. Ему продлили срок, и он не выйдет еще лет пятнадцать. По двум другим подозреваемым уверенности не было, но их трудно было наказать сильнее, чем они уже получили от жизни. Один был кем-то убит. Второй попался ранее на какой-то ерунде, оказал при задержании яростное сопротивление, и его изувечили омоновцы. За сопротивление дали пожизненное, и сидит он теперь в колонии для инвалидов.
Она очень долго отходила от шока. Несколько месяцев буквально выпали из жизни. Она практически не выходила из квартиры и ни с кем не общалась. Ей пытались вызвать психотерапевта, но она только крепче замкнулась.
И однажды во сне, ярком и сказочно реалистичном, ей явился тот самый мальчик. Сказал ей, дескать, он в раю, все у него хорошо, и, говорит, пусть и у тебя все будет хорошо, ведь ты ни в чем не виновата. Радуйся, и я буду радоваться с тобой.
Она проснулась, и был солнечный день. Подойдя к окну и впервые за несколько недель расшторив окна, она вдруг решила: с этого самого момента у нее все станет хорошо. И так и случилось.
Камин мерно потрескивает. Дженнифер сидит в полумраке, лицо ее озаряют всполохи, и на нем та же умиротворенная улыбка, как тогда на улице, когда она шагала по дорожке после захода солнца. «Все станет хорошо», прокручиваю я снова и снова ее слова, близкие такие, пережитые и выстраданные за пять лет, и думаю, что, действительно, возродить бы наше здешнее жилище да переехать сюда жить. Не вечно же прозябать за крепостной стеной…
Зачем-то я беру ее за руку. Как-то само собой, без раздумий о том, уместно это или нет. Боковым зрением вижу лишь край рубашки, в которой ходила Мари, кусочек пледа, в который она заворачивалась, и каштановые волосы. Если не поворачивать головы – можно думать, что рядом сидит она… Культивирую эту мысль, по телу волной проходит холодок… Но глаза не заставишь стоять на месте. В поле зрения попадает длинный каштановый локон, каких у Мари никогда не было, и становится не по себе. Словно рядом какой-то призрак… Поворачиваю голову, и видение пропадает. Рядом – погруженная в свои мысли, осанистая, незнакомая, непостижимая Дженнифер.
Она не отнимает руку и чуть сжимает пальцы в ответ. Я втихомолку рассматриваю ее, чтобы оставаться в реальности. Мы сидим молча с минуту, слушая камин, а я все думаю, правильно я сделал или нет, и, в конце концов, руку убираю.
